Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

– Я здесь пять лет. Вы – и пяти дней не пробыли. Не вам говорить мне о моем долге в Святой земле.

– Мы все здесь, чтобы служить Христу.

Жоссеран угрюмо смотрел в огонь. Наконец он сказал:

– Если служить Христу можно, убивая мужчин и вырезая женщин и детей, то мы с Жераром, несомненно, воссияем в раю.

Он увидел, как два тамплиера снова переглянулись.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Уильям.

Жоссеран вздохнул и бросил палку в пламя.

– Я хочу сказать, что мой долг в Святой земле тяжким бременем лежит на мне, брат Уильям. Я пришел сюда, думая отвоевать Святой город у турка. Вместо этого я видел, как венецианцы вспарывают мечами животы генуэзцам на улицах самой Акры, и видел, как генуэзцы делают то же самое с венецианцами в монастыре Святого Саввы. Христианин убивает христианина. Разве это служение Христу? Я также видел, как добрые христианские воины вырывали мечами детей из чрева их матерей, и видел, как они насиловали женщин, а потом перерезали им глотки. Эти невинные, к слову, не занимали святых мест, а были простыми бедуинами, гнавшими своих овец с пастбищ. И все это во имя нашего Спасителя.

– Святой Отец, как вы знаете, был крайне оскорблен, узнав о распре между венецианцами и генуэзцами, ибо он, как и вы, верит, что наши ратные усилия должны быть направлены против неверных, а не друг против друга. Но что до этих невинных, как вы их называете… мы убиваем овец и свиней без греха. Убить сарацина – не большее пятно на душе.

– Овец и свиней? – Жерар беспокойно пошевелился и бросил на Жоссерана предостерегающий взгляд.

Но Жоссеран не смог сдержаться.

– Разве у овец и свиней есть искусные лекари? Разве овцы и свиньи знают астрономию и движение звезд? Разве овцы и свиньи читают стихи, имеют свою музыку и зодчество? У сарацин есть все это. Я могу спорить с ними о религии, но я не могу поверить, что они всего лишь овцы и свиньи.

Астрономия и движение звезд? Папа объявил кощунством попытки проникнуть в тайны природы. Это было явным и беззаконным вторжением в священное лоно Великой Матери. Во время своего последнего визита в Париж он видел, как толпа выволокла из дома семью иудеев и избила их за то, что те тайно переводили арабские тексты по математике и алхимии.

– Язычники верят, что мир круглый, вопреки законам Бога и небес, – сказал Уильям. – Ты тоже в это веришь?

– Я знаю лишь то, что, пусть у них и нет веры, они не животные. – Он посмотрел на Жерара. – Расскажи ему, что с тобой случилось.

– Когда я был в Триполи, меня лягнула лошадь, – сказал Жерар. – Нога воспалилась, и образовался нарыв. Тамплиерский хирург уже собирался отрубить мне ногу топором. Один из моих слуг послал за магометанским лекарем. Он приложил к ноге припарку, нарыв вскрылся, и я скоро поправился. Сами понимаете, магометанин он или нет, мне очень трудно ненавидеть этого человека.

– У тебя кощунственный язык, тамплиер. Это Бог исцелил тебя. Ты должен благодарить Господа, а не язычника.

– Я устал говорить со священниками, – сказал Жоссеран. Он отошел и лег на одеяло под деревьями. Жерар последовал за ним.

Уильям сидел один в свете догорающего костра. Он молился Богу о душе тамплиера, как того требовал его долг, и молился также о силе, чтобы выдержать то, что ждало впереди. Он молился долго, до глубокой ночи, даже когда огонь превратился в угли, ибо он до смерти боялся встречи с этим Хулагу и не хотел, чтобы другие это знали.

XIII

Их караван змеей вился по холмам, мимо деревень с причудливыми домами-ульями из необожженной глины. Юсуф ехал впереди, за ним – Жоссеран и Жерар, а дальше растянулись вьючные лошади и повозки, в центре которых держались солдаты Боэмунда. Уильям плелся в арьергарде, понурив голову, уже измученный дорогой.

Жоссеран с угрюмым удовлетворением наблюдал за мучениями монаха.

Они ехали по старой мощеной римской дороге, что прорезала каменистые пустоши с библейских времен. Жоссеран был рад солдатам Боэмунда, ибо местность идеально подходила для засады, и он был уверен, что с холмов за ними наблюдают разбойники-бедуины. Не то чтобы они походили на богатый христианский караван, по крайней мере, судя по одежде.

Он и Жерар были в простых туниках из муслина – тонкого хлопка, который крестоносцы выменивали у турок в Мосуле, – а лица их были обмотаны магометанскими платками, чтобы уберечь кожу от солнца. Жоссеран предлагал подобную защиту и брату Уильяму, но тот настоял на том, чтобы сохранить тяжелый шерстяной капюшон, привезенный из Рима. Лицо его уже стало свекольно-красным.

Таким, как он, страдания были только в радость.

К вечеру их путешествие погрузилось в сонную усталость; Жерар и Уильям дремали в седлах, убаюканные теплом солнца на спинах, скрипом повозок и глухим цоканьем копыт. Вокруг них простирались каменистые сирийские холмы.

Они учуяли их раньше, чем услышали. Первыми отреагировали кони, задергавшись и забив копытами. Юсуф осадил лошадь и обернулся в седле.

– Что случилось? – крикнул Уильям.

Они появились внезапно, из ниоткуда. Их шлемы сверкали на солнце, красно-серые стяги хлестали на копьях с бунчуками. Юсуф выкрикнул проклятие. Его глаза расширились, как у лошади, бегущей от огня.

Но всадники уже обошли их с флангов, искусным маневром взяв в клещи на полном скаку. Жерар инстинктивно потянулся к мечу, но по резкому приказу Жоссерана снова вложил его в ножны. Солдаты Боэмунда, тоже застигнутые врасплох, покорно сидели в седлах и наблюдали.

Жоссеран оглянулся на монаха. Уильям спокойно сидел в седле, лицо его было непроницаемо.

– Что ж, тамплиер, – крикнул он, перекрывая грохот копыт, – будем надеяться, вера вашего Великого магистра в вас была не напрасной.

Кисмет переступила с ноги на ногу, возбужденная стремительной скачкой и чужим запахом в ноздрях.

Всадники с дьявольским улюлюканьем завершили окружение и ринулись на них. В отряде было, пожалуй, не меньше сотни воинов. На миг показалось, что они проскачут прямо по ним, но в последний момент они осадили своих широкоплечих коней и остановились.

И тогда наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь редким фырканьем лошади да бряцанием сбруи. Жоссеран сплюнул, избавляясь от пыли.

Значит, вот они, грозные татары.

Смрад от них был страшнее, чем их вид. Щеки их были цвета дубленой кожи, и у всех без исключения – темные, раскосые на вид глаза и жесткие, прямые черные волосы. Доспехов на них было немного: либо кольчуга, либо кожаная кираса, покрытая железными чешуйками. У каждого воина был шлем из кожи или железа, сзади похожий на хвост омара, и круглый плетеный щит, обтянутый кожей. В рукопашной схватке они не ровня тяжело бронированному франкскому рыцарю, подумал Жоссеран. Однако, глядя на луки, которые они держали, и на коробчатые колчаны со стрелами на поясах, он предположил, что превосходящему противнику они никогда не позволят подойти на расстояние удара.

Их лошади были едва ли крупнее мулов; нелепые, уродливые животные с тупыми мордами и мощными плечами. И это была самая грозная кавалерия в мире?

Один из татар, в шлеме с золотыми крыльями, шагом вывел своего коня вперед и оглядел их. Их командир, надо полагать. Глаза у него были золотистые и миндалевидные, как у кошки. У него была жиденькая черная бородка, а в правой руке он сжимал боевой топор.

– Кто вы? – спросил он на сносном арабском. – Зачем приближаетесь к Алеппо?

Жоссеран снял платок, которым обмотал рот, и увидел мимолетное удивление в глазах татарского командира при виде его огненно-золотой бороды.

– Меня зовут Жоссеран Сарразини. Я рыцарь ордена Храма, приписанный к крепости Акра. Мой господин – Тома Берар, Великий магистр ордена. Я послан в качестве посла к вашему царевичу, владыке Хулагу.

– А что за ворон уселся на костлявую клячу позади тебя?

Ворон. Жоссеран улыбнулся. В своем черном облачении Уильям и вправду был на него похож.

– Он тоже посол.

– Не похож по одежде.

– Что он говорит? – спросил Уильям.

– Он хочет знать, что нам нужно.

– Скажи ему, что у меня послание для его господина от самого Папы.

– Терпение, позвольте мне говорить за нас.

– Меня зовут Джучи, – сказал татарский командир. – Я провожу вас в Алеппо. Хулагу, хан всей Персии, встретится с вами там.

Жоссеран повернулся к Уильяму.

– Они отведут нас в Алеппо на встречу с Хулагу.

– Хорошо, – сказал Уильям. – С меня уже довольно и этой лошади, и твоего общества. Не думаю, что выдержу еще хоть день.

***

XIV

Они услышали Алеппо задолго до того, как он показался вдали.

Город бился в предсмертной агонии. Лишь цитадель с ее огромными барбаканами и мощеным гласисом, взгромоздившаяся на скале высоко над городом, еще сопротивлялась татарскому натиску. Под крепостью сам город уже был в руках захватчиков, которые быстро покарали жителей за их упорство. Дым поднимался от выпотрошенных остовов мечетей и медресе, и бледно-голубое небо сливалось с желтой мглой, прочерченной дымом пожарищ.

Это была величайшая осадная армия, какую Жоссерану доводилось видеть. Казалось, всю равнину заполнили стада овец, коз, вьючных лошадей и верблюдов. Даже на расстоянии от грохота татарских литавр, казалось, вибрировала сама земля. Он слышал ржание лошадей и рев верблюдов, и крики людей, сражавшихся и умиравших под стенами, когда на ворота цитадели обрушивался очередной штурм.

– На месте этого города могла бы быть Акра, – пробормотал Жоссеран. Если их великого врага можно было так легко одолеть, какие шансы у них будут против этих варваров?

Они ехали по улицам старого базара, мимо дымящихся, почерневших балок купеческого склада. Булыжная мостовая под копытами их лошадей лоснилась от крови. Татарская резня была леденяще-методичной. Мужчины, женщины и дети лежали там, где упали; многие были обезглавлены и изувечены. Трупы раздулись на солнце и были покрыты роями черных мух, которые при их приближении поднимались жужжащими облаками.

Смрад смерти был повсюду. Жоссеран думал, что привык к нему, но даже ему пришлось сглотнуть желчь, подступившую к горлу. Уильям прижал рукав ко рту, его начало тошнить.

Татарские солдаты смотрели на них с чистой ненавистью. «Они скорее перережут нам глотки, чем станут вести переговоры», – подумал Жоссеран. Мимо них рысью пробежал полк армянских пехотинцев, подгоняемый татарским барабанщиком, который сидел на спине верблюда и бил в накару – боевой барабан. «Вот почему Хулагу счел союз с Боэмундом таким полезным, – подумал Жоссеран. – Ему нужно пушечное мясо для штурма стен».

Над ними нависала темная, угрюмая громада цитадели. Солнце уже скрылось за барбаканом, погрузив улицы в тень.

Отряды татарских лучников, вооруженных арбалетами, посылали залпы горящих стрел за зубчатые стены. Рядом были подтянуты огромные осадные машины. Жоссеран насчитал их больше двадцати – громадные баллисты, метавшие каменные глыбы размером с дом. Стены крепости были изъязвлены и разбиты ежедневными атаками.

– Смотри! – прошипел Жерар, указывая рукой.

Вместо камней инженеры заряжали одну из более легких осадных машин, мангонель, чем-то похожим на маленькие почерневшие дыни. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, что это было: не дыни, не камни и вообще не оружие. Они заряжали пращу десятками человеческих голов. Стены сарацин они не обрушат, но можно было лишь догадываться, как эти жуткие снаряды подействуют на боевой дух защитников.

С шипением праща метнула свой жуткий груз, и он взмыл по дуге к пылающим стенам.

Сквозь дым к ним приближался отряд всадников, на копьях с бунчуками хлестали уже знакомые красно-серые стяги.

Солдаты Боэмунда уже спешились и преклонили колени у своих лошадей. Жоссеран и остальные замешкались, и воины Джучи стащили их с седел.

– Что происходит? – взвизгнул Уильям.

Жоссеран и не пытался сопротивляться. Бесполезно. Татары заставили их опуститься на колени. Откуда-то сзади он услышал, как их проводник, Юсуф, рыдает и молит о пощаде. Уильям начал творить молитву, Te Deum.

Рядом с ним Жерар лежал лицом в грязи, татарский сапог придавил ему шею.

– Неужели наши головы им для катапульт нужны? – прошептал он.

– Если так, – ответил Жоссеран, – то из головы монаха выйдет особенно славный и тяжелый снаряд. Может, даже пробьет в стене ту брешь, на которую они так надеются.

Он чувствовал, как под коленями дрожит земля от конского топота. Неужели им суждено умереть вот так, лицом в грязи?

***

XV

Всадники остановились шагах в двадцати; все как один были вооружены боевыми топорами и железными булавами. Двое татар вывели своих коней вперед. На одном из них был золотой крылатый шлем и плащ из леопардовой шкуры.

Хулагу.

Джучи рухнул на колени. Он что-то заговорил с ханом и стоявшим при нем военачальником на языке, которого Жоссеран прежде не слышал. Жоссеран воспользовался моментом, чтобы изучить этого татарского царевича, который с такой легкостью совершил то, чего христианские силы не могли добиться – даже с Божьей помощью – почти два столетия: разгром магометанского мира. Невероятный бич Божий – невысокий мужчина с гладким округлым лицом, приплюснутым носом и такими же, как у всех татар, странными миндалевидными глазами.

Он совсем не так представлял себе эту встречу. Он воображал огромный шатер, где его представят трону Хулагу при официальном дворе, а не здесь, лицом в грязь на этой смердящей кровью улице.

Сквозь шум до него доносились звуки битвы у ворот цитадели, не далее чем в двух полетах арбалетной стрелы. Трубный глас возвестил о новой атаке, за ним последовали крики людей, умиравших страшной смертью.

Военачальник Хулагу обратился к нему на ломаном арабском:

– Мой сотник говорит, вы послы от франков. Вы пришли заключить с нами договор?

– Меня зовут Жоссеран Сарразини. Я послан Тома Бераром, Великим магистром ордена Храма, из его крепости в Акре, что в Иерусалимском королевстве. У нас общий враг – сарацины, и мой господин осмеливается поздравить вас с вашими многочисленными успехами и протягивает вам руку дружбы.

Военачальник рассмеялся, не дослушав его до конца. Хулагу, выслушав перевод с непроницаемым лицом, снова что-то сказал на незнакомом языке.

– Наш хан не удивлен, что ваш господин протягивает ему руку дружбы, – сказал военачальник, – иначе он мог бы ее лишиться.

Жоссеран подавил гнев от этого оскорбительного ответа. Но трудно сохранять гордость, когда лежишь лицом в грязи.

– У нас нет ссоры с вашим ханом, – осторожно ответил он. – Напротив, у нас может найтись общее дело.

Жоссеран вспомнил донесения Рубрука о том, что жена Хулагу – христианка, и что татары пронесли деревянный крест по улицам Багдада.

– Мы, франки, тоже христиане.

– Что происходит? – прошипел Уильям.

Уильям, конечно, не мог знать, что Жоссеран только что предложил тот самый союз, против которого выступали многие члены Высокого суда. Это решение принял один лишь Тома Берар от имени тамплиеров перед отъездом Жоссерана из Акры. Не в первый раз тамплиеры заключали договор независимо от других государств. И все же эта игра была самой опасной из всех. «Уж если схватил медведя за загривок, – подумал Жоссеран, – то держи крепче».

– Он хочет знать, что нам здесь нужно, – сказал он Уильяму.

– Ты сказал ему, что у меня для него булла от самого Папы?

– Сомневаюсь, что это создание вообще слышало о Папе, брат Уильям.

– Тогда ты должен объяснить ему, что Папа – глава христианского мира и послал меня сюда, чтобы принести спасение ему и остальным варварам!

Жоссеран отвернулся. Он и не думал делать ничего подобного. Татары могли в любой момент снести им головы, и он не желал умирать вот так, пресмыкаясь у ног какого-то дикаря. Он обещал себе, что, когда придет его конец, он встретит его с мечом в руке, на службе Христу. Это хотя бы отчасти искупило бы его грехи.

Хулагу наблюдал за ними, и Жоссерану показалось, что он видит на его лице неуверенность.

– Мой господин Хулагу желает знать, о каком общем деле ты говоришь, – спросил военачальник.

– Об уничтожении сарацин.

Военачальник снова рассмеялся.

– Вот так, что ли? – Он махнул рукой в сторону города. – Как видишь, мы уничтожили сарацин и без помощи твоего Великого магистра, как ты его называешь.

– Что он теперь говорит? – снова крикнул Уильям, почти дрожа от досады.

– Не думаю, что мы его сильно интересуем.

– Но он должен выслушать буллу от Святого Отца!

Хулагу что-то прошептал своему военачальнику.

– Что это за создание и что оно говорит? – спросил тот.

– Он один из наших святых людей, милорд.

– Он может показать нам какое-нибудь волшебство?

Жоссеран вздрогнул от этого вопроса.

– Волшебство? Боюсь, что нет.

Военачальник передал эту информацию Хулагу, который, казалось, был разочарован. Между двумя татарами последовал еще один долгий разговор.

– Великий хан желает знать, станет ли ваш господин его вассалом, как это сделал владыка Антиохии, и будет ли платить ему ежегодную дань.

Жоссеран скрыл свое удивление. Боэмунд описывал их отношения совсем не так.

– Мы ищем союза против сарацин. В обмен на нашу военную помощь мы хотели бы получить Иерусалим…

Хулагу не стал дослушивать. Он пробормотал несколько слов своему военачальнику и повернул коня.

– Великий хан говорит, что не может говорить с вами о союзе. Это может решить только Мункэ, Хан ханов. Вас проводят к нему. Можете взять своего святого человека с собой. Остальные останутся здесь в заложниках до вашего возвращения.

Военачальник быстро что-то сказал Джучи на татарском, а затем развернул коня и последовал за ханом обратно к стенам цитадели; их свита следовала за ними плотным строем. Аудиенция была до жестокости короткой и теперь, по-видимому, завершилась.

Их всех снова подняли на ноги.

– Что будет? – крикнул Уильям. – Что произошло?

– Он говорит, что не уполномочен нас слушать. Похоже, есть господин и повыше него. Нас отведут к нему.

– Где этот господин? Как далеко нам еще ехать?

– Я не знаю.

Он увидел, что Жерар и Юсуф смотрят на него широко раскрытыми глазами. В отличие от Уильяма, они поняли все, что было сказано.

– Что ж, – рассмеялся Джучи. – Значит, увидите Каракорум.

– Сколько дней пути до него?

– Дни? – переспросил татарин, повторил его слова остальным, и те разразились хохотом. Он снова повернулся к Жоссерану. – Если гнать во весь опор, может, за четыре луны и доберешься. На том слоне, что под тобой, за восемь доедешь – и то удача!

Жоссеран уставился на него. Четыре месяца? Столько времени могло понадобиться человеку на добром коне, чтобы проехать от Тулузы до Константинополя, через весь христианский мир. Но восемь месяцев, вдвое большее расстояние, на восток, через земли магометан и дальше, – это было просто немыслимо! Они свалятся с края света!

– А если мы не хотим туда ехать?

Татарин снова рассмеялся.

– То, чего желаете вы, не имеет значения. Важно лишь то, чего желает хан. А если он желает – значит, так тому и быть.

Уильям теребил его за рукав туники.

– Что они сказали? Не смей от меня ничего скрывать!

Восемь месяцев в обществе этого проклятого церковника! Если он вообще выживет.

– Просто садись на коня, – прорычал он. – Мы едем на восток. В какое-то место под названием Каракорум. Это все, что я знаю.

***

XVI

Ферганская долина

Небо было серое, как у мертвеца, горы скрывались за пеленой облаков, а по степи неслась снежная крупа. Деревянные колеса скрипели на промерзшей земле. Прибыли две повозки, груженные данью от казахов из Алмалыка: меха горностая и соболя, и две юные девушки для гарема.

Кайду наблюдал за их прибытием, сидя верхом на своем любимом коне; черные полосы на задних ногах выдавали в нем кобылу, лишь недавно укрощенную из диких табунов, что все еще вольно бродили по северной степи. Голову его венчала меховая шапка, а в бороде застыли льдинки. Он смотрел на сложенные меха и на двух девушек, дрожащих на телеге, и взгляд его был не столько жадным, сколько жестким – он оценивал их стоимость как дани с наметанным глазом завоевателя.

– От них не пахнет? – спросил он Хутулун, переведя взгляд на женщин.

– Пахнет сладко, – ответила она. – Но хоть они и самые красивые из своих женщин, они лишь немногим миловиднее яков, которых пасли. Казахи – некрасивый народ.

Кайду кивнул, но она видела, что мысли его были не о женщинах, а о политике.

– Хубилай, внук Чингисхана, остается в Катае, воюет с сунцами, – сказал он, прочтя вопрос в ее глазах. – Ариг-Буга снова созывает курултай в Каракоруме.

– Ты поедешь?

Он покачал головой. Его взгляд был устремлен в серый горизонт, он размышлял о туманном будущем без их Хана ханов.

– Думаю, лучше мне остаться здесь.

Она знала, о чем он думает: если прольется кровь, лучше остаться здесь и защищать свой удел.

– Утром прибыл гонец из Бухары с вестями, – сказал Кайду. – Здесь проезжают послы на пути в Каракорум. Нас просят сопроводить их до Бешбалыка. Я хочу, чтобы ты возглавила этот отряд.

Хутулун почувствовала прилив гордости от того, что для этого задания выбрали ее, а не кого-то из братьев.

– Сначала приведешь их сюда, пока погода не улучшится. Но в Бешбалык ты их не поведешь. Я хочу, чтобы ты отвела их до самого Каракорума.

– Зачем?

– Чтобы ты могла передать Ариг-Буге мою поддержку на курултае. Я не могу оставаться глухим и слепым ко всему, что происходит.

– Для меня честь, что ты доверяешь мне это дело, отец.

– Я всегда доверял тебе, дочь. Ты самая способная из всех моих детей.

Это был величайший комплимент, который он ей когда-либо делал. «Если бы я только родилась сыном, – подумала она, – я могла бы стать ханом».

– Эти послы, – спросила она. – Откуда они?

– Они из земель далеко на западе. Варвары. Похоже, они хотят пасть ниц к стопам нашего Хана ханов.

– Но у нас нет Хана ханов. – Процесс курултая, она знала, мог занять два, а то и три года.

Кайду пожал плечами.

– Если у нас нет Хана ханов, – ответил он, – значит, им придется ждать в Каракоруме, пока он не появится.

***

Часть 2

Крыша Мира

Алеппо – Кашгар

северная весна,

в лето Господне 1260

***

XVII

Сколько они уже в пути? Он сбился со счета недель. Или это уже были месяцы?

Они ехали по великому пустынному тракту из Алеппо, миля за милей по твердому гравию, по безлюдным владениям коз и пастухов-бедуинов. Татары настояли, чтобы они оставили свои повозки с тяжелыми железными сундуками с припасами и кольчугой, которую Жоссеран вез в дар татарскому хану. Остальные дары Жоссеран уложил в непромокаемую кожаную сумку и вез на своей лошади. Сам он был опоясан дамасским мечом.

Уильям по-прежнему прижимал к себе кожаную суму, которую привез из Акры. Жоссеран гадал, какие сокровища тот счел незаменимыми для своей миссии. Наверное, тиски для пальцев и власяницу.

Хоть еще и была зима, дни стояли теплые, и Уильям, непривычный к жаре и измученный тяготами пути, качался из стороны в сторону в седле. «Он и восьми дней не протянет, не то что восьми месяцев», – подумал Жоссеран. Их всех терзали мухи, которые облепляли уголки глаз и рта, стоило им остановиться на отдых. Восемь месяцев! Невозможно. Джучи, должно быть, просто хотел их помучить.

– Я хочу, чтобы ты научил меня говорить по-татарски, – сказал Жоссеран.

– Для тебя это будет слишком трудно, – ответил Джучи на арабском.

– Он очень похож на тюркский, а я уже достаточно хорошо на нем говорю. Думаю, ты увидишь, что у меня есть способности. Да и делать нам больше нечего в этом бесконечном пути.

– С чего мне начать?

– Я уже знаю, что «здравствуй» – это «салям». «Спасибо» – «рахмет». Утром вы говорите друг другу «кайырлы иртэ». А вечером – «кайырлы ки».

Джучи восхищенно рассмеялся.

– Отлично. Мои люди думают, что ты так же глуп, как твоя лошадь, но они тебя недооценили. Что ж, варвар. Как ты и сказал, в пути нам все равно больше нечем заняться. Буду говорить тебе по нескольку слов, пока мы едем, и посмотрим, кто из вас быстрее научится говорить по-татарски – ты или твоя лошадь!

Однажды вечером, вскоре после того как они покинули Алеппо, одного из татар укусил скорпион. Он всю ночь прорыдал от боли, а рано утром умер. Этот случай до костей пробрал Уильяма.

Но видения Христа помогали ему терпеть. Если это его крест, его чистилище, то да будет так. Он примет свои невзгоды как бич за нечистые помыслы.

Конский навоз прилипал к их сырой одежде; воздух в шатре был пропитан его запахом. Уильям вытер глаза, которые слезились и щипало от дыма костра.

– Думаешь, следующими они съедят нас? – спросил он Жоссерана.

Он слышал предания об этом народе: что они пьют кровь и едят собак, лягушек и змей, даже друг друга. Глядя на них сейчас, в это нетрудно было поверить. Он с отвращением уставился на месиво из овечьих кишок на мокрой траве перед собой. Татары смеялись и понукали его есть, вытаскивая из дымящейся груды потрохов трубки кишок перепачканными в жире пальцами. Остатки животного – шкура, голова и окровавленные кости – лежали грудой в стороне.

Хозяин юрты зарезал животное в их честь. Жоссеран никогда не видел, чтобы животное убивали таким образом: мужчина просто бросил его на спину, прижал коленями и вспорол ему живот ножом. Затем он по локоть засунул руку в подрагивающие кишки животного и пережал аорту, остановив сердце. Через несколько мгновений голова овцы поникла, и она умерла, не пролив почти ни капли крови.

Способ приготовления туши был столь же жестоким. Выбросили только содержимое желудка; все остальное – рубец, голову, потроха, мясо и кости – бросили в кипящую воду.

Уильям изнемогал от голода, но его желудок бунтовал при виде розового, полусырого месива перед ним.

Джучи отрезал ножом кусок почти сырого мяса от туши и сунул его себе в рот. Уильям слышал, как у него между зубами хрустят мелкие косточки. На подбородке блестел жир.

У входа стоял бурдюк из козьей шкуры. Джучи, пошатываясь, встал, налил немного жидкости из бурдюка в деревянную чашу и сунул ее в руки Уильяму. Он жестом велел ему пить.

Это был кумыс, как они его называли, – перебродившее кобылье молоко, которое они пили с каждой едой. По крайней мере, это было не так уж неприятно, теперь, когда он к нему привык. Прозрачный и терпкий, как вино, он слегка пенился и оставлял миндальное послевкусие.

Уильям поднес чашу к губам и осушил ее одним глотком. Тут же он схватился за горло, задыхаясь. Внутри у него все горело огнем. Татары разразились хохотом.

– Вы его отравили! – крикнул Жоссеран.

– Черный кумыс, – сказал Джучи. Он похлопал себя по животу. – Хорошая вещь!

И тогда им ничего не оставалось, как заставить Уильяма пить еще, стоя перед ним и хлопая в ладоши при каждом глотке. Он понимал, что они делают. Этот черный кумыс был крепок, как херес, и Уильям знал, что скоро будет так же пьян, как и они. Когда он осушил несколько чаш этой мерзкой жидкости, им надоела их игра, и они снова уселись на мокрую траву, продолжая свою трапезу.

– Вы в порядке, брат Уильям? – спросил его Жоссеран.

– Не присоединишься ли ко мне… в молитве? – ответил тот. Язык вдруг показался ему вдвое больше, и он понял, что промямлил слова.

– Мои колени уже в волдырях и стерты в кровь от твоих постоянных молений.

– Нам следует испросить божественного наставления… дабы обратить этот народ к Господу.

Татары наблюдали, как он рухнул на колени у огня и воздел сложенные руки к небу. Их взгляды проследили за его взором к дымовому отверстию и единственной вечерней звезде, что висела над юртой.

– Костями Господа клянусь, прекрати, – сказал ему Жоссеран. – Их твои молитвы ничуть не впечатляют. Они думают, что ты одержим.

– Мнение татарина меня не беспокоит.

И это была правда. Впервые за много недель он больше не боялся. Он чувствовал себя сильным, непобедимым и харизматичным. Уильям громко воззвал к Господу, призывая его сойти к ним, защитить их души и направить их варваров-проводников на единственно верный путь.

Когда он закончил, Жоссеран все так же угрюмо жевал кусок сырых потрохов.

– Как ты можешь есть это отвратительное месиво? – спросил Уильям.

– Я солдат. А солдат не может выжить без еды, какой бы отвратительной она ни была на вкус.

Уильям взял в руку кольцо вареной кишки, ощутив ее склизкую текстуру. К горлу подкатила тошнота. Он встал и вышел из шатра, собираясь швырнуть потроха стае собак.

Но тут мир закружился вокруг него, и он рухнул на спину, мертвецки пьяный.

Уильям проснулся до рассвета. Где-то в ночи он услышал вой волка. В затылке тупо болело. Он дотронулся до распятия на шее и прошептал безмолвную молитву. Он знал, что если потерпит неудачу в этой искупительной миссии всей своей жалкой жизни, спасения не будет.

***

XVIII

Утро было холодным и серым. Внизу расстилалось озеро цвета стали. Склоны вокруг были окутаны темными облаками. Изредка, в разрывах сплошной пелены, мелькали зазубренные пики гор, что тянулись по всему горизонту, их вершины были покрыты снегом и льдом.

Джучи сидел на корточках у костра перед юртой. Холод, казалось, его не трогал. На нем были войлочные сапоги с толстой подошвой, как и у всех татар, и плотный халат с запахом, который они называли дээл, подпоясанный широким кушаком из оранжевого шелка. Он еще не надел свою шапку на меху. Голова его, как и у остальных, была почти полностью выбрита, лишь на лбу остался хохолок, а за ушами – две длинные косички.

Он жарил на конце длинной палки овечью голову. Он поворачивал ее над углями. Когда вся шерсть обгорела, он положил голову на землю и принялся кончиком ножа извлекать скудные кусочки обугленной плоти и костного мозга.

Завтрак.

– Долго ли нам еще до Каракорума? – спросил его Жоссеран на языке татар.

Джучи ухмыльнулся.

– Очень хорошо. Ты говорил, что у тебя есть слух к языкам. Я думал, это просто хвастовство. – Он потыкал ножом в глазницу, отыскивая еще один нежный кусочек. – Каракорум? Если гнать во весь опор и если погода будет благоприятной… может, к лету.

Жоссеран почувствовал, как у него упал дух. Значит, они все-таки не шутили.

– Все еще так далеко?

– Каракорум – в центре мира. А мы все еще на самом его краю.

Из юрты, слегка пошатываясь, вышел Уильям, его кожа была пепельного цвета.

– Как я оказался в своей постели? – спросил он Жоссерана.

– Я отнес тебя. Ты упал в траву.

Монах воспринял эту информацию с невозмутимым молчанием. Жоссеран ожидал хотя бы шепота благодарности.

– Я смотрю, ты уже учишь их тарабарщину.

– Разве это не хорошо?

– Ты предатель и еретик, тамплиер.

– Это почему же?

– Ты постоянно с ними болтаешь, но так и не сообщил этим язычникам о послании, которое я везу от Святого Отца. Разве неправда, что ты предлагал заключить перемирие с этими дьяволами?

– Я ваш провожатый и толмач. Вот и все.

– Ты меня за дурака держишь?

Жоссеран отвернулся. Он увидел, как Джучи бросил остатки своего завтрака в огонь, где голова с шипением лопнула.

– Как же мне хочется доброго куска жареной баранины, – сказал Уильям и, спотыкаясь, побрел искать свою лошадь.