Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Ему суждено было стать апостолом нового века.

В будущем о нем будут говорить в одном ряду с величайшими учениками Церкви, его путешествие в Татарию будут сравнивать с походом Петра с Евангелием в Рим. Святой Уильям, проповедник, принесший Бога безбожникам. Муки этого пути стоили того. Он не мог дождаться утра, чтобы верхом на Сатане въехать в новый рассвет. Языческие души половины мира были в его руках.

***

LX

Она налетела с ясного синего неба, несясь с севера.

Первыми ее почуяли верблюды. Они начали беспокоиться и рычать задолго до того, как на северном горизонте появились первые облака. Затем Жоссеран увидел, как по небу быстро поползла грязно-желтая мгла. По всей равнине запрыгали и заплясали пыльные смерчи – предвестники грядущего ужасного натиска.

Был еще день, когда на пустыню опустилась тьма. Солнце исчезло за грозовыми тучами, и по краям пустыни замерцали зарницы.

Холодный ветер хлестал песком в лицо, словно его швыряли гигантским кулаком.

Верблюды визжали и дергали за веревки. Одноглазый крикнул всем спешиться.

– Карабуран, – крикнула Хутулун. Черная буря.

Глинисто-серая пелена пыли катилась на них через пустыню, гонимая штормом. Она надвигалась быстро, как волна, поднимающаяся из спокойного моря. Негде было укрыться, некуда бежать.

Грянул удар грома, и молодые верблюды закричали и забили копытами. Старые животные знали, что происходит, и уже опустились на колени, зарывая морды и ноздри в мягкий песок. Одноглазый бегал взад и вперед по веренице, дергая за носовые веревки молодых животных, чтобы заставить их опуститься на колени и прижать морды к земле.

– Помоги мне! – крикнул он Жоссерану. – Иначе они задохнутся!

Когда с этим было покончено, Жоссеран нашел единственное убежище – присел под прикрытием бока своего верблюда. На них обрушились первые потоки дождя. Несколько минут назад они изнывали от солнца. Теперь же дрожали под шквалом ледяного дождя с градом.

Он поднял голову и увидел Хутулун; ее лицо преобразилось в свете бури, глаза были широко раскрыты. Выражение ее лица нельзя было спутать ни с чем: ледяная царевна татар боялась. Ее спутники тоже бормотали, как безумцы, визжа и пригибаясь при каждом раскате грома.

– Это знак от Тэнгри, – крикнула Хутулун. – Дух Голубого Неба гневается на нас!

«Это всего лишь буря, – подумал Жоссеран. – Немного дождя и грома. Что может быть страшного?»

Всего лишь буря.

Буря, да, но не похожая ни на одну бурю, которую он когда-либо знал. Ветер выл, как одержимый. Слева от них огромная дюна начала осыпаться, и пески барабанили с ее гребня, словно рушилась золотая волна.

А затем ледяной дождь сменился градом.

Хутулун прижалась к боку своего верблюда. Она была не более чем в дюжине шагов от него, но теперь стала почти невидимой сквозь завесу ледяного дождя и гонимого ветром песка. Жоссеран, спотыкаясь, подошел и бросился рядом с ней.

– Натяни капюшон на рот и нос! – крикнула она ему. – Или умрешь!

Он сделал, как она велела. Она была права. Песок был в его глазах, во рту, даже в носу. Дышать было уже почти невозможно.

Раздался ужасный стон, словно сама земля трещала по швам. Жоссеран еще ниже натянул капюшон своей рясы, задыхаясь от песка.

Даже в своем ужасе он ощущал ее близость. Он обнял ее за плечи – жест обладания и защиты – и почувствовал, как она придвинулась к нему. Теперь их тела соприкасались. Он даже почувствовал, как в нем что-то шевельнулось, несмотря на подступающий страх, а может, и благодаря ему.

Он почувствовал, как ее рука обвила его талию.

«Если все закончится сейчас, – подумал он, – в этой буре, если наши тела, сплетенные вместе, будут погребены в песке и никогда не найдены, это будет достойный конец. Тогда мне никогда не придется страдать от муки расставания с ней, как это непременно должно случиться. Мы станем пыльными смерчами и будем вечно кружить над Такла-Маканом».

Они лежали так, казалось, целую вечность, цепляясь друг за друга с той же отчаянной силой, что и за жизнь, окруженные ревущей, удушающей тьмой. Не было произнесено ни слова; это было невозможно. И все же Жоссеран знал – между ними заключен безмолвный союз.

Ледяной ветер хлестал и рвал их одежду, песок и камни, взметнувшиеся в воздух, сталкивались в оглушительном вихре, словно сам Дьявол проклинал и визжал, застав их в объятиях.

Жоссеран дрожал от холода, но от тепла ее тела, прижавшегося к нему, словно жар яростного огня, он не боялся.

Это продолжалось часами и прекратилось так же внезапно, как и началось. Шум стих. Солнце пробилось сквозь свинцовое небо, словно второй рассвет; Жоссеран снова почувствовал его тепло на своей спине. Он осторожно шевельнулся, медленно поднимая голову из песка. Верблюд Хутулун, служивший им укрытием во время бури, пошатываясь, поднялся на ноги, кашляя и ревя.

Оранжевый пыльный хвост бури уносился вдаль по небу.

Их одежды промокли от льда и дождя и дымились в лучах солнца. Хутулун сорвала шарф с лица и, задыхаясь и кашляя, лежала на спине. Наконец приступ прошел, и она села.

Они посмотрели друг на друга. Никто из них не произнес ни слова.

Дюны вокруг них были покрыты крошечными, бесформенными холмиками. Один за другим эти холмики поднимались и превращались в фигуры людей и верблюдов, наполовину погребенных бурей. Татары, шатаясь, бродили вокруг, как пьяницы, вывалившиеся из таверны, смеясь и хлопая друг друга по плечам, поздравляя с выживанием.

Затем Жоссеран услышал стоны Уильяма. Холмик песка, не более чем в десяти шагах от него, осыпался и зашевелился, и Уильям сел; песок облепил его щеки, губы и веки, и он стал похож на какую-то давно погребенную черепаху.

Он пытался дышать.

Жоссеран обхватил голову Уильяма руками и поднес к его губам свою кожаную флягу. Монах яростно закашлялся, извергнув большую часть воды обратно в песок, а затем лег на бок, задыхаясь, как выброшенная на берег рыба. Жоссеран вытащил его из песчаной могилы. Гонимый ветром гравий изорвал его плащ в клочья.

– Все кончено, – сказал ему Жоссеран. – Буря прошла.

Он почувствовал на себе взгляд Хутулун. Когда он обернулся, на ее лице было выражение, какого он никогда прежде не видел ни у одной женщины – ну, разве что у Катрин в ту первую ночь. Ее глаза могли бы растопить свечной воск.

Он ошибся. Ничего не кончилось. Буря не прошла.

***

LXI

Через несколько дней песок сменился равниной из твердой кварцевой гальки, хрустевшей под копытами верблюдов. Далекие, увенчанные снегом пики Тянь-Шаня наконец скрылись за горизонтом.

После бури Такла-Макан расцвел, пусть и всего на несколько дней. На коричневых колючих кустах распустились крошечные желтые цветы-трубочки, а на поверхность пробились бледно-желтые люпины. Чудо пустыни. Некоторые семена, как сказал ему Одноглазый, могли дремать десятилетиями, ожидая всего одного дня дождя.

Теперь они были на границах Катая, объявил Одноглазый. Скоро мы будем в Кумуле. Хутулун и другие татары заметно нервничали. Некоторые из них даже надели свои кожаные доспехи, несмотря на жару. Жоссеран пристегнул дамасский меч, предназначенный для их кагана. Если предстоит бой, он будет готов.

Хутулун не разговаривала с ним со времен бури. «Что же мне делать?» – гадал Жоссеран. Мужчина должен действовать, думал он, иначе его несет по течению, и судьба сама принимает за него решения. Но что я могу сделать? Неужели я и вправду представляю себе, как останусь здесь с ней, живя дикарем на этих равнинах на краю света? Смогу ли я провести остаток своих дней, доя кобылиц и попивая кумыс с ее зрелыми и варварскими братьями?

А она, дочь татарского хана, откажется ли от своего народа, чтобы вернуться со мной в христианский мир, к жизни в маленьком, продуваемом сквозняками замке в Бургундии? Он с трудом мог представить ее сидящей на табурете в его поместье, ткущей гобелен иглой и нитью.

Так каков же ответ?

Ответ был в том, что ответа не было. Если бы Господь был милостив, он бы похоронил их в той буре, сплетенных в объятиях друг друга. Только так они могли бы быть вместе навсегда.

Скоро они прибудут в Каракорум, и их мучениям придет конец.

Они продвигались через пустошь из шлака и обожженных камней, черную равнину, лишенную жизни, словно здесь прошла какая-то мародерствующая армия, предавшая огню даже саму землю. Брат Уильям молился почти постоянно, даже в седле. Он верил, что они почти достигли края света. Странно, но он, казалось, был этому почти рад, даже перестал жаловаться и читать проповеди.

Ему никогда не разгадать этого человека.

В середине дня Хутулун остановила караван для редкой передышки. Деревьев не было, поэтому они сидели небольшими группами в унылой тени своих верблюдов, собирая силы. На востоке оазис Нань-ху виднелся зеленым островом, плывущим по равнине. К ночи они будут там, сказал им Одноглазый, но, похоже, никого из них эта перспектива не радовала. Эта бесконечная пустыня утомила даже татар.

Налетчики появились, словно призраки, восставшие из самой земли. Ловушка была тщательно подготовлена, понял Жоссеран позже: всадники ждали их в небольшой лощине к востоку, их присутствие скрывал слепящий свет солнца.

Они услышали лишь внезапный грохот копыт. Хутулун предостерегающе крикнула. Татары вскочили на ноги, но было уже поздно. Они вылетели из белого солнца; ему пришлось заслонить глаза, чтобы хоть что-то разглядеть. Всадников было, по его прикидкам, около шестидесяти, верхом на широкоплечих татарских пони.

Верблюды, стреноженные, завизжали; несколько из них были ранены в бока и плечи первым залпом стрел. Одноглазый закричал и, рыдая, забегал взад-вперед вдоль вереницы. Верблюды были его жизнью и его пропитанием. Казалось, каждая стрела пронзала его собственную плоть.

Нападавшие неслись прямо на них, стреляя из седел. Жоссеран выхватил меч и инстинктивно бросился им навстречу.

– Назад! – крикнула ему Хутулун.

Он увидел, как трое татар, пошатнувшись, упали, сраженные второй волной стрел. Без своего боевого коня и кольчуги он был почти беззащитен. Он приготовился умереть. Жаль, что у него не было времени подготовиться лучше. «Может, все-таки стоило исповедаться», – подумал он.

Кони с грохотом врезались в них; он услышал, как еще несколько его спутников с криками падают под копыта.

Около дюжины всадников отделились от основной группы и поскакали к нему. Но они не сбили его с ног, как он того ожидал. В последний момент они свернули, окружая его. Должно быть, по какой-то причине они хотели взять его живым. Это давало ему преимущество.

Жоссеран сжал меч обеими руками и приготовился к атаке. Это были татары, он видел, но доспехи на них были тяжелее, чем у всех, кого он видел до сих пор: железные пластины, нашитые на кожаные кирасы, придавали им устрашающий вид, словно огромным бурым жукам. Их шлемы были крылатыми и украшены золотом, а у некоторых через плечи были перекинуты шкуры леопарда, а на лошадях – ярко-красные попоны. Больше, чем просто разбойники. Но времени размышлять о том, кто они и зачем устроили эту ловушку, не было.

Он увидел Уильяма, шагах в двадцати от себя, метавшегося между лошадьми и верблюдами в своем развевающемся черном халате, прижимая к себе кожаную суму с Библией и миссалом. Один из всадников сбил его с ног и ударил по затылку плашмя мечом. Монах рухнул ничком и затих. На этот раз он не мог его защитить.

Жоссеран крепче сжал рукоять меча. Драгоценные камни на эфесе сверкали на солнце. Всадники продолжали кружить. Он решил действовать первым.

Он бросился на ближайшего всадника, нанося удар мечом обеими руками. Тот отразил удар своим оружием, но не пытался нанести ответный. Жоссеран замахнулся снова, и тот в панике отъехал на дюжину шагов. Мечником он был никудышным.

Он услышал, как сзади приближаются другие всадники, развернулся и снова ударил, заставив их отступить. Жоссеран хищно усмехнулся. Если это все, на что они способны, он мог бы так продержаться весь день.

Их предводитель выкрикнул приказ, и они все разом ринулись вперед. Он сбил с седел двоих, но потом они сгрудились вокруг, их лошади действовали с безупречной дисциплиной. Он даже не увидел удара по черепу, который наконец свалил его на землю.

***

Часть 4

Катай

Кумул – Шанду и Каракорум

поздняя весна, в лето от Воплощения

Господа нашего 1260

***

LXII

Словно вылезая из могилы.

Жоссеран, пошатываясь, побрел к свету, голова его раскалывалась от боли. Он не знал, как долго был без сознания. Он долго лежал, не говоря ни слова, глядя на головокружительный хоровод звезд, что неслись по небу, как кометы. Наконец он перевернулся на бок, и его вырвало. Он услышал мужской смех. Он попытался произнести: «Хутулун», но не издал ни звука.

Кто-то склонился над ним, плеснув водой в лицо.

Память возвращалась медленно: внезапное появление татарских всадников в их странных, похожих на жуков доспехах; смертоносное пение стрел; всадники, окружающие его; тошнотворный удар по затылку. Должно быть, его ударили рукоятью или плашмя мечом, иначе он был бы мертв.

Они явно хотели взять его в плен, но руки его не были связаны, и никто не стоял над ним с мечом. Почему?

Перед глазами возникло лицо, редкая черная борода и обвисшие усы: молодой татарин с тонкими губами и жидкими карими глазами, как у леопарда.

– Варвар, просыпайся! – Он почувствовал удар сапога в ребра. – Вечно спать собрался?

Жоссеран сел, застонав, когда его снова охватила тошнота.

Татарин присел рядом с ним на корточки.

– Легонько стукнули по голове, а ты в обморок, как баба!

Жоссеран замахнулся, целясь татарину в лицо, но тот, смеясь, отскочил. Жоссеран снова оказался лицом в гравии.

Остальные татары тоже смеялись.

– Так в тебе еще остался дух! – крикнул молодой человек. – Это хорошо!

– Не зли их! Боюсь, они хотят нас убить. – Голос Уильяма, ради всего святого.

Значит, монаха они тоже взяли.

Уильям жалко сжался у костра, лицо его было бледным, как мел, а на затылке в волосах запеклась кровь. Жоссеран гадал, взяли ли они кого-то еще, но никого из их отряда не было видно.

– Если бы они хотели… нас убить… – начал Жоссеран. – Если бы хотели убить, то уже бы это сделали. – Он оставил эту мысль. Какой смысл объяснять такое церковнику?

Жоссеран уставился на своих мучителей. Они сгрудились вокруг, толкая друг друга, чтобы получше разглядеть свою добычу. Ухмылялись, как волки.

– Они… – Жоссеран снова повернулся к Уильяму. Говорить было трудно, язык, казалось, распух вдвое. – Они убили… наших проводников?

– Не знаю, – раздраженно ответил Уильям. – Я был полумертв, когда меня оттащили. Какое это имеет значение? Узнай, что этим разбойникам от нас нужно. Скажи им, что у меня срочное поручение для их хана от самого Папы.

– Уверен… они будут… в восторге.

Один из татар ткнул его сапогом, словно он был чем-то мертвым, найденным на земле.

– Он большой.

– И уродливый, – сказал их молодой предводитель. – И посмотри на его нос!

– Следующего… из вас, плосколицых разбойников, кто… дурно отзовется о моем носе, я проткну… своим мечом.

Молодой татарин ухмыльнулся.

– Так! Это ты говоришь на языке цивилизованных людей. Мы слышали об этом, но не верили.

Значит, в караван-сараях за ними следили шпионы, подумал Жоссеран. Но чьи?

– Кто вы? Что вам… нужно от нас?

– Меня зовут Сартак. Я и мои братья – воины на службе у Хубилая, Владыки Небес, Императора Срединного царства, Хана Всей Земли. И нам от вас ничего не нужно. Это вы хотите вести переговоры с Императором. Нас послали, чтобы сопроводить вас к нему.

– Но у нас был… эскорт. Вы их убили. Мы ехали на переговоры… с каганом… когда вы нас похитили.

Сартак гневно сплюнул на песок.

– Ваш эскорт – предатели. Они везли вас в Каракорум. Все, что вы там найдете, – это брата Императора, Ариг-Бугу, узурпатора, который видом своим не милее и не изящнее конского зада. Если хотите увидеть истинного Хана ханов, вы должны пойти с нами в Шанду, к Хубилаю, Императору Небес.

– Что они говорят? – спросил Уильям.

– Похоже, мы ввязались в… гражданскую войну. Он говорит, что есть два царя и что этот Ариг-Буга в Каракоруме – узурпатор.

– Но что им от нас нужно?

Теперь они втянуты в татарскую политику, понял Жоссеран. Если этот Хубилай считает себя законным ханом, он захочет сам вести переговоры со всеми иностранными послами, чтобы придать себе легитимности.

– Они хотят отвести нас к тому, кого называют истинным царем… его зовут Хубилай, и столица его – Шанду.

– Значит, они не собираются нас убивать?

– Нет, брат Уильям. Слава небесная пока нам не грозит.

– Добрый Господь все еще присматривает за нами! Он направляет наши шаги. Нам нужно больше веры. – Жоссеран увидел, что у Уильяма хватило присутствия духа перекинуть через шею кожаную суму, прежде чем их схватили. – Псалтирь и Библия все еще у нас, – сказал он, сияя.

Жоссерану было безразлично содержимое сумы. Все его мысли были о Хутулун. Она была рядом с ним, когда началась стычка. Что с ней случилось? Выжила ли она?

Сартак присел рядом с ним на корточки.

– Прости за удар по голове; мы лишь защищались. Ты сражаешься как лев. Ты ранил двоих моих людей.

– Я предпочитаю общество других.

Сартак посмотрел в ночную тьму.

– Если хочешь их найти, они где-то там, в пустыне. Но тебе придется бежать как ветер, ибо они уже за много миль отсюда. Наши кони быстры, а у них лишь верблюды.

– Значит, вы не всех их убили?

– Мой приказ был – захватить только тебя и твоего спутника.

– Некоторые из них еще живы?

Сартак склонил голову набок.

– Тебя это волнует?

– Женщина? Женщина, что вела наш отряд? Она мертва?

Среди татар пронесся шепот. Сартак, казалось, был потрясен.

– С вами была женщина?

– Что с ней случилось?

– Мы не видели никакой женщины. Лишь татарских отступников. Разбойников из степи.

«Вы должны были ее видеть! – подумал Жоссеран. – И все же…» Возможно, этот Сартак говорил правду. Когда она обматывала голову платком, как и другие мужчины, как бы они узнали? Он предположил, что никогда не узнает, выжила ли она. По крайней мере, его мучениям пришел конец. Теперь он исполнит свой долг перед Великим магистром тамплиеров и перед своим Богом. Он доставит посланника Папы к Хубилаю и постарается забыть, что когда-либо помышлял предать свою веру и своих братьев по оружию ради дикарки и ведьмы.

***

LXIII

Они неслись по равнине гэби во весь опор, перепрыгивая овраги на головокружительной скорости. Жоссеран снова вверил себя нежной милости татарских пони. Измученный месяцами пути и больной от раны на голове, на этот раз он даже не пытался стоять на стременах, как они, а смирился с тряской, сгорбившись в седле, лига за лигой, сотрясавшей позвоночник.

Его новые спутники, как он узнал, были кавалеристами из личной императорской гвардии Хубилая. По имени он знал только Сартака; двух других, которые, казалось, были его лейтенантами, он окрестил Злюкой и Пьяницей. Злюка хмурился и плевался на землю каждый раз, когда Жоссеран приближался; Пьяница получил свое прозвище в первую же ночь, когда они остановились в караван-сарае, и он упился черным кумысом и, шатаясь, бродил по двору, распевая во все горло.

Сартак был приятным малым, и Жоссерану было трудно его невзлюбить, несмотря на обстоятельства. Он присел рядом с ним в свете костра и подробно рассказал об их гражданской войне, поведав, что Ариг-Буга и его сторонники в Каракоруме – сплошь бездельники и дураки, и уверенно предсказал их истребление.

Жоссерану было все равно, какой из их ханов победит, но это ставило перед ним и Уильямом дилемму: даже если они договорятся с этим Хубилаем, какой в этом будет толк без согласия другого? И как им вернуться в Акру, если Кайду и его последователи перекроют Шелковый путь, преградив им дорогу? Как воины, эти люди были лучше экипированы, чем отряды Кайду. Помимо лука и трех деревянных колчанов со стрелами, у каждого на боку висела железная булава или боевой топор, а к левой руке был привязан кинжал.

– А это для чего? – спросил его Жоссеран, указывая на шелковую рубаху, которую Сартак носил под своим пластинчатым доспехом. – Там, откуда я родом, шелк носят только женщины и императоры.

– Это защита, – сказал Сартак. – Шелк прочный. – Он потянул за край ткани. – Он не рвется, так что даже если стрела пробьет мой доспех, он обмотается вокруг наконечника и уйдет внутрь. Это облегчает извлечение стрелы, не повреждая сильно плоть.

– Надо бы и мне такую достать, – сказал Жоссеран.

– Посмотрю, что можно для тебя сделать, варвар. Если когда-нибудь будешь сражаться против нас, тебе понадобится целый тюк шелка!

***

LXIV

– Нефритовые ворота, – объявил Сартак. С одной стороны зеленые фронтоны крепости вырисовывались на фоне заснеженных гор Цилианьшань. Треугольные изумрудные и белые флаги трепетали на бунчуках на стенах. С другой стороны возвышалась цепь черных холмов, которые их спутники называли Конской Гривой.

Пьяница указал на руины стены, которую цзиньцы построили между своей землей и степями для защиты от предков Чингисхана.

– Можете сами судить, насколько хорошо она им послужила, – сказал он, смеясь.

Вдалеке они увидели лоскутное одеяло полей и рощи тополей.

– Отсюда, – сказал Сартак, – равнина сужается до долины, что пролегает между Цилианьшанем и Конской Гривой. Здесь мы прощаемся с Такла-Маканом. – И он сплюнул на песок.

Жоссеран перевел Уильяму слова татарина.

– Значит, мы выжили, по милости Божьей, – отозвался монах.

Жоссеран кивнул.

– Так где же мы теперь, по его словам?

– Он называет это место Срединным царством. Полагаю, мы направляемся в Катай, где и начинается Шелковый путь.

Уильям оправился от побоев, полученных при похищении, и, казалось, ничуть не смутился переменой в их судьбе. Он указал на глинобитные храмы и барабанные башни идолопоклонников, что возвышались над приземистым и унылым городком внизу.

– У нас здесь много работы, – сказал Уильям. – С твоей помощью я принесу этим людям слово Божье. Я призываю тебя помочь мне в этом. Мы – часть великого замысла.

– Я исполню свой долг так, как сочту нужным, – ответил Жоссеран и пришпорил коня, последовав вниз по склону за Сартаком и их татарскими похитителями.

В медной чаше горели бумажные подношения. Из угла на них скалился миндалеглазый бог; его черная борода ниспадала на позолоченные доспехи. У его ног лежали подношения – фрукты и цветы.

Алтарь вздымался почти до самого потолка меж двух киноварных колонн. В дарохранительнице, скрестив ноги, сидел пузатый бронзовый бог с мочками ушей до самых плеч и с веселой ухмылкой оглядывал их. Жоссеран узнал в нем бога, которого Хутулун называла Борканом. Он был покрыт сусальным золотом, потускневшим от векового ладана. Другие изображения бога, вырезанные из бронзы и дерева, были расставлены по храму на постаментах или в нишах в стенах.

Стояла тишина, нарушаемая лишь нежным звоном медного колокольчика.

Перед святилищем на коленях стоял монах; у ног его лежали книга мантр и медный молитвенный колокольчик. Его бритая голова блестела в полумраке, как полированная сталь. Он услышал, как они вошли, и поднялся, чтобы их поприветствовать. На его лице не отразилось ни удивления, ни страха.

– Кто он? – спросил Уильям Жоссерана.

Жоссеран заговорил с мужчиной на татарском.

– Он – настоятель, – перевел Жоссеран. – Он слышал о нашем приближении и ждал нас. Говорит, что мы здесь желанные гости.

– Ждал нас? Как он мог нас ждать?

– Не знаю. Но так он говорит.

Настоятель снова что-то сказал, кивнув в сторону Уильяма.

– Он спрашивает, сколько тебе лет, – сказал Жоссеран.

– Скажи ему, что мне тридцать три года. Столько же, сколько было нашему Господу, когда он умер за нас на Кресте.

Жоссеран передал эту информацию настоятелю. Последовал еще один короткий обмен репликами, Жоссеран непристойно рассмеялся, и лицо настоятеля расплылось в беззубой улыбке.

– Что теперь? – спросил Уильям.

– Он сказал, ты выглядишь намного старше. А потом спросил, не вел ли ты очень распутную жизнь.

– И что ты ему ответил?

– Я сказал ему, что вы известный блудник.

Уильям с шипением втянул воздух. Он окончательно потерял терпение со своим тамплиерским соотечественником. Всю дорогу от Акры он подвергался потоку насмешек и кощунств. Он всегда подозревал, что доверие Папы к ордену Храма было неуместным. Эти люди были сплошь еретиками и смутьянами, а этот конкретный рыцарь не выказывал ни капли благочестия. Однажды, пообещал он себе, придет час расплаты. Божья правда восторжествует.

Настоятель пристально смотрел на него слезящимися глазами. Он был одет, как и многие идолопоклонники в этих землях, в шафрановые одежды, но не носил никаких других украшений. Он был очень стар. Гладкая кожа туго обтягивала его череп, но свисала складками под челюстью, а высокие скулы и жиденькая бородка придавали ему вид печальной и любопытной обезьяны.

– Скажи ему, я пришел принести ему благую весть о нашем Господе, – сказал Уильям.

Снова приглушенный разговор на странном языке.

– Он говорит, что всегда рад добрым вестям.

– Скажи, что я пришел от Папы, смертного наместника Бога на этой земле, со словом о единой и истинной вере. Скажи ему, что он должен немедленно прекратить свои идолопоклоннические обряды и поклоняться Богу, чей сын, Господь Иисус Христос, пришел на эту землю, чтобы умереть за грехи людские. Если он этого не сделает, он попадет в ад и будет вечно страдать от рук Вельзевула.

– Он старик, брат Уильям. Для него это может быть слишком много, чтобы воспринять сразу.

– Просто делай, как я прошу.

Долгий разговор. Уильям следил за лицом старого монаха, ища знак, что тот понял важность сказанного. Наконец Уильям потерял терпение.

– Что он отвечает?

– Он задал мне много вопросов об аде. Я постарался объяснить ему, как мог.

Уильям стиснул зубы. Теперь тамплиер возомнил себя богословом!

– Было бы лучше, если бы ты переадресовывал все подобные вопросы мне. Ты не вправе говорить об аде с какой-либо авторитетностью. По крайней мере, пока, – добавил он с кислой улыбкой.

– Я оговорил, что это лишь мое мнение, брат Уильям.

– О чем он тебя спрашивал?

– Его очень заинтересовал ад как место, и он хотел знать, не находится ли он где-нибудь рядом с Такла-Маканом.

– Скажи ему, что он не от мира сего. Это место, уготованное для душ проклятых.

Жоссеран скривился.

– Я так и сказал. Но он ответил, что уже верит в ад.

Уильям почувствовал прилив надежды.

– Он полагает, что этот мир и есть большая часть такого места, – продолжил Жоссеран. – Он видел, как его отец умирал в агонии от чумы, видел, как воины Чингисхана изнасиловали и выпотрошили его мать, а потом его заставили смотреть, как перерезают глотки всем его братьям и сестрам. Ему любопытно, чем, по-вашему, ваш Дьявол может его напугать.

– Ты должен сказать ему, что на кону его бессмертная душа. Ему не следует быть легкомысленным.

– Уверяю тебя, он не был легкомысленным.

– Скажи ему, что Дьявол в десять раз хуже Чингисхана.

Жоссеран снова вступил в разговор со стариком. Уильям горько жалел, что не обладает тем даром к языкам, которым Бог, в своей премудрости, наделил тамплиера.

Наконец Жоссеран повернулся к нему.

– Он говорит, что если вы считаете Дьявола хуже Чингисхана, то вы не знали Чингисхана.

– Но разве он не желает вечности? – сказал Уильям.

Жоссеран задал вопрос.

– Он думает, что нет, – ответил Жоссеран.

Уильям не мог поверить своим ушам.

– Он говорит, что много лет страдает от подагры, а это боль, не сравнимая ни с какой другой. Лекари говорят ему, что смерть – единственное лекарство. Он также говорит, что у него болят суставы в обоих коленях, и единственный способ терпеть эту боль – это напоминать себе, что страдать осталось недолго. – Жоссеран замялся. – Ему также любопытно, почему вы сами хотите жить вечно, если у вас такая плохая кожа и от вас так дурно пахнет.

Уильям почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Теперь эти варвары его оскорбляют. А он пришел принести им спасение! На мгновение от возмущения он потерял дар речи.

Тем временем старик наклонился и прошептал что-то еще.

– Что он теперь говорит? Еще оскорбления?

– Он утверждает, что нет бога, который мог бы даровать бессмертие плоти. Оглянись вокруг, говорит он. Снег тает, листья падают с деревьев, цветы умирают; всему свое время. Небеса не могут даровать постоянства ничему, так зачем мы его ищем? Империи строятся и рушатся; даже Чингисхан не жил вечно.

– Ты должен рассказать ему историю нашего Господа Иисуса…

Жоссеран покачал головой.

– Нет, брат Уильям. Я устал от этого. Он старик, и я думаю, во многом он мудрее тебя. Думаю, нам пора уходить.

– Ты отказываешься помогать мне в моей святой миссии?

– Я сражался с сарацинами за Папу. Разве этого недостаточно?

Он зашагал прочь. Старый бонза смотрел на него слезящимися глазами, неподвижный, безмолвный. Уильям почувствовал всю безысходность своего положения, и ему захотелось плакать. Столько душ, которые нужно спасти, а в помощь ему – лишь один упрямый рыцарь с сердцем черным, как у медведя. Что ему было делать? Где ему найти вдохновение, где найти Бога на этой нечестивой земле?

***

LXV

Однажды под вечер они остановились на отдаленной почтовой станции и расседлывали лошадей, когда он увидел всадника, приближающегося с севера. Жоссеран услышал жалобный звук почтового рожка. Когда всадник въехал на ям, из загонов появился конюх, ведя в поводу свежего, уже оседланного коня, блиставшего алой сбруей и попоной. Всадник без единого слова перепрыгнул с одного скакуна на другого и поскакал дальше.

Жоссеран успел лишь мельком его разглядеть: торс его был перетянут кожаными ремнями, голова – обмотана тканью. На шее висел большой золотой медальон. И вот он уже исчез, оставив конюха с поводьями дымящейся, измученной лошади. Через несколько минут он превратился в далекую точку на равнине, уносясь на запад, откуда они и пришли.

– Кто это был? – спросил Жоссеран Злюку.

Тот плюнул на землю и отошел.

Сартак услышал его вопрос, подошел и хлопнул его по плечу.

– Это был гонец-стрела. Один из посланников Императора.

– Что за гонец-стрела?

– Они доставляют срочные депеши в императорский двор и обратно. Они должны скакать во весь опор целый день. Так они могут проехать, пожалуй, восемьдесят лиг в день, меняя лошадей на каждой почтовой станции. Если дело срочное, они могут ехать и ночью, а впереди с факелами будут бежать пешие слуги.

– Каждая деревня, каждый город должен предоставлять лошадей для ямской службы, так что Императору это ничего не стоит. Он предоставляет лошадей только для тех станций в степях или в пустыне, где никто не живет.

– А зачем на нем столько ремней?

– Они помогают ему держаться в седле. Платки на голове защищают от ветра и летящих камней.

– А золотой медальон?