Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Он по-прежнему не спорил с ней, и ее, казалось, раздосадовала его пассивность.

– Тебе следовало привезти дань моему отцу.

– Мы не ожидали удостоиться чести лицезреть вашего отца. Однако мы привезли слова дружбы.

– Думаю, мой отец предпочел бы золото.

Мужчины вокруг нее снова рассмеялись. Жоссеран заметил, как они ей уступают. Во Франции женщине никогда бы не позволили говорить так свободно, если только она не шлюха, и не обращались бы с ней с таким уважением, если только она не королева. Было очевидно, что татарские обычаи в отношении женщин сильно отличались от их собственных.

– Кто твой друг? – спросила она его.

– Он мне не друг. Он святой человек. Мне поручено сопроводить его в Каракорум.

– Он цвета трупа. Он знает, какой он уродливый?

– Хочешь, чтобы я ему сказал?

– Что она говорит? – спросил Уильям. Он держал в пальцах кусок вареной баранины и отрывал зубами жесткое мясо.

– Она находит тебя приятным глазу и просит передать ее восхищение.

Ответ Уильяма был поразительным. Словно она дала ему пощечину.

– Напомни ей, что она женщина и не имеет права говорить с монахом в такой манере. Она что, шлюха?

– Думаю, она царевна.

– Она не ведет себя ни как одна царевна, которых я знал.

– У них, возможно, другие обычаи.

Когда Жоссеран снова повернулся к Хутулун, насмешливое выражение исчезло с ее лица. Она смотрела на священника диким и странным взглядом. Татары вокруг нее замолчали.

– Скажи ему, он должен вернуться, – сказала она.

– Что?

– Он должен вернуться. Если он пересечет Крышу Мира, его душа никогда больше не обретет покоя.

– Он не может вернуться. У него есть долг, как и у меня.

Повисла опасная тишина. Татары, и мужчины, и женщины, смотрели на Хутулун; даже лютнист отложил свой инструмент, а пьяницы перестали петь. Она смотрела на Уильяма; не на него, а сквозь него, как-то иначе.

– Что происходит? – спросил Уильям.

– Я не знаю.

– Почему они так смотрят? Мы сделали что-то, что их разозлило?

Хутулун заговорила снова.

– Скажи своему шаману, что если он не вернется, ему придется научиться страдать.

– Страдание – это то, что ему нравится.

– Он даже не представляет, что такое страдание, – сказала Хутулун, и тут же странный взгляд исчез, и она снова обратила свое внимание на баранину.

Мгновение прошло. Разговоры и смех возобновились. Пьяницы с новой силой набросились на черный кумыс. Но Жоссеран был потрясен. По спине у него пробежал холодок, словно сам дьявол наступил на его могилу.

***

XXV

Жоссерану и Уильяму выделили собственную юрту недалеко от центра огромного лагеря, рядом с ордо Кайду. Их татарские хозяева зажгли серебряную чашу с благовониями у святилища Натигая, и хотя Уильям быстро ее затушил, аромат все еще витал в воздухе. Жоссеран забрался под свои одеяла из шкур и лежал на спине, глядя в небо сквозь дымовое отверстие в крыше.

Жоссеран видел, как Уильям на коленях вырисовывается силуэтом на фоне тлеющих углей в очаге. Он шептал молитву об их спасении.

Жоссеран глубже зарылся в меха. Ему хотелось, чтобы Уильям просто заткнулся и уснул. Нервы его были на пределе, и ему нужен был отдых. Франция, даже Утремер, казались сегодня таким далеким. Словно они попали в какой-то подземный мир. Он смеялся над суевериями Уильяма о гигантских муравьях и других тварях, но теперь и ему было страшно. Ночью было труднее отмахиваться от рассказов о людях с хвостами и ногами, растущими из головы.

Они были так далеко от милости Христа. Немногие выживали в таких путешествиях. Большинство поглощали неприступные горы, навсегда потерянные для христианского мира, и их больше никогда не видели.

Уильям был единственным напоминанием о привычном мире, оставшимся у Жоссерана, его единственным якорем в христианском мире. Какая печальная ирония.

В Акре Тома, должно быть, уже недоумевает, почему он не вернулся с ответом Хулагу на их мольбы. У Жерара и Юсуфа, пока они сидят в какой-нибудь зарешеченной келье в Алеппо, бороды, наверное, уже отросли до колен. Все остальные о них забыли. Даже Папа, подозревал он.

– Не желаешь ли исповедаться? – спросил Уильям в темноте.

– Исповедаться?

– Мы в пути уже много недель, а ты так и не исповедался.

– Я все это время провел в седле. У меня не было особой возможности согрешить.

– Когда ты исповедовался в последний раз, тамплиер?

«Больше десяти лет назад, – подумал он. – Бессмысленно перечислять мои мелкие грехи, когда на самой моей душе несмываемое пятно, о котором я не могу или не хочу говорить вслух, особенно священнику».

– В ордене у нас есть свои капелланы, которые нас обслуживают.

– Если так, то ты знаешь, что должен регулярно каяться.

– Когда я почувствую нужду в покаянии, брат Уильям, я вам сообщу.

Жоссеран перевернулся на бок и попытался уснуть.

– Почему мне кажется, что ты несешь на себе тяжкое бремя? – сказал Уильям.

– Я и впрямь несу тяжкое бремя. Это доминиканский монах, и зовут его Уильям.

– Я знаю твое мнение обо мне, тамплиер. Но не делай ошибки, считая меня тугодумом. Я знаю, когда человек сильно терзается. Война, может, и твоя область. Но изменчивость духа – моя.

– Благодарю за заботу. А теперь спи.

Жоссеран закрыл глаза, но сон не шел. Он думал об этой Хутулун и о черной пустоте, что появилась в ее глазах, когда она смотрела на Уильяма, и о том, как татары вокруг нее замолчали. Словно она видела его душу насквозь. «А мою она тоже видит?» Он надеялся, что нет, ибо боялся он не чудовищ, что таились за Крышей Мира, а тех, что прятались внутри него самого.

***

XXVI

Сколько Хутулун себя помнила, у нее был этот дар. Все началось с энергии в теле, которую она не могла сдержать. Она никогда не могла усидеть на месте, даже в детстве; ей всегда было трудно спать, и несколько раз она уходила ночью из дома.

Братьев посылали в самую метель искать ее в темноте. Иногда они не могли ее найти. Когда на следующее утро она появлялась в лагере, замерзшая, с дикими глазами, мать уже оплакивала ее, скорбя о ее смерти.

После этого Хутулун всегда мучилась раскаянием. Но она ничего не могла с собой поделать. Дар не позволял.

Странные порывы ее души утихли после первой крови, но не прекратились. Однажды она подвела своего коня к краю утеса и представила, как пришпоривает его и летит в пустоту, в безмолвие вечного Голубого Неба. Она думала, как раскинет руки, и они станут огромными, рыжевато-бурыми крыльями сокола.

Она умеет летать.

Летать.

Ее нашел брат, Тэкудэй, схватил поводья и оттащил ее коня от края.

Вскоре после этого Тэкудэй заболел. Ее отец позвал шаманов, и те читали над ним молитвы, и по их совету троим пленным кереитам вспороли животы, а их кровью окропили тело Тэкудэя, пока тот бился в судорогах на своем ложе из мехов. Но он все слабел.

Только шаманы входили в юрту, когда там был больной, ибо злые духи могли перепрыгивать с одного тела на другое, и простому человеку было опасно подходить слишком близко. Но однажды утром Кайду заглянул под полог юрты и обнаружил Хутулун, свернувшуюся калачиком рядом с братом и крепко спавшую. Он бросился внутрь и вынес ее, рыдая от отчаяния, думая, что теперь потеряет и дочь, и сына. Но Хутулун не заболела.

Вместо этого Тэкудэй начал поправляться.

Именно после этого у нее начались видения. Однажды она пришла к отцу и сказала ему не ходить в тот день на охоту, потому что ей приснилось, как его пожирает чудовище. Он отмахнулся от ее возражений со смехом. Но в тот же день, когда он вытаскивал свои стрелы из убитого горного козла, на него напал медведь. Он оставил четыре глубокие раны на его груди, и когда его принесли домой, в нем едва теплилась жизнь.

Хутулун провела с ним всю ночь, высасывая запекшуюся кровь из его ран. Когда ее отец выжил, к ней пришли другие шаманы и сказали, что у нее есть дар.

Старая женщина, Чангелай, и мужчина, Магуи, научили ее священным обрядам, и с того момента Кайду всегда советовался с ней, когда нужно было принять важное решение.

Но для Хутулун дар порой был бременем. Бывали случаи, когда ее знание мучило ее, как, например, когда ей приснилось, что один из мужчин племени спит с женой другого. Она хранила молчание, но это преследовало ее, пока того мужчину не убили в битве с кермидами.

Она не хотела этого дара. Она хотела быть свободной, как ее братья, скакать по степям и нестись галопом рядом с отцом.

Но в дымной тьме ночи духи говорили с ней и переносили ее через степь. Сначала эти видения длились не дольше, чем вспышка молнии в горах ночью. Но по мере того как она взрослела, она оставалась в Ином мире все дольше и дольше, иногда могла заглянуть за самый горизонт времени. Когда дух был в ней силен, она могла пролететь через всю долину и заглянуть в душу каждого. Но это был головокружительный опыт, и он оставлял ее совершенно без сил.

Сегодня ночью она неслась над Крышей Мира с варваром с огненно-светлой бородой, крутя смещающуюся ось часов, чтобы увидеть, что ждет впереди ее и его. Это было ужасное предвидение, ибо будущее, что расстилалось под ней в панораме времен года, было слишком страшно, чтобы о нем размышлять.

***

XXVII

Жоссеран проснулся от шума снаружи. Он встал и откинул тяжелый полог у входа. На равнине, сразу за первой линией повозок, собралась толпа. Было ясно, что вот-вот произойдет что-то важное.

– Какое-нибудь злодейство, несомненно, – произнес за его спиной Уильям.

Жоссеран накинул меха и сапоги и вышел. Уильям поспешил за ним. Земля была твердой, припорошенной снегом.

Сотни татар – мужчины, женщины и дети – собрались в круг. Настроение было праздничным. Он видел такие же раскрасневшиеся лица раньше, на публичных казнях в Орлеане и Париже.

В центре круга стояла женщина, держа в правой руке плетеный кожаный кнут. Она была молода и крепка, а за поясом у нее торчал нож.

Из лагеря выехал молодой человек, и толпа расступилась перед ним. Его штаны были заправлены в кожаные сапоги, по моде здешних горцев, но грудь и спина были обнажены.

– Что они делают? – прошептал Уильям.

– Не знаю. – Жоссеран обернулся и увидел Хутулун, стоявшую в нескольких шагах от него, ее глаза горели от возбуждения.

Мужчина ехал медленно, кружа вокруг женщины, которая взвешивала кнут в правой руке, проверяя его вес. Что происходит? Какое-то племенное наказание? Если так, то жертва выглядела вполне довольной.

– Он позволит ей себя высечь, – с внезапным озарением сказал Уильям.

Жоссеран кивнул. А затем добавил с озорством:

– Еще не поздно найти тебе лошадь. Может, присоединишься.

Он оставил его и подошел к Хутулун. Обернувшись, он услышал, как щелкнул кнут.

На ее лице было такое свирепое выражение. «Совсем не женщина, какими я их знал, – подумал он. – Она дикарка. Истинная леди не находит удовольствия в подобных зрелищах».

– Что они делают? – спросил он.

– Она его испытывает.

– Испытывает?

– Он попросил ее выйти за него замуж. Теперь ее право – выяснить, годится ли он в мужья. Он должен проявить себя. Какая польза от слабого мужа? Поцелуями и ласками женщина детей не накормит.

Кнут щелкнул снова. Жоссеран обернулся. Молодой человек все еще держался прямо в седле, ровно правя конем. Но на его спине уже алели две кровавые полосы.

– И долго это будет продолжаться?

– Пока она не будет довольна.

– А если она не захочет его в мужья?

– Тогда ему придется решать, как долго он сможет терпеть кнут. Если упадет с седла – потеряет на нее все права. Не пристало ей выходить замуж за человека без отваги и силы.

Кнут щелкал снова и снова. Юноша не выказывал никаких признаков боли. Но кровь теперь свободно текла по его спине, окрашивая штаны. Девушка снова взмахнула кнутом.

Толпа ликовала при каждом ударе. Юноша слегка ссутулился в седле, заметил Жоссеран. Спина его была вся в кровавой пене. Но он держал коня ровно и не пытался увернуться.

Девушка ждала, наблюдая, как всадник делает полный круг. Затем она громко вскрикнула и вложила всю свою силу в еще один удар. Юноша вздрогнул, но удержал равновесие. Брызги крови полетели на бок лошади.

– Если она его любит, то сейчас остановится, – сказала Хутулун. – Он себя проявил.

– А если не любит?

– Тогда лучше бы ему не быть слишком храбрым.

Но, как и предсказала Хутулун, девушка засунула кнут обратно за пояс и вскинула руки, и ее ликующий крик прокатился по диким горам. Наблюдавшие за ними родичи бросились к коню, чтобы поздравить всадника, который улыбнулся им в ответ, принимая похвалы, хотя улыбка его больше походила на гримасу.

– Как женщина, я бы ожидала, что любой мужчина сделает для меня то же самое, – сказала Хутулун. – Как царевна, я бы ожидала гораздо большего.

Ему показалось, будто она бросает ему вызов.

– В твоей стране тебя считают храбрым человеком? – спросила она.

– Что есть у мужчины, если у него нет чести и доблести?

– Ты и хороший наездник?

– Один из лучших.

– Сколько у тебя лошадей?

Татары брали с собой в поход по двадцать лошадей – больше, чем мог надеяться иметь любой рыцарь, больше, чем было у многих богатых сеньоров; а он сам был далеко не богат. Как он мог объяснить ей, что продал почти все, что у него было, чтобы отправиться в Святую землю? Как мог он описать условия своей службы в ордене Храма?

– У меня три лошади, – сказал он, что было лишь отчасти правдой, ибо, хоть он и сражался на них, принадлежали они ордену.

– А сколько жен?

– По закону Божьему, у мужчины может быть только одна жена.

– Одна жена, если у него нет аппетита. Как мужчина выпьет лишь одну чашу кумыса, если не хочет пить. – И она рассмеялась.

Жоссеран не мог поверить своим ушам. Хорошо еще, что Уильям не понимал, о чем идет речь.

Она была так близко, что он чувствовал ее запах – дикую алхимию кожи, творога и женского мускуса. Он почувствовал, как в нем что-то шевельнулось.

– Какие твои женщины? – спросила она. – Они хорошие наездницы?

– Ни одна из них не сравнится с тобой.

– Тогда что же они умеют?

– Благородной деве положено быть красивой и кроткой, с мягким и благозвучным голосом.

– Это то, что ты ищешь в жене?

– Она также должна быть сведуща в музыке и вышивании гобеленов. Образец для подражания – Матерь Господа нашего, Мария.

– Я согласна, что женщина должна уметь шить и готовить. Юрта и дети – ее забота. Но во времена войны или несчастья она также должна уметь сражаться и охотиться.

– Сражаться?

– Конечно. Что еще вы, христиане, ищете в жене?

– Скромность, – сказал он, используя татарское слово, означающее благопристойность, учтивость.

Хутулун нахмурилась.

– Она должна быть… нетронутой… – добавил он, пытаясь объяснить ей как можно деликатнее.

– Ты имеешь в виду, у нее должна быть девственная плева?

– Да, – ответил он, пораженный ее прямотой.

– Я свою девственную плеву давно потеряла, – сказала она. – Как и всякая добрая татарская женщина, я отдала ее своему коню.

И она отвернулась от него и зашагала обратно в лагерь.

***

XXVIII

Жоссеран и Уильям стали объектами любопытства во всем лагере. Дети ходили за ними по пятам, смеясь и крича; один, поддавшись на уговоры товарищей, осмелился подбежать и дотронуться до края их курток, прежде чем снова удрать. Взрослые тоже смотрели на них с нескрываемым любопытством, иногда подходили и требовали нож Жоссерана или серебряный крест Уильяма. Они делали это беззастенчиво, не как нищие, а с видом господ, которые берут все, что хотят, по праву. Несколько раз Жоссеран, доведенный до предела, был на грани того, чтобы схватиться за меч.

Положение спас Тэкудэй, брат Хутулун. Он взял их под свое покровительство и сопровождал повсюду. Требования и попрошайничество тут же прекратились.

Тэкудэй проявлял к ним бесконечное любопытство: к их религии, способам ведения войны, их замкам. Он хотел знать, есть ли в Христиании – татары думали, что религия – это название их страны, – бескрайние пастбища, где можно пасти лошадей; какое наказание за прелюбодеяние; из чего они делают стрелы. Жоссеран понял, что Тэкудэй не просто любопытен, и что Кайду, вероятно, приказал ему шпионить за ними, и потому всегда был осторожен в своих ответах.

Если Тэкудэй и был шпионом Кайду, то выбор был не из лучших, ибо он любил говорить не меньше, чем слушать, и Жоссеран постепенно его разговорил.

– Какая у вас религия? – спросил его Жоссеран. Он понял, что не знает слова, означающего «Бог», и даже есть ли у татар такое слово. Поэтому он попытался сказать как мог: – Во что вы верите?

– Мир и все в нем происходит от Духа Голубого Неба, – ответил Тэкудэй, словно удивляясь, что Жоссеран задает такой очевидный вопрос.

– Он дает вам законы?

– Законы издает хан.

– Хан, твой отец?

– Он издает законы для нашего племени здесь, в долине. Но есть хан выше него в Бухаре, а затем – Хан ханов в Каракоруме. – Тэкудэй объяснил, что последний каган, Мункэ, только что умер, поэтому в Каракоруме будет созван совет, чтобы выбрать нового Хана ханов. Это называлось курултай, и к тому времени, как Жоссеран и Уильям прибудут в Центр Мира, все ожидали, что будет избран сын Мункэ, Ариг-Буга.

– И он издает законы для всех?

– Конечно.

– Дух Голубого Неба не дает вам законов?

Он рассмеялся.

– Дух просто есть.

– Но если Дух не дает вам законов, как вы узнаете, что живете праведной жизнью?

– Потому что я буду побеждать своих врагов и иметь много детей от своих жен.

– Жен? Значит, у тебя больше одной жены? Как у магометан?

– Конечно. Мы можем иметь четырех жен, если можем себе их позволить. После этого – только наложниц.

Это было безбожно, конечно. Но для мужчины – еще и интригующе. Он задал Тэкудэю тот же вопрос, что и некоторым знакомым магометанам в Акре.

– Но разве они не ссорятся между собой? Разве нет ревности?

– Нет, почему они должны ревновать? О них обо всех заботятся одинаково. Мой отец, например. Он даже со старыми, уродливыми спит время от времени, так же, как и с новыми. Он хороший человек, мой отец.

– Но что будет, когда он умрет? Что случится с его женами?

– Ну, они перейдут в мое ордо, в мое хозяйство. Я буду о них заботиться. Там есть одна, у нее глаза как у оленя. Когда мой отец умрет, не могу дождаться. Она первой окажется в моей постели.

– Ты будешь спать со всеми женщинами своего отца, когда он умрет?

– Не с моей матерью, разумеется.

– Значит, женщина никогда не… – Он понял, что слова для «вдовы» не было: – …она никогда не остается без защиты.

– Конечно, нет. Ты кем нас считаешь? Варварами? – Затем Тэкудэй спросил его, что происходит с женщинами в Христиании. Жоссеран попытался объяснить ему, что у мужчины может быть только одна жена. Но когда он также попытался объяснить про вдовство, про то, как старых или бесплодных женщин отправляют жить в монастыри, и про то, как мужчины отрекаются от детей, рожденных не от их жен, Тэкудэй с отвращением и изумлением покачал головой.

– И женщина не может владеть даже собственной козой?

– Все имущество принадлежит мужу.

Тэкудэй указал на Хутулун, которая только что вышла из юрты Кайду и вскочила на своего коня.

– Не думаю, что из нее получилась бы очень хорошая жена в Христиании, – сказал он. – Попробуй-ка скажи этой, что у нее не может быть собственной козы. Попробуй ей хоть что-нибудь сказать, и она будет хлестать тебя кнутом до самой Бухары.

Жоссеран указал на шелковый пояс на ее талии.

– Что это значит? – спросил он, стараясь выглядеть как можно более бесхитростно.

– Когда у женщины такой шелковый кушак, это значит, что она не замужем.

Не замужем.

Жоссеран отогнал нелепую мысль. Да простит его Господь; его долг – перед Богом, а не в чреслах какой-то татарской дикарки из степей.

Да и возможно ли такое вообще.

Он наблюдал за татарами, за их повседневной жизнью: женщины доили коров или сидели группами на улице, сшивая шкуры или валяя войлок, ругая детей или рубя мясо для котлов; мужчины мастерили луки или точили наконечники для стрел, или кричали и улюлюкали, тренируя своих лошадей. Другие наливали кобылье молоко в кожаные бурдюки, которые затем подвешивали на деревянные рамы и били длинными палками. Они занимались этим часами напролет, чтобы отделить сыворотку от творога. Тэкудэй сказал ему, что они делают кумыс.

Чем больше он видел татар, тем больше его поражало их боевое искусство.

– Покажи мне, как пользоваться этим луком, – сказал он Тэкудэю, когда нашел его упражняющимся у мишеней.

Лук был сложносоставной, из бамбука и рога яка, скрепленных шелком и смолой. Чтобы спустить тетиву, Тэкудэй использовал кожаное кольцо для большого пальца. Жоссеран никогда прежде такого не видел.

– Как им пользоваться? – спросил он.

– Попробуй, – сказал Тэкудэй. Жоссеран никогда не считал себя великим лучником, но с помощью кольца он смог спустить тетиву с более резким щелчком, чем у него когда-либо получалось голыми пальцами, и попал в центр мишени с расстояния более двухсот шагов.

Тэкудэй рассмеялся и хлопнул его по спине.

– Если бы ты не был таким большим и уродливым, из тебя получился бы отличный татарский воин! – сказал он.

Он показал ему стрелы, которые использовал: одну для боя на расстоянии, другую с более широким наконечником для ближнего боя. Он также показал ему тупую сигнальную стрелу. Наконечник у нее был не острый, а представлял собой круглый железный шарик с просверленными в нем маленькими отверстиями, прикрепленный к древку. В полете она издавала свистящий звук, сказал он, и они использовали ее для связи друг с другом в бою.

– Эти татары – самые необыкновенные воины, каких я когда-либо видел, – сказал он Уильяму позже в тот же день. – Их дисциплина и организация превосходят все, что есть у нас в ордене Храма. В бою они объединяются в боевые группы: десять человек входят в сотню, которая является частью тысячи. Они координируют свои действия с помощью флагов и стрел. Среди них нет ни одного, кто к десяти годам не стал бы искусным лучником и наездником. Они практически непобедимы.

– Но на нашей стороне Бог.

– Нам понадобилось бы нечто большее, – пробормотал Жоссеран себе под нос.

Но до сих пор ему удавалось лишь мельком увидеть боевые возможности татар. Если он и был впечатлен до этого, то теперь его охватил благоговейный трепет, когда через неделю после их прибытия Кайду позволил ему поехать с ними на охоту.

***

XXIX

Было еще темно, когда минган Хутулун – татарское войско в тысячу всадников – покинул лагерь. Жоссеран проснулся среди ночи от грохота копыт, когда они выезжали в степь.

Вскоре после этого за ними пришел Тэкудэй.

– Вы должны пойти, – сказал он. – Охота началась.

Было очень холодно; Жоссеран накинул свой дээл и сапоги. Уильям последовал за ним из юрты. Даже он теперь поддался татарским обычаям: сменил свои сандалии на короткие войлочные сапоги и носил толстый татарский халат поверх своей черной рясы.

Они оседлали лошадей и последовали за Тэкудэем на холм с видом на лагерь. Кайду ждал их, окруженный своей охраной, сгорбившись в огромной горностаевой шубе. На нем были все регалии хана: его кожаная кираса была богато усыпана серебром, на лошади была багряная сбруя, а его деревянное седло было инкрустировано нефритом.

– Мы оказываем вам честь, – сказал Кайду Жоссерану, когда они подъехали. – Ни один варвар никогда этого не видел.

«Я и раньше бывал на охоте», – подумал Жоссеран. Он представлял, как вернется тем же вечером с несколькими кабанами, может, парой антилоп. Он и понятия не имел, свидетелем какой бойни ему предстоит стать.

Они скакали несколько часов без перерыва, на татарский манер. Кисмет держала темп; она пришла в лучшую форму за время отдыха в лагере Кайду и отъелась на найденном на равнине корме. Жоссеран вздохнул с облегчением; он боялся, что может ее потерять.

Они достигли гребня невысокого холма. Их окружали сине-белые пики гор, словно края какой-то гигантской чаши.

В рассветном свете он разглядел темную линию татарских всадников, растянувшуюся по долине. Должно быть, это и была та конница, которую он слышал, когда она покидала лагерь. Внезапно линия разорвалась, фланги двумя отдельными рогами устремились вперед по степи.

Впереди метнулось стадо антилоп, более двух тысяч голов, зажатое между наступающими крыльями конницы. Он услышал их странное, крякающее блеяние, когда они неслись по замерзшей тундре. Некоторые из них высоко подпрыгивали над спинами стада, словно рыба, выпрыгивающая из моря. Уильям ахнул и указал направо, где бежала стая волков; к ним присоединились два снежных барса, паникуя и воя, ступая по льду на фланге атаки.

Теперь вперед метнулось стадо коз, загоняемое всадниками.

– Во имя Господа, – выдохнул Жоссеран.

Он охотился на оленей и кабанов в лесах Бургундии, но никогда не видел охоты такого масштаба. Она была выполнена с поразительной точностью. Во Франции использовали загонщиков и гончих, чтобы преследовать добычу; когда дичь была замечена, лорд или рыцарь должен был догнать ее и убить. По сравнению с этим такая забава была детской игрой.

Здесь же татары использовали всю свою армию, действуя как единое целое.

Рога татарского наступления вот-вот должны были сомкнуться, окружая животных на равнине внизу.

– Так мы тренируем наших солдат, – сказал Тэкудэй. Ему пришлось кричать, чтобы его было слышно сквозь грохот копыт по промерзшей земле. Сами всадники не издавали ни звука, разворачиваясь и поворачивая в полной тишине, их движения координировались гонцами, что носились между командирами на своих пони, сигнальными флагами и изредка – поющим полетом стрелы.

– Ничто не может быть убито, пока сам хан не даст сигнал. Если по невнимательности будет упущен хотя бы один заяц, этого человека сажают в канг и дают ему сто ударов палкой.

Жоссерана с детства учили, что битва – это серия поединков. Личная храбрость и мастерство были всем. Только когда он вступил в орден тамплиеров, его научили атаковать, разворачиваться и поворачивать в унисон с остальной кавалерией. Именно эта железная дисциплина выделяла тамплиеров и госпитальеров среди всех остальных боевых сил в Святой земле.

Но это было ничто по сравнению с тем, что он видел сейчас. Когда сражаешься с татарином, понял он, ты сражаешься со всей ордой сразу. Легкость их доспехов и оружия резко контрастировала с тяжелой кольчугой и широким мечом его самого и его братьев-тамплиеров. Поодиночке эти дикие всадники не были бы ровней франкскому рыцарю; но сражаясь и двигаясь как единое целое, как эти люди сейчас, они смели бы все на своем пути.

Если он каким-то образом не вернется в Утремер с перемирием, он мог представить себе, как вся Святая земля будет поглощена этими дьяволами.

Кайду кивнул лейтенанту, который его сопровождал. Тот достал стрелу из колчана. Это была одна из тех сигнальных стрел, что показывал ему Тэкудэй. Мужчина выстрелил ею в воздух, и она со свистом устремилась вниз, к воинам на равнине.

Это был сигнал к началу бойни.

Одна из фигур в этом огромном круге всадников соскочила с седла. Даже на таком расстоянии он узнал ее по вспышке ее пурпурного шарфа. Кайду хищно улыбнулся ему.

– Моя дочь, – сказал он. – Я отдал приказ. Никто не убьет никого, пока она не выпустит первую стрелу.

Она оставила свое оружие на лошади, даже колчаны, и зашагала по равнине, вооруженная лишь своим луком.

– Ей дозволена одна стрела, – сказал Тэкудэй. – Она должна убить одним выстрелом.

Тысячи зверей метались по равнине, их глаза были широко раскрыты от ужаса. Хутулун шагала среди них, казалось, без всякого страха, держа в руке лишь тонкий лук.

Стая волков отделилась от воющей массы животных и теперь, лая и скача, неслась к ней. Она свободно держала лук в правой руке и ждала.

– Ее убьют, – пробормотал Жоссеран.

Он огляделся. Рядом с ним отец и брат Хутулун наблюдали за происходящим с каменными лицами. Жоссеран снова обратил свое внимание на драму, разыгрывающуюся внизу. Волки приближались к ней. Он почувствовал неожиданный прилив страха. «Почему меня должно волновать, что случится с какой-то татарской дикаркой? – спросил он себя. – Какое мне до этого дело?»

Но сердце его бешено колотилось.

Она все ждала, подпуская волков все ближе, лук по-прежнему был опущен.

У нее совсем нет нервов…

Одним плавным движением она подняла лук и прицелилась. «Слишком поздно, – подумал он. – Стая настигнет ее прежде, чем она успеет выпустить стрелу».

Внезапно один из волков упал, перевернувшись через голову на замерзшую землю, стрела вонзилась ему в горло. Тут же из-за спины Хутулун запели стрелы всадников, и еще дюжина волков рухнула в клубок лап и окровавленного меха. Но этого было недостаточно, чтобы спасти ее. Она упала под натиском оставшихся зверей. Ее спутники ринулись вперед, выпуская в стаю одну стрелу за другой.

Жоссеран посмотрел на Кайду.

Ничего. Никакого выражения на лице.

Он затаил дыхание и ждал. Хутулун лежала лицом вниз на льду.

Наконец, движение – она шевельнулась и медленно поднялась на ноги. Один из ее товарищей держал поводья ее коня, и она, прихрамывая, пошла к нему. Невозможно было сказать, насколько серьезно она ранена.

Кайду ухмыльнулся.

– Ах, какой бы из нее получился сын! Но и прекрасная мать ханов!

Бойня продолжалась еще час. Затем в небо взмыла еще одна поющая стрела – сигнал к прекращению резни. Железное кольцо кавалерии разомкнулось, и оставшимся животным позволили уйти в северные пустоши.

Солдаты принялись за работу, собирая добычу для пира.

– Что ж, – пробормотал у него за плечом Уильям. – По крайней мере, сегодня мы не будем есть баранину.

– Ты когда-нибудь видел нечто подобное?

– Дикари на охоте.

Хутулун поднялась по склону, чтобы поприветствовать отца. На рукаве ее тулупа и на штанах была кровь, но ничто в ее осанке не выдавало ранения. Когда она приблизилась, он почувствовал, как ее черные глаза смотрят на него с ее медного от загара лица.

Он гадал, какой урон нанесли ей волки, какие раны скрыты под ее плотными одеждами. Как он мог так переживать за дикарку? Проезжая мимо, она хищно улыбнулась ему, словно прочитав его мысли.

– Отец, – крикнула она Кайду.

– Как твои раны, дочь?

– Царапины, – сказала она. Она слегка качнулась в седле, но удержалась.

– Охота удалась.

– Спасибо, отец.

– Поздравь свой минган. Скажи им, я доволен.

Хутулун снова усмехнулась, затем повернула коня, чтобы присоединиться к солдатам на поле бойни внизу.

Жоссеран повернулся к Тэкудэю.

– С ней все будет в порядке? – спросил он.

– Она татарка, – буркнул тот, словно этого объяснения было достаточно, и больше ничего не сказал за всю долгую дорогу обратно в лагерь.

Но по возвращении Жоссеран увидел своих новых друзей с другой стороны.

Уильяма и Жоссерана пригласили в юрту Тэкудэя пить кумыс и праздновать охоту. Внезапный удар грома над головой сотряс под ними землю. Гэрэл бросился в угол, зарываясь под груду шкур, а жены и дети Тэкудэя закричали и сжались в комок, младшие спрятались под юбками матерей.