Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Виноградные лозы теперь были голыми, лишь сломанные коричневые пальцы торчали из земли, а красные глиняные дороги потрескались, как брусчатка. Одинокий осел уныло стоял под мертвым деревом, отмахиваясь хвостом от полчищ мух.

Удрученные, они направились к хану.

– Худшее место на земле, – прорычал Сартак. – Говорят, здесь можно сварить яйцо, закопав его в песок. Если убить курицу, ее даже не нужно готовить. Мясо уже белое и нежное.

Его странный, лающий смех был лишен юмора. Они пережили пустыню, но теперь были близко к пограничным землям, и Кайду со своими отступниками был где-то там, в ожидании. Сартак знал множество способов устроить засаду. Теперь ситуация обернулась против него.

Жоссеран стоял на крыше хана, вглядываясь в темноту. Он мог различить силуэт Небесных гор на фоне ночного неба. За ними, где-то, была Крыша Мира.

– Не думал найти тебя здесь, – сказал Уильям. – Я думал, ты будешь развлекаться с женами язычников. Похоже, наш татарский эскорт почти в полном составе воспользовался тем блудом, что в этих землях сходит за гостеприимство.

Жоссерану предлагали подобные утехи, но сегодня он не испытывал к ним никакого интереса. Но он не позволит Уильяму одержать даже эту маленькую победу, и поэтому сказал:

– Боюсь, остались только уродливые женщины. Сартак предложил мне воспользоваться верблюдами, если я найду ту, что не слишком противна моему глазу.

– Зная тебя, ты найдешь.

– Вижу, ты оправился от своего испытания.

– Зачем ты вернулся за мной?

– Я дал слово, что буду защищать тебя в этом путешествии.

– Многие дают слово, немногие его держат. Ты человек многих противоречий, тамплиер. Бывали времена, когда я думал, что твоя единственная цель – это мешать всем моим усилиям принести Христа в эти безбожные земли. А теперь я обязан тебе жизнью.

– На то была воля Божья, что мы тебя нашли.

– Не думай, что теперь я у тебя в долгу.

– О, я бы никогда так не подумал. Я уверен, что в ближайшие недели я много раз буду укорять себя за то, что не дал тебе умереть в пустыне.

– Возможно, тебе следовало так и сделать.

Жоссеран был поражен этим признанием. Он гадал, что его вызвало. Но Уильям не собирался говорить больше. Он отвернулся и оставил Жоссерана там, на крепостной стене, под холодным покровом бесстрастных звезд.

***

CIV

Ночь была пыткой. Блохи, москиты и мошкара с ненасытным аппетитом пировали на теле Жоссерана, и спасения не было. Наконец, измученный, он погрузился в тревожный сон, чтобы тут же быть грубо разбуженным, когда что-то упало на него с балок над головой. Он сел, сердце молотом колотилось в груди, и потянулся за свечой. Он увидел, как паук с телом размером с яйцо проворно скрылся на земляном полу. В его челюстях был таракан с красными глазами.

После этого сон был невозможен.

На рассвете его разбудили ужасные крики. Уильям! Первой его мыслью было, что монаха укусил скорпион. Жоссеран, спотыкаясь, поднялся на ноги.

Монах сидел, прижавшись спиной к стене, его глаза были широко раскрыты от ужаса. Лицо и руки его были покрыты твердыми, краснеющими буграми от укусов вшей и блох. В остальном он казался невредимым.

Над ним стоял Сартак, держа в руке факел, который он выхватил со стены. Один за другим, спотыкаясь в тенях, появлялись другие татары, тоже разбуженные его криками.

– Я слышал, как он закричал, – сказал Сартак. – Когда я подошел, у него на лице сидел гигантский таракан.

– А как ты понял? – спросил кто-то. Это был Пьяница.

Сартак и остальные разразились хохотом.

Уильям свернулся в клубок, скребя пальцами земляной пол и издавая тихий, мяукающий звук, как раненое животное. Смех замер у них в горле.

– В него вселились духи песков, – прошипел Сартак. – Они забрались в его тело, когда он заблудился в пустыне.

– Все в порядке, я с ним разберусь, – сказал Жоссеран. – Оставьте нас.

– В нем злой дух, – настаивал Сартак, а затем он и его товарищи удалились. Он слышал, как снаружи они готовят караван, седлают лошадей и верблюдов для дневного перехода.

Жоссеран присел на корточки.

– Уильям?

– Мне снился Дьявол, – пробормотал он.

– Это был таракан. Вот и все.

– Вельзевул знает, как я грешен. Он знает, что я потерпел неудачу.

«Возможно, солнце помутило его разум, – подумал Жоссеран, – как и говорил Сартак».

– Уильям, уже утро. Мы должны продолжать наш путь.

– Я вложил персты в раны Христовы, и все равно не верую! У меня нет веры. Я преисполнен похоти и зависти. Вот почему Бог не даровал мне души варваров.

– Скоро взойдет солнце. Мы должны уходить.

– Я потерпел неудачу. Всю свою жизнь я хотел нести Бога людям, но я потерпел неудачу.

Жоссеран помог ему подняться и вывел наружу. Они снова перешли на дневные переходы. Лошади топтались на утреннем холоде, а верблюды мычали и жаловались, пока Сартак привязывал их к веренице.

Он помог Уильяму взобраться на своего верблюда, ведя его, как слепого нищего. Когда лиловый рассвет разлился по горизонту, они снова отправились в путь, через ворота хана. Уильям не отрывал взгляда от горизонта и личных фантазий своих кошмаров. Он не проронил ни слова за весь тот день. Татары бормотали между собой и держались от него на расстоянии.

Еще один бесконечный день адской жары. В середине утра пыльная мгла внезапно рассеялась, и перед ними выросли Небесные горы. Ожерелье снега казалось невыносимо близким. Далеко на западе они могли даже различить белые хребты на Крыше Мира.

Мгла опустилась снова так же быстро, как и поднялась, и горы снова исчезли за желтыми туманами Такла-Макана.

В ту ночь они отдыхали в руинах заброшенного караван-сарая.

Это было самое пустынное место, какое Жоссерану доводилось видеть. Купол мечети обрушился много лет назад, и лунный свет просачивался сквозь свод, пятнами ложась на каменные плиты пола и сломанные черные балки. На стенах были следы пожара, возможно, оставленные воинами Чингисхана полвека назад.

Жоссеран и Уильям сидели в стороне от остальных. Татары сгрудились у своего костра, мрачно перешептываясь и бросая враждебные взгляды в сторону Уильяма. Но Жоссеран их не боялся. В армии Хубилая татары научились железной дисциплине, и они доставят их в целости и сохранности до места назначения, хотя он знал, что Злюка, по крайней мере, с удовольствием перерезал бы им обоим глотки.

Жоссеран посмотрел вверх. Сквозь руины крыши он увидел, как на северном небе появилась одинокая звезда. «Это Золотой Гвоздь. Там боги привязывают своих коней».

Возможно, его выбило из колеи падение Уильяма, или тот первый за день взгляд на Крышу Мира, но сегодня бремя его жизни давило на него тяжелее, чем когда-либо. При всей своей риторике он все еще был христианином, и в сердце своем жил в ужасе перед своим грозным Богом. Сегодня он сожалел о своих кощунствах, или, вернее, боялся их последствий.

Уильям сидел, сгорбившись у стены, его лицо было скрыто капюшоном рясы. Жоссеран измерил расстояние между ними: всего несколько шагов, и все же для него это было такое же великое путешествие, как их одиссея от Акры до Шанду. Но не Бог заставил его подняться на ноги и преклонить колени перед священником. Скорее, он просто устал. Он не мог нести свое бремя ни шагу дальше.

– Уильям, выслушай мою исповедь, – прошептал он и упал на колени.

Уильям вздрогнув, посмотрел на него. Когда он заговорил, его голос был нежным, как у женщины.

– Я принесу свои облачения с верблюдов, – сказал он и пошел, чтобы собрать атрибуты своего сана и спасти хотя бы одну душу для Бога.

***

CV

– Моя мать умерла, когда мне было девять лет, и мой отец, барон де Монжизор, женился на дочери дворянина из Труа. Ее звали Катрин. Она была намного моложе моего отца и, возможно, всего на пять лет старше меня. У нее были глаза черные, как грех, и когда она смотрела на меня, меня охватывал жар. Я был всего лишь мальчиком, семнадцати лет, и чресла мои были воспалены и горели, как открытая рана.

– Продолжай, – пробормотал Уильям. Он чувствовал, как на них смотрят татары: безумный христианский шаман с пурпурной епитрахилью на шее; гигантский варвар на коленях перед ним.

– Я постоянно искал ее взгляда, но она меня игнорировала, оставляя в исступлении отчаяния. Всякий раз, когда она проходила мимо, я ловил ее запах. Я не мог спать по ночам; я просыпался в поту и проливал свое семя в руку всякий раз, когда думал о ней. Я даже молился в часовне, чтобы он умер, чтобы я мог обладать ею. Я был потерян в своем нечестивом поклонении ей.

Он остановился, провел рукой по лицу. Одна лишь мысль о ней снова заставила его вспотеть.

– Мой отец был рыцарем, известным в Бургундии. Каждый день он учил меня владеть мечом и копьем, сражаться верхом на коне. И все время, пока мы упражнялись, я хотел, чтобы он убил меня, так мне было стыдно.

– Однажды я взял ее, когда мы вместе ехали верхом. Все произошло быстро, прежде чем я даже понял, что сделал. Одного этого греха было бы достаточно для моих юных костей. Я утолил свою юношескую похоть, разве этого было мало? Но нет, я жаждал большего.

Он глубоко вздохнул, его голос охрип.

– То, что случилось потом, не было случайностью. Мой отец был в Париже. Я пришел к ней в покои, все время желая, чтобы дверь была заперта, даже надеясь, что она закричит слугам, опозорит меня перед всем домом. Вместо этого она приняла меня в жар своих объятий, и в ту ночь мы стали любовниками.

Он остановился, вспоминая.

– Ты не можешь знать, как больно говорить об этом тому, кто отрекся от женщин. Потому что, видишь ли, все время, пока я любил ее, я и ненавидел ее тоже – за то, что она сделала с моим отцом и во что она превратила меня. Она наставила ему рога, и она заставила меня презирать себя до глубины души.

– Мой отец был вызван ко двору королем вместе с несколькими другими дворянами. Людовик надеялся убедить их присоединиться к нему в святом вооруженном паломничестве в Святую землю. Но мой отец старел, и когда он вернулся от двора, он сказал мне, что просил разрешения не ехать. Но несколько дней спустя, без объяснения причин, он передумал и начал готовиться к крестовому походу. Я могу лишь предположить, что он догадался о том, что произошло в его отсутствие, и это помутило его разум.

Он остановился и прокашлялся, ибо говорить становилось все труднее.

– Он вооружил дюжину крестьян, чтобы те сопровождали его в великом паломничестве, и продал десять гектаров земли, чтобы снарядить этот поход. Сама Катрин нашила алый крест на плечо его сюрко.

– После его отъезда я остался в Монжизоре хозяином поместья и земель. Теперь Катрин обнаглела. Она приходила в мою комнату каждую ночь. Но поскольку она боялась понести, то заставляла меня брать ее лишь запретным путем.

– Но с отъездом отца я обнаружил, что не могу сделать то, о чем так часто мечтал. В ответ она лишь рассмеялась. Сказала, что я сын своего отца, насмехаясь над ним и надо мной одновременно. Вскоре она перестала приходить в мою комнату, и я остался наедине с памятью о своих грехах, и больше ни с чем.

Он глубоко вздохнул.

– Через год я получил известие о смерти моего отца в Дамиетте.

Он долго молчал.

– Несмотря на предосторожности Катрин, она обнаружила, что все же понесла. Я отправил ее в монастырь, чтобы она родила дитя, а когда она вернулась, ребенка отдали жене одного из моих конюхов, жившей в поместье. Женщина была бесплодна и любила дитя как свое собственное. Но когда ей было четыре года, девочка умерла от крупа, и так мои земные кары свершились.

– Так что, видишь ли, я спал со своей мачехой и довел своего отца до смерти. Я жил с этим грехом многие годы. Я продолжал ведать землями отца, но к его вдове больше не прикасался. А шесть лет назад я отправился в Святую землю в надежде, что умру в бою, и это искупит мои грехи. Я взял заем у тамплиеров, чтобы снарядить свой поход, и взамен обязался служить им пять лет. Но я не умер и не был искуплен.

Уильям долго молчал. Наконец он поднял правую руку.

– Этой рукой я отпускаю тебе грехи, – сказал он. – В качестве епитимьи я повелеваю тебе оставаться целомудренным до конца твоих дней и отдать остаток твоего богатства и все твои земли Святой Матери Церкви.

Жоссеран почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он не ожидал такой епитимьи, когда начинал свою исповедь. Он обманывал себя, думая, что Уильям обрел человечность в пустыне, а вместо этого монах воспользовался моментом, чтобы сокрушить его, как он сокрушил Мар Салаха.

Жоссеран снова поднялся на ноги.

– Ты вызываешь у меня лишь презрение, как и все священники твоего ордена. Я не исполню твою епитимью и не буду ждать прощения от Бога. Достаточно того, что с этого момента я прощу себя сам. Моей епитимьей будет то, что я проживу лучшую жизнь.

Он вернулся в свой угол хана и почти сразу же провалился в глубокий сон без сновидений.

***

Часть 7

Дух Голубого Неба

Крыша Мира

осень, в лето от Воплощения

Господа нашего 1260

***

CVI

Пустыня теперь была позади, великий переход совершен во второй раз. В Кашгаре они остановились в крепости, где стояли верные Хубилаю воины, и обменяли верблюдов на быстрых татарских скакунов. Они выехали к западным перевалам.

Над ними первые снега припорошили предгорья на Крыше Мира.

Они поднялись по крутой долине через горы, мимо бурлящих потоков и массивных валунов, смытых весенними паводками, между красными утесами, что исчезали в облаках. Они вышли из долины на плато и остановились на отдых у соленого озера.

Жоссеран поерзал в седле своего татарского жеребца. Зеленые ели леса казались унылыми на фоне бурлящих белых облаков. Ветер принес с собой туман холодного дождя, и в мгновение ока он омыл долину, оставив ее сочной и зеленой в желтом солнечном свете. Через долину перекинулась радуга.

Им придется поторопиться, прежде чем лед скует Крышу Мира и оставит их в ловушке, сказал Сартак. Перебравшись через эти горы, им останется всего несколько месяцев пути до Алеппо, и они благополучно вернутся домой.

– Домой, – пробормотал он.

Какой теперь дом был у Жоссерана Сарразини? Возможно, виной тому была близость зимы в этом диком краю, но он внезапно почувствовал угасание своих лет. Ему было за тридцать, и на великие замыслы времени оставалось мало. Лет пятнадцать, если он вернется в Прованс, меньше, если решит остаться в Утремере, с его болезнями, убийцами и бесконечными стычками и войнами.

Судьба человека предрешена, ибо все мы должны Богу смерть, но теперь все, чего он хотел, – это найти либо достаточно сил, чтобы умереть, либо достаточно причин, чтобы жить.

***

CVII

Сартак приказал их крошечной колонне остановиться у быстрого потока. Лошади были стреножены и искали пастбище, пока татары наполняли свои бурдюки. Ниже по течению семья журавлей с испуганным подозрением смотрела на них.

Питаемый ледниками поток уже был скован льдом, а осока на берегу хрустела от инея. Они высоко поднялись в горы, и зима неслась наперегонки с ними к перевалам.

Высоко над головой, крича, кружил коршун. Звук походил на плач младенца. Жоссеран вздрогнув, посмотрел вверх. Другого предупреждения они не получили.

Человек рядом с Жоссераном внезапно отшатнулся, схватившись за горло. Стрела прошла навылет. Он упал на спину в реку, его ноги судорожно дергались, из рта доносился ужасный булькающий звук, пока он умирал. Его кровь быстро окрасила мелководье.

Сартак среагировал первым, бросившись через поток к своему коню и мгновенно сняв путы. Жоссеран сделал то же самое.

Он оглянулся через плечо и увидел вереницу всадников, несущихся к ним из сухого оврага всего в четверти лиги отсюда. На них посыпались новые стрелы, и конь Жоссерана заржал, когда две из них нашли свою цель, вонзившись почти по оперение ему в плечо и бок. Сартак, сидя в седле, выкрикивал приказы своим людям, пытаясь организовать оборону.

Нападавшие были уже достаточно близко, чтобы Жоссеран мог разглядеть их лица. Это были татары, как и его эскорт, но не регулярные воины, а разбойники в легких доспехах, легкоконники, одетые в меха и вооруженные луками и грубыми копьями. Их было не более двух десятков, но у них было преимущество внезапности.

Еще одно пение стрел, и вот они уже среди них, нанося удары своими крючковатыми копьями, сбивая тех, кто не успел добраться до своих коней. Жоссеран врубился в их строй, дико взмахнул мечом и сбросил одного с коня, затем бросился на другого, выбив его из седла.

Он услышал крик и, обернувшись, увидел Уильяма, который, шлепая по мелководью, пытался спастись пешком. Один из татарских лучников был не более чем в десяти шагах позади, преследуя его. Он ухмылялся, наслаждаясь игрой. Он замедлил коня до рыси, опустил лук и неторопливо вытащил меч из-за пояса. Он перегнулся в седле, чтобы нанести смертельный удар.

Жоссеран пришпорил коня и во весь опор ринулся прямо на него. Татарин заметил его слишком поздно. Он с ужасом оглянулся, понимая, что вот-вот произойдет, и зная также, что не сможет это остановить. Его рука с мечом была поднята, обнажая ребра, и именно туда Жоссеран и вонзил свой меч, выпрямив руку, по самую рукоять. Человек закричал и соскользнул с седла. Падая, он весом своего тела вырвал меч из руки Жоссерана.

Жоссеран развернулся, ища Уильяма. Другой татарский всадник подскочил, схватил Уильяма под руки и перетащил его через свое седло.

– Уильям!

Стычка уже закончилась. В потоке лежало около полудюжины тел, пронзенных стрелами. На траве лежало еще больше тел в мехах. Налетчики уносились прочь.

Сартак собрал своих людей и выстроил оборону на другом берегу потока.

– Пусть уходят, – крикнул Сартак. – Пусть уходят!

– Они забрали Уильяма! – крикнул Жоссеран. Он спрыгнул с седла и подобрал копье одного из павших татар. Затем снова вскочил в седло и пришпорил коня вслед отступающим всадникам.

Он пришпорил коня и бросился вверх по склону в погоню, но они уже скрылись за гребнем холма. Он достиг вершины и начал спускаться. Уильям каким-то образом освободился от своего похитителя и карабкался обратно вверх по холму, придерживая подолы рясы, как женщина. Жоссеран услышал за спиной стук копыт и обернулся. Двое людей Сартака последовали за ним в долину. Одного из них он узнал – это был Пьяница.

– Варвар! Сартак приказывает тебе вернуться! – крикнул он.

Но предупреждение пришло слишком поздно.

Когда Жоссеран развернул своего пони, он понял, что его заманили в ловушку. Около дюжины татарских всадников обошли их сзади. Они выпустили залп стрел, и Пьяница со своим спутником закричали и соскользнули с коней. Жоссеран почувствовал мучительную боль в левом плече.

Уильям почти достиг гребня холма. Жоссеран пришпорил своего скакуна вслед за ним. Он услышал еще одно пение стрел, его конь пошатнулся и упал. Жоссеран приземлился на спину на мокрую траву, и у него перехватило дыхание. Древко стрелы, застрявшее в его плече, сломалось, когда он перекатился.

Он поднялся на колени. Боль была тошнотворной. Татары кружили вокруг него, перекрикиваясь, решая, кому достанется честь нанести смертельный удар. Один из них спешился и бросился к нему, вытаскивая из-за пояса ржавый меч.

Жоссеран выронил копье, когда его сбросили с коня. Он пошарил в траве, и его пальцы сомкнулись на древке. Когда мечник занес смертельный удар, он выставил копье для защиты, почувствовал, как древко треснуло, отклоняя удар, оттягивая на мгновение развязку.

Татарин занес меч во второй раз.

Жоссеран откатился в сторону, выставив ногу и подсекая татарина. Тот упал, выронив меч. Жоссеран первым дотянулся до него, вскочил на ноги и отпрыгнул назад, описав мечом дугу и заставив других татар отступить.

Он знал, что шансов нет, не один против стольких. «Так вот как все закончится, – подумал он. – Я всегда представлял, что умру, нося крест крестоносца, а не в какой-то ничтожной стычке в горах, против врага, которого я даже не знаю, одетый в меха и рваный халат. Но я не умру дешево. Я заберу с собой нескольких из вас, дьяволов, в рай, или в ад, или на Голубое Небо, что бы там ни было дальше». Перед глазами у него поплыли черные пятна, и он пошатнулся. Зрение затуманилось. В ушах стоял рев. Он слышал, как смеются татары, они знали, что он уже не жилец.

***

CVIII

– Стой!

Он узнал этот голос.

Он моргнул, увидел пару черных глаз под пурпурным шарфом.

– Хутулун, – сказал он. Мир начал вращаться быстрее. Он приложил руку к плечу. Она оказалась пропитанной кровью. Колени его подогнулись.

И это было последнее, что он помнил.

Они уложили его на спину на пол юрты и стащили с него халат. Кожа его была белой как мел, шелковая рубаха пропиталась кровью из раны в плече. Над глазом была еще одна рана, там, где он ударился головой, упав с коня.

Хутулун смотрела на него. Она думала, что больше никогда его не увидит. Как это могло случиться? Это ли пытались показать ей духи? Она оттолкнула остальных. Затем достала свой нож и срезала рубаху вокруг раны. У нее перехватило дыхание. Незваные воспоминания нахлынули на нее: как она водила его в пещеры Будды в Пылающих горах; та ночь у озера-полумесяца, когда они слушали Поющие пески, и он сказал, что считает ее прекрасной; ощущение его твердого тела, прижатого к ее во время карабурана, как ей было страшно и как его присутствие ее успокаивало.

Она гневно отмахнулась от этих мыслей. Теперь он был ее пленником. Прошлое ничего не значило, ровным счетом ничего.

Его глаза моргнули и открылись.

– Ты, – пробормотал он.

– Я должна вытащить наконечник стрелы, – сказала она.

Он кивнул.

С ней было четверо воинов из ее арбана. Она поручила каждому по одной конечности варвара, и они держали его, навалившись всем весом, пока она работала.

Из-за зазубрин на металлическом наконечнике стрела при извлечении оставляла рану больше, чем при входе. Но его нижняя рубаха плотно обмоталась вокруг наконечника, и Хутулун смогла, используя шелк, повернуть зазубрину, не разрывая сильно плоть. Но мышцы плеча Жоссерана свело судорогой, и ей пришлось приложить немало усилий. Жоссеран стонал и дергался, пока она работала. Наконец, с влажным, сосущим звуком, наконечник вышел, и Жоссеран громко ахнул и снова потерял сознание.

Она промокнула кровь тряпкой. Едва она закончила, как услышала, что полог у входа за ее спиной откинут. В проеме стоял ее отец, уперев руки в бока.

– Он будет жить?

Она кивнула.

– Стрела застряла в мышце и не повредила жизненно важных органов. – Она подняла золотую табличку, которую сняла с его шеи. – Он носит пайцзу Хубилая.

– Пайцза Хубилая здесь ничего не значит, – прорычал Кайду. Он уставился на тело гигантского варвара у своих ног. Он пнул его, скорее от досады, чем со злости. – Было бы лучше, если бы стрела пронзила его сердце.

– Духи Голубого Неба защищали его.

– Тогда я не понимаю путей духов. – Их глаза встретились. Она поняла, что он знает о ее мыслях и чувствах больше, чем она предполагала. – Это не то, чего бы я желал.

– Несчастное стечение обстоятельств.

– Верно, – согласился он. – Но теперь ничего не поделаешь. Когда он оправится, приведи его в мою юрту. Я допрошу его там.

Кайду расхаживал по коврам, сжав руки в кулаки. Перед ним были трое его пленников: двое из эскорта Сартака, оба из кэшика Хубилая, и варварский посол. Варварский шаман сбежал, конница Хубилая появилась как раз в тот момент, когда люди Хутулун собирались его снова схватить.

Но они забрали седельную суму варвара и нашли договор, который Хубилай предложил христианам в Акре. Они также нашли дары хана.

– Что это у тебя здесь? – прорычал Кайду. Он разорвал узел и бросил свитки с изящной живописью на пол. – Это то, что Хубилай считает ценным? – Он встал на свитки своими сапогами, чтобы показать варвару, что он о них думает.

Жоссеран пошатнулся. Он потерял много крови.

– В нашей земле их бы сочли… – Жоссеран искал татарское слово для «искусства», но не помнил его, не знал, слышал ли он вообще такое слово. – Люди бы восхищались их красотой.

– Красотой! – сплюнул Кайду. Наступила напряженная тишина. Жоссеран ощущал давление татарских тел и блеск наконечников копий в мутной темноте. Запах пота, кожи и дыма был удушающим.

– Истинный воин живет в юрте, – бушевал Кайду. – Он каждый день скачет на своем коне, он сражается, он пьет кумыс, он охотится, он убивает. Китайцы истощили силу Хубилая, и он забыл, как жить по-людски. Смотри! – Он поднял один из свитков и сжал его в кулаке. – Какая от этого польза мужчине?

Жоссеран снова пошатнулся. Было трудно сосредоточиться на происходящем. Теперь он был лишь пешкой в этой гражданской войне. Кайду считал его творением Хубилая, и золотая пайцза, которая должна была обеспечить ему безопасный проход, могла вместо этого решить его судьбу.

– Хубилай доказал, что он не Хан ханов. Он больше китаец, чем сами китайцы.

– Неужели это так уж плохо – немного поучиться у других, – сказал Жоссеран, обнаружив, что даже сейчас готов защищать своего покровителя.

– Учиться? Чему учиться у тех, кто недостаточно силен, чтобы нас победить? – Кайду впадал в ярость. – Мы – господа китайцев, и все же он строит свои дворцы в Катае и живет в праздности. Теперь он хочет изменить даже наш образ жизни, те обычаи, что сделали нас властелинами мира! Он хочет, чтобы мы все стали как китайцы и жили в поселках и городах. Он больше не понимает нас, свой собственный народ! Для нас осесть – значит погибнуть!

Татары одобрительно взревели, смыкая кольцо вокруг Жоссерана и других пленников. «Теперь мы – развлечение, – подумал Жоссеран, – и боевой клич. Кайду использует наш захват в своих целях. Его ярость – для того, чтобы впечатлить своих воинов и союзников».

– Если Хубилай добьется своего, наши дети будут носить шелка, есть жирную пищу и проводить дни в чайханах. Наши сыновья забудут, как стрелять из лука с несущегося коня, и будут прятаться от ветра. И тогда мы станем как китайцы и будем потеряны навсегда. Посмотрите на все, что у нас есть! – Он раскинул руки, обводя шатер, их лагерь, луга, на которых они жили. – У нас есть юрта, которую мы перевозим со сменой времен года. У нас есть наши кони, наши луки и степь, у нас есть вечное Голубое Небо! С этим мы сделали себя Владыками Земли! Таков путь татар, путь Чингисхана, путь Тэнгри! Хубилай, может, и хан в Шанду, но он не мой хан. Он опаснее для монгольского народа, чем все наши враги!

– Ваш спор для меня не имеет значения, – крикнул Жоссеран, перекрывая приветственные возгласы; усталость и боль от раны заставили его отбросить всякую осторожность. – Я пришел сюда в поисках союза с ханом татар против сарацин. Борьба за трон между вами – не моих рук дело. Я всего лишь посланник от моих господ в Утремере.

– Если ты хотел вести с нами переговоры, – крикнул Кайду, – тебе следовало просить мира у ног Ариг-Буги в Каракоруме.

– Я с радостью заключу мир с тем, кто по праву занимает трон.

– Трон принадлежит Ариг-Буге! Но ты прав, ты всего лишь посол, не то что эти псы. – Он пнул Пьяницу, который взвыл и еще глубже зарылся головой в ковры. – Что я с тобой сделаю, варвар, еще не решено. Если мы позволим тебе вернуться к твоим собратьям-варварам, ты расскажешь им, что у нас раздор. И все же ты – посланник, и нам надлежит действовать с осторожностью. Наденьте на него канг, чтобы он не сбежал, а мы еще подумаем!

Когда его уводили, Жоссеран искал в толпе Хутулун, но видел лишь своего старого друга Тэкудэя, с таким же угрюмым выражением лица, как и у остальных. Впервые ему пришло в голову, что она, возможно, его бросила.

***

CIX

Они называли это кангом – колодка из тяжелого дерева, которая надевалась на шею и имела два меньших отверстия по бокам, куда продевались запястья. Когда она была на месте, невозможно было ни лечь, ни отдохнуть, ни уснуть. Ее тяжесть на шее и судороги, которые она вызывала в мышцах плеч, без сомнения, должны были сломить его дух.

Кровь запеклась над его правым глазом, который теперь заплыл. Время от времени он чувствовал, как по щеке стекает струйка водянистой крови. Но это было ничто по сравнению с болью в плече. Оно горело так, словно сустав вскрыли раскаленным железным крюком.

Он чувствовал, как проваливается во тьму, в призрачный мир, населенный барабанным боем шаманов и холодной, неумолимой болью.

Откуда-то издалека он слышал бормотание и смех мужских голосов, двигавшихся по лагерю, жуткий плач под рокот барабанов, затем крик, возможно, воображаемый, одного из его товарищей по несчастью.

– Жосс-ран, – произнес голос.

Он поднял голову. Все, что он мог видеть, – это оранжевые отблески костров сквозь вход в юрту.

– Жосс-ран.

Он понял, что она здесь, его прекрасная ведьма Хутулун, ее глаза сверкали в темноте. Она присела перед ним на корточки.

– Тебе не следовало выезжать, – сказала она.

– Моим долгом было защитить священника.

– Ты думал проявить храбрость. Посмотри, к чему это тебя привело.

Вот он снова, этот ужасный плач.

– Что это? – спросил он.

– Они скорбят по вдовам, которых ты сегодня сделал.

– Я не намеревался делать вдов; я сражался за свою жизнь. А как насчет вдов, которых сделала ты?

Она протянула руку, и кончики ее пальцев обвели контуры раны на его лбу. «Проявление нежности, наконец-то, – подумал он. – Возможно, она не совсем забыла пустыню».

– Что со мной будет?

– Мой отец злится на меня за то, что я привезла тебя своим пленником, и он злится на тебя за то, что ты не умер от своей раны. Он желает твоей смерти, но не хочет брать на себя ответственность за нее.

Он попытался пошевелиться, но от этого усилия по плечу прошла еще одна судорога боли.

– Скажи ему, я сожалею о причиненных ему неудобствах.

– Он прочел послание, что ты привез от Хубилая. Это спутало все карты. Некоторые из полководцев моего отца говорят, что ты посол и с тобой нужно обращаться с уважением. Другие говорят, что раз ты вел переговоры с Хубилаем, тебя следует казнить. Есть и те, кто хочет оставить тебя в заложниках. Но имеет ли твоя жизнь какую-то ценность для Хубилая?

Он выдавил из себя дикую ухмылку.

– Скажи им, Император Катая любит меня как брата.

Она не улыбнулась. Что-то в ее выражении встревожило его.

– А каково мнение твоего отца?

– Мой отец склоняется к казни. Он говорит, что мертвые едят меньше. – Она вздохнула. – Я сделаю все, что смогу, чтобы его переубедить. Я найду способ тебя освободить. – С ней была деревянная чаша, наполненная водой. Она намочила в ней кусок тряпки и смыла засохшую кровь вокруг его глаза. Затем она промыла рану от стрелы, нежно, как возлюбленная. Даже сейчас, в его отчаянном положении, он ощущал тепло ее груди сквозь свою шелковую рубаху.

– Я все еще хочу тебя, видит Бог, – прошептал он.

Она не ответила.

– Ты слышала меня, Хутулун?

– Я могу промыть твои раны. Кроме этого, я ничего не могу для тебя сделать.

– Я должен знать. Ты совсем ничего ко мне не чувствуешь?