Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Annotation

Рыцарь-тамплиер. Вспыльчивый священник. Монгольская принцесса. Невозможное путешествие.

Святая земля, 1260 год: Жоссеран Сарразини хочет только одного – уйти от своего прошлого. Он знает, что задание, которое поручил ему папа, чрезвычайно опасно и сопряжено с невообразимыми трудностями. Он также подозревает, что, скорее всего, никогда не вернется, и ему это неважно.

Не помогает и то, что всего через несколько дней после начала путешествия он хочет задушить голыми руками человека, которого поклялся защищать своей жизнью. Тот факт, что он священник, только усугубляет ситуацию.

Хутулун – дочь монгольского вождя. Она выросла в седле лошади. Она может поразить оленя стрелой с расстояния двухсот шагов. И она не считает ни одного мужчину равным себе. Но когда ей приказывают сопровождать христианских послов по опасной Шелковой дороге, она встречает своего соперника в лице Жоссерана.

Их путешествие проходит через раскаленные пустыни и ледяные горные перевалы, которые монголы называют «Крышей мира». Их ждут похищения, междоусобные распри и женщины, пьющие кровь лошадей. А в конце путешествия – легендарный Ксанаду и великий Хубилай-хан.

И тогда все становится еще сложнее.

ПРОЛОГ

Часть 1

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

Часть 2

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX

XXXI

XXXII

XXXIII

XXXIV

XXXV

XXXVI

XXXVII

XXXVIII

XXXIX

XL

XLI

XLII

Часть 3

XLIII

XLIV

XLV

XLVI

XLVII

XLVIII

XLIX

L

LI

LII

LIII

LIV

LV

LVI

LVII

LVIII

LIX

LX

LXI

Часть 4

LXII

LXIII

LXIV

LXV

LXVI

LXVII

LXVIII

LXIX

LXX

Часть 5

LXXI

LXXII

LXXIII

LXXIV

LXXV

LXXVI

LXXVII

LXXVIII

LXXIX

LXXX

LXXXI

LXXXII

LXXXIII

LXXXIV

LXXXV

LXXXVI

LXXXVII

LXXXVIII

LXXXIX

XC

XCI

XCII

XCIII

Часть 6

XCIV

XCV

XCVI

XCVII

XCVIII

XCIX

C

CI

CII

CIII

CIV

CV

Часть 7

CVI

CVII

CVIII

CIX

CX

CXI

CXII

CXIII

CXIV

CXV

CXVI

CXVII

CXVIII

CXIX

Часть 8

CXX

CXXI

CXXII

CXXIII

CXXIV

CXXV

CXXVI

CXXVII

CXXVIII

CXXIX

CXXX

CXXXI

CXXXII

CXXXIII

CXXXIV

CXXXV

CXXXVI

CXXXVII

ЭПИЛОГ

Глоссарий

ПРОЛОГ

Лион, Франция

в лето от Воплощения Господа нашего 1293

Его нашли в крытой галерее монастыря. Он лежал на спине, борода его подернулась инеем. Он был в полузабытьи и бормотал что-то о рыцаре-тамплиере, о тайном поручении Папы и о прекрасной всаднице на белом коне. Братья-монахи отнесли его в келью и уложили на жесткую койку, служившую ему постелью последние двадцать лет. Он был уже стар, и помочь ему было нечем. В глазах его застыл холодный блеск смерти. Один из братьев пошел за аббатом, чтобы старик успел принести последнее покаяние.

В комнате стоял мертвенный холод. Аббат опустился рядом с ним на колени. Где-то в лесу под тяжестью снега с треском рухнула на землю еловая ветвь. От этого звука старик приоткрыл глаза, и в них отразился желтый огонек свечи. Дыхание хрипло клокотало у него в груди, и аббат, почуяв кислый запах, сморщил нос.

Умирающий прошептал что-то – быть может, имя, – но слов было не разобрать.

– Уильям, – тихо проговорил аббат, – я готов принять твою исповедь.

– Мою исповедь?

– Ты получишь отпущение всех грехов и еще до рассвета узришь нашего Благословенного Спасителя.

Уильям улыбнулся – и от этой жуткой ухмылки у аббата похолодела душа. Уильям, чье появление среди них было окутано тайной, теперь так же таинственно их и покидал.

– Воды.

Аббат приподнял его голову и смочил ему губы из деревянной чаши. Как же здесь холодно. Дыхание Уильяма тонким облачком пара поднималось к потолку, словно дух, покидающий тело.

– Благословенный Спаситель не примет меня.

– Ты должен исповедаться, – повторил аббат, опасаясь, что душа вот-вот отлетит.

– Я вижу Дьявола. Он уже раскаляет для меня клейма.

При упоминании Зверя по спине аббата пробежал ледяной озноб.

– Ты прожил святую жизнь. Чего вам бояться Вельзевула?

Уильям поднял руку с койки и коснулся рукава аббатской рясы.

– Подойдите ближе, – сказал он. – Подойдите, и я скажу вам… в точности… чего мне бояться.

***

Часть 1

Сарацинский Месяц

Акра – Алеппо

1259–1260

***

I

Ферганская долина

Чагатайский улус татар

Год Овцы

ОНА ВСЕГДА мечтала, что умеет летать.

Она представляла, как земля расстилается под ней, видимая глазу орла; чувствовала, как потоки воздуха из долины подхватывают крыло; и на миг верила, что никакие серебряные путы не привязывают ее к земле…

Хутулун натянула поводья, подставила лицо северному ветру, обжигавшему щеки. Снежные вершины на Крыше Мира в лучах предзакатного солнца отливали ледяной синевой. Внизу, в долине, на бурой равнине, черные юрты ее племени жались друг к другу, словно воры. Ничто не шевелилось. Здесь, наверху, она была одна – наедине с великим безмолвием степей.

Вот мое право по рождению: сидеть в седле доброго коня, подставив лицо ветру. Но если отец добьется своего, меня отдадут какому-нибудь мальчишке-выскочке, я буду рожать ему детей, следить за его юртой да доить его коз и никогда больше не поскачу во главе отцовского тумена. Я родилась не того пола: с сердцем жеребца, но под хвостом кобылы.

Родись я мужчиной, стала бы следующим ханом высокой степи. Вместо этого мне остается утешаться тем, что однажды один из моих сыновей будет править высокогорными пастбищами. Но даже ради этого мне придется однажды лечь с мужчиной.

От одной мысли, что придется покориться, ее мутило.

Конечно, она хотела детей. И мужская ласка влекла ее – в последнее время к похабным россказням замужних сестер она прислушивалась с неподдельным интересом. Но выйти замуж – пусть однажды это и придется сделать – значило навеки заточить себя в его юрте.

Отец нашел ей нового жениха, сына хана с северного берега Байкала. Это был его долг, да и для политики полезно. Но по праву татарской женщины она могла и отказать, что уже делала не раз. Однако на этот раз она заключила с отцом уговор: если он найдет юношу, который докажет, что достоин ее, одолев ее в конном состязании, она покорится и выйдет замуж.

Это не было прямым отказом.

Она услышала в вышине слабый крик, подняла голову и увидела сокола, подрезавшего крыльями ветер.

Взять хоть ее братьев. Гэрэл – пьяница, а у Тэкудэя мозги как у козла. Им не сравниться с ней ни умом, ни духом.

Я рождена для большего, чем быть сосудом для мужского семени.

И тогда она дала себе клятву, выкрикнула ее Духу Вечного Неба. Но слова ее унес ветер.

***

II

Отец Хутулун, Кайду, разбил на ту зиму свой лагерь в Ферганской долине, у подножия Крыши Мира. Со всех сторон в небо вонзались черные скалы, подобные кулакам богов, а склоны под ними были усеяны серебристыми тополями. К северу высокая седловина обнимала темное озеро. Над ним нависал хребет под названием Женщина уходит.

Накануне ночью он возложил на его гребень обезглавленные туши двух белых коз. Чтобы победить в состязании, Хутулун или ее жених Джебе должны были первыми бросить одну из этих туш к дверям его юрты.

Поглазеть на зрелище собрались все: мужчины в тулупах и войлочных шапках, женщины, прижимающие к себе сопливых ребятишек. Стояла жутковатая тишина. В неподвижном утреннем воздухе поднимался пар от дыхания тысячи ртов.

Свита Джебе сидела на конях чуть поодаль. Их широкоплечие монгольские лошадки нетерпеливо били копытами на утреннем холоде.

Сам Джебе был телом уже мужчина, а лицом еще мальчик, и его быстрые, суетливые движения выдавали нервозность. Его отец хмуро наблюдал за ним.

Кайду вышел из своей юрты, подошел к дочери и положил руку на гриву ее коня. Для татарки она была высока и стройна, но тонкий стан скрывали плотный тулуп и сапоги. На ней была шапка на меху, а нос и рот укутывал шарф, так что видны были лишь ее глаза.

– Проиграй, – прошептал он ей.

Темные глаза сверкнули.

– Если он меня достоин, то победит.

– Он славный юноша. Тебе не обязательно скакать в полную силу.

Ее конь нетерпеливо переступил с ноги на ногу, готовый сорваться с места.

– Если он и вправду так хорош, как ты говоришь, то и полной моей силы не хватит.

Кайду нахмурился, услышав дерзкий ответ. И все же в душе он жалел, что ни Тэкудэю, ни Гэрэлу не досталось и толики ее духа. Он оглядел молчаливые, бронзовые от загара лица. Большинство женщин улыбались его дочери. Они хотели ее победы.

– Чья будет добыча – того и воля! – выкрикнул он и отступил назад.

Джебе тронул коня и поравнялся с Хутулун. Он улыбнулся и кивнул Кайду. «Думает, что победит, – подумал старик. – Он не знает мою дочь».

Кайду поднял правый кулак. Когда он резко опустил его, гонка началась.

С места – в карьер, сквозь толпу, мимо юрт, к бурым холмам, припорошенным снегом. Джебе, привстав на стременах, гнал коня во весь опор, подставив лицо ветру. Копыта его скакуна барабанили по промерзшей равнине. Он оглянулся и увидел, что лошадь Хутулун круто свернула в сторону; через мгновение она была уже в двухстах шагах от него и неслась к самому крутому склону горы.

Он засомневался, не последовать ли за ней. Над ним нависало широкое плечо седловины. Еще вчера, осматривая путь, он наметил самый прямой подъем на хребет. Менять решение было поздно. Что задумала эта девчонка? Может, она выбрала путь подлиннее? Должно быть, это ее уловка, чтобы он точно победил. Он поскакал прямо к седловине.

Она ведь хотела, чтобы он победил. Разве нет?

Хутулун усмехнулась, представив себе растерянность Джебе. Выбора у него, по правде, не было. Если бы он сейчас погнался за ней, то оказался бы позади, и сократить разрыв он бы не смог, разве что ее конь упадет. Что еще ему оставалось, кроме как держаться очевидного пути?

Она огибала отрог, направляясь к ущелью в скале, которое за крутизну склона прозвали Место, где сдох осел. Копыта ее коня заскользили по сыпучему сланцу. Она понукала его. Она знала, что его бьющемуся сердцу и жилистым мышцам это по силам. Сколько раз она уже скакала по этой тропе – в других гонках, ради забавы?

Бедняга Джебе.

***

III

Хутулун спускалась с горы; в правой руке она держала обвисшую тушу козла, обагрявшую кровью бок ее коня. Джебе поджидал ее, сидя верхом на своей вороной кобыле с ухмылкой на лице. Значит, он все-таки поехал за ней. Она сразу поняла, что он задумал. Он счел ее слабой и решил, что сможет отнять козла силой – здесь, в ущелье, где их никто не увидит.

Она осадила коня.

Они молча смотрели друг на друга.

– Ты не так глуп, как кажешься, – сказала она.

– Разве так уж плохо быть женой хана?

– Я дочь хана. Пока что меня это устраивает.

Он протянул руку.

– Ты, может, и быстрее в седле, но не так сильна. Думаешь, проедешь мимо меня со своей ношей?

Ее плечи поникли. Она не думала, что у него хватит ума заманить ее в такую ловушку. Она шагом повела коня вперед и протянула ему тушу козленка.

– Постой, – сказал он. – Прежде чем забрать свой приз, я должен знать, что выиграл. Я ведь никогда не видел твоего лица. А вдруг мне твоя коза и не нужна.

Степные женщины не закрывали лиц, ибо прежде всего они были татарками, а уж потом магометанками, но Хутулун всегда носила пурпурный шелковый шарф, скрывавший лицо, – отчасти чтобы позлить его, отчасти чтобы заинтриговать. Он ждал, пока она свободной рукой дотронулась до шелка и откинула его в сторону.

Он уставился на нее.

– Но ты… ты прекрасна, – вымолвил он.

«Прекрасна», – подумала она. – Что ж, мужчины мне это говорят. Бесполезный дар для татарской царевны. Красота – это дар покорности».

– А еще я сильнее, чем кажусь, – сказала она и одним плавным движением бедер и правой руки со всего маху ударила его окровавленной тушей по лицу и вышибла из седла. Он остался лежать, стеная, на промерзших камнях.

Хутулун даже не взглянула на него. Она шагом переступила через него на коне и рысцой поехала обратно через ущелье.

Кайду уставился на мертвую козу, лежавшую у его ног. Он пнул ее сапогом, словно ожидая, что безжизненное мясо вскочит на ноги. Наконец он поднял глаза на дочь.

– Что ж. Победила.

– Джебе – дурак.

Кайду взглянул на отца Джебе, сидевшего на коне с каменным лицом; по счастью, он был слишком далеко, чтобы расслышать эту оценку характера своего сына.

– Он сын хана.

– Ветер одинаково холоден и к царевичам, и к козлам.

Хутулун видела, как ее братья наблюдают за ними из дверного проема отцовской юрты; их разочарование исходом состязания было написано у них на лицах.

– Эх, если бы Тэкудэй был хоть немного похож на тебя, – пробормотал Кайду ей себе под нос. Хутулун усмехнулась под пурпурным шарфом. Более высокого комплимента он сделать ей не мог.

После того как Джебе вместе с отцом и свитой покинул лагерь, чтобы вернуться в ледяные пустоши озера Байкал, род решил переименовать ущелье, где Хутулун одержала свою победу. С того дня оно больше не звалось Место, где сдох осел.

Вместо этого оно стало Местом, где осла свалили козой.

***

IV

Тамплиерская крепость в Акре

в лето от Воплощения Господа нашего 1260

Праздник Богоявления

Жоссеран Сарразини, один, на коленях. В предрассветной тьме часовни горела единственная лампада, ее пламя отражалось в черно-золотом лике Мадонны над алтарем. Этот гигант с коротко стриженными каштановыми волосами склонил голову, его губы беззвучно шевелились в молитве – он просил отпущения того единственного греха, который не мог простить себе сам.

Мыслями он был далеко от пыльных улиц и маслобоен Палестины; он слышал скрип отяжелевших от снега ветвей, чувствовал запах сырого меха и холод каменных стен.

– Я знал, что это грех, но не смог устоять, – прошептал он.

Это случилось одним утром, вскоре после праздника Рождества. Ей захотелось проехаться верхом по лесу, и он, по просьбе отца, согласился ее сопровождать. Она сидела на каурой кобыле с норовом таким же гордым и лощеным, как и ее собственный. С тех самых пор как она приехала жить к Жоссерану и его отцу в поместье, они едва ли обменялись хоть одним дружелюбным словом.

Она ничем не показывала, что его присутствие производит на нее большее впечатление, чем присутствие конюха.

Они заехали в самую глубь леса, и ее кобыла, угодив ногой в кроличью нору, споткнулась. Всадница упала и осталась неподвижно лежать на мерзлой земле. Он соскочил со своего коня, боясь, что она сломала кости. Но когда он склонился над ней, ее глаза распахнулись, огромные и черные, как грех, и он почувствовал, как у него в животе все обратилось в теплый жир.

Она улыбнулась. Этой улыбки он не забудет никогда.

Она сказала, что повредила лишь лодыжку, и велела ему помочь ей снова сесть в седло.

Было ли искушение неодолимым, или он просто не стал сопротивляться? Едва его руки обвили ее стан, он ощутил жар ее тела и, поддавшись порыву, попытался сорвать с ее губ поцелуй. Он думал, она оттолкнет его, но вместо этого она потянула его на себя. Он застонал, не в силах сдержаться. Его еще не изведавшая женщин плоть стала твердой, как дуб, а промерзшая земля могла с тем же успехом быть медвежьей шкурой и пуховой периной.

И вдруг, к своему величайшему изумлению, он оказался в ней.

Что он помнил теперь об этой встрече? Лишь стук крови в ушах, топот коней, бивших копытами о мерзлую землю, и соленый вкус ее горячего языка во рту.

Она истязала его сладким напряжением своей сокровенной плоти. Ее губы скривились, обнажив зубы в гримасе, в которой было больше боли, чем наслаждения. Словно у зверя.

Он пытался сдержать себя на пике, но его унесло волной, и он проклинал свою молодость и неопытность. Он быстро излился, и маслянистое тепло опустошило его чрево, оставив после себя лишь слабость и пустоту.

Она грубо оттолкнула его, и он остался лежать на спине, тяжело дыша и глядя в вымытое досиня небо, чувствуя, как холодный иней тает на его батистовой рубашке. Она одернула юбки, прихрамывая подошла к своей лошади и без его помощи взобралась в седло. А затем уехала, оставив его лежать там, с соками их тел, размазанными по бедру.

Будь это одна из служанок, беды бы не было. Но это была не служанка. Когда он наконец заставил себя подняться, в ушах у него звенел дьявольский хохот, а в животе уже осел груз вины, тяжелый, как свинцовый слиток.

На обратном пути через лес он плакал о содеянном. И все же не прошло и часа после его возвращения в замок, как он уже строил планы, как снова сотворить дело Дьявола.

***

V

Уильям из Аугсбурга пробыл в Святой земле всего два дня и уже был возмущен до глубины души.

Акра была частью Иерусалимского королевства крестоносцев, и он прибыл сюда, ожидая найти оплот благочестия, а вместо этого рыцари и сеньоры, коим было вверено защищать это священное место, вели себя ничуть не лучше сарацин.

Несколько дней назад он прибыл на венецианской торговой галере. Когда он стоял на юте рядом с капитаном, глядя, как из моря вырастает громадная крепость, его охватило благоговение. Вот она, Палестина, Утремер – «Заморье», как звали ее франки, – священная земля, где родился наш Господь. Наконец-то он ступит на землю, по которой ходили пророки. Он вцепился в деревянные перила так, что побелели костяшки.

Господь мой, Боже мой, позволь мне служить Тебе. Позволь умереть за Тебя, если на то будет воля Твоя.

Паруса хлопали на ветру, пока рулевой налег на длинный румпель. Матросы карабкались по снастям, занимая свои места на фок-мачте и грот-мачте. Когда они вошли в гавань, он увидел, как волны вздымают брызги пены высоко по стенам великого форта.

За башнями и барбаканами крестоносцев Уильям видел купола магометанских мечетей и минареты. Их присутствие служило напоминанием, что даже здесь Господь в осаде. Залы сарацин давно были освящены как христианские церкви, но лишь толстые крепостные стены отделяли паломников от безбожных орд. После утери Иерусалима Акра стала для всего христианского мира символом надежды, оплотом Господним среди язычников.

И он должен был стать ее спасителем.

Но пьянящие надежды, с которыми он прибыл, не оправдались. Вместо оплота святости город оказался всего лишь очередным зловонным и душным сарацинским городищем. Узкие улочки кишмя кишели язычниками, повсюду мелькали тюрбаны и чадры иудеев и магометан, а переулки задыхались от их нечистот и испражнений; зловоние, поднимавшееся от мощеных булыжником улочек, было почти осязаемым. С рассвета до заката на базарах стоял немолчный гвалт – гомонили зазывалы.

Смуглые горбоносые магометане смотрели на него в ответ из-под своих куфий, и их ястребиные глаза сверкали ядом. Он чувствовал, как их взгляды оскверняют его, хотя и не угрожают – на всех городских воротах несли стражу тамплиеры в своих белых сюрко, выделявшихся красным тамплиерским крестом.

Число и наглость язычников поражали его. Но в еще большее замешательство, как и любого доброго христианина, его повергли сами сеньоры Акры. Дворцы, в которых они жили, были отделаны мрамором, стены увешаны шелковыми коврами, потолки – высоки. Они жили в роскоши и упадке, что было оскорблением для любого богобоязненного христианина.

В вечер его прибытия они даже оскорбили его, предложив ему омовение.

Они носили просторные шелковые одеяния, а порой даже тюрбаны, подражая сарацинам. Их жены одевались на мусульманский манер: вуали, расшитые драгоценностями туники и летящие платья; они подводили глаза сурьмой и душились благовониями, словно какие-нибудь гурии из Дамаска.

Едва ли он ожидал увидеть подобное, покидая Рим.

Последние два десятилетия священное дело в Утремере терпело одну катастрофу за другой. Иерусалим, два века назад вырванный у неверных по призыву Папы, вновь был утерян и в 1244 году разграблен ордой турок, нанятых султаном Айюбом. Всего десять лет назад Людовик IX Французский сам принял крест, чтобы спасти Святой город от язычников, но его поход обернулся бедствием в дельте Нила, а сам Людовик попал в плен и был отпущен лишь за выкуп.

Уильям полагал, что осажденные гарнизоны, все еще находящиеся в руках христиан – Акра, Антиохия, Яффа, Сидон, – тратят все свои силы и энергию на отвоевание Святого города. Вместо этого они, казалось, были больше поглощены торговлей, открыто заключая сделки с сарацинами и поддерживая с ними дружеские отношения. Купцы Генуи, Пизы и Венеции даже воевали друг с другом за торговые пути.

Великую мечеть Акры, как и подобало, обратили в христианскую церковь, но, к своему ужасу, Уильям обнаружил, что один из приделов был отведен для молений магометан. Еще больше он возмутился, узнав, что мечеть у Бычьего колодца и вовсе не была освящена, и магометане по-прежнему открыто там молились; христианский алтарь стоял рядом с алтарем язычников.

Этот город не бросал вызов сарацинам, как он того ожидал. На его улицах можно было встретить даже блудниц и торговцев гашишем.

Но он был особым посланником Папы и не мог позволить, чтобы упадок, укоренившийся здесь, отвлек его от поручения. И судя по новостям, которые он только что получил, терять нельзя было ни мгновения.

Иерусалимским королевством правил монарх с помощью совета, состоявшего из ведущих баронов и церковников королевства. Но совет не собирался уже два года, так как государства крестоносцев – Акра и Тир – воевали из-за престолонаследия.

Вот уже три года татарские армии продвигались на запад. Они сокрушили горную цитадель грозных хашишинов в Аламуте, а затем разграбили Багдад, где вырезали бесчисленные десятки тысяч людей, отравив воздух таким смрадом от трупов, что даже их собственным воинам пришлось покинуть город. Теперь под предводительством своего царевича, Хулагу, они подошли к воротам Алеппо в Сирии.

За Алеппо перед ними лежала открытая Святая земля.

Быть может, хоть это заставит иерусалимских баронов вылезти из своих ванн.

***

VI

Мраморный зал со сводчатыми потолками, стены увешаны шелковыми коврами. Он выходил в тенистый внутренний двор, в центре которого журчал фонтан. С другой стороны открывался прекрасный вид на зимнее море. Ветер с берега вздымал белые гребни волн под вымытым досиня небом. В Риме в это время на елях лежал бы снег, а в колодцах стоял лед.

Бароны, развалившись на диванах в своих сарацинских одеяниях, пили шербет, который им подавали из серебряных кувшинов оливковокожие женщины в шелковых камисах, с запястьями и лодыжками, украшенными золотыми браслетами. Для пущего услаждения на столиках стояли медные подносы с дынями и инжиром. В углу зала другие сарацины играли на барабанах и лютнях.

Все они наблюдали, как Уильям решительным шагом пересекает зал – вылитый доминиканец в своем черно-белом облачении, с тонзурой на светлой голове.

– Брат Уильям, – сказал один из них, после того как было зачитано его поручение от Папы, – простите, что мы не подготовились к вашему приему как следует. У нас не припасено ложа из гвоздей, боюсь, только эти мягкие подушки.

По залу пронесся смешок.

Уильям пропустил колкость мимо ушей. За последние несколько дней он научился не ждать от этой черни ничего иного, несмотря на их благородное происхождение. Он оглядел собравшихся: графы и коннетабли, байло и бароны, горстка венецианских купцов – сплошь щеголи и содомиты, – а также иерусалимский патриарх Рейнальд.

Избыток драгоценностей и праздности. Лишь одно трезвое лицо – Тома Берар, англичанин, Великий магистр ордена тамплиеров. С ним была свита из десяти воинов, которые стояли у двери – молчаливое, но грозное присутствие – в своих белых сюрко, выделявшихся красным тамплиерским крестом на левой стороне груди. У них были коротко стриженные волосы и бороды, в отличие от длинных волос и гладко выбритых лиц других дворян.

Тамплиеры были лучшими воинами христианского мира. В отличие от других рыцарей и сеньоров, они не присягали ни одному королю; они отвечали лишь перед самим Папой. Но поскольку служба в ордене гарантировала отпущение всех грехов, тамплиеры также привлекали в свои ряды насильников, еретиков и даже убийц.

Смутьяны и убийцы. Он не доверял ни одному из них.

Особенно этому гиганту с каштановой бородой, что прислонился к стене с ленивой усмешкой отстраненного наблюдателя. Уильям мгновенно его возненавидел.

Жоффруа де Саржин, байло, призвал собрание к порядку. Он изложил последние новости с Востока и рассказал о стремительных успехах татар за последние несколько месяцев.

– Вопрос, который стоит перед нами, – заключил он, – в том, встретим ли мы этих татар как угрозу нашей собственной власти на этих землях или примем их как союзников в нашей борьбе против сарацин.

– Пожалуй, мы немного запоздали, – сказал один из баронов, посасывая инжир. – Боэмунд Антиохийский уже поспешил покориться этому Хулагу, словно пес, вымаливающий объедки.

Гуго де Плесси, представитель Боэмунда на совете, гневно вскинулся.

– Это благоразумный союз, не более! В обмен на содействие Хулагу предложил пойти с ним, чтобы отвоевать Иерусалим!

– Отвоевать – да. Но позволит ли он нам его удержать?

Граф Юлиан был их хозяином здесь, в Акре. Уильяму казалось, что он тратит больше сил на борьбу со сном, чем на борьбу за Господа. Развалившись на диване, он одарил всех маслянистой улыбкой.

– Боэмунд получил, что хотел. Хулагу пожаловал ему дополнительные земли.

– Которые татары все равно разграбили и сожгли.

– Татары утверждают, что их хан имеет право на всемирное господство! – выкрикнул другой барон. – Это кощунство! Это такое же оскорбление для христианской Церкви, как и присутствие сарацин в Храме Гроба Господня!

Тома Берар, тамплиер, говорил голосом, в котором звучало само благоразумие.

– Наше положение здесь непрочно. Если мы вступим с ними в переговоры, мы еще можем повернуть дело против сарацин.

– В переговоры? – крикнул один из баронов. – Нам что, забыть, что они сотворили в Польше и Венгрии? Прошло всего два десятилетия с тех пор, как они опустошили половину христианского мира, огнем и насилием проложив себе путь почти до ворот Вены. И вы говорите – переговоры? Это все равно что избавиться от назойливой собаки, пригласив в дом медведя!

Уильям был еще ребенком, когда это произошло, но он слышал эти рассказы. Татарские орды появились на Востоке без предупреждения, пронеслись по огромным землям Руси, стирая с лица земли целые города и вырезая десятки тысяч людей. Они взяли Москву, Ростов и Киев, а затем истребили войска Польши и Силезии. В битве при Легнице они отрезали у каждого убитого по уху и носили их как ожерелья, продолжая свой опустошительный поход через Венгрию и Далмацию.

Вслед за татарами в Европу пришла чума черных крыс. Говорили тогда, что конники-дьяволы явились из самой преисподней, чтобы покарать тех, кто не был верен Христу. Все в его родном Аугсбурге укрылись в церкви, думая, что настало время Страшного суда.

Но так же внезапно татары исчезли, повернув вспять.

– Эти татары – не люди, – говорил один из венецианцев. – Они пожирают своих пленников. Женщин они насилуют до смерти, а потом отрезают им груди, как лакомство. Они едят змей и пьют человеческую кровь.

– А вы слышали, что они сотворили в Майяфакине? – подхватил другой. – Они взяли в плен эмира, отрезали от него куски плоти, поджаривали их на медленном огне и заталкивали ему в глотку. Он умирал несколько часов.

– Разумеется, мы в Утремере никогда не опускались до такого варварства, – произнес гигант с каштановыми волосами.

Разговор на миг смолк, и остальные уставились на него, встревоженные этим уколом в самую совесть. Но Берар не сделал ему выговора. Вместо этого он лишь снисходительно улыбнулся в бороду.

– Говорят также, что полководец этого Хулагу – потомок одного из трех волхвов, что принесли дары нашему Спасителю. Да и разве Гильом де Рубрук не сообщал, что жена самого Хулагу – христианка?

Уильям помнил этого Рубрука, францисканского монаха, которого король Людовик посылал к татарам в качестве эмиссара. Лет пять назад он проехал через Русь до татарской столицы и вернулся с рассказами о христианах, живущих среди варваров.

Насколько можно было верить его словам – это уже другой вопрос.

Следующим взял слово Анно фон Зангерхаузен, Великий магистр Тевтонского ордена. Он не питал любви к тамплиерам, но в этом вопросе их мнения по крайней мере сходились. Он нетерпеливо хлопнул кожаной перчаткой о ладонь.

– Я говорю, надо предложить им переговоры.

Жоффруа де Саржин погладил подбородок, обеспокоенный явным расколом среди них.

– Прежде чем мы примем решение, я должен сообщить вам еще одну новость. Под белым флагом мы получили послание от сарацин, от их эмира Бейбарса. Он хочет предложить нам союз против татар.

– Еще бы ему не хотеть! – со смехом взорвался Берар. – Небось не желает, чтобы его ухо украсило татарский пояс!

– Я говорю, не надо заключать союзов ни с теми, ни с другими, – сказал граф Юлиан. – Пусть их армии бьются между собой. Когда обе обессилеют, тогда и посмотрим. Примкнем к победителю, если он еще будет силен; добьем его, если ослабнет. Тогда, что бы ни случилось, мы не проиграем.

Так они спорили час за часом, пока тени не поползли по внутреннему двору и на бархатном горизонте не зажглись первые яркие звезды. Уильям чувствовал, как в нем растет досада. В душе он был согласен с теми, кто считал татар такой же мерзостью, что и сарацин. Но у него было священное поручение от самого Папы, и, вне зависимости от исхода этого совета, он должен был довести его до конца.

– Так что скажете вы, Уильям? – наконец спросил Жоффруа де Саржин, выглядевший совершенно измотанным спорами, что бушевали вокруг него последние два часа.

– Мое мнение здесь не имеет значения, – ответил он. – Я здесь не для того, чтобы одобрять ваши действия. При мне письмо от понтифика татарскому царевичу, которое я должен вручить ему лично.

– И что в нем говорится? – потребовал Жоффруа.

– Мне поручено доставить письмо татарскому царевичу, а не байло Иерусалима. И так же мне доверено доставить ответ лично Святому Отцу. Большего я сказать не могу. – Уильям с удовольствием отметил гнев и смятение на лицах окружавших его вельмож. – Святой Отец также поручил мне проповедовать татарам учение нашей веры, – продолжил он, – и дал мне власть основывать среди них церкви и рукополагать священников.

– Папа думает, что сможет обратить татар? – спросил граф Юлиан голосом, в котором слышалось недоверие.

– Я не смею судить о помыслах Святого Отца. Но он, как и вы, получал донесения о том, что среди них есть христиане, и считает, что пришло время исполнить волю Божью и привести всех верующих в объятия Святой Матери-Церкви.

Все забормотали себе в бороды. Христианами-то они были, но не все относились к Папе с должным благоговением.

В обсуждении повисла угрюмая и нечестивая тишина.

– А как же пресвитер Иоанн? – спросил кто-то.

Пресвитер Иоанн был легендарным царем-священником, потомком волхвов, который, как многие верили, придет с Востока, чтобы спасти христианский мир в его самый темный час. Его имя впервые прозвучало в Риме сто пятьдесят лет назад.