Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Он долго стоял неподвижно, пока стук крови в ушах не утих и он снова не обрел уверенность в равновесии. Колено его пульсировало от боли. Он хромая, вприпрыжку пересек пол юрты.

В последний момент мальчик проснулся. Его глаза моргнули и открылись, он уставился на Жоссерана, его юное лицо было обрамлено лунным светом. Жоссеран рухнул на колени, одновременно разворачивая канг по дуге, так что край огромной деревянной доски ударил мальчика по виску. Раздался ужасный треск, и он рухнул на бок. Его конечности несколько раз дернулись, и он затих.

Несмотря на все свое отчаяние, Жоссеран надеялся, что не убил его.

Усилие от взмаха кангом снова вызвало спазм в мышцах шеи. Ему казалось, будто ему оторвали руку. Черт побери! Каким-то образом он снова, пошатываясь, встал. Он протиснулся сквозь войлочный полог в темноту. Было пронзительно холодно, и земля замерзла от инея. На нем была лишь шелковая рубаха и войлочные штаны, недостаточно, чтобы продержаться в ледяной степи до утра. Но с этим ничего нельзя было поделать. Выбор был между замерзнуть или быть растоптанным конями Кайду. Ни одна из перспектив не была особо привлекательной. «По крайней мере, – сказал он себе, – я могу умереть на своих условиях».

Он слепо побежал в ночь, прочь от лагеря. Но через несколько минут его так сильно затрясло, что он споткнулся и упал, тяжесть деревянного ошейника сотрясла его шею и позвоночник, когда он ударился о землю.

Он не мог дышать от боли.

Наконец он заставил себя снова встать. Теперь он был далеко от лагеря. Он удивлялся единственному стражнику, которого они поставили у входа в юрту, и теперь понял причину. Куда было бежать? Он променял быструю татарскую казнь на медленную и ледяную смерть в тундре. В этой тонкой рубахе он не проживет и часа.

Вокруг него была темная степь: ни укрытия, ни еды, ни союзников. Он снова упал на колени, дрожа от холода, шея и плечо его были сведены агонией. Он слышал, как на равнине татарские кони бьют копытами, стреноженные. Они учуяли его чужой запах на ветру.

Он рухнул в замерзшую грязь, слишком замерзший и слишком измученный, чтобы продолжать.

Он был побежден.

Он почувствовал грохот конских копыт по твердой земле, но у него уже не было сил подняться. Он увидел, как в лунном свете блеснул клинок меча. Он повернул голову, разглядел жилистую фигуру татарского всадника, стоявшего над ним, пар от его дыхания на ветру, запах его коня.

Только бы быстро.

***

CXVIII

Канг раскололся от одного удара сверху вниз. Татарин яростно пнул, раскалывая колоду по всей длине и ломая шарнир. Жоссеран сбросил с себя ужасное устройство, всхлипывая от облегчения. Он попытался встать, но сил в нем не осталось. Он лежал, дрожа, на замерзшей земле, и холод, как смерть, проникал в него.

– Я думала, ты никогда не придешь, – сказала она.

Хутулун?

Она бросила ему несколько шкур.

– Надень, пока не замерз. В седельной суме есть кумыс и вяленая баранина. Твои люди в двух днях пути отсюда. Для тебя, пожалуй, в семи.

Он не двигался.

– Быстрее! Пока все племя не проснулось. – Она схватила его за рубаху, заставив выпрямиться, и накинула ему на плечи халат. Он застонал от боли, когда она просунула его левую руку в дээл. Затем она подняла его на ноги и потащила к коню.

– Ты должен спешить!

Он чувствовал теплую влагу на груди, знал, что рана на плече снова открылась. Мышцы шеи одеревенели от канга, так что он едва мог пошевелить головой. Он уже не был уверен, хватит ли у него на это сил. Колено его подогнулось и почти подкосилось.

– Держи северную звезду за спиной, – сказала Хутулун. – К рассвету ты доберешься до широкой долины. Увидишь гору в форме женщины, лежащей на спине. Следуй по этой долине, и она приведет тебя в Кашгар. Твои друзья там.

– Ты не пойдешь со мной?

– С чего бы мне это делать?

Она помогла ему сесть в седло, вложила поводья в его правую руку.

– Я больше тебя не увижу, – сказала она.

– Не будь так уверена.

– Если ты когда-нибудь вернешься в эти долины, мой отец тебя убьет. Возвращайся домой, Жосс-ран. Забудь обо мне, забудь, что ты когда-либо здесь был.

– Пойдем со мной, – повторил он.

– Я уже дважды спасла тебе жизнь. Чего еще ты от меня хочешь? А теперь быстрее, ты должен спешить! – Она схватила его за волосы и притянула его лицо к своему, чтобы поцеловать. – Я бы хотела родить тебе сыновей, – сказала она, а затем хлопнула пони по крупу. Тот рванулся прочь во тьму, к степям и темному массиву гор на юге.

Кайду стоял у входа в свою юрту, рядом с ним – Хутулун. Ничто не шевелилось в этом черном и ужасном холоде.

– Он сбежал? – спросил ее Кайду.

– У него есть конь, припасы и меха. И он человек многих талантов.

– Верно, – пробормотал Кайду. – А что со стражником?

– Он оправился, хотя боюсь, шрам останется с ним на всю жизнь как свидетельство его неосторожности.

– Я должен его наказать, иначе кто-нибудь заподозрит, что я приложил к этому руку.

Пар от их дыхания уносило ветром.

– Я прокляну тот день, когда он нашел дорогу в Ферганскую долину, – сказал он.

Молчание было неловким свидетельством чувств его дочери.

– Если бы он был Человеком, а не варваром, ты бы вышла за него замуж?

– Он был мужчиной.

– Признаю, у него была храбрость, – хмыкнул Кайду. – Но ведь храбрость можно найти и в коне.

– Мне прошлой ночью снился сон, – сказала Хутулун.

– Что было в твоем сне?

– Мне снилось, что я снова его увидела.

– Это невозможно.

– Это был мой сон.

Кайду покачал головой. Так не пойдет. Он не мог позволить ей сохнуть по варвару.

– Ты поступила наилучшим образом для рода, – сказал он. – Теперь ты должна забыть, что это когда-либо было.

Как будто она когда-нибудь сможет.

***

CXIX

Позднее лето в Кашгаре, и улицы были полны пыли и мух, черных роев, ползавших по овечьим головам и жирным легким, выставленным на продажу. Таджики с бородами, тонкими как проволока, и косоглазые киргизы щелкали семечки, щеголяя по базарам, или развалившись на деревянных диванах в чайханах, потягивали зеленый чай с корицей из треснувших фарфоровых чайников.

Рыночные прилавки ломились под тяжестью позднего урожая: персики, арбузы и инжир, дыни, виноград и гранаты. Переулки были по щиколотку в дынных корках. Но с плодами лета пришли и предвестники зимы. По пыльным улицам грохотали ослиные повозки, груженные связками хвороста и дров – топливом для очагов.

В предгорьях у Крыши Мира уже лежал снег.

Жоссеран открыл глаза. Он ощущал пульсирующую боль в плече, жгучую боль в черепе. Во рту было вязко и сухо. Просыпаясь, он уловил ноздрями ароматы, проникавшие в комнату: свежеиспеченный плоский хлеб, древесный уголь, жареное мясо; все знакомые запахи базара.

– Итак, – произнес голос, – ты жив.

Перед его глазами возникло лицо. Уильям. Он попытался заговорить, но не издал ни звука. Уильям приподнял его голову и поднес к губам чашку с водой. Она была ледяной и показалась Жоссерану вкусной, как вино.

– Где… я?

– Ты не на небесах, если ты этого ожидал.

– Когда я увидел тебя… я точно знал, что это не небеса. – Он лежал на толстом слое ковров. Это был канг, приподнятая кирпичная платформа, обогреваемая снизу огнем, и она успокаивающе грела ему спину.

– Где я?

– Мы в крепости в Кашгаре. Тебя привезли сюда три дня назад таджикские соплеменники. Они нашли тебя в полубреду, блуждающим по горам на татарском коне. У тебя две раны на голове и рана от стрелы в плече, которая сильно воспалилась. Однако теперь она заживает, но не благодаря этим татарам. Они хотели послать своих грязных шаманов, чтобы те практиковали на тебе свое колдовство, но я их отговорил. Я молился за твою заблудшую душу и пустил тебе кровь. Я верю, что мое искусство врачевания и Божья благодать снова поставили тебя на ноги.

– Спасибо.

– Не благодари меня. Теперь я не в долгу перед тобой. – Уильям встал. – Ты должен благодарить Бога за свое избавление. Я не думал снова тебя увидеть.

– Это бы тебя очень огорчило?

Уильям наклонился ближе.

– Что случилось в тех горах, тамплиер?

– Когда мои похитители увидели пайцзу и узнали, что я христианский посол с дозволения Хубилая, они меня отпустили. В этих краях очень уважают жизнь посланников.

– Тогда где пайцза?

– Должно быть, я ее уронил.

– Кто они были?

– Разбойники. Они напали на нас в надежде наживы, не более того.

– Мне показалось, я видел среди них ведьму, – сказал Уильям.

Жоссеран покачал головой.

– Ты ошибся, – сказал он и повернул лицо к окну. – Сартак и его татары хорошо с тобой обращались?

– Он не перерезал мне горло и не сварил мои внутренности себе на ужин, и за это я благодарю Бога.

– Я боялся, вы уже отправились в Хотан или Ош.

– После засады Сартак приказал нам вернуться в крепость. С тех пор мы остаемся здесь, за этими стенами, но я понятия не имею, почему. Возможно, чтобы дождаться твоего благополучного возвращения. Поскольку эти люди не говорят на языке цивилизованных людей, а лишь бормочут, как обезьяны, мне невозможно это знать. Кстати, Сартак желает с тобой поговорить, как только ты оправишься.

– Я устал. Увижусь с ним завтра. А сейчас мне просто нужно поспать.

– Тогда я тебя оставлю. – Уильям помедлил у двери. – Когда тебя сюда привезли, ты был в бреду. Ты бормотал, как дитя.

– Что я говорил?

– Что-то о твоем отце, – сказал он. Он вышел, тяжелая дверь захлопнулась за ним.

Лишь на следующий день, когда Жоссеран достаточно оправился, чтобы принять визит Сартака, он узнал истинную причину, по которой татары вернулись в крепость. После засады Сартак отправил послание в Бухару, прося регентшу Чагатайского улуса, Органу, усилить его эскорт. Пока он ждал в Кашгаре ответа, он получил по ямской службе сообщение, что Органа была свергнута союзником Ариг-Буги, Алгу, и получил приказ от самого Хубилая оставаться на месте, пока ситуация не разрешится.

– Так кто устроил засаду, варвар? Чьи это были солдаты? – Когда Жоссеран замялся, он ответил за него сам: – Их послал Кайду.

– Да.

– Что случилось с остальными, кого взяли с тобой?

– Их казнили.

– Они достойно умерли?

Жоссеран гадал, что ему ответить. Счел бы татарин варку в котле достойной смертью?

– Их обезглавили. Это было быстро.

– Ты уверен?

– Я видел это своими глазами.

Сартак, казалось, испытал облегчение.

– Это, по крайней мере, благословение. Дай Сечен, – сказал он, назвав настоящее имя Пьяницы, – был моим шурином.

– Он умер как мужчина, – сказал Жоссеран и отвернулся. Это было милосерднее, чем сказать ему, что из них сварили суп. Это была ложь, но были и такие истины, которые лучше не знать.

***

Часть 8

Шелковый Путь 

Кашгар – Бухара

в 638 году по хиджре и в 1261 году

от Воплощения Господа нашего

***

CXX

Кризис в Чагатайском улусе запер их в Кашгаре на всю зиму. Теперь Сартак говорил им, что могут пройти годы, прежде чем они смогут безопасно пересечь Крышу Мира. Но гонцы-стрелы ямской службы продолжали появляться в крепости почти каждый день, направляясь на восток и обратно. Нетрудно было представить себе интриги, которые теперь плелись в Каракоруме и Шанду.

Однажды Сартак доверился Жоссерану, что Сын Неба нашел выход из тупика.

– Из Даду в Бухару идет караван, – сказал он. – Алгу обещал прислать воинов для сопровождения. Мы присоединимся к каравану, когда он сюда прибудет. Но нам придется ждать до весны, чтобы пересечь Крышу Мира.

– Значит, Хубилай договорился с ханом Чагатайского улуса?

– Тайно.

– Что в караване? Золото?

Сартак улыбнулся.

– Золото можно потратить. Это женщина. Одна из дочерей Императора выходит замуж за Алгу. Разумный союз, ибо он обеспечит гармонию между домом Императора и Чагатайским улусом.

– Как зовут царевну? – спросил Жоссеран, хотя и подозревал, что уже знает ответ.

– Ее зовут Мяо-Янь, – сказал ему Сартак. – Царевна Мяо-Янь.

На севере – горы, преграда к новым, неизведанным землям; на западе – медины и шепчущие тополя Самарканда и Бухары; на востоке – павильоны и шуршащий бамбук Катая; на юге – воющие ветры Такла-Макана. И здесь, в Кашгаре, на перекрестке Шелкового пути, сошлись пути его жизни.

Он наблюдал со стен крепости, как караван змеится через оазис. Верблюды кашляли и жаловались; лошади понурили головы, измученные долгим переходом через пустыню. Было два эскадрона конницы, их золотые шлемы отражали солнце. Зелено-белые штандарты Сына Неба хлестали на ветру.

Деревянные ворота крепости распахнулись, и авангард въехал, в один ряд. За ними следовал позолоченный паланкин с царевной, качавшийся на спине деревянной повозки, а за ним – еще две повозки для ее служанок. Когда они благополучно оказались внутри крепости, женщины спустились с повозок и сгрудились вокруг царевны. Он тут же почувствовал, что что-то не так.

Несколько мгновений спустя он увидел, как солдаты выносят царевну Мяо-Янь из двора на носилках.

Он подумал о хрупком создании, с которым гулял в Саду Освежающего Источника. Конечно, ее фарфоровая прелесть не выдержит тягот такого путешествия. Он молча помолился за нее милосердному Богу, если таковой существовал.

***

CXXI

Его распорядок дня состоял в том, чтобы вставать с Уильямом к утренней молитве, завтракать пловом, а затем тренироваться в борьбе со Злюкой. Татары очень любили борьбу и были в ней весьма искусны, и Жоссеран стал усердным учеником. Упражнения помогли ему восстановить силу в раненом плече. Он еще ни разу не одержал победы над Злюкой, но, по крайней мере, падений стало меньше.

Каждое утро они упражнялись на майдане, но после дюжины падений Жоссеран всегда поднимал руки в знак сдачи. Но он был полон решимости однажды победить.

Злюка – его настоящее имя, как узнал Жоссеран, было Есун – был невысок, коренаст и кривоног, как и многие из этих татар. Большинство из них учились ездить верхом еще до того, как научились ходить, и кости их ног выросли, приспособившись к форме коня. Тело Злюки было скорее мясистым, чем мускулистым, но когда он бросался в атаку, это было все равно что столкнуться с небольшим бычком. Он боролся с голым торсом, и когда его тело покрывалось потом, удержать его было все равно что пытаться удержать смазанную жиром свинью.

Злюка показал ему много приемов и как их прерывать; но дело было не только в изучении приемов, искусство этого спорта заключалось в сочетании множества различных движений в мелькании рук и ног, подавлении противника комбинацией скорости, грубой силы и наглой уверенности.

Однажды после полудня ему наконец удался бросок; он на мгновение вывел Злюку из равновесия и с оглушительной силой бросил его на спину в пыль. Жоссеран был так же удивлен, как и его противник, этим развитием событий и замешкался, прежде чем развить успех. Прежде чем он успел прижать его к земле, Злюка поднял руку, его лицо скривилось от боли.

– Стой, – выдохнул он. – Моя спина!

– Ты ранен?

– Ты сломал мне спину!

Жоссеран замялся. Одним движением Злюка подсек его ноги, и Жоссеран оказался лежащим на спине, глядя в небо, весь воздух выбило из его груди. Злюка прыгнул на него, перевернул и поставил колено ему на поясницу. Он положил руки по обе стороны от его головы и скрутил. Жоссеран услышал, как треснули сухожилия.

Злюка торжествующе взревел и вскочил на ноги.

– Никогда не проявляй милосердия! – крикнул он. – Это еще один урок, который ты должен усвоить.

Жоссеран выругался бы, но не мог отдышаться.

– Помни, внезапность и обман. Твое величайшее оружие.

Он ушел, смеясь. Жоссеран выплюнул пыль изо рта, его тело ломило от боли. Это был хорошо усвоенный урок. Однажды он им воспользуется.

На следующее утро после прибытия Мяо-Янь они снова были на майдане, на тренировке. Они кружили друг вокруг друга в импровизированном ринге, который Злюка начертил в грязи тутовой веткой. Он сделал внезапный выпад и обманный маневр; Жоссеран среагировал слишком медленно. Мелькание движений, и он снова на спине на твердой земле под вонючей массой пыхтящего, потного татарина. Он снова проиграл.

Злюка громко расхохотался и вскочил.

– Если все варвары такие, как ты, мы завоюем весь мир!

Жоссеран скривился и медленно поднялся. Из-за своего роста он не привык так проигрывать в силовых состязаниях. С ним такого не случалось за всю его жизнь, и регулярные поражения от рук этого коренастого татарина заставляли его кипеть от злости.

– Еще раз, – сказал он.

Злюка обошел его, а затем они сошлись, положив руки друг другу на плечи, пытаясь свалить друг друга ногами.

Жоссеран услышал, как кто-то зовет его по имени.

– Варвар!

Жоссеран оглянулся, и Злюка воспользовался его потерей концентрации, чтобы бросить его на спину.

– Ты никогда не научишься? – ухмыльнулся он.

Подбежал Сартак. Жоссеран почувствовал, что случилось что-то ужасное.

– Где твой спутник?

– Наверняка где-нибудь на коленях. Что случилось?

– Это царевна Мяо-Янь. По пути через пустыню она заболела какой-то хворью, и теперь не просыпается.

Жоссеран слышал много перешептываний среди служанок и офицеров, которые прислуживали в ее покоях у западной башни. Он просил повидаться с ней, но ему отказали без объяснения причин. До сих пор он не знал о серьезности ее болезни.

– Мне горько слышать эту новость, – сказал он. – Но какое это имеет отношение к нашему доброму монаху?

– Шаманы, сопровождавшие ее в этом путешествии, сделали все, что могли. Я подумал, может, твой святой человек…

– Уильям?

– В конце концов, он тебя вылечил.

– Уильям не обладает силой исцелять. Лишь Бог один творит такие чудеса.

– Мне все равно, кто ее вылечит, твой бог или их. Но она не должна умереть. Теперь она под моей опекой, и винить будут меня.

Жоссеран пожал плечами. Это не повредит, предположил он, хотя и сомневался, что принесет какую-то пользу. Он мог бы уговорить Уильяма по крайней мере прочесть несколько молитв.

– Я попрошу его помочь тебе, если таково твое желание.

– Приведи его ко мне как можно скорее, – сказал Сартак. – Без нее не будет союза с Алгу, и тогда, возможно, мы не покинем Кашгар, пока волосы наши не станут белыми!

***

CXXII

Ферганская долина

Дым поднимался из юрт, разбросанных по долине. Крыша Мира была укрыта снежным безмолвием.

Трое всадников медленно проехали мимо потрясенных лиц своих соплеменников. Их скальпы и части лиц были обожжены и почернели; сквозь обугленную плоть виднелась блестящая белая кость. Один лишился глаза, другой – доброй части носа. Они из последних сил держались в седлах, но не падали, пока не достигли входа в юрту хана, где один из них наконец соскользнул с коня и остался лежать неподвижно в снегу.

– Сам Ариг-Буга помог Алгу взойти на трон в Бухаре. И, как желал наш Великий хан, я послал к нему делегацию с просьбой о доле его налогов для покупки припасов для армии нашего кагана для борьбы с предателем Хубилаем. И что же он делает? Он говорит, что заплатит свою долю драгоценными металлами, и приказывает лить расплавленное золото на головы наших послов.

Кайду сидел в своей юрте, его сыновья – справа, его любимая жена и дочь, Хутулун, – слева. Синий дым лениво тянулся от огня через отверстие в крыше.

– Нам следует отступить дальше в горы, – сказал Тэкудэй. – За спиной у Алгу сто пятьдесят тысяч воинов.

– Отступить? – пробормотал Кайду. Он повернулся к Гэрэлу. – Ты согласен со своим братом?

Гэрэл не успел ответить, ибо Хутулун больше не могла молчать.

– Если мы побежим сейчас, мы будем бежать вечно, и мы никогда больше не увидим наших полей и пастбищ!

– Так что же ты предлагаешь нам делать?

– Мы не можем победить Алгу на поле боя. Но мы можем нанести удар, когда он меньше всего этого ожидает, и скрыться в горах, прежде чем у него появится возможность нанести ответный удар. Когда он повернется спиной, мы сможем ударить снова. Мы не должны давать ему ни минуты покоя. Мы измотаем его, как волк медведя, будем кусать его за пятки луну за луной, год за годом, пока он не будет обессилен и измучен. Однажды, когда мы соберем других волков, подобных нам, тогда мы сможем его одолеть.

Кайду улыбнулся. Его дочь, воительница, шаманка; Чингисхан, вернувшийся в теле кобылы. Духи играли с ним всю его жизнь, и их шутка заключалась в том, чтобы сделать его величайшего сына женщиной.

Он на мгновение задумался. Наконец, он сказал:

– Я согласен с Хутулун. Моему нраву больше подходит быть волком, чем овцой. Но сначала мы должны испросить мудрости у богов, чтобы узнать их волю. Хутулун, ты должна встретиться с духами и узнать их совет. Тогда, и только тогда, мы примем решение.

***

CXXIII

Кашгар

Через окованную железом и утыканную медью дверь, по узкому, обнесенному стеной двору, где по кирпичной кладке вились розы; под аркой со сломанным куфическим фризом, виноградно-синим на белом. Наконец, вверх по узким, стертым веками ступеням на башню.

Странная это была делегация, что шла по темному коридору западного барбакана. Впереди – татарский лейтенант в своем золотом крылатом шлеме, за ним – желтолицый человек в черной рясе с капюшоном, а за ним – бородатый гигант в дээле и коротких сапогах татарина. На вершине башни они остановились у одной из комнат. У резной ореховой двери, склонив головы, толпились китаянки-служанки.

Уильям отвел Жоссерана в сторону.

– Что мне делать? – простонал он. – Я не могу молиться за язычницу!

– Молись тогда за страждущую человеческую душу.

– То, что ты просишь, невозможно!

– Ты смертельно оскорбишь наш эскорт, отказав им? Делай тогда, что хочешь, и надейся на лучшее, ибо я верю, что результат будет тот же.

– Что он говорит? – рявкнул Сартак.

– Он боится, что может вас подвести.

– Его волшебство достаточно хорошо сработало на Мар Салахе. Кроме того, ничто другое ей не помогло. Напомни ему, что если царевна умрет, мы, возможно, будем вынуждены задержаться здесь на пятьдесят зим.

– Я не могу этого сделать! – повторил Уильям.

– Он готов? – спросил Сартак.

– Он готов, – ответил Жоссеран.

Сартак открыл дверь в комнату, и Жоссеран провел Уильяма внутрь. Комната, должно быть, когда-то служила личными покоями магометанского царевича или царевны, подумал Жоссеран, ибо она была чудесно убрана, в отличие от его собственной голой кельи. Вокруг арочных окон вилась лента арабской вязи, а сырцовые стены были украшены керамическим фризом с геометрическим узором, бычьей кровью на восково-желтом.

Мяо-Янь лежала на кровати в центре комнаты, казалось, спала. Она выглядела потерянной в этом огромном помещении. В углах горели жаровни, но треск тополиных веток не мог согнать холод из комнаты.

Сартак отказался переступить порог, боясь духов, витавших вокруг тела Мяо-Янь. Жоссеран отступил, и Уильям один подошел к ее кровати. Он встревоженно огляделся.

– Где ее лекари?

– Сартак говорит, им не удалось ее исцелить, поэтому он их изгнал.

Уильям облизал свои тонкие белые губы.

– Говорю тебе, я не могу этого сделать! Она не приняла таинства крещения.

– Мы не можем оскорблять наших хозяев! Неужели так трудно попросить тебя помолиться за нее? Ты и так достаточно времени проводишь на коленях!

«Что так его встревожило?» – гадал Жоссеран. – «Боится ли он сам заразиться? Но если ее болезнь передается через испарения, то все ее служанки уже должны были бы валиться с ног».

Жоссеран посмотрел на крошечную фигурку в кровати. Она заслуживала лучшего, чем умереть здесь, в этом одиноком оазисе, еще ребенком. В какой-то непостижимой части своего существа он все еще верил, что мольбы священника, даже такого злого клирика, как Уильям, стоят для Бога сотни молитв любого простолюдина.

– Сделай для нее, что можешь, – сказал Жоссеран и повернулся к двери.

Уильям схватил его за рукав.

– Ты меня здесь оставляешь?

– Я не шаман. Теперь твое дело – сотворить чудо.

– Я же говорил тебе, я не могу за нее молиться! Бог не станет утруждать себя ради язычницы!

– Она не язычница, как ты сам знаешь. Она просто молодая девушка, и она больна! Ты же можешь изобразить сострадание, не так ли? – Он вышел, с грохотом захлопнув тяжелую дверь, который, казалось, эхом разнесся по всей крепости.

***

CXXIV

Уильям опустился на колени у кровати и начал читать «Отче наш». Но он сбился на словах и не смог закончить. Дьявол был здесь, в этой комнате, во всем своем зловонном коварстве. Он видел, как тот ухмыляется из тени, слишком хорошо зная его мысли, прежде чем он сам их осознавал.

Он подошел ближе к кровати.

Во сне есть подобие смерти, а в смерти жертва навеки безмолвна. Мысль пришла к нему незваной: он мог сделать с этой женщиной все, что угодно; если он протянет руку и коснется ее, никто не узнает.

Теперь невозможно было созерцать Бесконечное, сосредоточить свои мысли на чем-либо, кроме собственного наваждения. Он огляделся, чтобы убедиться, что дверь закрыта, комната пуста. Он нерешительно протянул руку. Казалось, она больше не была частью его. Он смотрел на нее с ужасом, словно это был какой-то огромный, бледный паук, ползущий по покрывалам.

Его палец коснулся мраморной плоти руки девушки, а затем резко отдернулся, словно обжегшись.

Мяо-Янь не проснулась; ровный ритм ее дыхания не изменился. Уильям снова виновато огляделся.

Пылинки плыли в желтых шевронах света из решетчатых окон.

Его пальцы ущипнули мочку уха Мяо-Янь, прежде чем снова отдернуться; затем они стали смелее; они погладили ее руку, даже потянули за несколько крошечных золотистых волосков на ее предплечье, пока те не оторвались от кожи. Но она по-прежнему не шевелилась.

Уильям встал, взволнованный, и заходил по комнате, постоянно поглядывая на дверь. Ни один татарин, кроме шамана, не войдет в комнату больного, сказал Жоссеран. И даже им было запрещено к ней приближаться.

– Я не просил об этом, – сказал он вслух и заломил руки в молитве. Но ответа от Бога не было, и демоны, преследовавшие его, теперь полностью овладели им.

***

Ферганская долина

Транс был вызван дымом гашиша и кумысом. Хутулун танцевала одна в своей юрте, пока не пришли духи и не унесли ее с собой к вечному Голубому Небу. Освободившись от земных уз, паря в воздухе на спине черной кобылы, она скакала с варварским воином, Жосс-раном; она чувствовала его руки вокруг себя, когда они погружались в зияющие объятия облаков.

Ей снилось, что они скачут над горами к высокому пастбищу, где она соединяется с ним в длинной, сочной траве лета. Образ был так реален, что даже лежа на толстых коврах своей юрты, погруженная в грезы, ее ноздри трепетали от его чужого запаха, и она раскрыла объятия, чтобы принять его.

Что-то шевельнулось внутри нее, и она застонала и заметалась от боли; окровавленное дитя выскользнуло из ее тела, бронзовое, как Человек, но с золотисто-рыжими волосами христианина.

– Жосс-ран.

Она очнулась от сна утром. Было темно, и угли в очаге остыли. Она села, дрожа, и в замешательстве оглядела юрту.

Она вошла в мир духов по велению своего отца, чтобы узнать волю богов относительно Алгу и Ариг-Буги. Но образ Жоссерана и ребенка заглушил шепот всех прочих интуитивных прозрений. Она не могла постичь того, что только что пережила.

Ее кожа была влажной, и в чреслах было тепло и сыро. Она нетвердо поднялась на ноги и, спотыкаясь, вышла наружу.

Над белоснежными холмами висел ущербный месяц. Он все еще был где-то там. Теперь она без сомнений знала, что их соединяет серебряная нить, и однажды ветер принесет семя к цветку, и они все-таки встретятся снова.

***

CXXV

Кашгар

Уильяму было ясно, что царевна Мяо-Янь на исходе. Сколько раз он приходил в эту комнату, сколько молитв прошептал во имя ее? Она умирала. Бог не собирался утруждать себя ради раскрашенной язычницы.

Она уже выглядела мертвой. Дыхание ее было едва различимо.

Его пальцы скользнули по ее коже, гладкой, как слоновая кость, горячей от лихорадки. Ободренный знакомством с ее сладкими землями, он продолжил свои исследования, остановившись наконец на бутоне груди девушки.

Какая-то преграда внутри него рухнула; никто никогда не увидит, никто никогда не узнает. Даже объект его желания не станет свидетелем его неловких ласк. Эта хрупкая царевна с ее раскрашенным лицом была предложена ему на этом алтаре как его личная игрушка, его собственность без последствий. Скоро она отдаст свой дух тьме, и какие бы грехи он ни совершил, они будут похоронены вместе с ней.

Или так рассуждал голос в его голове.

Он просунул руку под шелк платья и ахнул, когда кончики его пальцев коснулись горячей и упругой плоти ее бедра. Он помедлил, прежде чем продолжить свои исследования. Рука его неудержимо дрожала, во рту пересохло, разум был пуст от всего, кроме ощущений момента, слеп к спасению и даже к рассудку.

Он отложил свою Библию и лег на кровать рядом с ней. Он обвил ее покорные руки вокруг своих плеч и поцеловал ее накрашенную щеку. И пока тени ползли по комнате, он отдался ужасным порывам своей души.

***

CXXVI

Всю свою жизнь Жоссеран регулярно упражнялся в воинском искусстве, в ближнем бою и в верховой езде. Так что долгие зимние месяцы бездействия он преодолевал самодисциплиной, поддерживая свою остроту в седле, как мог.

Каждый день после полудня он выводил своего коня на майдан под крепостью и в одиночестве упражнялся с мечом и копьем. Открытие, сделанное им на местном базаре, неизмеримо ему помогло. Местные купцы хранили арбузы, подвешивая их в сетках на бамбуковых шестах, так что они оставались сочными почти до самой зимы. Каждый день он покупал с полдюжины этих плодов, вывозил их в сад по другую сторону майдана и насаживал на длинные шесты. Затем он на скорости скакал между тутовыми деревьями и пытался чисто разрубить арбуз мечом, не сбивая шага коня.

Когда все плоды были таким образом повержены, он спешивался со своего черного жеребца и чистил его деревянным скребком, который татары использовали для ухода за лошадьми. Это был тот самый пони, которого пригнала ему Хутулун в ночь его побега из лагеря Кайду. Он хорошо о нем заботился, хотя и не питал к животному особой привязанности, ибо тот был раздражителен, а порой и злобен. Он назвал его Уильям.

Он услышал стук копыт и поднял голову. Сартак скакал через майдан, в характерном татарском стиле, с прямыми ногами. Доехав до сада, он осадил своего пони и спрыгнул, пробираясь сквозь скелеты деревьев. Увидев в пыли остатки изувеченных плодов, он посмотрел на Жоссерана и ухмыльнулся.

– Если христиане когда-нибудь пойдут войной на арбузы, тем придется несладко.

– Я представляю, что арбузы – это твоя голова, – сказал Жоссеран. – Это помогает мне целиться.

Сартак снова ухмыльнулся.

– У меня хорошие новости, – сказал он. – Твой шаман доказал свою силу.

Жоссеран постарался скрыть удивление. Уильям заставил его поверить, что она на грани смерти.

– Ей лучше?

– Этот Вей-рам, – сказал Сартак, используя татарское произношение имени «Уильям», – при всей своей странности, обладает могущественным колдовством.