Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Могущественное колдовство? Жоссеран верил, что царевна либо поправится, либо умрет, как будет угодно Богу, независимо от молитв доброго монаха, но сказал:

– Я никогда не сомневался в действенности его сил.

Сартак не мог скрыть своего облегчения. Наконец-то их путешествию виден конец.

– Как только растают снега, мы пересечем Крышу Мира и отправимся ко двору Алгу в Бухару. Оттуда мы отправим вас в западные земли.

Прошло больше года с тех пор, как он видел Акру. Он гадал, что там произошло за его отсутствие. Его хозяева ничего ему не говорили, возможно, потому что и сами ничего не знали. Утремер был для них другим миром. Заключил ли Хулагу все-таки договор с Высоким судом без усилий Жоссерана? Или он пронесся дальше? Когда он и Уильям доберутся до Акры, найдут ли они там лишь дымящиеся руины?

Жоссеран не хотел возвращаться в Утремер. Он знал, что ему придется столкнуться с обвинениями монаха в ереси и кощунстве перед Советом. То, что он дважды спас жизнь этого несчастного, ничего не будет значить для этого непреклонного церковника. Теперь он проклинал себя за то, что говорил так откровенно и нажил себе врага в лице монаха.

Но Великий магистр защитит его от любых последствий. Они были тамплиерами, и даже эти доминиканцы не могли сделать ничего, кроме как потрясать кулаками. Хотя, возможно, он не сможет покинуть орден сразу, как планировал. Не раньше, чем Уильям вернется в Рим.

Он гадал, держат ли все еще в заложниках в Алеппо бедных Жерара и Юсуфа. Они, по крайней мере, будут рады видеть их благополучное возвращение.

– Вижу, перспектива покинуть Кашгар лишила тебя дара речи от радости, так что я оставлю тебя с твоими арбузами, – сказал Сартак. Затем, как бы вдогонку, добавил: – Если окажешься в окружении, зови на помощь, и я пришлю эскадрон своей кавалерии, чтобы помочь тебе пробиться через инжир.

Он рассмеялся и поскакал обратно к крепости.

Мяо-Янь лежала на своей кровати, как труп, в своих одеждах из красной парчи, с крошечными шелковыми туфельками на ногах. Бледный свет из окна делал ее кожу почти прозрачной.

Уильям долго сидел там, наблюдая за ней, не решаясь пошевелиться. Наконец, он протянул дрожащую руку, чтобы коснуться ее лба. Невозможно. Жар спал; ее кожа была прохладной на ощупь.

Он сунул костяшку пальца в рот, чтобы не закричать. «Что я наделал?»

Она шевельнулась, и на мгновение он испугался, что она проснется. Он вскочил на ноги и отступил от кровати, пока не почувствовал, как его лопатки уперлись в камень.

«Что я наделал?»

Он услышал крики магометанского священника над крышами города, адскую песнь безбожников, отражавшуюся от синих и далеких гор, пока она, казалось, не заполнила комнату, оглушая его.

Он никогда не думал, что увидит чудеса в своей повседневной жизни. И вот одно из них, сотворенное им самим. Бог возложил руки на эту языческую царевну, чтобы посрамить его и, да, чтобы наказать.

Иначе почему Бог решил спасти эту женщину именно сейчас?

Он упал на колени и снова принялся молиться, на этот раз за свою собственную душу, а не за душу девушки. Затем он помолился, чтобы выздоровление Мяо-Янь было недолгим и чтобы она снова впала в лихорадку, ибо только с ее кончиной он мог быть уверен, что его ужасный грех будет похоронен навсегда.

***

CXXVII

Теперь, когда Мяо-Янь поправилась, служанки постоянно окружали ее, суетясь, как куры-наседки. Она сидела в кровати, белая пудра косметики скрывала ее смертельную бледность. На ней было платье из багряной парчи с угольно-черным поясом, а в волосах – шпильки из слоновой кости и золота.

Жоссерана и Уильяма ввели в комнату. Они подошли и встали у изножья кровати.

– Я рад видеть вас выздоровевшей, моя госпожа, – сказал Жоссеран.

Мяо-Янь попыталась улыбнуться.

– Благодаря волшебству Отца-Нашего-Который-На-Небесах.

Жоссеран повернулся к Уильяму.

– Она приписывает вам спасение своей жизни, брат Уильям. Она благодарит вас.

Жоссерану показалось, что монах воспринял эту новость без особой радости. Наконец-то хоть немного смирения. Он сжимал в кулаке маленький деревянный крестик, вертя его в пальцах.

– Скажи ей, что на то была воля Божья, чтобы она жила.

Жоссеран снова повернулся к Мяо-Янь и передал ей слова Уильяма. Их разговор продолжался тихим шепотом.

Жоссеран сказал:

– Хорошие новости, монах. Она хотела бы, чтобы вы крестили ее в нашу святую веру.

Уильям выглядел так, будто его ударили.

– Я не могу.

Жоссеран уставился на него.

– Не можете?

– Я наставил ее, насколько мог. Она должна молиться и благодарить Бога за свое избавление, если таково ее желание. Но я не убежден в искренности ее веры, и потому не могу дать ей святого крещения.

– Но она желает, чтобы вы ей помогли! Вот душа, молящая вас о благословении Христа! Она будет вашей первой новообращенной! Разве не этого вы желали все то время, что мы были в Катае?

– Скажи ей, чтобы больше меня не донимала, – сказал Уильям. – Я высказал вам свое мнение по этому поводу. – Он повернулся и выбежал из комнаты.

Наступила изумленная тишина. Мяо-Янь и ее дамы смотрели на него в замешательстве.

– Отец-Наш-Который-На-Небесах гневается на меня? – наконец спросила Мяо-Янь.

Жоссеран был слишком поражен, чтобы ответить. Наконец он пробормотал:

– Я не знаю, что с ним не так, моя госпожа.

– Разве он не желает, чтобы я поклонялась Папе, как он меня наставлял?

– Я уже не имею понятия, чего он желает. – Неужели его столкновение со смертью в пустыне помутило его разум?

– Может, вы попросите его вернуться и увидеться со мной. Я не хочу, чтобы он на меня гневался.

– Я уверен, он ни в коем случае не может на вас гневаться, моя госпожа.

– И все же, похоже, это так.

Жоссеран не знал, что ей сказать. У брата Уильяма был такой дар – выхватывать позор из пасти триумфа.

– Еще раз, я очень рад видеть вас такой выздоровевшей, – сумел выговорить он.

– Чтобы я могла поспешить к своему мужу?

Сквозь окно он услышал блеяние курдючных овец, идущих на рынок и на убой. Ему показалось, что татарская царевна понимала их положение.

– После нашего расставания в садах моего отца в Шанду я думала никогда больше вас не увидеть, – сказала она.

– Я скучал по нашим беседам.

– Я говорила вам, что мой отец победит. Видите, как все обернулось? Он уже изолировал своего брата. Алгу увидел, куда дует ветер, и мой отец склонил его на свою сторону, пообещав ему Чагатайский улус как его собственный феод и помог ему убить регента. Что может предложить ему Ариг-Буга? Лишь постоянные требования людей и налогов для его армии. С Алгу на стороне моего отца Ариг-Буга зажат между их двумя армиями.

– Алгу поистине повезло иметь вас как часть сделки.

– Я лишь предлог для моего отца, чтобы уступить так много своего царства другому царевичу. Это политика.

– Надеюсь, ваш новый муж будет с вами хорошо обращаться, – сказал Жоссеран.

– А если и нет, мой отец все равно останется Ханом ханов и Императором Китая. Так какая разница? – Она вздохнула. Возможно, теперь она жалела, что они все не дали ей умереть.

Жоссеран уставился на магометанскую мечеть, обрамленную окном, выходящим на юг. Татарская царевна, воспитанная в традициях китайцев, теперь отправлена жить среди магометанских царевичей. Могла ли быть более одинокая жизнь?

– Я уверен, ваш новый хан поймет, что ему послан дар драгоценнее золота.

– Кто знает, что он подумает о девушке с лилейными ножками? – Она закрыла глаза и откинула голову на подушку. – Но я устала. Болезнь отняла все мои силы. Вам следует оставить меня сейчас. Вы поговорите с Отцом-Нашим-Которым-На-Небесах, скажете ему, что я не хочу, чтобы он на меня гневался, и что я благодарю его за спасение моей жизни?

– Я передам, моя госпожа, – сказал Жоссеран.

Он поднялся по узким каменным ступеням на крышу башни. Она выходила на лабиринт переулков и плоских глиняных крыш, и на полукупол магометанской мечети. С севера надвигалась песчаная буря. В тысяче окон мерцали масляные лампы; день погружался в преждевременные сумерки.

Жоссеран позволил ветру хлестать себя. «Что с тобой не так? – подумал он. – Ты не китайская принцесса с лилейными ножками. У нее нет выбора, но ты еще можешь избрать другой путь в своей жизни. Она бессильна, ты – нет».

Так неужели ты примешь ту же участь, жизнь в сожалениях и покорности, и все из-за нехватки капли мужества? Жоссеран Сарразини, если ты не можешь научиться жить, то должен научиться умирать. Как бы все ни обернулось, по крайней мере, ты будешь свободен.

***

CXXVIII

Ферганская долина

Юрты были погружены на кибитки, и огромные стада овец, коз и лошадей поднимали облака пыли по всей равнине. Кайду сидел верхом на своем коне, наблюдая за приготовлениями. Его губы были сжаты в линию, тонкую, как тетива, под седой бородой. Он неподвижно смотрел вперед, горностаевая шапка с ушами была натянута на голову.

Хутулун подъехала к нему на своей белой кобыле, чтобы поприветствовать. Она была одета в знаки шаманки: белый халат с капюшоном, с барабаном и посохом.

– Ты говорила с духами? – спросил он.

– Говорила.

– Что ты видела в ином мире?

Хутулун не могла сказать ему, что ее видение снова ее подвело, поэтому она рассказала лишь то, что представила в своем уме:

– Я видела войну без конца. Я видела, как империя Чингисхана рассыпается на множество царств, как это было прежде.

– Ты видишь, как мы уступаем Ферганскую степь Алгу?

– Я вижу, как мы бежим, словно волчья стая, возвращаясь по ночам, чтобы уносить молодых и слабых и не давать никому на Крыше Мира ни минуты покоя.

Кайду задумался, его лицо было мрачным.

– Хубилай послал одну из своих дочерей в Бухару, в качестве невесты. Это обеспечит союз между ним и Алгу и будет держать нас всех в их тисках, как птицу в кулаке. В настоящее время эта царевна в безопасности за стенами крепости в Кашгаре, но скоро она отправится через горы на свою свадьбу. Алгу послал минган своей кавалерии в качестве ее эскорта. – Он посмотрел за горы, словно мог видеть их караван. – Я бы хотел, чтобы она не доехала.

– Позволь мне это сделать, – прошептала Хутулун. – Дай мне пять джегунов твоих всадников, и я ее остановлю.

– Я так и думал, что ты это скажешь.

Его собственный бунчук из хвоста яка трепетал и хлестал на ветру.

– Ты позаботишься о том, чтобы Алгу получил свою новую невесту без головы. Ты сможешь это сделать?

– Я смогу, – пообещала она.

***

CXXIX

Кашгар

Уильям нашел Жоссерана в конюшне, сидящим на каменном корыте, держащим свой меч и ножны обеими руками, опираясь на них всем весом. Его халат был сгорблен на плечах.

Он поднял голову, услышав шаги монаха в темноте.

– Я думал найти тебя здесь, – сказал Уильям.

– Как ты узнал?

– Я провел большую часть этого последнего года в сомнительном удовольствии твоего общества, так что я немного знаю о том, как ты думаешь, тамплиер. Ты собирался уехать сегодня ночью или оказал бы мне любезность, попрощавшись перед отъездом?

– Я никогда не видел нужды в прощаниях. И я тебе больше не нужен, брат Уильям. Эти люди тебя не тронут. Они позаботятся, чтобы ты благополучно завершил свой путь.

– Тебе было поручено защищать меня, пока мы благополучно не вернемся в Акру.

Жоссеран вздохнул. Да, таково было его поручение, и каким же бременем оно оказалось.

– Почему ты не согласился крестить девушку?

– Она не готова. Твоя царевна притворяется, что любит Христа, но ее душа не постигла Бога. Она все еще язычница.

– Ты только что описал почти всю Францию. Никто из нас ничего не смыслит ни в Боге, ни в вере, кроме того, во что вы велите нам верить. Послушай, священник, она просила о наставлении и утешении крещения, а ты ей отказал.

Уильям молчал.

– Я тебя не понимаю.

– Это, как ты говоришь, потому, что твое призвание – война, а не вера. Я, например, не понимаю этой твоей внезапной заботы об одной татарской царевне. В этом ли причина, по которой ты собирался уехать сегодня ночью без меня?

Долгое молчание. Пар от их дыхания висел в морозном воздухе. Жоссеран поежился и плотнее закутался в плащ.

– Ну? – настаивал Уильям.

– Мне тридцать один год. Я мог бы вернуться в Труа, но там для меня ничего нет. За последний год я видел и слышал такое, что навсегда изменило мой взгляд на себя и на мир. Кроме того, в тот же миг, как я ступлю на французскую землю, ты обвинишь меня в ереси, как и угрожал почти с самого нашего отъезда из Акры. Единственный способ защититься от тебя и твоих святых братьев – это остаться в ордене Храма, а с меня хватит монашеской жизни. Сейчас ты просишь меня о помощи, священник, но я знаю вас, доминиканцев, и каков ваш нрав. В тот же миг, как мы благополучно вернемся в Утремер, ты без колебаний меня погубишь.

– Неужели ты не можешь думать ни о ком, кроме себя? У тебя есть долг перед твоим орденом и перед Богом. Тебе поручено благополучно вернуть легата Папы в Акру, и ты дал слово Тома Берару, что исполнишь его. А как же перемирие, что ты заключил с Хубилаем? Судьба Святой земли в наших руках.

– Ты можешь рассказать Высокому суду все, что видел и слышал, и я уверен, они будут рады твоим донесениям. Твой голос в Совете будет не хуже моего. Что до договора, Хулагу теперь будет делать, что захочет. Императора не волнуют дела за пределами войны с его собственным братом. Татарская империя рассыпается на куски изнутри. Они губят себя сами, без всякой нашей помощи. Наше путешествие было напрасным. Если мы никогда не вернемся, это ничего не изменит в истории Иерусалима.

Уильям молчал. В темных углах что-то зашуршало – крыса, наверное, рылась в соломе. Лужа воды у ног Уильяма замерзла черным льдом.

– Они играли с нами, Уильям, с самого начала. Хулагу уже знал, что Великий хан мертв. Он лишь хотел выиграть время, чтобы увидеть, оспорят ли его братья престолонаследие, что, собственно, и произошло. Грамота, которую мы получили от Хубилая, утеряна, но даже если бы она у нас была, теперь она ничего не значит. Хулагу волен поступать, как ему заблагорассудится, и Сын Неба не имеет над ним власти. Все нужно начинать сначала.

– Ты поклялся перед Богом доставить меня в Акру в целости и сохранности, – повторил Уильям.

– Перед каким Богом я клялся? Перед Богом Иерусалима? Перед Богом магометан? Или перед Богом татар? Я никогда не видел таких богов, каких лицезрел за этот последний год.

– Если ты выедешь за эти ворота, они тебя убьют. Ты окажешься не только вне помощи христианского мира, но и вне помощи самого Бога. – Когда Жоссеран не ответил, он добавил: – Останься со мной до Акры, и я буду молчать о твоих еретических суждениях и кощунствах.

Конь Жоссерана, оседланный для поездки, топтался в тени.

– Чего ты так боишься, Уильям?

– Я не боюсь, – сказал Уильям, но Жоссеран услышал, как у него дрогнул голос.

– Ты в ужасе от мысли ехать дальше без меня. Что случилось, что так тебя потрясло?

– Ты себе льстишь. Уезжай, если должен. Но помни вот что. Если ты сегодня ночью уедешь из Кашгара, ты навсегда покинешь своих. Ты будешь потерян и в этом мире, и в ином.

– Боюсь, я уже потерян, что бы я ни делал.

Уильям шагнул ближе.

– Что бы сказал твой отец, будь он здесь? Захотел бы он, чтобы ты бросил свою жизнь на ветер, как он? Какое наследие он тебе оставил! Если ты нигде больше не можешь найти искупления, найди его в этом – в примирении с ним.

Жоссеран неподвижно сидел в тени еще долго после ухода Уильяма. Наконец он поднялся на ноги. Он нашел своего коня и прижался лбом к его затылку, вдыхая запах лошади и кожи. Он почувствовал, как под его бородой дрогнула холка пони.

Уильям был прав. Кайду и его разбойники убьют его, если он вернется. Этого ли хотел для него отец? Неужели его дух следовал за ним по всему Шелковому пути, как говорила Хутулун, его хранитель и защитник, лишь для того, чтобы увидеть, как он погибнет в одном дерзком, но тщетном порыве? Он должен был идти дальше, хотя бы для того, чтобы найти во что верить, найти то, чем бы гордился его отец, то, что сделало бы достойными даже небеса.

Он начал расстегивать подпругу, побежденный верой, как и разумом.

***

CXXX

Мяо-Янь наблюдала за приготовлениями из окна своих покоев, высоко в западной башне. Двор заполнили люди и лошади, в основном иррегулярные войска Алгу в бурых мехах, с деревянными колчанами на спинах, щетинившимися стрелами. Похоже, они были готовы к бою в пути. Их силы были подкреплены воинами из кэшика ее отца, сопровождавшими ее из Шанду.

Среди суеты приготовлений она увидела варвара, неподвижно сидящего на своем жеребце, а рядом с ним – святого человека, скорбного в своей черной рясе с капюшоном.

Отец-Наш-Который-На-Небесах спас ей жизнь, и все же теперь он отказывался даже говорить с ней. Все это было так таинственно. Чем она заслужила его вражду?

Ей не улыбалась перспектива нового путешествия. Хотя она и оправилась от лихорадки, у нее была хворь в животе, и в эту луну у нее не было крови. Должно быть, из-за болезни. Грудь ее тоже болела и набухла, но она не решалась упоминать о столь деликатном деле даже своим служанкам.

Девушки помогли ей забинтовать ее лилейные ножки для путешествия. Две из них сняли с ее ног расшитые шелковые туфельки, затем осторожно размотали длинные полосы бинтов, ярды и ярды их. Она застонала, когда это было сделано, и едва не заплакала от облегчения, как всегда, когда была снята последняя повязка.

Она с отвращением и омерзением посмотрела на обломки своих конечностей. Под бинтами были не ножки маленькой девочки, как воображали мужчины. Без покровов это были ноги чудовища. Своды стоп были раздроблены, а пальцы подвернуты под ступни. С них длинными полосами свисала гниющая плоть.

Она всхлипнула, когда ей чистили ноги, ибо агония со временем не становилась меньше. Во время этой процедуры она подносила к носу цветок, чтобы заглушить запах. Когда все наконец было сделано, служанки заменили бинты свежей полосой ткани.

Вот тебе и жизнь царской принцессы.

Жоссеран напряженно сидел в седле, ожидая, когда распахнутся ворота крепости. Их отряд тесно сгрудился во дворе, и запах татар был удушающим – едкая смесь лошади, козьей шкуры и немытых тел, от которой его чуть не стошнило, даже после столь долгого пребывания среди них. Дикоглазые шаманы проходили сквозь толпу людей и лошадей, кропя землю и затылки коней кобыльим молоком. Это были грязные создания со спутанными бородами и волосами, их белые одежды были запятнаны грязью, и они выкрикивали заклинания в небо.

Он уставился в спину Уильяму. Темные пятна проступали на грубой шерсти его рясы. Похоже, он снова брался за прут, наказывая себя за какое-то прегрешение, известное лишь Богу и ему самому.

Как он жалел, что вообще его встретил.

Окованные железом ворота со скрипом распахнулись, и авангард выехал наружу. Их командир повернул колонну направо, на удачу, прежде чем выровнять строй и направиться к горам. За ними, везя позолоченный паланкин царевны Мяо-Янь и ее дам, выехала повозка, укрытая шелками, мехами и белым горностаем.

Жоссеран и Уильям ехали в хвосте колонны с остальной кавалерией Сартака. Они следовали за караваном через оазис Кашгара, по тополиным аллеям, мимо скоплений сырцовых домов и абрикосовых садов.

Позже тем же утром Сартак и его кэшик свернули на юго-запад, к синей галерее гор. Остальная часть каравана, иррегулярные войска Алгу и повозки с царевной, продолжила путь на север, через перевал.

Они скакали во весь опор по пустыне черных камней, впереди них вздымались немыслимые горы. Жоссеран пришпорил коня, догнал Сартака в авангарде. Сартак ухмыльнулся.

– В чем дело, варвар? – крикнул он.

– Никогда неразумно разделять свои силы, – прокричал ему Жоссеран, перекрывая шум ветра и грохот конских копыт.

– А если твой враг тоже умен, – крикнул тот в ответ, – он никогда не решит, что ты глупец!

– Что ты хочешь сказать?

– Войска Кайду ждут нас в горах! Мы знаем, что они там, но они не знают, что мы это знаем. Так что мы устроили им ловушку. Когда караван достигнет Долины Пастухов, он станет очень соблазнительной целью. Но мы уже успеем обойти их через перевалы и будем ждать на возвышенности. Если Кайду бросит свои силы в засаду, мы их истребим!

– Ты рискуешь жизнью Мяо-Янь!

– Мяо-Янь все еще в крепости! В паланкине нет никого, кроме лучников Алгу. – Сартак рассмеялся, предвкушая битву, которую он сам и спланировал, восхищенный собственной изобретательностью. – Враг увидит то, что ты хочешь, чтобы он увидел. Мы выбрали место для бойни. Как только мы заманим Кайду в ловушку, эти горы снова будут безопасны для наших караванов!

Жоссеран отстал, оставив Сартака скакать вперед. Он был впечатлен хитростью татарина, но в то же время чувствовал невыразимую печаль и, да, страх. Он молился, чтобы, если Кайду и пошлет своих налетчиков в ловушку Сартака, Хутулун не было среди них.

***

CXXXI

Хутулун и ее конница ждали в черных тенях елей. Бурые холмы блестели под покровом инея, который медленно таял с восходом солнца на восточном небе. Минарет и роща тополей поднимались из тумана в дальнем конце долины.

Они ждали все утро, но на дороге не было движения, лишь осел, груженный дровами, которого гнал босоногий мальчишка с палкой.

Наконец они увидели вдали караван, солнце сверкало на мечах и копьях эскорта. Когда он приблизился, Хутулун смогла различить кибитки с паланкинами царевны. За повозками следовали еще три джегуна кавалерии.

Ее шпионы в Кашгаре донесли, что они разделили свои силы, и более дисциплинированные войска кэшика пошли южной дорогой. Жосс-ран и его шаман были с ними. Она позволила себе улыбку. Значит, он выжил. Она знала, что он выживет.

Почему они разделили свои войска? Перевалы на южном пути были круче и не подходили для повозок, и она предположила, что они хотели ускорить путь христиан. Какова бы ни была причина, это работало в ее пользу, ибо теперь она противостояла врагу равной силы. Внезапность склонит чашу весов в ее пользу. Ее целью было не захватить территорию, а отнять у них дочь Хубилая, либо пленив, либо убив. Они нанесут быстрый удар и отступят в горы.

И все же она не могла избавиться от глубокого чувства дурного предчувствия. Предчувствие было безымянным, и видения его не сопровождали. «Возможно, – подумала она, – это предзнаменование моей собственной смерти».

Она вернулась к лошадям, нетерпеливо ждавшим под деревьями.

Сартак сидел, сгорбившись от холода, его длинный войлочный халат темными складками свисал по боку коня. Его редкая борода была покрыта бисером инея, дыхание белым паром клубилось на воздухе. Его воины ждали позади него в тени оврага, стрелы торчали из деревянных колчанов на их спинах. Треугольный бунчук безвольно свисал с блестящего лезвия копья.

Они видели налетчиков Кайду, ожидавших чуть ниже линии деревьев на дальней стороне долины. Сартак с волчьей ухмылкой повернулся к Жоссерану.

– Видишь! Я же говорил, они не устоят.

Жоссеран не ответил. Он искал среди далекой группы всадников вспышку пурпурного шелка, но разглядеть было невозможно; они были слишком далеко.

Хутулун окропила землю кумысом из своего кожаного бурдюка, призывая на помощь небеса против своих врагов. Она закрыла глаза и снова попыталась прислушаться к духам, но беспокойство, не покидавшее ее весь тот день, притупило ее интуицию. Она в замешательстве посмотрела на Голубое Небо, нахмурив лицо. Другие татары смотрели на нее, обеспокоенные ее нерешительностью.

– Что вы пытаетесь мне сказать? – прошептала она.

Она вскочила в седло. Караван растянулся по дну долины под ними. Они не могли больше медлить.

Она подняла кулак в воздух – сигнал к атаке.

***

CXXXII

Всадники вырвались из-за линии деревьев, и пронзительный крик их боевых кличей ясно разнесся по долине на морозном воздухе. Жоссеран наблюдал в мрачном молчании.

– Ты останешься здесь, – сказал Сартак Жоссерану. – Я оставлю десять своих людей тебе в сопровождение. Ты будешь в безопасности. – Сартак поднял руку, ожидая, пока две силы сойдутся, чтобы у воинов Кайду не было возможности для быстрого отступления. – Это за моего шурина, – сказал он.

Он дал сигнал, и татары хлынули вниз по морене и вдоль долины, тысяча человек, каждый в доспехах из вареной кожи, с луками за спиной, стальные наконечники их копий сверкали на солнце.

– Что происходит? – крикнул Уильям.

– Солдаты Кайду напали на караван. Сартак устроил им ловушку. – Он развернул коня. – Скажи мне истинную причину, по которой ты не стал крестить царевну.

– Почему ты допрашиваешь меня об этом сейчас, тамплиер?

– Просто скажи мне правду.

Уильям колебался, но затем словно что-то в нем сдвинулось, какое-то огромное бремя вины было сброшено.

– Зачем мне приводить ее к Богу, который ничего не приносит мне?

– Уильям? Не говори мне, что ты потерял веру.

– Наслаждайся моим падением, как тебе будет угодно.

– В этом нет никакого удовольствия. Я поражен, вот и все.

– Он оставил меня, тамплиер! Я претерпел все страдания во Имя Его, прошел за пределы известного мира и снес всякое унижение, и какую помощь Он мне оказал, хотя я снова и снова взывал к Нему о помощи в моих начинаниях во имя Его сына? Неужели она должна была стать моим утешением за все, что я сделал? Это была та кроха, которую Он мне бросил? Одна новообращенная, да и та всего лишь женщина, язычница?

– Она – душа.

– Одна душа для меня ничего не значит! Я мечтал о миллионах! – Ветер выл вокруг них, бросая в лицо песок и лед. – Я скажу тебе правду, если ты этого хочешь. Я больше не знаю, во что я верю.

Жоссеран вгляделся в лицо священника и увидел там то, чего никогда не думал увидеть: страх. Это было все равно что наблюдать, как солнце падает с неба.

Он повернулся в седле и уставился на тонкую, темную линию всадников, несущихся по зеленому склону. И тут он увидел то, чего так боялся: вспышку пурпурного шелка.

Хутулун. У него внезапно пересохло во рту.

– Что ты сказал? – спросил его Уильям.

– Хутулун. Я сказал, Хутулун.

– Что?

– Хутулун там.

– Ведьма?

– Она там. Видишь пурпур? Она там, внизу!

– Значит, она умрет.

– Или может быть спасена. Ты, может, и потерял свою веру, священник, но я нашел свою. Вот моя вера: я верю в союз двух неукротимых душ, в священную связь, которая заставит мужчину сделать все и вся для женщины, а ее – для него. У меня нет символа веры, нет исповеди. Мой рай с ней, а мой ад – когда я не с ней.

Жоссеран приложил руку к горлу, к распятию, которое он носил под своей шелковой рубахой. Он с внезапной яростью сорвал его с шеи, поднес к губам, чтобы поцеловать в последний раз, и бросил священнику.

– Помолись за меня, брат Уильям.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю, почему Богу было так угодно поставить тебя на моем пути, но не могу сказать, что буду скучать по твоему обществу, когда мы расстанемся. Тем не менее, желаю тебе доброго пути до Акры.

– Тамплиер!

– Я не могу исполнить свою епитимью. Если я проклят, так тому и быть. Ты больше меня не увидишь. – Он пришпорил коня и поскакал вниз по серой морене вслед за конницей Сартака.

– Жоссеран! – закричал Уильям.

Татарский эскорт был застигнут врасплох. Их внимание было приковано к битве, разворачивавшейся прямо под ними. Услышав крик Уильяма, они все повернули головы, но к тому времени Жоссеран уже скакал прочь, и остановить его было слишком поздно.

***

CXXXIII

Хутулун пронеслась сквозь смешавшиеся ряды конницы Алгу, ее всадники следовали за ней. Воины Алгу выехали им навстречу, но стремительность ее атаки застала их врасплох, и десятки из них уже лежали в траве или на мелководье реки, убитые или раненые первым залпом стрел. Хутулун и ее авангард прорвались сквозь них и обошли, избегая одиночных схваток, их интересовала лишь добыча, ожидавшая их в кибитке.

Они были уже в дюжине шагов, когда полог разошелся. Она крикнула предостережение, но оно потонуло в криках и грохоте копыт. Вместо царевны за шелковыми занавесями царских носилок их ждали лишь лучники Алгу.

Она попыталась развернуть своего коня, но было уже поздно.

Она услышала свист стрел, и вокруг нее ее магадаи закричали и схватились за раны. Несколько человек соскользнули с коней. Ее собственная кобыла была ранена стрелой в плечо и встала на дыбы.

Ей потребовалось все ее мастерство, чтобы удержаться в седле. Она вскинула свой лук к плечу и выпустила две стрелы в лучников в паланкине. Она знала, что это безнадежно. Атака была остановлена, порыв утерян.

И к тому же, их добычи там не было.

Она пришпорила коня прочь от каравана. Она поняла, что беспокойство, которое она чувствовала все утро, было больше, чем предчувствие собственной смерти. Это было предзнаменование катастрофы. Она посмотрела вверх по долине, зная, что увидит.

Черная линия всадников неслась по пойме, и через мгновение она сметет их фланг. Теперь она поняла суть ловушки.

Вокруг нее она слышала крики страдающих и умирающих, лязг стали о сталь, пока сотни отдельных поединков разворачивались вдоль линии схватки. Она поскакала обратно вверх по склону долины, нашла своего гонца, велела ему послать в воздух стрелы отступления.

Но она знала, что было слишком поздно, слишком поздно.

Когда конница Сартака врезалась в боевые порядки, потрепанные остатки мингана Хутулун отступили и хлынули обратно к предгорьям. Жоссеран проскакал вокруг схватки в поисках пурпурного шелка: он увидел, как Хутулун спасается, поднимаясь по склону горы, собирая вокруг себя остатки своих воинов. Она направлялась к линии деревьев на северной стороне долины.

Воины Сартака, преследуя ее, выпускали залпы стрел из седел. Он присоединился к погоне, переправляясь через брод, с одной лишь целью в уме.

***

CXXXIV

Хутулун обернулась в седле. Отступление превратилось в два десятка отдельных погонь. Теперь она была одна, двое всадников преследовали ее по склону, их пластинчатые доспехи выдавали в них воинов из кэшика Хубилая. Они нагоняли.

Еще одна стрела вонзилась в круп ее кобылы, та заржала и едва не упала. Она снова оглянулась и увидела, что к охоте присоединился третий всадник.

Черное укрытие сосен казалось невыносимо далеким.

Пони Жоссерана несся на головокружительной скорости по неровной земле. Его бросок через долину чуть не вывел его на путь двух воинов Сартака; он был почти так близко, что мог их коснуться. Он увидел, как ближайший всадник поднял лук к плечу и прицелился.

Жоссеран отчаянно взмахнул мечом. Клинок полоснул по крупу скакуна лучника. Пони заржал и шарахнулся в сторону, сбив прицел своего всадника. Когда Жоссеран пришпорил коня и поравнялся с ним, лучник оглянулся через плечо, его лицо было искажено гневом и удивлением.

Жоссеран наотмашь ударил его эфесом меча и сбил с коня.

Всего сто шагов до линии деревьев. Хутулун знала, что там она сможет оторваться от преследователей.

А потом ее конь пошатнулся и тяжело рухнул на землю.