Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Ты варвар с запада. Что я могу к тебе чувствовать? Я выйду замуж за сына хана, который сделает моих сыновей царевичами степи, как мой отец. – Она закончила свои манипуляции. Это была доброта, подумал он, хотя она и не облегчила его боли. – Рана чиста.

– Зачем твой отец мучает меня этой колодкой? Скажи ему, что если я так его донимаю, пусть делает, что хочет. Я не боюсь умереть.

– Я передам ему, что ты сказал. – Она встала и подошла к выходу из юрты.

– Я бы все отдал, чтобы лечь с тобой хотя бы на одну ночь, прежде чем умру.

– Тогда ты глупец, – сказала она и скрылась во тьме.

***

CX

Жоссеран носил канг всего несколько часов, а уже чувствовал, будто несет на своих плечах тяжесть собора в Шартре. Каждое малейшее движение было агонией. Боль и усталость вызывали грезы, которые не были сном, ибо сон был невозможен, но бредом, который переносил его из его ужасного положения обратно в пещеру над узким ущельем в Горах Солнца. «Разве ты не думал о нас, соединенных так, как Шива соединен со своей женой? Разве ты не думал иногда, что это твоя судьба? И моя?»

Он понял, что в юрте есть кто-то еще, и, подняв голову, увидел стоящего над ним Кайду, который наблюдал за ним. Возможно, это было оглашение его приговора. Скоро он узнает, как ему предстоит умереть.

Кайду стоял, уперев руки в бока, расставив ноги.

– Что мне с тобой делать, варвар? Мои полководцы говорят, я должен казнить тебя вместе с остальными.

– С остальными?

– Псами Хубилая. Они – предатели народа Синих Монголов и пятно на легенде о Чингисхане. Я повелел сварить их заживо.

Едва он это сказал, Жоссеран услышал, как его товарищей по несчастью ведут на смерть. Он надеялся, что Пьянице дали немного того черного кумыса, который он так любил, чтобы помочь ему перенести это испытание. Он слегка изменил положение, чтобы посмотреть в глаза другому мужчине.

– И что же заставляет тебя медлить на мой счет?

Крики истязаемых мужчин эхом разносились по лагерю. «А, они уже разогрели котел». Жоссеран не мог представить себе такой смерти. «Но я не стану молить о пощаде, – пообещал он себе. – Пусть они ломают мне кости одну за другой, я не стану молить. Дай мне, Боже, силы противостоять этим дьяволам».

– Быть может, я предложу тебе другой выбор, – выговорил Жоссеран.

Волчья ухмылка.

– Какой выбор ты можешь мне предложить, варвар?

– Позволь мне жениться на Хутулун.

Как быстро сошла с его лица ухмылка. Рука Кайду легла на меч у пояса. Жоссеран подумал, что тот сейчас же снесет ему голову. Но вместо этого хан удовольствовался тем, что поставил ногу на канг, вдавив его почти в землю и согнув шею Жоссерана между своими коленями.

– Ты вздумал играть со мной?

Жоссеран не ответил – не мог. Боль была невообразимой. С хрипом Кайду убрал ногу и отступил.

Жоссеран попытался поднять голову. Это было все равно что пытаться поднять на руки собственного коня. «Спина моя сломана», – подумал он.

Не в силах выпрямиться, он рухнул на бок. Он издал стон боли, весь его вес теперь приходился на правое бедро и колено.

– Пожалуй, я все-таки сварю тебя вместе с остальными, – прорычал Кайду.

– Я говорю… то, что говорю.

– Умереть можно по-разному, варвар. Ты сам себе жизнь не облегчаешь.

– Я предлагаю… испытание.

Он услышал колебание в голосе хана.

– Испытание?

– Скачки… Хутулун против… меня. Если я… выиграю, она станет моей… женой.

– И что ты тогда будешь делать? Заберешь ее с собой в варварские земли?

– Я… останусь здесь.

– Здесь? – Голос Кайду звенел от недоверия. – Зачем тебе оставаться здесь?

У Жоссерана не было на это ответа. И все же, почему нет? К чему ему было возвращаться? Найдется ли хоть одна душа, что прольет по нему слезу, если он не вернется в Акру?

– И что ты поставишь на кон? – спросил Кайду.

«Это агония от канга сводит меня с ума, – подумал Жоссеран. – Да простит меня Господь на небесах. Я промениваю все, что у меня есть, – тело и душу – на отблеск побрякушки, на шепотом данное обещание на базаре. Безумие».

– Многие юноши просили ее руки до тебя, – настаивал Кайду. – Не оборванные варвары-послы, а знатные татарские царевичи, и каждый ставил сотню коней в залог обещания взять ее в жены. Если Хутулун победит, а она, несомненно, победит, что можешь предложить ты?

– Свою… жизнь.

– Твоя жизнь и так мне принадлежит!

Крики начались снова. И долго человека варят?

– В данный момент… она еще у меня. Это все, что у меня… есть, поскольку ты еще не… решил, какова будет моя… судьба.

Кайду хмыкнул, возможно, скрепя сердце восхитившись мужеством Жоссерана.

– А если я скажу тебе, что намерен тебя отпустить? Ты все равно заключишь это пари?

Жоссеран не ответил. Как можно заключать такие сделки, когда голова и руки истерзаны кангом? Кайду кивнул одному из стражников, тот схватил край адского устройства и рывком поставил Жоссерана на ноги. Тяжесть вернулась в более сносное положение, и Жоссеран сдавленно всхлипнул от облегчения. Пока достаточно было и того, что он мог опереть канг о каркас юрты и на мгновение получить благословенную передышку от сокрушительного веса.

– Так вы отпустите меня, мой господин Кайду?

– Да.

– Тогда у меня есть чем сделать ставку. В конце концов, у меня есть жизнь, которой я могу торговать. Так мы договорились?

– Вот все, что мне от тебя нужно! – Послание Хубилая к командованию тамплиеров сунули ему под нос. Он разорвал его в клочья. – Мы не позволим узурпатору вооружиться с помощью Хулагу!

– Это ничего не меняет. Гонец и послание – одно и то же. Нельзя схватить одно, не ухватив другого. Если я вернусь в Акру, я сообщу моим господам и царевичу Хулагу обо всем, что видел и слышал. Для вас будет лучше согласиться на пари. В любом случае я останусь здесь. Отпускать меня было бы неразумно, милорд.

– Ты, конечно, знаешь, что лишь Хутулун, и только она одна, просит за твою жизнь!

Мгновение тишины, мгновение, чтобы улыбнуться. Он услышал, как произнес, словно откуда-то издалека:

– Поэтому мне и не нужна свобода. Мне нужна Хутулун.

– Ты глупец.

– Она мне тоже это говорила. Уверен, вы оба правы.

Кайду долго изучал его.

– Ты для нее диковинка, и это ее завораживает, потому что она шаманка и не похожа на других женщин. Ее тянет к вещам, которых те из нас, у кого нет дара, справедливо боятся. Но ты не для нее.

– Пусть она сама решает, – сказал Жоссеран.

Кайду на некоторое время задумался. Жоссеран слышал его дыхание, хотя и не мог поднять головы, чтобы заглянуть в глаза хану.

– Лучше бы ты умер сегодня, – сказал он наконец и покинул юрту. Снаружи доносился бой шаманских барабанов, нечеловеческие крики тех, кого варили и кто еще не был мертв.

***

CXI

Хутулун сидела на холме над лагерем, за пределами ореола ночных костров и защитного периметра кибиток. Она пришла сюда, чтобы побыть наедине с духами, под сенью Мирового Шатра, что этой ночью был подвешен к яркой точке Полярной звезды. Ее тело обдувал ледяной ветер.

Она не могла разобраться в сумятице, что царила у нее в душе. Она обхватила колени руками и прижалась лбом к кулакам. Она издала тихий вскрик, который вспугнул часового, дремавшего на своем коне где-то внизу.

Сколько она себя помнила, она ненавидела свой пол и все, что он олицетворял. В детстве она предпочитала общество братьев обществу сестер, и эта привязанность была закалена соперничеством. Она научилась превосходить их в охоте, в верховой езде, даже в борьбе. По мере взросления она делала все, чтобы завоевать расположение отца, хотя и чувствовала, что он улыбается ее братьям более благосклонно, чем ей. Наблюдая за лошадьми на пастбище, она узнала разницу между кобылой и жеребцом и поняла, что в этом и заключалась суть проблемы.

Но татарская женщина не сидит тихо и покорно, как китаянка с заплетенными волосами и лилейными ножками. Она задалась целью доказать отцу, что она выносливее, храбрее и искуснее любого в роду. Она упражнялась час за часом, день за днем, с луком и стрелами. И в последние два сезона она получила свою награду, ибо Кайду позволил ей скакать рядом с ним на охоте, даже дал ей в командование собственный минган.

Но она все еще была женщиной, и он ожидал, что она выйдет замуж и родит сыновей. И если так тому и быть, она пообещала себе, что однажды именно ее дети, а не отродье кого-либо из ее братьев, займут место ее отца как хана рода и владыки ферганских степей.

Но честолюбие ее предала слабость, о которой она и не подозревала. В союзе с этим варваром не было ровным счетом никакой выгоды, и все же она позволила себе его вообразить.

Она не могла понять, почему он испытывает к ней эту жажду. Когда он обнаружит, что она такая же кобыла, как и любая другая, он разочаруется, и тогда она станет бессильной – и как женщина, и как тот мужчина, которым она пыталась стать.

Так почему же она упорствовала в этой опасной игре?

Кайду рассказал ей о вызове, который бросил варвар. То, что он пошел на такое, сделал такую ставку ради нее, поистине ее поразило. Но она сказала отцу, что примет вызов. Он пройдет то же испытание, что и все ее женихи. Если она победит, он умрет; если победит он, она оставит седло и отдастся ему как жена мужу.

Что же будет?

Пусть завтрашний день решит.

***

CXII

Долину омыло дочиста, и небо было бледно-голубым – цвета Тэнгри, Владыки Голубого Неба. Вдали заснеженная зелень еловых лесов спускалась к кобальтовому озеру.

Хутулун сидела верхом на своей белой кобыле, в длинном дээле и сапогах для верховой езды, лицо ее было обмотано пурпурным шарфом. Она не удостоила Жоссерана и взглядом. Ему дали невзрачную и злобную желтую кобылу с плохими зубами и мерзким нравом. Его длинные ноги почти доставали до земли по обе стороны от нее.

Вся деревня собралась поглазеть на развлечение. Царила карнавальная атмосфера, ибо все знали, что уродливый варвар непременно проиграет. Возможно, сегодня вечером их ждет еще одно варево.

Кайду вышел из своей юрты, подошел к Хутулун и положил руку на затылок ее коня. Он наклонился к ней.

– Ты не должна проиграть, – прошептал он.

– Я знаю, что мне делать.

– Не позволяй своим женским чувствам к этому варвару встать на пути интересов рода.

– У меня нет к нему женских чувств, отец.

– Я знаю, что это неправда. Но что бы ты ни чувствовала, не подведи меня!

Ее белая кобыла нетерпеливо топнула ногой и взмахнула хвостом, готовая начать.

– Я обгоняла и лучших всадников, чем этот, – сказала она. – Я выиграю.

Жоссеран стиснул зубы от боли в плече. Какое же было облегчение избавиться от канга. Но рана от стрелы почти лишила его левую руку силы, и кровь все еще пропитывала его рубаху. Ему придется скакать, управляя одной рукой.

Хутулун не смотрела ему в глаза.

Он почувствовал укол беспокойства. «Может, она и ровня мне верхом, – подумал он, – и она знает эти холмы лучше меня. Но она наверняка понимает суть моей ставки. Это состязание – не проверка мастерства всадника, а испытание сердца».

Я надеюсь, что не ошибаюсь в ней.

– Тот, кто принесет мне козу, получит свое, – крикнул Кайду и, отступая, хлопнул кобылу Хутулун по крупу. Та рванулась вперед, и гонка началась, оставив коня Жоссерана стоять на месте.

Он поскакал за ней, к лесистым холмам у подножия хребта. Ровный, молотящий бег пони отдавался ударами боли в его плече. Он не обращал на это внимания. Единственное, что имело значение сейчас, – это гонка.

Конь Хутулун внезапно свернул в сторону, к самой крутой части холма, к отрогу, который татары называли «Место, где осла свалили козой». Но Жоссеран уже выбрал свой подъем, прямо по широкому склону перевала.

Хотя он уже отставал на расстояние полета арбалетной стрелы, он знал, что победит, потому что в глубине души не верил, что Хутулун позволит ему умереть.

Он достиг тени хребта и оглянулся в поисках Хутулун. Где же она? Она выбрала, как ему казалось, самый крутой и окольный путь, и он ожидал увидеть ее далеко внизу на тропе. Но ее нигде не было.

Но тут на его лицо упала тень, он вздрогнул, поднял голову и увидел ее над собой, на самой вершине. Она подхватила одну из туш и, торжествуя, взмахнула ею над головой.

Он снова вспомнил слова Уильяма. «Она ведьма, и спасения для нее нет».

Нет! Он отказывался верить, что она его обманет.

Он пришпорил коня вверх по тропе. Добравшись до хребта, он перегнулся через седло, подхватил другую тушу и перекинул ее через спину своего коня. Он отчаянно огляделся в поисках Хутулун.

Теперь он увидел, каким путем она пришла; узкое ущелье пересекало перевал, почти невидимое снизу. Она возвращалась по той же тропе, с окровавленной тушей в левой руке. Он пришпорил своего коня и поскакал вниз по склону за ней.

По его животу пробежал холодок страха. Возможно, это и была настоящая Хутулун; Хутулун-татарка, Хутулун-лисица, которая не могла стерпеть поражения от любого мужчины, готовая поставить его жизнь на кон ради своей гордости.

Он погнал своего пони по сыпучей осыпи, его копыта скользили по камням. Но он знал, что проиграл. Она была в сотне футов ниже него, ее кобыла быстро спускалась по узкой тропе, как делала это уже десятки раз. Хутулун ехала прямо, стоя в стременах. Теперь догнать ее было невозможно.

Ему пришло в голову, что он мог бы развернуть своего пони и поскакать обратно через гору, прочь от Кайду и ферганских степей. Возможно, именно это и замышляли Кайду, а может, и сама Хутулун; эта гонка была лишь уловкой, чтобы дать ему свежего коня и увести на безопасное расстояние от лагеря.

Вот оно что. Кайду хотел, чтобы он сбежал, и снял с себя ответственность за его конечную судьбу. Они, конечно, сделают вид, что преследуют его, но хан позаботится о том, чтобы они его не догнали. Хутулун одержит свою победу, и сегодня вечером они будут смеяться над варваром у своих костров, а баранье сало и кумыс будут блестеть на их подбородках.

Он осадил коня и смотрел, как она уезжает. Он гадал, любила ли она его вообще.

Он увидел, как она обернулась в седле и посмотрела назад, вверх по хребту. Она подняла руку. В знак прощания или триумфа?

А потом ее конь споткнулся.

***

CXIII

Он вырисовывался силуэтом на фоне солнца, в сотне футов над ней. Она почувствовала мимолетный укол боли за то, что сделала. Но так было лучше. Она спасла ему жизнь, а также поступила в интересах своего отца и рода. Как татарская царевна, это был ее единственный выбор.

Она увидела, как он развернул своего коня, прекратив погоню. Она еще раз обернулась в седле, чтобы в последний раз взглянуть на него.

Этого хватило, чтобы все изменить.

Если бы она смотрела вперед, она бы увидела осыпь и обошла ее. Или, возможно, ее поворот в седле вывел пони из равновесия. Но мгновение спустя она почувствовала толчок, когда ее кобыла оступилась. Хутулун спрыгнула, чтобы они обе не покатились кубарем вниз по склону.

Их спасли и инстинкты кобылы, и ее собственная ловкость. Она вскочила на ноги, хватаясь за поводья, пока пони карабкался, пытаясь удержаться на осыпающемся сланце. Хутулун почувствовала, как камни уходят из-под ее сапог, и она сильно ударилась спиной. Но она держалась за болтающийся повод, удерживая перепуганное животное. Последним усилием кобыла вскарабкалась обратно на тропу.

Хутулун лежала, задыхаясь от падения. Она медленно поднялась на ноги, ахнув от боли в ребрах, где она упала на острый камень.

А потом он был уже над ней.

Она слышала, как он скачет по узкой тропе, руно козьей туши хлопает по бокам его пони. Он ехал слишком быстро, но каким-то образом удержался в седле.

Ее рука метнулась к поясу, и в правой руке появился плетеный кожаный кнут. Он со свистом рассек воздух с треском, подобным падению дерева. Пони Жоссерана шарахнулся, взбрыкнул, и Жоссеран соскользнул на землю.

Она быстро поймала свою кобылу и вскочила в седло.

Жоссеран вскочил на ноги и смотрел, как она уезжает вниз по тропе, оцепенев от недоверия. Он посмотрел на свою левую руку, на кровавый рубец, оставленный кнутом. Он даже разорвал ткань его халата. Плечо снова горело; он чувствовал, как по руке течет свежая кровь.

Его пони метался в нескольких ярдах от него, взбрыкивая задними ногами, его нервы и нрав не улучшились от этого последнего происшествия. Жоссеран побежал за ним, поймал поводья и попытался его успокоить. Еще было не поздно поскакать обратно по тропе и через хребет. Он все еще мог уйти, как, он был уверен, они все и замышляли.

Нет, черт бы ее побрал.

Он быстро вскочил в седло и пришпорил пони вниз по тропе.

Хутулун снова оглянулась через плечо, надеясь, что на этот раз он ухватился за спасительную нить, которую она ему бросила. Наверняка он прекратил погоню.

Она не могла поверить своим глазам.

Он все еще преследовал ее.

– Убирайся! – в отчаянии крикнула она ему. – Убирайся!

Ее голос эхом разнесся по горам, по ущелью, через лес елей и пихт, через глубокий черный пруд у подножия хребта.

– Возвращайся! Возвращайся в Кашгар! Спасайся! Возвращайся!

Он осадил своего пони, на мгновение его силуэт вырисовался на уступе над ней. Она ждала, чтобы увидеть, что он сделает. Наконец он отвернулся. Глядя, как он удаляется, она испытала поток облегчения, смешанного с горьким разочарованием. В конце концов, он был всего лишь таким же мужчиной, как и все остальные.

Он знал, что не сможет ее догнать. Его маленький пони с трудом перебирал ногами по сыпучим камням. Если он будет гнать его слишком сильно, тот в конце концов споткнется и отправит их обоих скользить к смерти вниз по склону горы.

Он достиг широкого уступа, и между стенами ущелья он мог различить глинисто-серую степь и черные юрты татарского лагеря. Поток с шумом сбегал с горы, пенясь в черном пруду далеко внизу. Осока у края озера все еще была твердой от ночного мороза; поверхность озера была черной, на ней плавали льдины. В лощинах, куда не доставало солнце, лежали пятна затвердевшего снега.

Он заглянул за край утеса и услышал цокот копыт, эхом отражающийся от скалы на тропе под ним. Голос Хутулун разнесся по долине:

– Убирайся, Жосс-ран! Возвращайся!

«Возвращайся. Возвращайся со следом от моего кнута на лице, Жосс-ран. Возвращайся без меня, и всю оставшуюся жизнь гадай обо мне».

– Лучше утонуть в этом холодном черном озере, чем свариться в котле твоего проклятого отца, – сказал Жоссеран вслух. Он вонзил пятки в бока, пытаясь направить пони к уступу. Тот не двигался. Тогда он выхватил кинжал из сапога и вонзил его в круп пони.

Дикий прыжок в пустоту.

Пока они летели вниз, Жоссеран выпрыгнул из седла, все еще сжимая тушу козы в правой руке. Ему показалось, он увидел тень скал под поверхностью. Он вошел в воду ногами вперед. Если это была смерть, то он молил о милости, чтобы она была быстрой.

В этом зрелище был ужас, но было и восхищение; восхищение его мужеством и его гордостью. Мгновение назад она смотрела вверх, заслоняя глаза от слепящего солнца, думая, что он ушел. А потом в черной воде внизу вдруг взметнулся огромный водяной гриб, когда пони исчез под водой, и еще один, поменьше, – когда за ним последовал Жоссеран.

Хутулун ахнула. Она и представить не могла, что он способен на такое. Волны от места, где конь и всадник рухнули в воду, устремились к каменистому мелководью, где они бились и пенились.

Как кто-то мог сделать такое?

Сначала на поверхности показалась голова пони, и он отчаянно поплыл к дальнему берегу. Он выбрался из воды на дрожащих ногах, кровь стекала по его боку из раны от кинжала на крупе.

Жоссерана все еще не было видно. Она сдержала крик горя.

***

CXIV

И тут она его увидела.

Его голова, залитая кровью, показалась на поверхности. Он поплыл к берегу, гребя здоровой рукой. Он выбрался из воды и, задыхаясь, лежал на камнях. Он все еще прижимал к себе тушу козы, зажав ее под раненой рукой. Затем он снова поднялся на ноги, подобрал поводья своего коня и вскарабкался в седло. Пони, побежденный этим безумцем, потрясенный и, вероятно, испытывающий боль, был послушен, как ягненок.

Хутулун выругалась себе под нос. Для них обоих было бы лучше, если бы Жоссеран погиб. Теперь не было надежды ни для него, ни для нее.

Она могла попытаться переплыть озеро или объехать его; что бы она ни сделала, у него было неоспоримое преимущество. Поэтому она просто повела своего коня по тропе, зная, что теперь ей его не догнать.

Жоссеран поник, склонившись к холке своего коня, кровь стекала по его лицу из нового пореза на голове, свежая кровь капала с кончиков его пальцев, где снова открылась рана на плече. Его так трясло, что зубы стучали, он промок от ледяных вод озера. Его конь тоже был в крови, и от его боков поднимался пар.

Он провел пони сквозь живой коридор, который татары образовали на равнине, прямо к входу в юрту Кайду. Тишина была мертвой и полной.

Кайду был бледен от потрясения. Его дочь никогда прежде не проигрывала. Теперь ее победил тот единственный мужчина, за которого ей было невозможно выйти замуж. Ее крошечная фигурка виднелась еще в двухстах шагах на равнине.

Жоссеран бросил тушу козы к ногам Кайду.

– Гонка моя, – сказал он.

Кайду кивнул своим телохранителям. Они стащили Жоссерана с коня.

– Ты не можешь жениться на моей дочери, – сказал Кайду. Он повернулся к своим воинам. – Уведите его. Снова наденьте на него канг. Завтра он умрет.

И он ворвался обратно в свою юрту.

***

CXV

– У тебя был шанс сбежать. Почему ты им не воспользовался?

Он не ответил ей.

Они были одни в юрте, ветер бился о войлочные стены. Его голова была опущена под тяжестью канга. Они предали его. Они оба его предали.

«Он безропотно переносит свою боль, – подумала Хутулун, – как и подобает мужчине». Ее кнут рассек плоть на тыльной стороне его левой руки и на виске. Он повредил левую ногу, когда ударился о воду, и колено его распухло до размеров дыни. Плечо его тоже снова открылось, и вокруг раны запекся свежий сгусток крови.

Но его испытания принесли ему лишь встречу с палачом Кайду.

Духи Голубого Неба и вправду посмеялись над ней. Наконец она нашла мужчину, который доказал ей свою доблесть, который превзошел ее верхом, и теперь ему предстояло умереть. Она опустилась на колени перед ним, держа в руках небольшую деревянную чашу с водой. Она обмакнула в нее тряпицу и начала промывать его раны.

– Почему ты не воспользовался шансом сбежать? – повторила она.

– Сначала позволь мне спросить тебя, – сказал он. – Ты знала, что собирается сделать твой отец?

– Я дочь хана. Я не могу выйти замуж за варвара.

– И поэтому ты подумала, что я побегу спасать свою жизнь, вместо того чтобы остаться и сражаться за тебя.

– Любой разумный человек воспользовался бы своим шансом, когда ему его дали.

– Разумный человек не сидел бы на этой Богом забытой равнине за тысячи лиг от места, где он родился. Разумный человек не продал бы свои земли, чтобы служить пять лет монахом и солдатом. Разумный человек не отправился бы в дурацкое путешествие через полмира. – Он медленно моргнул, словно очнувшись от сна. – Но ты не ответила на мой вопрос. Я спросил, знала ли ты, что задумал твой отец.

– Конечно, я знала.

Она сбросила шарф с лица. Она наклонила голову, припала ртом к ране на его плече и начала высасывать запекшуюся кровь.

– Что ты делаешь? – прошептал он. Он почувствовал, как ее зубы потянули за плоть мышцы, маленькие, дрожащие рывки, как ребенок у груди. Ее рот был влажным и горячим.

– Это чтобы очистить рану.

– Пожалуйста, не надо, – сказал он охрипшим голосом.

Она снова отстранилась и посмотрела на него, недоумевая. В ее глазах был блеск, которого раньше не было.

– Но кровь испортится.

– Просто оставь меня.

– Таково твое желание?

– Нет, но все равно оставь меня.

На ее губах была кровь. Ее запах возбуждал его, не сладкие духи и мази, а кровь, кожа и пот.

– Ты не можешь жениться на татарской царевне, – сказала она.

– Как твой отец собирается меня убить?

– Традиционным способом для людей высокого рода и великой доблести. Тебя завернут в ковер и затопчут конями. Так твоя кровь не прольется на землю и не принесет несчастья племени. – Она неожиданно протянула руку и коснулась его, чуть ниже сердца. – Ты слишком храбр. Тебе следовало бежать, когда у тебя был шанс. Таков был мой план; мой отец сговорился со мной. Я этого не хотела.

Он не слушал. Даже сейчас все, о чем он мог думать, – это ее дыхание, ее жар, ее глаза и, о чем он так часто гадал, ее тело. Взгляд его снова выдал его мысли.

– Этому не бывать, – сказала она.

– Пожалуйста, – сказал он.

Долгое мгновение ни один из них не говорил. Затем она встала и подошла к выходу из юрты. Он подумал, что она сейчас уйдет. Но вместо этого она опустила полог шатра и вернулась.

***

CXVI

Хутулун сняла сапоги и тяжелые войлочные штаны. Она расстегнула свой халат и дала ему упасть.

Он затаил дыхание. Во рту у него пересохло, как никогда за все время их перехода через пустыню. «Если это моя последняя ночь на земле, – подумал он, – то мне уже все равно. Этого достаточно». Его желание пересилило даже муки канга, ужасную боль в плече, страх смерти.

Шелковая рубаха, которую она носила под дээлом, доходила ей чуть ниже талии. Она сняла ее через голову. Кожа ее была цвета полированной бронзы, мышцы под ней напряжены, как тетива лука, от жизни, проведенной в стременах коня. Как и у всех уйгурских женщин, на ее теле не было волос. На правом бедре и голени виднелись свежие белые шрамы. Он вспомнил, как она упала под стаей волков в день охоты, и догадался, что это их следы.

Она опустилась на колени, оседлав его ноги. Он громко застонал от бессилия. Он не мог дотронуться до нее, не мог даже поцеловать из-за канга. Она долго сидела так, ее колени были по обе стороны от него, а глаза – прикованы к его глазам.

Она подняла его рваную и испачканную кровью шелковую рубаху, и он почувствовал, как ее пальцы гладят кожу на его боках. На ее лице застыло сосредоточенное хмурое выражение, словно она хотела запечатлеть в памяти каждый изгиб его тела. Затем она склонила голову и поцеловала его в грудь, маленькими, мягкими поцелуями, нежно покусывая его кожу.

Она взяла его лицо в свои руки.

– Ради этого ты бросил свою жизнь на ветер?

– Теперь ты – все, что меня волнует.

– Ты будешь разочарован. Когда все закончится, ты будешь гадать, зачем так рисковал. Соитие жеребца и кобылы так же обыденно, как ветер и дождь.

– Ты знаешь, что это гораздо больше. Мы – один дух, ты и я.

Она спустила его войлочные штаны до бедер.

– Мой жеребец, – пробормотала она. Наконец она смочила пальцы ртом, медленно, один за другим, и нежно погладила его. Он громко ахнул.

– Я бы остался здесь, в этих степях, ради тебя, – пробормотал он. – Мне не к чему возвращаться.

Он почувствовал, как ее тело прижалось к нему. Она склонила голову под деревянную колодку и прижалась лицом к его груди. Он думал, что его плечи сломаются от напряжения.

– Ты помнишь росписи в пещере в пустыне? – прошептала она.

– Помню.

– Даже если бы у нас была тысяча ночей, и мы соединялись бы всеми разными способами, как владыка Шива и его жена, в конце концов ты бы устал от меня и захотел бы вернуться в свои земли.

– Ты ошибаешься, Хутулун. Когда ты станешь старой и беззубой, я все равно буду сидеть рядом с тобой.

– Это всего лишь слова.

– Когда я сказал, что буду скакать за тебя, это не были слова. Я сказал, что сделаю все, чтобы завоевать тебя, – это не были слова. Я прыгнул со скалы в воду, не зная, выживу ли я или умру. Ты получила мое слово, что я поставлю свою жизнь на кон ради тебя, и я его сдержал.

Она обвила ногами его поясницу; он почувствовал, как ее живот и пах прижались к нему, и он громко застонал. Она поцеловала его в плечо, оставив влагу своих губ на его коже. Он не видел ее лица. Размеры их любовного соития были предписаны ему звуком ее тихого дыхания, свистом ветра за стенами юрты, тенями, отбрасываемыми огнем, ореолом ее волос.

Его руки сжались в кулаки.

– А как у ваших, христианских женщин?

– Никогда так. Никогда.

– Я должен верить тебе, раз ты так говоришь. Сама я никогда этого не делала. – Она откинулась назад, упершись руками в ковры, подняв тело и выгнув торс. Он попытался соединиться с ней, но тяжесть канга помешала ему.

– Это был тот миг со мной, ради которого ты так рисковал?

– Это было ради каждого мига, что у меня есть до конца моей жизни.

Она почти незаметно опустилась на него. Он громко ахнул.

– Милосердный Боже и все его святые… – выдохнул он.

Когда она приняла его всего, она крепко обвила его руками. Он чувствовал ее дыхание на своей шее, неописуемую мягкость ее груди на своей. Она оставалась так, едва двигаясь, целую, казалось, вечность.

– Пожалуйста, – прошептал он.

Очень нежно, очень медленно, она поднялась на колени, и он ждал, что она снова опустится на него. Но без предупреждения она соскользнула, и их соитие закончилось, не успев начаться.

– Что ты делаешь? – ахнул он.

Она приблизила свое лицо к его, ее пальцы сомкнулись вокруг него, лаская его.

– Хутулун!

Она откинула косы с лица.

– Я не могу принять твое семя. Ты хочешь, чтобы я носила твоего ребенка, когда ты уйдешь? – Ее пальцы двигались все быстрее и быстрее. Он застонал, и его тело содрогнулось от невыносимого удовольствия и безмолвной скорби. – Это все, что позволят боги, – прошептала она. Она поправила его одежду и встала. По ее бедрам стекала кровь. – Видишь. Я могу немного истечь кровью за тебя, как ты истек за меня.

Она поцеловала его в последний раз.

– Я хочу, чтобы ты вечно горел по мне, – прошептала она. Она быстро оделась и исчезла. На ее место пришла тьма, а с ней – отчаяние жизни без истинного конца, пустая рука, тянущаяся к бездонному небу.

***

CXVII

Его страж был еще мальчишкой. Он сидел в проходе юрты, сжимая в обеих руках свой ржавый меч. Он изучал Жоссерана с угрюмой злобой, пытаясь казаться старше, храбрее и воинственнее, чем был на самом деле. Жоссеран притворился спящим, наблюдая за ним из-под полуопущенных век, выжидая своего часа.

Где-то посреди долгой ночи он услышал глубокое, ровное дыхание мальчика и увидел, как его голова упала на грудь. Это был его миг.

Он попытался подняться на четвереньки, но тяжесть канга свела мышцы бедер, и он не чувствовал ног. Рана в плече тоже затекла, и когда он попытался пошевелиться, было так, словно кто-то вонзил в сустав раскаленное клеймо.

Прошли долгие минуты, прежде чем он наконец смог вытянуть ноги, и по мере того, как возвращалось кровообращение, казалось, будто иглы вонзаются в его плоть. Наконец боль утихла. Он напряг мышцы ног, снова проверяя их. Он снова попытался встать, но потерял равновесие, качнулся назад и упал на бамбуковый каркас юрты. Он думал, что шум разбудит молодого часового, но мальчик засопел во сне, как боров, и не пошевелился.

С третьей попытки Жоссеран, пошатываясь, поднялся на ноги.