Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Дворец был окружен огромной террасой, обнесенной балюстрадой, все из чистого белого мрамора. В бронзовых котлах, в каждом из которых помещались сотни свечей с благовониями, воздух был приторно-сладким от их аромата. Под ними раскинулся выложенный плиткой двор, тихий и пустой, затененный вековыми соснами и кипарисами.

По приказу Сартака они оставили лошадей и поднялись по мраморным ступеням на вершину.

Два огромных каменных льва, каждый размером с татарского пони, охраняли вход. Была там обитая медью дверь и две двери поменьше по бокам.

Их прибытия ждали. Камергер, одетый в шляпу-таблетку и халат из багряного шелка, был тут как тут, чтобы провести их через порталы в Зал для аудиенций.

Жоссерану и Уильяму велели снять сапоги. Камергер протянул им белые кожаные башмаки, которые они должны были надеть, чтобы не испачкать шелковые и золотые ковры внутри.

– Помните, не наступайте на порог, – прошептал Сартак. Порог был, по сути, ему по колено, так что через него пришлось бы перелезать. – Это считается самым ужасным предзнаменованием, и всякий, кто это сделает, подвергнется суровейшему наказанию.

– Даже посол христиан? – спросил его Жоссеран.

Выражение лица Сартака было ответом. Уильям приготовился к этому знаменательному событию. Он открыл свою кожаную суму, надел белый стихарь и пурпурную епитрахиль, которые вез с собой из самого Рима. В одной руке он держал иллюминированную Библию и Псалтирь, в другой – миссал и серебряное кадило. На шею он надел серебряное распятие.

Жоссеран подумал о дарах, что он привез из Акры: дамасский меч, рубины, кожаные перчатки – все было утеряно во время налета Сартака. Он подумал и о белой мантии с красным тамплиерским крестом ордена Храма. Он намеревался надеть ее на аудиенцию с Великим ханом, но вместо этого предстанет одетым, как любой другой татарин. Он чувствовал себя нищим.

– Ты готов, тамплиер? – фыркнул Уильям.

– Готов, как никогда.

– Тогда предстанем перед язычником.

Жоссеран глубоко вздохнул. Уильям пошел впереди него; он вошел в великий двор Хубилай-хана, распевая «Salve Regina».

***

LXXII

Буйство красок, сцена немыслимого великолепия, волнующая душу и ослепляющая глаза.

Повсюду был шелк и парча, меха и золото; Жоссеран видел катайцев в железных шлемах-котелках и багряных халатах; тангутских лам с бритыми головами и в шафрановых одеждах; придворных с тонкими, обвисшими усами в нарядах уйгуров – оранжевых халатах с высокими шелковыми шляпами, подвязанными бантом. Здесь были писцы в развевающихся одеждах магометан рядом с татарскими святыми людьми, почти нагими, со спутанными бородами и дикими волосами.

Над их головами со стен свисали зелено-белые треугольные флаги Императора, среди колонн из киновари и позолоты. Вся эта фреска снова отражалась в зеркальном блеске мраморных полов.

Хубилай, Сила Божья на Земле, Повелитель Тронов, Правитель Правителей, сидел на высоком троне из золота и слоновой кости, с позолоченными драконами, обвивавшими его подлокотники. На нем был халат из золотой парчи и шлем в форме чаши с нашейником из леопардовой шкуры. На его поясном ремне была пряжка из чистого золота.

Это был невысокий, коренастый мужчина, отметил Жоссеран, уже в зрелых годах. Волосы его были заплетены в две косы сзади, на татарский манер. В ушах у него были золотые кольца, а усы – тонкие и обвисшие. Лицо его было необычайно бледным, хотя щеки – розовыми. Жоссеран с потрясением понял, что этот эффект был достигнут с помощью румян.

Трон его был обращен на юг, по-татарски, в сторону от северного ветра. Императрица сидела рядом с ним, слева. Справа от него – его сыновья, сидевшие на меньшем возвышении и на такой высоте, что их головы были на уровне его ног. Напротив них – его дочери. Другие царевичи двора сидели ниже них, в порядке убывания привилегий, мужчины – на западе, женщины – на востоке.

Младшие придворные располагались вдоль крыльев зала: министры Хубилая в странных шлемах с полями; китаянки в платьях с капюшонами, с длинными волосами, уложенными на голове в замысловатые прически со шпильками; татарские царевны в пышных головных уборах с перьями; и, вездесущая, императорская гвардия в золотых крылатых шлемах, кожаных кирасах и плащах из леопардовой шкуры.

Но даже среди этой экзотической толпы самым фантастическим зрелищем для его западных глаз были конфуцианские ученые в своих черных шелковых тюрбанах, с двумя косичками, торчавшими сзади, как жесткие уши. Некоторые отрастили ногти почти до длины пальцев, словно когти хищной птицы. Он не мог отвести от них взгляда. Эта мода, как он позже узнал, предназначалась не для устрашения, а как способ отделить себя от простого народа, чтобы продемонстрировать, что они не зарабатывают на жизнь ручным трудом.

Жоссеран отметил, что женщин здесь было меньше, чем при дворе Кайду в Фергане. Присутствовали, казалось, лишь дамы очень высокого ранга, и их было значительно меньше, чем мужчин.

Рядом с Хубилаем, на возвышении, сидел мужчина в дээле татарина, но с бритым черепом тангута.

– Пагба-лама, – прошептал ему Сартак. – Лама, несмотря на его одежду, Императорский Наставник, главный советник и волшебник Императора.

На их появление почти не обратили внимания, ибо шел большой пир. Придворные камергеры провели их в заднюю часть огромного зала и пригласили сесть. За столом, казалось, сидели лишь самые знатные; большая часть двора сидела на ярких шелковых коврах, разбросанных по полу.

Слуги принесли им подносы с вареной бараниной, поданной в красивых глазурованных блюдах оливкового и коричного цветов.

Уильям был оскорблен. Он неудобно присел на корточки в своем стихаре, прижимая к груди привезенные с собой священные реликвии.

– Это невыносимо, – прошипел он Жоссерану. – Мы проделали путь через весь мир, чтобы представиться, а он заставляет нас ждать в самом конце зала!

Жоссеран пожал плечами.

– Нам надлежит быть терпеливыми.

– Но я посланник самого Папы!

– Не думаю, что ему есть дело, будь ты хоть сам святой Петр. Похоже, он голоден.

Принесли еще блюда в керамических чашах: яйца, пиво из проса, сырые овощи, приправленные шафраном и завернутые в блины, и несколько подносов с жареными куропатками. Сартак сказал им, что фрукты и куропатки прибыли свежими тем же утром из Катая по ямской службе.

Жоссеран сунул пальцы в чашу с рисом и зачерпнул пригоршню в рот, так же, как он ел с татарами на протяжении всего путешествия. Сартак отбил его руку и закричал на него. На мгновение ему показалось, что тот даже выхватит нож.

– Что ты делаешь, варвар?

– Я голоден.

– Даже если ты умираешь от голода, во Дворце ты должен есть как Человек. – Сартак взял две заостренные палочки, инкрустированные слоновой костью, и, держа их указательным и большим пальцами, подцепил кусочек курицы из одной из чаш и поднес ко рту. – Вот так, видишь?

Жоссеран взял палочки из слоновой кости и попытался ухватить их так же, как Сартак. И уронил их в чашу с похлебкой.

Сартак сокрушенно покачал головой.

Уильям же, мрачный, сидел в стороне, не притрагиваясь к еде. Было ясно, что все вокруг намерены напиться допьяна.

В центре зала стоял деревянный ларец, шага в три шириной, обитый золотыми листами и украшенный искусной резьбой с драконами и медведями. С каждой стороны были золотые краны, и из них распорядители наливали кумыс в золотые сосуды – каждый такой сосуд мог утолить жажду десятерых. По одному ставили между каждым мужчиной и его соседом. Он и Уильям были, возможно, единственными трезвыми людьми в зале.

Две лестницы вели к возвышению, где трапезничал Император. Полные кубки торжественно несли вверх по одной лестнице, пустые – вниз по другой, и движение это было весьма оживленным. Китайские музыканты в фиолетовых шапочках и халатах, частично скрытые за расписной ширмой, заиграли на своих заунывных гонгах и скрипках. Император поднял свою чашу к губам, и все в зале пали на колени, склонив головы.

– Ты должен сделать то же самое, – прошипел Сартак.

Жоссеран подчинился. Уильям сидел непреклонно, его лицо было бледно от гнева.

– Делай! – выдохнул Жоссеран.

– Не буду.

– Или сделаешь, или я сверну тебе шею и избавлю татар от хлопот!

Уильям вздрогнул.

– Ты не поставишь под угрозу и мою жизнь вместе со своей!

Уильям неохотно опустился на колени.

– Значит, теперь мы воздаем почести дьявольскому пьянству? Да простит меня Господь! Что дальше? Зажжем свечи перед срамным удом этого варвара и будем служить вечерню, пока он лишает девственности одну из своих дев!

– Если понадобится, – проворчал Жоссеран. – Все во имя придворной дипломатии.

Император опрокинул свой кубок, и кумыс брызнул ему на бороду и потек по шее. Когда он осушил его, музыка смолкла – знак для присутствующих придворных возобновить свое обжорство.

Наконец один из камергеров подошел и жестом велел Жоссерану и Уильяму подняться.

– Вы предстанете перед Императором сейчас, – прошептал Сартак.

– Сейчас? – возразил Уильям. Он представлял себе торжественный выход. Если не это, то, по крайней мере, он ожидал, что царь татар будет хоть немного трезв.

Вместо этого их бесцеремонно погнали к центру зала. Жоссерана и Уильяма, словно пленников, едва ли не силой бросили на колени перед великим троном.

Камергер объявил их, и в зале воцарилась тишина.

Император дремал после обильной трапезы. Он неохотно очнулся. Рядом с ним стоял Пагба-лама, его лицо было словно высечено из камня.

Все ждали.

Жоссеран глубоко вздохнул.

– Меня зовут Жоссеран Сарразини, – начал он. – Я послан моим господином, Тома Бераром, Великим магистром ордена рыцарей Храма, из Акры, чтобы принести вам слова дружбы.

Хубилай, казалось, не слушал. Он повернулся к Пагба-ламе и что-то шептал ему на ухо.

Тангут прокашлялся.

– Сын Неба желает знать, почему у тебя такой большой нос.

Краем глаза Жоссеран увидел, как Сартак подавил ухмылку. Он, без сомнения, гадал, исполнит ли он свою угрозу выпотрошить следующего татарина, который упомянет эту его выдающуюся черту.

– Скажи ему, что среди моего народа он не считается таким уж большим.

Снова обмен шепотом.

– Тогда Сын Неба полагает, что вы, должно быть, очень носатый народ. У вас есть дары?

Жоссеран кивнул Уильяму, который понял, что это его выход. Он благоговейно протянул миссал и Псалтирь.

– Скажи ему, что эти дары помогут ему обрести новую и славную жизнь во Христе, – сказал он Жоссерану. Камергеры отнесли священные фолианты к трону, где Хубилай осмотрел их с деликатностью свиньи, разглядывающей сосновую шишку. Он открыл Псалтирь. Ей предшествовала двадцатичетырехстраничная иллюминация жизни Иисуса Христа. Он перевернул несколько страниц, и это, казалось, на несколько мгновений его развлекло. Затем он взял миссал, который был иллюстрирован изображениями святых и сидящей Девы с Младенцем, выгравированными королевской синевой и золотом. Он ткнул пальцем в одну из иллюстраций и сделал какое-то замечание своему волшебнику. А затем отшвырнул обе книги в сторону так небрежно, словно это были куриные кости. Они с глухим стуком упали на мраморный пол.

Жоссеран услышал, как ахнул Уильям.

Было ясно, что ни их вид, ни их подношения не произвели на великого владыку глубокого впечатления. Ему предстояло спасти то, что еще можно было спасти.

– Ты тот, кому Бог даровал великую власть в мире, – сказал он. – Мы сожалеем, что у нас мало золота и серебра, чтобы поднести тебе. Путь с запада был долог и труден, и мы смогли принести лишь немногие дары. Увы, остальные наши подношения мы потеряли… – Он хотел было сказать: «когда нас похитили твои солдаты», но вовремя поправился. – …мы потеряли остальные наши подношения в пути.

Хубилай готов был снова заснуть. Он наклонился и пробормотал что-то тангуту, стоявшему по правую руку от него. Жоссеран понимал этот атрибут власти: царь не унижал свою особу, разговаривая напрямую с просителями, даже если это были послы из другого царства.

– Как солнце рассеивает свои лучи, так и власть Владыки Небес простирается повсюду, – ответил Пагба-лама, – посему мы не нуждаемся в вашем золоте и серебре. Сын Неба благодарит вас за ваши скромные дары и желает знать имя твоего спутника. Он также спрашивает, какое дело привело вас в Центр Мира.

– Что он сейчас говорит? – прошипел Уильям у него за плечом.

– Он спрашивает, кто мы и зачем мы здесь.

– Скажи ему, что у меня есть папская булла. Она должна представить меня, Уильяма из Аугсбурга, прелата Его Святейшества Папы Александра Четвертого, его двору. Она уполномочивает меня основать Святую Римскую Церковь в его империи и привести его и всех его подданных в лоно Иисуса Христа, под власть Святого Отца.

Жоссеран перевел слова Уильяма, но умолчал о том, что Уильям должен был установить власть Папы в Шанду. «Немного преждевременно», – решил он.

Он оглядел тела придворных, грудами лежавшие на полу, как трупы, у некоторых изо рта текло вино. Где-то один из спящих татар пустил ветер. Другой начал храпеть.

– Скажи ему, что он должен очень внимательно слушать то, что я скажу, – продолжал Уильям, – дабы он мог следовать моим спасительным наставлениям от самого Папы, который есть наместник Бога на земле, и так прийти к познанию Иисуса Христа и поклонению Его славному имени.

Жоссеран уставился на него.

– Ты в своем уме?

Уильям не сводил глаз с Хубилая.

– Скажи ему.

«Ты безумец, – подумал Жоссеран. – К счастью, я здесь, чтобы тебя защитить».

– Мы благодарим Бога за наше благополучное прибытие, – сказал Жоссеран Хубилаю, – и молим нашего Господа, имя коему Христос, даровать Императору долгую и счастливую жизнь.

Уильям продолжал, ибо ему и в голову не приходило, что Жоссеран может перевести его слова как-то иначе, чем ему было велено.

– А теперь скажи ему, что мы требуем немедленно прекратить разорение христианских земель и советуем ему, если он не желает впасть в вечное проклятие, немедленно покаяться и пасть ниц перед Иисусом Христом.

Он снова повернулся к Хубилаю.

– Великий Владыка, мы посланы нашим царем, чтобы предложить тебе союз.

Впервые Император, казалось, очнулся от своего оцепенения. Его глаза моргнули, и он что-то прошептал своему наставнику.

– Сын Неба желает знать больше об этом союзе, о котором ты говоришь, – сказал Пагба-лама. – Союз против кого?

– Против сарацин на западе. Ваш великий царевич Хулагу находит их общим врагом с нами. Мой господин велел мне прийти сюда и предложить объединить наши силы против них.

Император обдумывал это предложение. «Момент может быть удачным», – подумал Жоссеран. Если он действительно борется за свой трон, в его интересах обезопасить свои западные границы, прежде чем посылать этого Хулагу против внутренней угрозы.

Он ждал несколько долгих минут, пока Император обдумывал ответ. А потом услышал громкий храп. Повелитель Повелителей уснул.

– Сын Неба слышит твои слова, – сказал Пагба-лама. – Он говорит, что подумает над ними и поговорит с тобой снова.

И их бесцеремонно выпроводили.

Выходя из Зала для аудиенций, Жоссеран отметил, что правило, о котором так грозно предупреждал их Сартак – не наступать на порог, – стражниками не соблюдалось. Возможно, потому, что почти вся толпа была не в состоянии его соблюдать. Многие из придворных не только наступали на него, но некоторые и вовсе падали прямо на него ничком, мертвецки пьяные.

***

LXXIII

– Он неряха и пьяница, – прошипел Уильям, когда они вышли из зала. – Видишь, как он себя ведет! Они – безбожная чернь!

– И все же это мы шесть месяцев ехали через пустыни и горы, чтобы поговорить с ним.

– Каков был его ответ на мои слова? Ты должен рассказать мне все, что он сказал.

– Его последние слова, прежде чем он провалился в дрему, были о том, чтобы камергеры непременно прислали сегодня ночью в мою спальню девственницу и дюжину кувшинов кумыса.

– Я бы и не ожидал от тебя ничего лучшего, если ты примешь такой дар, – усмехнулся Уильям. – Он упоминал обо мне?

– Упоминал.

– И?

– Когда я сказал ему, что ты монах-доминиканец, он приказал содрать с тебя кожу живьем и повесить ее на свою юрту.

Жоссеран повернулся и пошел прочь. Они проделали путь на край света, бесчисленное множество раз рисковали жизнью, и, казалось, все было напрасно. Он больше не хотел иметь с этим дела. К черту Уильяма. К черту Папу. И к черту Хубилай-хана тоже.

Уильям вышел за ворота, его сердце и разум были в смятении. Он обещал себе не меньше, чем спасение христианского мира и обращение татарской орды. Вместо этого с ним обошлись с позором, а этот тамплиер, который должен был помогать ему в его священной миссии, оказался не лучше самого еретика. Но он найдет способ. Бог избрал его, и он не подведет.

Внутренний город был вотчиной Императора и его двора, но вдали от золотых завитков сам город Шанду был тесным и убогим, как и любой другой великий город, который видел Уильям, будь то в христианском мире, в Утремере или здесь, в Катае. Дома были узкими, лачугами из досок или сырцового кирпича, деревянные балки одного опирались на соседний, так что дома образовывали один длинный фасад вдоль переулков. Окна были затянуты рваными полосами пеньки.

В отличие от придворных, которых он видел во дворце, бедняки Шанду носили простые блузы и штаны из пеньковой ткани, с маленькими матерчатыми тюрбанами на головах и деревянными сандалиями на ногах. Большинство были гладко выбриты, хотя у некоторых были длинные бакенбарды или редкая козлиная бородка.

Переулки были кишащей массой людей и животных. Тяжело навьюченных мулов подгоняли бамбуковыми палками, мимо громыхали воловьи повозки, груженные раздутыми мешками с рисом. Великая дама проплывала сквозь толпу на расшитых носилках, нефритовые шпильки в ее блестящих черных волосах, драгоценные серьги качались у щек. Продавцы сахарного тростника завлекали покупателей, стуча по куску полого бамбука; разносчики на углах улиц и торговцы у крытых брезентом ларьков пытались перекричать друг друга, расхваливая свои товары. Носильщики с плетеными корзинами и глиняными кувшинами на коромыслах толкали его, спеша мимо.

У горбатых мостов, где толчея была самой сильной, собирались артисты, чтобы развлекать толпу. Были там акробаты, мужчины, жонглировавшие большими глиняными кувшинами, глотатель шпаг, однорукий человек с дрессированным медведем.

Был даже кукольник, чьи ноги нелепо торчали из-под ящика, покрытого занавесом, и какие-то актеры, разыгрывавшие для толпы бурлески. Уильям не понимал ни слова, но китайцы, громко хохоча, казалось, наслаждались представлением. Развлечение резко прекратилось, когда на мосту появился отряд императорских солдат. Актеры разбежались.

Он прошел мимо окна, увидел группу древних седобородых старцев, услышал пение Корана. Это повергло его в еще большее отчаяние. Неужели здесь не было места для единого истинного Бога?

Он забрел в небольшой дворик с крытой аркадой и наткнулся на чайную, очевидно, излюбленное место богатых купцов и придворных. Окна выходили на улицу. С карнизов свисали фонари из киновари и позолоты; стены были увешаны акварелями и изящной каллиграфией. Группа поющих девушек облокотилась на расписные перила, приглашая прохожих зайти внутрь на чай и сливовое вино. Хихикая, они поманили Уильяма, который отвернулся и бросился бежать. Он наткнулся на глухую глинобитную стену с одной маленькой дверью, выходившей на улицу. На ярусной крыше был грубый деревянный крест. У него перехватило дыхание. Не смея даже надеяться, он отважился войти.

Было темно, воздух был тяжел от пыли и ладана. На алтаре, покрытом золотой тканью с вышитыми изображениями Пресвятой Девы, а рядом с ней – Иоанна Крестителя, горела масляная лампа. Он ахнул и перекрестился.

– Бог здесь, – пробормотал он. – Даже здесь, в сердце такой тьмы!

Он увидел серебряное распятие, инкрустированное нефритом и бирюзой. Рядом с ним стояла маленькая серебряная статуэтка Марии и тяжелая серебряная шкатулка, похожая на те, что он использовал в Аугсбурге для хранения святых даров. Это было чудо, знак, о котором он просил. Он проклинал себя за свои сомнения.

Он упал на колени и прошептал благодарственную молитву. Когда он начал читать слова «Отче наш», из полумрака в задней части церкви появилась фигура.

Уильям поднялся на ноги.

– Меня зовут Уильям, – сказал он на латыни. – Я послан сюда Папой, который есть наместник Христа на земле, чтобы принести вам благословение единой истинной веры и привести вас под защиту Святого Отца.

– Я Мар Салах, – ответил священник на тюркском, – я митрополит Шанду. Я все о вас слышал и не желаю видеть вас в моей церкви. А теперь убирайтесь!

***

LXXIV

Уильям поспешил обратно по улицам Шанду во дворец, одновременно взволнованный и встревоженный своим открытием. Он не смог напрямую поговорить со священником; для этого ему понадобится тамплиер. Но не было сомнений, что этот человек – еретик, зараженный кощунствами Нестория. Он чуть ли не вышвырнул Уильяма за дверь.

Но это его не слишком беспокоило, ибо теперь было ясно, что эти несториане энергично несли слово Иисуса сюда, в Катай. Это значительно облегчит его задачу. Все, что требовалось, – это подчинить эту мятежную церковь Риму, и у них появится опора среди татар.

Это была задача, которую избрал для него Бог. И он был готов.

– Господь здесь, – сказал Уильям.

Жоссеран уставился на него. Что опять с этим проклятым священником? Лицо его раскраснелось и сияло, а в глазах горел странный свет.

– В городе есть дом, – продолжал Уильям. – Над дверью у него крест, а внутри – алтарь и изображения святых угодников. Священники – явные еретики, но это доказывает, что здешний народ знает о Христе. Видишь? Слово Господне достигло даже этих мест. Разве это не чудо?

Жоссеран неохотно признал, что это так.

– И много у них новообращенных? – спросил он. Он гадал, что это может значить для них и для их экспедиции.

– Внутри была лишь горстка людей. Но это неважно. Это значит, что у Христа здесь есть опора.

– Впрочем, до Папы им может не быть особого дела.

Уильям пропустил это мимо ушей.

– Нам нужно лишь вернуть этих последователей несторианской ереси в лоно Рима, и мы сможем построить здесь сильную церковь. Как только мы должным образом донесем слово Божье до этих татар, мы сможем вместе изгнать магометан не только из Святой земли, но, возможно, и с лица земли!

«Маловероятно, – подумал Жоссеран, – учитывая, что многие татары тоже были последователями Магомета». Но если в Шанду и впрямь была христианская церковь, это все же сулило большие надежды на будущее.

– Ты должен немедленно пойти со мной и поговорить с их священником!

Жоссеран покачал головой.

– Нам надлежит быть немного осмотрительнее. Не забывай, их основателя вытравили из Константинополя римские священники. Вряд ли они будут нас любить.

Уильям кивнул.

– Ты прав, тамплиер. Моя любовь к Богу делает меня безрассудным.

– Нам следует больше узнать о татарах и их царе, прежде чем действовать.

– Да. Да, я должен научиться терпению. – Он взял Жоссерана за плечи, и на один ужасный миг Жоссерану показалось, что тот сейчас его обнимет. – Я чувствую, нам суждено совершить здесь добрые дела! Я пойду сейчас и предамся молитве. Я должен возблагодарить Бога за этот знак и в тишине прислушаться к Его слову.

Он повернулся и вышел из комнаты.

Жоссеран вздохнул и подошел к окну. Было поздно, и на город опустилась ночь. Он чувствовал отчаянную усталость. Слова Уильяма эхом отдавались в его голове. «Я чувствую, нам суждено совершить здесь добрые дела». Что ж, это было бы неожиданно. Все, о чем он думал до сих пор, – это делать все, что в его силах.

Их покои во дворце были роскошны. Комната Жоссерана была увешана занавесями из горностая и шелка. Его кровать не походила ни на одну, что он когда-либо видел; у нее была резная рама, и с трех сторон она была закрыта ширмами из белого атласа, расписанными изящными акварелями с водопадами и бамбуковыми рощами. Покрывала были подбиты шелковой ватой.

В комнате стояло несколько низких столиков, все из полированного черного лака, и несколько изысканных нефритовых украшений в форме слонов и драконов. Но самым любопытным предметом был фарфоровый кот с масляной лампой, хитроумно спрятанной у него в голове. Ночью, когда лампу зажигали, глаза кота, казалось, светились в темноте.

Вся комната была напоена благоуханием ладана и сандалового дерева. «Далеко, – подумал он, – от голых кирпичных стен и жесткой деревянной койки моей монашеской кельи в Акре».

Весь этот город был как сон. «Если я когда-нибудь вернусь в Труа и расскажу своим двоюродным братьям-баронам о том, что я видел, они все назовут меня лжецом».

Он в изнеможении рухнул на кровать и уснул.

***

LXXV

На следующее утро Сартак разбудил его. Он сказал, что его назначили сопровождать Жоссерана, пока тот будет в Шанду, и его первая обязанность – проводить его к казначею Хубилая, Ахмаду.

– Великий хан желает еще одной аудиенции сегодня после полудня, – сказал Сартак, когда они шли по террасе.

– Надеюсь, на этот раз он не уснет во время нашего разговора.

Сартак ухмыльнулся.

– Я тоже надеюсь. Может, тебе стоит попытаться рассказать ему что-нибудь интересное.

«Я-то ожидал, что он будет ловить каждое наше слово», – подумал Жоссеран. Ему и в голову не приходило, что посланник, проделавший шестимесячный путь ради аудиенции, должен еще и развлекать его.

– Скажи мне, Сартак. Какая у тебя вера?

Тот пожал плечами.

– Я магометанин.

– Не понимаю. Как это может быть? Я хожу по этому городу и повсюду вижу магометан. У них свой базар, своя больница, своя мечеть. И все же на протяжении всего нашего пути я своими глазами видел, как вы сражались с ними и разоряли их поселки и города. Хан, чьи войска должны были сопровождать меня в Каракорум, был магометанином. А теперь ты говоришь мне, что сам исповедуешь их веру.

– Война не имеет никакого отношения к богам. Богов много. Но если кто-то не преклонит колено перед нашим Великим ханом, его нужно заставить покориться.

– Значит, все эти люди, которых вы покорили, – ваши рабы?

Сартак выглядел искренне озадаченным.

– Рабы? Люди платят нам налоги, но это право каждого правителя собирать налоги со своих подданных. Но мы, татары, – воины, а не писцы. Поэтому мы собираем самых мудрых и лучших отовсюду, чтобы они помогали нам править. Так у нас есть конфуцианские писцы, тибетские святые люди, несториане, уйгуры – со всей нашей империи. Они не рабы. Некоторые из них даже очень богаты.

– Значит, вы воюете с магометанами не потому, что они магометане?

– Конечно, нет. Из них получаются хорошие счетоводы. Они понимают в торговле шелком. – Сартак хлопнул его по плечу и рассмеялся. – Ты очень странный человек, варвар. Клянусь, я тебя никогда не пойму!

Жоссеран начал осознавать тщетность планов Уильяма, да и своих собственных. Когда они отправлялись из Акры, он и его собратья-латиняне верили, что присутствие христиан среди татар означает, что их дело найдет особое расположение у их хана. Теперь ему было ясно, что ни одна религия не пользовалась у татар особым благоволением. Жестокость Хулагу к сарацинам в Алеппо и Багдаде была не типичной, а лишь тактической.

Но как объяснить это Уильяму?

Сокровищница находилась в одном из больших дворцов по другую сторону великого двора; это был просторный зал, темный от вишневого дерева, открытый в сады с одной стороны. Сам Ахмад был магометанином в белых одеждах с седой бородой. Он сидел, скрестив ноги, на богатом ковре цвета бургундского вина и павлиньей синевы, в окружении своих прислужников, а вокруг него на коврах лежали свитки на деревянных стержнях, счеты и стопки бумаги тутового цвета.

Жоссерану без церемоний вручили несколько листов этой бумаги. Это, как объяснил Ахмад, было в обмен на серебряное кадило и серебряный крест Уильяма, которые следовало немедленно отдать. Теперь они были собственностью Императора.

И его бесцеремонно выпроводили.

– Эти татары, я не понимаю, – сказал Жоссеран Уильяму. – Они завоеватели всех земель, по которым мы ехали эти шесть месяцев, и все же они позволяют магометанам и идолопоклонникам свободно исповедовать свои религии. Более того, они даже принимают их богов. Говорят, любимая жена Хубилая – идолопоклонница и поклоняется этому Боркану. В Фергане Кайду был открытым магометанином. А по всем донесениям, жена Хулагу – несторианка.

– Это их слабость, – ответил Уильям. – Слабость, которую мы должны использовать.

– Или, скорее, их сила? Некоторые назвали бы такую терпимость добродетелью.

– Истинная вера не терпит терпимости! Это оскорбление для единого и истинного Бога! У этих татар нет постоянного бога, поэтому они ищут другого. Вот почему Господь привел нас сюда. Чтобы показать им единый и истинный путь.

«Возможно, – подумал Жоссеран. – И все же дела в Святой земле могли бы пойти для нас всех лучше, прояви мы хоть немного их выдержки».

Уильям прочел его мысли.

– У тебя еретические мысли, тамплиер. Если бы не защита твоего ордена, ты бы давно оказался перед инквизитором.

– Я знаю лишь то, что эти татары завоевали полмира, в то время как мы едва удерживаем наши немногие замки в Утремере. Возможно, нам есть чему у них поучиться.

– Учиться у них?

– Эти татары никогда не ведут войн за свою веру. Они позволяют людям самим решать, какого бога им выбирать. Они не подавляют ни одной идеи. Они впитывают что-то от каждого, и это делает их сильнее, а не слабее.

Уильям с ужасом уставился на него. «Без сомнения, он уже мечтает о своих тисках для пальцев и удобном костре», – подумал Жоссеран.

– Добрый христианин защищает свою веру от всех неверных. Поступать иначе – значит снова распинать нашего Господа.

– Ты священник, – сказал Жоссеран, – так что я уверен, ты должен быть прав. – Он решил больше ничего не говорить; он и так уже сказал слишком много. Он протянул Уильяму листы тутовой бумаги, которые дал ему Ахмад, и сунул их ему в руку.

– Что это? – спросил Уильям.

– Это за кадило и серебряный крест, – сказал он.

– За кадило?

– И за серебряный крест. Император завладел ими.

– Ты отдал их ему? Но они не были принесены в дар!

– Похоже, это не имеет значения. Сартак говорит мне, что все золотые и серебряные предметы в царстве по закону изымаются Императором в казну. Владеть такими металлами – преступление для всех, кроме самого Хубилая. Но взамен он дает тебе это.

Уильям уставился на листы бумаги в своей руке. Они были сделаны из коры тутового дерева и помечены киноварной печатью Императора. На обеих сторонах была надпись на уйгурском.

– Бумага? Это еще одно оскорбление?

– Они называют это бумажными деньгами. Их можно обменять на товары, как если бы это были монеты.

– Они держат тебя за дурака.

– Напротив, брат Уильям. Я ходил с Сартаком на базар и купил эти сливы за одну из таких бумажек. Торговцы безропотно взяли мою бумагу и вдобавок дали мне вот эту связку монет. – Он поднял нитку монет, каждая с отверстием в центре, нанизанных на тонкую бечевку.