Текст книги "Женщина-лиса"
Автор книги: Кий Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
16. Дневник Кицунэ
Я бежала до тех пор, пока не устала до такой степени, что больше не могла идти, и остановилась на поляне, на которую сквозь ветви деревьев падал лунный свет. Я заблудилась. Дыша слишком тяжело и громко, чтобы услышать хоть что-нибудь, я оставляла за собой запах паники и следы крови, по которым меня мог выследить любой хищник. Я была одна и почти при смерти, и не было никого, кто мог бы мне помочь.
Помощь? Я тогда даже не знала, что это такое. Но я все равно просила – моя первая мольба:
– Помогите мне!
В воздухе висел туман. Где-то светились огни – тусклые расплывчатые пятна света и блеска. Вдалеке прозвучал гонг. Звук медленно растворился в тумане. У меня кружилась голова, как тогда, когда я была маленькой и съела головку китайского мака, которую нашла в заброшенном саду. Я навострила уши, вслушиваясь в тишину и ожидая приближения врага. Не зная, что мне делать – бежать или драться – я дрожала и кидалась в разные стороны. Что делать, когда все, что ты видишь – это смутные белые пятна.
– Тут нет врага, – сказал голос в моей голове. – Враг внутри тебя.
Вдруг я увидела ровный свет впереди. Он исходил из маленького темного храма, закрытого с трех сторон. Масляная лампа висела на железной цепочке, прикрепленной к нижней ветке раскидистого кипариса.
В храме стоял обтесанный деревянный куб. Как чернила на бумаге, которые тоже были лисами, эта деревяшка одновременно была женщиной, маленькой, не больше меня. Статуя. Гладкое дерево было в грязных черных пятнах – на руках, животе и лице фигурки – от прикосновений людских рук. Ее глаза были на уровне моих глаз. Вокруг нее стояли блюда из желтой меди и черного дерева. Я почувствовала запах жареного риса и свежей воды. Я наклонила голову и попила.
Две лисы появились из лунного света. Их шерсть блестела. Глаза были черные, как угли. Огоньки дрожали на кончиках их носов, переливаясь золотом и серебром. Но они ничем не пахли.
– Чего ты хочешь, ты, что пьешь наши приношения?
Я не могу точно сказать, какая из лис говорила. Этот голос звучал как эхо гонга. Я опустила голову, слабая от потери крови. Я не чувствовала ничего, кроме усталости, ядом струившейся по моим мускулам.
Я даже не подумала о том, чтобы испугаться. Чего мне было бояться? Я не чувствовала запаха опасности – они были как лунный свет, чистый и холодный.
– Я не знаю, где я. Я хочу…
Чего я хотела? Кая-но Йошифуджи. Помощи. Домой.
– Лиса может найти свой дом по запаху. Почему же ты не можешь? Или твой нос занят какими-то другими запахами?
– Я не понимаю.
– А зачем тебе понимать?
– Кто вы? От вас ничем не пахнет.
– А от тебя пахнет слабостью и кровью. Мы служим Инари, богине плодородия, которой поклоняются люди.
На одно лишь мгновение статуя вспыхнула ярким светом. Я понюхала основание статуи.
– Это богиня? – спросила я. – Она пахнет деревом и людьми.
– А чего ты ожидала? Кто, по-твоему, боги? Инари – это кусок дерева и богиня. И люди, которые верят в Инари, и рис перед статуей. И многие другие вещи, которых ты не понимаешь.
Я потрясла головой, чтобы отогнать от себя их странные слова.
– Моя мать говорила о богах.
– Твоя мать знает много, но меньше, чем должна знать лиса.
– Почему лисы служат человеческому богу?
Казалось, их позабавил мой вопрос.
– А мы не совсем лисы. И Инари не обязательно человеческое божество. Мы лишь сказали, что люди поклоняются Инари.
– Ну, тогда кто вы? – немного сердито сказала я. – Вы так и не ответили.
– Возможно, мы всего лишь сон, который однажды приснился богине. Сон о лисах.
– У лис есть боги?
– Ты же лиса, – засмеялись они беззвучно. – Вот и расскажи нам.
– Я не понимаю, – сказала я снова.
Чернильные пятна появились у меня перед глазами.
– Ты можешь прочитать, что здесь написано?
Я поняла, что эти черные пятна значат то же самое, что и лай людей. Это были слова: они означали вещи, как те мазки кисти означали двух лис в траве. Эти пятна были картинкой и звуками, и словами. Я произнесла их:
– Паутина может поймать лунный свет,
Но не может его удержать.
Это те слова, которые написаны на веере, который я украла, – сказала я, вдруг поняв это. – Но какой в них смысл? Какая паутина? И какой лунный свет?
– Любая паутина. Существует много вещей, которых ты не понимаешь, разве не так? И поэзия не последняя из них.
– Это поэзия?
– Ты застряла между двумя мирами. Трудно устоять на краю забора, маленькая лисичка. – И они растворились, снова превратившись в лунный свет.
Я лизала рану на моем плече, пока от нее не запахло чистотой, а потом уснула. Утром я уже знала, как добраться до дома.
17. Дневник Шикуджо
Каллиграфия и рисование в китайском и современном стиле.
Игра на тринадцатиструнном котоили на бива-флейте, игра на дудочке, хичирики,да и вообще любой флейте, заставляет меня выглядеть смешной и, что самое важное, полной дурой. Я пока не очень хорошо играю, а инструмент слишком хорошо передает все несовершенства исполнителя, издавая противные звуки.
Стихи. Мы вспоминаем известные стихи и используем их в различных играх: подбираем подходящее окончание к началу, выбранному наугад, или даже дописываем свои собственные окончания.
Го. Триктрак. Игра в кости. Ранго. Таги.Детские игры, вроде пряток.
Разнообразные соревнования. Мы выкапываем корешки и отбираем нужные по форме. Или мы смешиваем духи – самый сладкий аромат, самый резкий или самый мягкий. Или мы соревнуемся в том, кто больше соберет утиных перьев или любых подобных маленьких предметов. В столице, конечно, было веселее: там мы соревновались против мужчин, но даже здесь мы с моими служанками умудряемся что-то придумать.
Мы посещаем храмы, ходим к толкователям снов, расспрашиваем заходящих к нам странствующих монахов, если они не слишком неопрятные и не чуждаются человеческого общества.
Когда нет никаких запретов, я принимаю ванну, мою голову. Стригу ногти.
Онаге нравится переплетать листки лентами, хотя мне это занятие кажется утомительным.
Мы раскладываем платья, в соответствии с сезоном и нашими предпочтениями.
Мы делаем цветы из цветной бумаги.
Ухаживаем за садом.
Читаем моногатари-сказки. Иногда я мечтаю быть одной из героинь старых сказок.
На самом деле, несмотря на весь этот список занятий, моя жизнь не кажется такой уж увлекательной. Но это то, чем я могу заниматься в тех обстоятельствах, в которых оказалась.
18. Дневник Кицунэ
Я проспала остаток дня, когда вернулась домой, и весь следующий день тоже. Я ничего не ела – даже тогда, когда Брат принес мне половину кролика. Я была так слаба, что едва могла выбраться из норы, чтобы оправиться и попить воды из ближайшего озера.
На вторую ночь Брат пошел за мной на маленькую полянку рядом с озером. Было темно, накрапывал дождь.
Он пригнулся к земле позади меня, в то время как я лакала бледно-зеленую воду.
– Ты заболела?
– Возможно.
– Дедушка говорит, что да. Но это не та болезнь, которой мы можем от тебя заразиться.
Я пила.
– Что произошло? Тебя ранили?
– Нет.
Я закрыла глаза и почувствовала прохладную пену на моих губах.
– Сестра! Скажи мне, что происходит! Как ты думаешь, как я себя чувствую, когда ты такая, как сейчас, потерянная?
Брат говорил и другие невыносимые вещи. Наконец он ушел. Я услышала, как шелестит трава. Стало совсем темно и на удивление холодно. Воздух сгустился, и образовался туман. Он был такой плотный, что я почти ничего не могла разглядеть. Но вверху я видела небо, темное, как печаль, и тонкий месяц луны. Я задрожала.
Я могла умереть. Я не понимала, как и почему, но я чувствовала это всем своим существом. Я знала, как пахнет смерть. Я достаточно часто убивала, чтобы знать. К тому же я помнила двух своих братьев: они были – и вдруг их не стало. Все очень просто. Я никогда не задумывалась о том, что нечто подобное может произойти со мной. И как это будет. Я старалась не думать о насмешках лунных лис – я вообще старалась ни о чем не думать.
Какое-то животное подкралось к кустику разросшейся травы и перебежало от него по короткой траве ко мне. Оно тяжело упало на землю позади меня и вздохнуло.
– Итак, – сказал Дедушка. – Ты пошла за ним, и что-то случилось.
– Да, там был нож… – Я запнулась, но потом слова полились из меня: собака и запах Кая-но Йошифуджи, когда я спала рядом с ним, нож и мой побег. Я снова плакала. Наверное, это было все, на что я тогда была способна.
– Это порез. – Он ткнулся носом в мою рану на плече, которая была почти не заметна под шерстью. – Это не страшно. Итак.
– Это не все. Он позволил им сделать это, ударить меня. Он не сделал ничего, чтобы защитить меня.
– И что?
– Но я люблю его!
– Ты – лиса. Животное.
– Что это значит? – спросила я.
– У вас нет ничего общего. С какой стати он будет любить тебя?
– Если мы такие разные, тогда почему я могу любить его?
– Иногда любовь – это на самом деле лишь любопытство. Преувеличенный интерес к другому.
– Он рисовал нас, – сказала я медленно. – Может, он нас любит? – У меня заболело в груди, когда я подумала об этом.
Он фыркнул.
– Если люди вообще умеют любить. Мы, лисы, знаем, что такое любовь. Но он? Мы лишь очередная вещь, которая его заинтересовала.
– Было еще кое-что, – сказала я, – когда я убегала. Я пришла к людскому месту – храму. И там были лисы. Они были сделаны из лунного света, они не имели запаха и говорили мне странные вещи.
– Ты видела их, – грустно сказал Дедушка.
– Ты тоже видел их?
– Когда я был молод, как ты. Да. Это лисы Инари.
– Они сказали мне, что Инари – это бог.
– Человеческий бог. Или богиня? Похоже, даже люди не знают этого. Он покровительствует всему – растениям, полям, урожаю.
– Почему они пришли ко мне?
– Кто знает? – огрызнулся он. – Почему ты у них не спросила об этом?
У меня не было на это ответа.
19. Дневник Кая-но Йошифуджи
Иногда утром не хочется вставать. Зачем: все равно моя жизнь останется такой же, какой она была, когда я засыпал прошлым вечером. Зачем просыпаться? Зачем одеваться, завтракать, вести бессмысленные вежливые беседы, писать искусственные стихи? Ничто не изменится за ночь.
Когда меня одолевают подобные мысли, я предпочитаю сон бодрствованию и с радостью засыпаю снова. Во сне я держу свои сны крепко в руках. Они как невиданная рыба, которую я поймал в мутном пруду, такая красивая, что я плачу над ее переливающейся чешуей и ее полупрозрачными плавниками, так похожими на веера. В мой сон врываются чьи-то голоса, рыба выскальзывает у меня из рук и с плеском падает в пруд, в котором я ее поймал. Я тянусь за ней, стараюсь остаться во сне, но просыпаюсь.
Мне часто снится один и тот же сон. Снова и снова я клянусь себе, что запомню его. Но, просыпаясь, могу вспомнить лишь обрывки: какой-то запах, чей-то голос, звонкий, как колокольчик; или нежную кожу женщины, более нежную и ароматную, чем лепесток вишни, или какой-то странный белый свет, падающий мне в глаза.
Мое путешествие к храму Каннон напомнило мне сон, который я никак не могу вспомнить. Я помню какие-то отрывки: поле, заросшее голубыми васильками, в котором редкая зеленая трава утопала, как в глубоком озере. Поле с молодыми ростками риса, которые колыхались на ветру, как мокрый шелк, вывешенный на солнце сушиться.
В первую ночь моего пути ко мне в палатку забралась лиса. Наверное, она уснула рядом. Мои слуги спугнули ее до того, как могло случиться что-то опасное. Я знаю, что мне это не приснилось, что это было на самом деле – даже спустя неделю Хито, вспоминая об этом, волновался. Но все же это казалось нереальным, словно кошмарный сон.
Храм Каннон казался мне еще менее реальным, чем спящая у моего сердца лиса.
Несколько лет назад какие-то монахи из столицы вырезали статую Каннон из кипарисового дерева, бросили ее в океан и поклялись построить храм на том месте, куда волны вынесут эту статую. Странная у них была манера поклоняться богине: бросили в море, как будто она сплавный лес или рыбацкая лодка. Ее ведь могло прибить к Северному острову или разбить в щепки о прибрежные камни. Или даже унести в Корею. Но, видимо, у монахов была сильная и трогательная вера в то, что статуя останется в цивилизованном мире.
Что и произошло. Статую вынесло на заброшенный берег очень далеко от столицы. Но священнослужители все равно построили храм на этом берегу. Здесь.
Я думаю, что храм и его пристройки не смотрелись бы так эффектно в столице, где крыша императорского дворца выше, чем самый высокий кедр. А здесь, в глуши, окруженный лесами на крутом склоне высокой горы с одной стороны и берегом, усеянным раковинами и морскими водорослями, с другой, храм кажется просто удивительным.
Я приветствую священнослужителей, говорю им о приношениях, которые собираюсь сделать – красно-белые переливающиеся платья и амулет моей жены, несколько золотых монет и заказ на изготовление сутры, написанной серебряными чернилами на черно-синей бумаге и иллюстрированной серебряными и золотыми картинками, изображающими жизнь Будды. Все это кажется вполне выполнимым.
Одетый в красное (я рассказал жене, что именно в таком цвете богиня велела мне явиться к ней – как я мог надеть что-то другое?), я вхожу на главный двор. День висит надо мною, тяжелый и влажный.
Храм стоит на опорах посередине большого квадрата, посыпанного белым песком. Храм построен из кедра и кипариса, его опоры выкрашены в черный цвет, высокие своды украшены позолоченной резьбой. Все это великолепие окружено низкой оградой.
Широкая лестница ведет наверх, к входу.
Внутри еще жарче, чем снаружи. Воздух насыщен сладковатым запахом гвоздики и анисовым маслом из курильницы. Я слепо моргаю, пытаясь привыкнуть к полумраку помещения после слепящего дневного света. Храм довольно большой и сначала производит впечатление тайника богатого сумасшедшего – беспорядочное скопление произведений искусства, шелков и свитков.
Каннон стоит в дальнем углу, под высоким сводом. Выкрашенный серебром кипарис, из которого сделана статуя, запачкан копотью масляных ламп, которые тускло освещают помещение. Каннон одновременно является и женщиной, и мужчиной. В этом проявлении она женщина.
Остальное пространство храма загромождено приношениями и статуями будд, бодхисаттв, основных духов и бесчисленных неизвестных божеств и демонов. (Похоже, боги не любят одиночество так же сильно, как и люди: вы никогда не увидите одну статую без кучи других, которые составляют ей компанию.)
Я делаю знак одному из своих слуг, и он подносит мне платья и амулет. Я встаю на колени на вышитую золотыми нитями подушечку, наклоняюсь вперед, пока мой лоб не упирается в пол. Звучит гонг. Произносят слова.
Каннон – богиня милосердия. Я солгал насчет своего сна, но я надеялся, что эта серебристая статуя окажется волшебной и обладает силой, которая могла бы исцелить мое горе и позволить мне вернуться в мире и согласии с самим собой.
Но ничего не произошло. Ничего не изменилось. Нет никакого милосердия, нет волшебства. Я все тот же Кая-но Йошифуджи.
Священнослужитель застал меня стоящим на коленях с закрытыми глазами, борющимся с приступами тошноты и подступающими слезами, – но я притворился, что молюсь. Возможно, так оно и было.
20. Дневник Кицунэ
Когда мне стало лучше, я стала наблюдать за Шикуджо. Она была человеком, она любила Йошифуджи. Она должна понимать.
Большую часть времени она проводила в своих комнатах, темных и прохладных. Только глаза лисы могли увидеть ее там, в кромешной темноте ее комнат.
Шикуджо была очень красива, элегантна и грациозна. Ее голос был низкий и красивый: сладкий (особенно по сравнению с голосом ее главной служанки, которая каркала как ворона). Одетая в простые шелковые платья желтого и синего цвета, она лежала у столика для письма и обмахивалась цветным веером. Ее служанки приносили ей попить и подносы с едой. Но она не ела. Даже в такую жару она и ее служанки носили так много платьев, что иногда мне было трудно различить, какая куча шелка была женщиной, а какая – просто сваленной на сундук одеждой.
Они играли в какие-то странные детские игры: прыгали и бегали; рисовали и писали; вели бесконечные разговоры; шили себе платья; ездили в монастыри в крытых пальмовыми ветками колясках, чтобы послушать сутры. Иногда они играли с одним из котят черно-белой кошки или с ребенком служанки.
Мне было понятно, что все эти занятия нужны лишь для того, чтобы хоть как-то убить время до возвращения Йошифуджи. Казалось, ее жизнь полна мрака, и ожиданий, и робких надежд. Что ей еще оставалось делать? Я знала, что единственным смыслом ее жизни был Йошифуджи, как, впрочем, и моей.
Часто она писала что-то на маленьком столике на бледно-серой бумаге, скрепленной красными лентами в тетрадь.
Я многое поняла после того, как нашла бумаги Йошифуджи на веранде. Риск оправдывал себя. Когда вечерами она уходила с веранды в комнаты, Йошифуджи редко возвращалась – я знала это – к тому же без толпы своих шуршащих платьями и галдящих служанок, которые спугнули бы и стаю ворон. Я не могла устоять.
Она оставила свои тетради – раскрытые, они лежали на низком столике для письма из красного дерева с ножками в форме кошачьих лап. Она писала тонкой кистью, ее иероглифы получались резкими, угловатыми и запутанными, как отпечатки следов птиц в грязи.
«Сегодня я видела, как последняя малиновка вылетела из гнезда на красном клене. Так проходит молодость!»
Я перевернула страницу носом. «Как ужасно быть покинутой мужем! Еще более ужасно оттого, что он даже не попрощался перед отъездом».
Следующая страница: «Я вспомнила…» И запись обрывалась, как будто она забыла, что хотела написать.
Я услышала шум в комнатах. Какая-то женщина, проснувшись, громко вздохнула. Я спрыгнула с веранды и убежала в нору.
21. Дневник Шикуджо
Однажды ночью было жарко, и я плохо спала. Мне приснился страшный сон. Каким-то образом я очутилась в нашем большом саду на одном из мостиков. Мужчина – или лис? – о котором мне часто снятся беспокойные сны, стоял рядом со мной. Он был намного старше, чем когда я видела его в последний раз. Его волосы были седыми, но он по-прежнему держался прямо и элегантно, одетый в шелковое платье, бледное в свете луны. Не говоря ни слова, он кивнул. Поскольку это был лишь сон, я кивнула ему в ответ, не скрывая своего лица и ничуть этого не стесняясь.
В руке он держал наполовину съеденную мышь. «Это та мышь, которую мне принес мой сын вчера», – подумала я. Я протянула руку и взяла ее, но вместо мертвой холодной плоти почувствовала на своих пальцах шершавую серую бумагу. Иероглифы были острыми, как усы. Я не думаю, что это было стихотворение.
Женщина борется со своей
формой существования, как и мы все.
Я извиняюсь за ту боль, которую она причиняет.
– Я не понимаю, – наконец сказала я, но я не помню, чтобы мои губы шевелились.
– Я и не ждал, что ты поймешь, – сказал он. – Но тем не менее.
– Чего вы хотите? – спросила я, вспоминая о переброшенных через мою ширму хакама-штанах и о стихотворении или не-стихотворении, которое он мне прошептал.
Он фыркнул, и мне на мгновение показалось, что все это мне не снится.
– А как ты думаешь?
Он распахнул свои платья и прижался ко мне, плоть к плоти.
– Нет, – прошептала я, имея в виду: «Я понимаю» и «Пожалуйста, не просите меня об этом».
– Я так и думал, – сказал он и тихонько вздохнул. – Твой сын здоров?
– Да, – ответила я, не думая о том, какой странный вопрос. – Он слишком высокий для своего возраста и очень умный. Вы видели его в саду?
– Да. Почему ты старалась спрятать его? Ты думала, что я захочу забрать его?
– Нет, – сказала я и солгала: я боялась этого больше всего на свете. У него была своя жизнь: жена и, разумеется, дети.
– Тогда зачем вы здесь, в моем сне? Чтобы отдать мне это? – Я протянула ему мышь или стихотворение.
– Возможно. – Он кашлянул. – А возможно, для того, чтобы спросить тебя, помнишь ли ты то время, когда мы с тобой в последний раз встречались?
– Да, помню, – ответила я и, поскольку это был лишь сон и он ничего не значил, сказала: – То стихотворение, которое вы мне тогда прочитали. Я так и не смогла его запомнить.
Он слегка улыбнулся:
– Я никогда не забывал его. Но на то, чтобы его правильно прочитать, уйдет вся ночь. Так мне напомнить его тебе?
Я вздрогнула, не знаю от чего, и проснулась. Во сне я вышла в сад.
22. Дневник Кицунэ
– Она все время такая грустная, – сказала я Брату на следующий вечер. Мы разорвали птицу, которую я поймала. Над нашими головами взвился пух, как белые облака тумана. – Интересно, каково это – чувствовать то, что и она?
– Мне тоже грустно, я тоже одинок.
Я фыркнула:
– У нее все по-другому. Ты всего лишь животное.
– А ты кто, Сестра?
Я молча вгрызлась в горло утке.
– Ты думаешь, что мы, лисы, так сильно отличаемся от людей? – продолжал он. – Мне тоже нужна компания. Я сплю один, мне грустно, я жду тебя, чтобы ты со мной поиграла, побегала. А ты только и делаешь, что прячешься под домом или за кучей отбросов и наблюдаешь за ними. Твоя шерсть потускнела и свалялась, ты почти перестала есть. От тебя пахнет болезнью. Пойдем поиграем! Поохотимся. Все что угодно. Стань снова моей Сестрой, стань снова лисой.
– Разве ты не понимаешь? Теперь не все так просто. Я люблю его! Я даже научилась плакать. Все изменилось.
Но он лишь с раздражением мотнул головой:
– Я здоров. Я молод. Сейчас лето и достаточно пищи. Жизнь прекрасна. А ты хнычешь во сне и мучаешься непонятно из-за чего. Это как стоять над прудом, смотреть на свое отражение и ждать, пока оно дотронется своим холодным мокрым носом до твоего. В этом нет смысла.
Я прыгнула на него. Когда я стала женщиной, я заметила, что часто – чаще, чем мне хотелось бы думать, – мы ненавидим тех, кто говорит нам правду. Но я надеюсь, что это происходит не со всеми. В тот момент мне хотелось опрокинуть его и прижать к земле, чтобы доказать, что во мне еще есть сила, что он ошибается.
Взрослые лисы редко дерутся. Но мы дрались. Когда мы были маленькими, наши схватки длились всего несколько секунд – не больше. Как я потом узнала, только между людьми они затягиваются. На этот раз я победила, но он убежал раньше, чем я смогла прижать его к земле.
После этого я стала его презирать. Это я была сильнее. Я была умнее. И я влюбилась, а не он.
Однако с тех пор я перестала наблюдать за Шикуджо. Зачем мне было это делать? Йошифуджи с ней не было.
