Текст книги "Женщина-лиса"

Автор книги: Кий Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

25. Дневник Кая-но Йошифуджи

День на удивление холодный. Небо блестит и переливается, как дорогие шелка. Ветра почти нет: хорошая погода для соколиной охоты.

Мы заходим в лес. Дубы растут вперемежку с кедрами, соснами. Листья стали коричневыми, мертвыми. Брат моей жены смотрит по сторонам с явным любопытством и восхищением.

– Что ты ищешь? – спрашиваю я.

Он краснеет и улыбается мне, его золотые глаза искрятся:

– Ничего. Я просто здесь никогда раньше не был.

– Я тоже.

– Куда же мы тогда идем?

– Если я правильно помню, здесь недалеко должна быть большая поляна, чуть повыше в горах. Я ходил туда, когда мы с Шикуджо приезжали сюда в первый раз. Но потом мы уехали в столицу, и с тех пор я там не был.

– Я думаю, мы можем туда пойти, – говорит он медленно, будто взвешивая безопасность этого путешествия.

– А почему бы и нет? Там есть кролики, голуби – если это не слишком далеко для соколов.

– А что? Они могут устать? – спрашивает он, искренне озадаченный.

Мы идем рядом по тропинке. Слуги Мийоши-но Кийойуки идеальны: сколько я живу с ними, они всегда вели себя, как подобает хорошим слугам. И, конечно же, они не каркают, как Онага, и не суетятся, как Хито.

– Ты скучаешь по ней? – Его голос напугал меня. – По своей первой жене?

Сегодня я думаю о ней больше, чем думал за все эти месяцы (или годы?). Время – странная штука: это самая длинная осень за всю мою жизнь.

– Да. Шикуджо. Я помню ее как во сне. Иногда мы ссорились и занимались любовью. Но я плохо помню о тех временах. Думаю, я был не очень хорошим мужем.

– Но мне ты кажешься хорошим мужем! – говорит он и краснеет. – По крайней мере, так говорит моя сестра. А почему ты думаешь, что был плохим мужем?

– Я был беспокойным. Я словно потерялся в самом себе. Я думаю, единственное, что ей оставалось, это смотреть и ждать…

Лес теперь выглядит более знакомым: в основном буковые деревья, кроваво-алые. Как будто идешь внутри сердца солнца.

– Я знаю, каково это, – сказал он мягко. – Я понимаю, что значит быть ненужным, когда ничего не можешь сделать, чтобы помочь тому, кто тебе дорог. А как моя сестра?

– Твоя сестра?

Я улыбаюсь, даже когда просто думаю о ней. В последнее время она часто грустит по какой-то непонятной мне причине. Возможно, это из-за беременности. Но я до сих пор получаю удовольствие от каждой минуты, проведенной вместе с ней. – Она такая же живая, как этот лес. И такая же натуральная.

Он рассмеялся, словно я сказал что-то смешное.

– А мне она не кажется слишком уж натуральной. Но, в конце концов, я ее брат. Я знаю ее дольше, чем ты. И помню то время, когда между ней и этим лесом ничего не стояло.

– Что же в ней сейчас ненатурального?

– Все. (Он отвернулся от меня. Я успел заметить в его глазах блеск, очень похожий на грусть, но я не уверен – мне трудно разглядеть что-то в его непроницаемых золотистых глазах. Сейчас он очень был похож на свою сестру, когда я оставляю ее одну.) – Когда мы были маленькими, мы играли вместе. Бегали везде. Вместе попадали в разные неприятности. А теперь она проводит все свое время в этих мрачных комнатах. Это кажется тебе натуральным? Мне так не кажется.

– А что ей еще делать? Она же женщина.

– Если быть женщиной заключается в том, чтобы сидеть в темноте, я рад, что я мужчина. Здесь? – Он показывает пальцем на просвет между деревьями.

– Да. – Мы выходим на полянку, с двух сторон возвышаются горы.

Брат жены взмахом руки подзывает слугу, берет птицу на руку и развязывает ей глаза.

– Готов?

Я киваю. Он кидает сокола в воздух с легкостью, невероятной для такого стройного молодого человека, как он. Сокол расправляет крылья и летит.

Мы смотрим, как он кружит в воздухе.

– Никто никогда не решал за меня, что мне делать, – говорит он. – Но теперь я думаю, что мы все пойманы в сеть, сплетенную из судеб других. И я пойман в сеть моей сестры.

– Как и мы все, – говорю я рассеянно. – Смотри… Сокол завис в воздухе, потом сложил крылья и стал падать. Какой-то зверь кричал под когтями птицы.

Вдруг зверь зарычал и впился когтями в сокола. Сокол отпрянул, из его груди закапала алая кровь. Это был тануки-барсук. Любой нормальный сокол не стал бы нападать на такого зверя, но только не сокол моей новой семьи. Он такой же необычный, как и все, что их окружает.

– Скорее! – крикнул брат жены и побежал к соколу, на ходу доставая длинный острый нож. Обычно с соколами охотятся по-другому.

– Стойте здесь! – кричу я слугам. Сокол ранен, тануки-барсук, возможно, тоже. Я не хочу, чтобы людей покусали или оцарапали умирающие хищники.

К тому времени, как я добежал до кустов, в которые упал сокол, брат моей жены уже был там и стоял перед соколом на коленях. Похоже, тануки-барсук не хотел или не мог бежать; сокол бился о кусты, ослепленный яростью и болью.

– Да!

Он рычит, и этот звук кажется мне рычанием зверя. Барсук свернулся клубком, защищая живот. Парень хочет ударить его ножом, но барсук огрызается и начинает медленно пятиться назад, потом неожиданно поворачивается и исчезает в плотных зарослях кустов, но брат жены оказывается быстрее. Он хватает зверя за хвост и изо всех сил тянет на себя. Перед тем как барсук успел вырваться, молодой человек нанес удар ножом. Кровь брызнула у него из-под руки, на костюм.

– Монстр, – прорычал он, вонзая в зверя нож до тех пор, пока барсук не затих.

Он поднял голову и увидел, что я на него смотрю. Он покраснел.

– Что? Я что-то не так сделал?

Я тяжело сглотнул.

– Да нет, ты просто так увлеченно его убивал.

– Такие, как я, ненавидят барсуков. – Его глаза сузились и светились гневом и желанием убивать. – Они убивают наших детей. Они бы убили нас всех, если бы мы были хоть немного слабее. Разве этого недостаточно?

– Барсук убил бы тебя? – Я рассмеялся. – Они очень хитрые и ловкие животные, но они не тронут ребенка, если только ты не оставишь его в лесу без присмотра. Или если ты или твоя семья не навлечет на себя гнев какого-нибудь барсучьего бога. Но в этом ведь нет никакого смысла?

– Тем не менее. – Он поднял сокола и обернул его своим поясом.

Только когда мы вышли из кустов и отдали сокола слуге, я заметил, что с его платьем что-то не так: я ясно видел, как его забрызгала кровь барсука, теперь же на нем не было ни пятнышка.

Он казался мне все более и более интересным.

26. Дневник Шикуджо

Принцесса была очень добра ко мне. Когда я вошла в ее комнату, она играла со своими служанками, но, увидев меня, остановилась:

– Моя дорогая! Как я тебе рада!

У меня вдруг закружилась голова, и я едва смогла сдержать навернувшиеся на глаза слезы, чтобы не расплакаться при всех. Она была намного старше меня. Возможно, она годилась мне в матери. Я пришла прислуживать ей, когда была еще маленькой девочкой. Она обращалась со мной очень нежно. В первые дни, когда я так стеснялась, что думала, что умру от шока при виде такого огромного числа людей, она уговаривала меня сесть рядом с собой и поиграть в триктрак; она даже присылала мне стихотворения, когда я ненадолго отлучалась из дворца. Я чувствовала ее особое расположение. К тому времени, как я поняла, что она обращалась так со всеми нами, мое сердце уже принадлежало ей. Мне казалось, что я всегда буду прислуживать ей, я плакала, когда отец начал думать о моем замужестве и мне пришлось уехать домой.

Принцесса сидела среди своих служанок. Ее волосы были почти седыми, но до сих пор ниспадали до пола. Ее платья были из грубого шелка серого цвета. Она выглядела так, будто держала свое слово (или угрозу), которое она дала еще тогда, когда я впервые увидела ее. Тогда она пообещала покинуть свет, уйти в монастырь и стать простой монахиней. По сравнению со своими служанками в кричаще-ярких платьях она казалась даже еще красивей, чем я ее помнила.

– Госпожа, – прошептала я и упала к ее ногам. – Я так рада тебя видеть, моя девочка! – Ее голос бы такой же низкий, как самая низкая нота лютни, с хрипотцой, переходящей в кашель. – Сядь рядом со мной.

Все снова стало так, как было раньше. Будто не было всех этих лет разлуки, моего замужества, ее старения и слабого здоровья. Они исчезли, как туман. Игра возобновилась, я играла вместе со всеми и на какое-то время даже забыла о своем несчастье, хотя принцесса иногда понимающе посматривала на меня.

Спустя некоторое время я попросила разрешения уйти, но она отказалась отпустить меня и настояла на том, чтобы я осталась с ней еще на несколько дней – хотя бы до праздника созерцания луны.

27. Дневник Кицунэ

Мой учитель письма сидел по другую сторону ширмы. Я портила лист за листом и с отвращением бросала их на пол. Мой учитель буддист. Это кажется мне забавным: в нашем волшебном мире есть религии.

У поэзии есть формы. Правила очень просты. В ваке пять строк по пять, семь, пять, семь и пять слов в каждой. Есть и более короткая форма: пять, семь и пять слов. В каждом стихотворении есть одно ключевое слово, вокруг которого вращается смысл стихотворения, и основное слово, на котором держится стихотворение. Надо подобрать несколько слов, которые бы заключали в себе весь смысл стихотворения. Например, осень грустная. Гуси спариваются для продолжения рода. Крик оленя в горах символизирует крик души. Падающий снег символизирует течение времени. Восковые слезы свечи – расставание. Я думаю, мой учитель слишком сентиментален. Я понимаю то, что он мне объясняет, но по-своему, не как люди. Моя кисточка словно маленький хвост, зажатый между бамбуковым прутиком. Я макаю ее в чернила и старательно вывожу:

 
Олень в горах плачет без самки,
И я тоже одинока.
 

Я просунула листок под ширму, чтобы мой учитель прочитал стихотворение.

– И как?

– Что ты чувствовала, когда писала его?

Я задумалась:

– Я хотела, чтобы вы сказали мне, что это стихотворение.

Он чуть слышно вздохнул.

– Писать стихи – это не то же самое, что красить шелк: надо просто кинуть ткань в емкость с красными растениями и она красная. И поэзия не становится поэзией от того, что кто-то говорит тебе, что это поэзия.

– А как же еще я об этом узнаю? – огрызнулась я.

– Ты ближе к пониманию поэзии, когда разрисовываешь свои стены в комнате.

Я кидаю кисточку на пол:

– Это безумие! Лиса учится писать у видения!

– А как же еще ты научишься писать? – сказал он успокаивающе. (Я знала, что все в нашем мире были слепы.) – Давай мы попробуем еще раз.

Я была очень нетерпеливой во время беременности. Я не могла вырыть себе нору в этом большом шумном доме, но я постоянно представляла себе, как бы я это сделала, какой была бы эта нора.

Сначала я услышала негромкий смех Брата, потом низкий – Йошифуджи. Мне едва хватило времени на то, чтобы сесть за ширмой вместе с Джозей, как они ворвались ко мне в комнату.

– Сестра!

– Жена! Посмотри!

– Это что, дом крестьянки, – сказала Джозей спокойно, – что любой мужчина может ворваться сюда, как испуганная корова во время грозы?

– Твоя госпожа не возражает, – заметил Йошифуджи.

– Но все…

– Джозей, мне все равно, что ты думаешь. У нас есть подарок для твоей госпожи. – Йошифуджи шагнул за ширму. Брат остался стоять на другой стороне, как ему было положено. Но мне стало жаль его. Он стоял такой одинокий.

– Кое-кто, кто составит тебе компанию, когда тебе станет слишком тяжело передвигаться, – сказал он и показал мне то, что прижимал к себе.

Это был щенок.

Я замерла. Он был такой маленький, едва сформировавшийся, с глазами-щелочками. Черный, с белой грудкой, животом и хвостом. Большие треугольные уши висели у его морды. Он беспомощно перебирал лапами в воздухе. По его телосложению было видно, что он вырастет большим, худым и мускулистым, с длинной узкой мордой и большими ушами: намного больше, чем лиса. Когда Йошифуджи держал его на руках, я видела его розовый живот, маленький пенис с кисточкой на конце. Он только перешагнул тот рубеж, когда мог погибнуть без матери.

Если не обращать внимания на цвет, он вполне мог быть детенышем лисы. Он мог быть тем ребенком, которого я в себе носила.

– Уберите его от меня, – пыталась сказать я, но слова не хотели выходить у меня изо рта.

– Я знаю, что держать собаку в таком хорошем доме, как этот, немного странно, но, может быть, он принесет тебе удачу. – Мой муж шагнул ко мне, наклонился и положил щенка мне на колени.

– Убери… – Я облизала пересохшие губы и попыталась снова. – Убери его.

Щенок, голодный и уставший, зарылся ко мне в платья. Я с ужасом поняла, что он искал сосок.

– Нет! – Я вскочила, и собака с писком скатилась на пол.

– Жена! – Йошифуджи обнял меня. – В чем дело?

– Я… – Я пыталась собраться с мыслями. – Я боюсь собак. Извини меня, муж, но…

– Нет, ты не боишься собак, – прервал меня Брат холодным тоном. – Щенку нужен дом, а тебе нужна компания. Что может быть для вас лучше?

– Но мы не можем завести собаку!

– Почему нет? – спросил Йошифуджи.

Что я могла ему ответить? Что он все испортит? Я беспомощно посмотрела на Йошифуджи:

– Неужели ты не видишь? – И тут я поняла: конечно, он не видит.

Голос Брата донесся из-за ширмы:

– Оставь его, Сестра. Он тебе понравится.

– Надо спросить у Дедушки, – наконец сказала я.

Но, к моему удивлению, Дедушка сказал, что щенок может остаться.

– Почему? – спросила я, когда осталась с ним одна. – Как мы можем оставить его? Он, наверное, должен знать, что мы не те, кем кажемся.

– Должен? – Дедушка рассмеялся. – Собаки всегда принимают то, что создают для них хозяева. Они глупые, Внучка. Особенно молодые. Что может знать щенок? Он думает, что так и должно быть, что лисы живут под землей как знатные особы.

– А он может стать человеком, как стали мы? – спросила я, вдруг представив себе ужасную картину.

– Нет, – ответил Дедушка. – У собак нет магии.

Я не знаю, правда ли это, или мой Дедушка лишь пытался отделить нас от собак: вот видишь, у них нет магии, а у нас есть. Они животные, а мы нет.

28. Дневник Шикуджо

Пятнадцатый день восьмого месяца был идеален. Нынешний император, племянник принцессы, попросил ее посетить праздник, а это означало, что все ее женщины – и я в их числе – тоже могли прийти. Со времени моего визита я успела вновь привыкнуть к своим обязанностям: я передавала ее послания и развлекала ее, когда мне казалось, что ей это необходимо. Все было так, словно мы обе решили забыть о прошедших годах, о моем браке и сыне.

Я не ехала с принцессой в ее карете: она не любила путешествовать, потому сидела в карете с двумя своими самыми близкими служанками, которые жгли для нее специальные эфирные масла, чтобы у нее не болела голова.

Мы остановились у посыпанного гравием дворика. Слуги вынесли ширмы, чтобы оградить принцессу от любопытных взглядов. По этому коридору мы прошли в беседку.

Мы пили вино с придворными мужчинами и ждали появления луны. Конечно же, они не могли видеть нас – мы сидели за ширмами, но они обменивались с нами стихотворениями.

Небо стало фиолетового цвета. На востоке над соснами появилась луна: янтарно-желтого цвета и невероятно большая. Принцесса сидела позади меня. Я услышала, как она прошептала:

 
Для луны – восход для меня – закат.
Как я могу уйти, когда осталось так много лун,
Которых я не видела?
 

Слезы блестели серебром на ее лице.

Мои щеки замерзли: я поняла, что тоже плачу. Я вспомнила свою жизнь до свадьбы: стихотворения, написанные на чашечках для саке, и слезы при виде восходящей луны.

29. Дневник Кая-но Йошифуджи

Мы с братом моей жены забрались на холм: перед нами расстилается кленовая рощица, по-осеннему красивая и яркая. Он что-то пишет (что для него не характерно: он вообще редко пишет), я предоставлен самому себе. Слуга идет по саду с факелом, чтобы нам было светло, когда мы будем возвращаться.

За стенами сада крестьяне принесли солому с полей и разложили ее сушиться на специальные настилы, которые стали похожи на маленькие домики с соломенными крышами.

Если бы подул нужной силы ветер, разогнал бы он танцующие на синем небе белые облака? Небо кажется мне не более реальным, чем листья. В последние дни реальность представляется мне весьма хрупкой.

Я помню свою прошлую жизнь с Шикуджо и Тамадаро, но воспоминания размыты, как письмо, оставленное под дождем. Чернила размыло, и они потекли черными слезами по бумаге. Когда я хочу прочитать это письмо, я не знаю, реальны ли те слова, которые, как мне кажется, я вижу, или я просто выдумываю их. Мне кажется, я многое додумал, чтобы заполнить дыры в своей памяти. Я помню, что был несчастлив, но также помню, как был счастлив. Но и то и другое кажется мне одинаково нереальным (или одинаково реальным). Я думаю, что реальность всегда была более хрупкой, чем я хотел верить.

30. Дневник Шикуджо

Большая часть ее служанок ушла в комнаты, чтобы флиртовать с мужчинами (или иногда с другими женщинами) или просто спать – в зависимости от их наклонностей. Я встала, чтобы уйти вместе с ними, но принцесса жестом приказала мне остаться. Некоторые служанки, оставшиеся с нами, уже дремали. Я помогла принцессе снять ее платья и уложила ее в кровать. Она вытянулась на мягком матрасе, устало вздохнула и согнула ноги.

– Так лучше, – сказала она. – Намного лучше. Я уже слишком стара для того, чтобы стоять на холоде и не чувствовать его.

– Я понимаю, – кивнула я, думая о своих болях.

– Не думаю, что ты можешь это понять. По крайней мере, не сейчас, – сказала она мягко. – Но это придет, и очень скоро. – Она снова вздохнула. – Так расскажи мне, как ты жила все эти годы?

Я заколебалась, и она поняла больше, чем я хотела.

– Я знаю о том, что твоему мужу не повезло на последних назначениях, – продолжила она с добротой. – Мне очень жаль, но иногда такое происходит. А потом он потащил тебя с собой в деревню, чтобы ты сидела там и злилась на весь свет вместе с ним. Я обрадовалась, когда узнала, что ты вернулась. Я беспокоилась о тебе.

– Все было не совсем так, – прошептала я, понимая, что, возможно, все было именно так, как она сказала.

– Именно так, – возразила она. – Но тебе хотелось бы, чтобы все было по-другому, разве нет? Есть две вещи, которые тяжело изменить – как наступление половодья весной —

 
Невыдрессированную собаку
И непокорного мужа.
 

Она увидела мое смущение и засмеялась.

– Я могу говорить все это. Мне позволено. Итак, расскажи мне. Есть еще что-то, что делает тебя несчастной. И это не неудача с назначениями.

– Я не думала, что выгляжу несчастной.

Она фыркнула:

– Конечно, выглядишь.

– У меня все в порядке. Правда, все хорошо, – сказала я.

– Нет, ты лжешь мне.

– Конечно, нет! – воскликнула я.

– Конечно, да, – спокойно возразила она. – Это очевидно. Ты несчастна в браке, ты запуталась и сбежала к себе домой, в безопасность знакомых мест.

– Нет. – У меня закололо сердце. Я почувствовала слабость и головокружение. – Пожалуйста… – начала я.

Принцесса посмотрела на меня с беспокойством:

– Тебе нехорошо? Прости меня, девочка: я говорила тебе правду, не подумав о том, что ты можешь быть к ней не готова.

– Нет, все в порядке, – сказала я и резко встала. – У меня просто заболела голова. Пожалуйста, простите меня, но я должна идти.

А потом я потеряла сознание.

Я пришла в себя. Комната, в которой я лежала, была мне незнакома. Онага молча сидела рядом со мной. Ее лицо было едва видно в тусклом свете, который отбрасывали красные угольки в печке. Я вспомнила, где я находилась и как я опозорилась, сначала попытавшись покинуть принцессу без ее разрешения, а потом – когда упала в обморок.

Возможно, я застонала, потому что Онага привстала, отодвинула ширму и что-то сказала кому-то, кто был с другой стороны. Потом она склонилась надо мной и аккуратно положила свою ласковую, прохладную, как колодезная вода, руку на мой лоб.

– Моя госпожа, – прошептала она, – вы очнулись?

– Да, – ответила я: она все равно уже знала, зачем было притворяться? Слезы текли у меня из глаз.

– Мы в комнате, где живут служанки принцессы. Принцесса сказала, чтобы вас принесли сюда, и настояла на том, чтобы послали за лекарем.

После ее слов я заплакала сильнее.

– Пожалуйста, госпожа. – В красном свете догорающих углей я увидела, как по ее щеке медленно скатилась слеза. – Она уже простила вас за то, что вы упали в обморок. Не будьте так строги к себе.

– Нет, – сказала я, потому что только я одна знала, что чувствовала.

Я не испытывала этого уже много лет, и вдруг это чувство появилось – в самый неподходящий момент. Оно было направлено против моей принцессы, которая задавала мне вопросы и назвала меня лгуньей только из-за своей любви ко мне. Это чувство было яростью.

Принцесса не позволила мне уехать даже после этого. Она заставила замолчать всех, кто говорил, что оставлять больную женщину при дворе к несчастью.

– Она не больна, – сказала она однажды. – Она запуталась в жизни, и ей очень грустно. Если бы этого было достаточно для того, чтобы высылать из дворца, здесь остались бы лишь пауки и мыши.