Текст книги "Женщина-лиса"
Автор книги: Кий Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
Но я постараюсь. Прикосновения всегда заменяли нам разговоры. Иногда бывает так, что вдруг все разговоры становятся бессмысленными.
Я беру круглый веер из ее ослабевших рук, стягиваю шелковые платья с ее плеч, обнажая шею и внутренние изгибы ее маленькой мягкой груди. Я глажу их, пока она не издает слабый звук.
Ее шелковые кремовые штаны закреплены вокруг талии широким поясом. Я развязываю искусный узел, который держит их, они скользят вниз по ее бедрам и падают на пол.
Через ее духи я чувствую ее запах, мускусный, животный. Я трогаю ее нижние губы, спрятанные в коротких мягких волосах, они уже влажные. Она раздвигает ноги и стонет – лишь выдох в мое ухо. Я снимаю с себя одежду и сажусь. Я чувствую свой пульс, который бьется во мне, – связь между горлом, животом и членом. Холодный воздух определяет границы моего тела. Я кладу ее маленькую ручку себе между ног. Она дотрагивается – сначала осторожно, затем более решительно двигает своей рукой – плотью о плоть. Возбуждение во мне сладкое и острое и неожиданно невыносимое. Я сажусь на пятки и переворачиваю ее спиной к себе, приподнимаю ее бедра и сажаю ее вниз, на себя.
Горячие влажные складки раздвигаются для меня. Я вхожу всею своею длиной. Она сидит у меня на коленях, ее спина прижата к моей груди, ее лицо повернуто к моей шее. Я чувствую ее нежные укусы на своей шее, чувствую, как вздымается ее грудь, когда она поднимается и опускается на меня. Я сжимаю ее соски между пальцами, пока они не становятся твердыми как камень.
Она двигается на мне по всей длине. Ее внутренние мускулы сжимаются и расслабляются с ее движениями, пока я не перестаю чувствовать все, кроме давления, тепла и трения. Мышцы ее живота напрягаются под моей рукой. Я истекаю в сладком предчувствии полного освобождения. Наши соки смешиваются и вытекают из нее, когда она двигается.
Она достигает пика первая, как и должна. Но из-за ее обильных выделений и дрожи, охватившей ее, я следую за ней. Напряжение спадает. Даже мои кости будто становятся мягкими.
Довольно долгое время я остаюсь в ней, она наконец встает. Я вытаскиваю из своего рукава бумагу (ту, на которой писал ей стихотворение – может, она в конце концов поняла мое намерение). Мы вытираемся: сначала я вытираю себя, затем ее. Мы запутались в ее длинных волосах.
Потом Онага и остальные служанки вымоют ее, надушат и расчешут ее роскошные волосы, чтобы они стали гладкими и блестящими. А пока я беру локон и играю с ним, пока он не распадается на две отдельные пряди и не просыпается мимо моих пальцев.
– Извини меня, – я выпалил эти слова к своему и ее удивлению.
– Нет, муж, это было очень приятно. Ты…
Я поднял руку, чтобы заставить ее замолчать.
– Это плохо, что я не получил должности на назначениях. Я огорчил тебя. Жизнь казалась такой многообещающей, а теперь…
Она приподняла брови.
– Ты никогда не огорчал меня, мой господин, – сказала она и неожиданно замолчала. Я не знал почему. – Мое место рядом с тобой.
– Но ты не хочешь быть здесь.
– Я бы никогда…
Я нетерпеливо пожал плечами:
– Я знаю, знаю. Когда мы были здесь первый раз, тебе не нравилась деревня так же сильно, как и сейчас. Но ты уже годы не выезжала из столицы дальше, чем к усыпальнице Нары, а это едва день пути.
– Нет, мой господин, мне так жаль. Это глупое стихотворение! Я не то имела в виду. Это всего лишь деревня. Странные звуки, дикие звери. Сад так запущен. Здесь все такое страшное. Пожалуйста, я не это имела в виду. Прости меня.
– Что же тогда ты имела в виду?
– Когда мы оказались здесь в первый раз, все было так мило. Я знала, что в столице лучше, лучше для меня, лучше для тебя. Но я подумала, что ты захочешь, чтобы я и сейчас была здесь с тобой.
– Я хотел и не хотел этого. – Во мне никогда не было даже элементарной вежливости. Я всегда говорил то, что думал. Она слишком хорошо себя держит, чтобы вздрогнуть, но я чувствую, что ее холодность дала трещину. – Я знаю, что этот переезд причинил тебе неудобства. И очень рад, что ты приехала сюда со мной. Но это было необязательно. Твои родители хотели, чтобы ты осталась с ними в городе. Ты могла бы даже найти в этом преимущества. По крайней мере, для нашего сына. Всегда выгоднее оставаться в центре событий.
Влиятельная мать всегда важнее для будущей карьеры мальчика, чем отец. Шикуджо всегда была идеальной. Единственной ее ошибкой было то, что она не развелась со мной сразу после того, как выяснилось, что я бесполезный неудачник.
– Мое место рядом с тобой, – снова сказала она.
Она раздражена? Обижена? Я не знаю.
– Почему? – резко спросил я, заранее зная, что она не ответит мне.
Страсть? Да, у нас была страсть друг к другу. Но и любовница может дать страсть. Любовь? Мужья и жены не «любят» друг друга. Долг? Я и так чувствую свою ответственность. Я хочу прекратить монотонное вращение мыслей в моей голове, поэтому я притягиваю ее к себе и целую, так сильно, как не целовал прежде.
Во второй раз мы занимаемся сексом с яростью животных, которых так боится моя жена. Она больше не стонет тихо мне в ухо: мы кричим громко, не думая о служанках в соседних комнатах за ширмами.
После этого она засыпает или, возможно, только притворяется. Ее веер – словно маленькая тусклая луна в темноте. Я дотрагиваюсь до его бумажной поверхности, затем, словно повинуясь какому-то странному желанию, беру его. Мне кажется, что это частичка ее, частичка этой ночи, которую я могу оставить у себя.
Беспокойный, я надеваю свои платья и выскальзываю из занавешенного тканями ограждения. Лампы давно погасли. Единственный источник света в комнатах – тлеющие угольки в печке.
Служанки моей жены спят, улегшись на полу за ширмами в глубине комнаты. Я слышу, как одна из них глубоко жалобно вздыхает.
Эта комната, полная людей, так же пуста, как и темный весенний сад. Паутина в моем крыле, по крайней мере, заполняет пространство.
12. Дневник Шикуджо
Когда прекратился дождь,
я увидела приветливые глаза луны —
Мне интересно, что она скрывает
за своими слезами.
13. Дневник Кая-но Йошифуджи
Я вхожу в темный коридор, ведущий в комнату моего сына. Шоджи-экраны между коридором и главной комнатой светятся тусклым светом, как будто за ними стоит одна-единственная лампа. Я вижу экран, который порвал мой сын. На него уже успели аккуратно положить заплату, по форме напоминающую какое-то экзотическое насекомое с длинными усиками.
Эта комната была бы похожа на комнату взрослого человека, если бы не размер мебели. Здесь есть свое место поклонения (и так должно быть: никогда не рано начать свой духовный путь), немного меньше, чем я ожидал, и проще, чем у меня или у моей жены. Вдоль стены стоят дорожные сундуки и ящики. Пол комнаты усыпан какими-то бугорками. Те, что побольше – слуги, маленькие – скорее всего, просто игрушки.
Портьеры у кровати сына раздвигаются с легким шелестом, и оттуда выходит его няня. Она одета в небеленое ночное платье, черные с проседью волосы падают на плечи.
– Я пришел, чтобы увидеть своего сына, – шепчу я, когда она подходит достаточно близко, чтобы меня услышать.
Ее губы сжимаются.
– Мне стоило больших трудов уложить его спать, мой господин. Ребенок очень устал. Вы хотите, чтобы я его разбудила?
– Нет, я хочу просто увидеть его.
Одними губами она произносит: «Не будите его» – и уходит, чтобы оставить нас одних.
Я отодвигаю занавеску и смотрю. Я сразу вижу, что даже самый сильный тайфун не смог бы разбудить Тамадаро. По крайней мере до утра. Няня только что переменила ему ночное платье: оно казалось неестественно гладким. Он что-то держит в руке. Я наклоняюсь, чтобы посмотреть, и вижу цветной тряпичный мячик с кисточками. Его лицо расслаблено, рот приоткрыт. Длинные волосы на ночь стянуты в хвост на затылке. Но несколько прядей все же выбились: одна свесилась прямо на лицо и колышется от дыхания.
У меня болит сердце, когда я смотрю на него. Он мне так дорог, мой маленький сын! Я люблю его за неуемное любопытство, которое гонит его в незнакомый сад. Я не могу воспринимать страхи своей жены всерьез. Мы всегда позволяли ему играть в нашем саду в городе, и он прекрасно знает, как подходить к озеру, чтобы не упасть в него. «Он ребенок, – думаю я с упорством. – Ему нужно позволять бегать, веселиться, жить». Жить? В противоположность чему? Существованию. Он должен жить, а не просто существовать, потерявшись в отчаянии взрослой жизни.
Я стою на веранде и смотрю на заброшенный сад, который ведет к разрушенным воротам. Небо стало чистым. Какая-то тень скользнула с ветки дерева и упала на землю. На самом дальнем пруду молодой олень опустил пушистую морду в воду.
Когда мы только поженились и приехали сюда, в саду жили лисы. Интересно, живут ли они здесь до сих пор?
14. Дневник Кицунэ
Весь день, когда приехали люди, мы с Дедушкой прятались в тростниковых зарослях на озере, где они не могли заметить нас. Людей было не так уж много: человек пятнадцать-двадцать. Но, казалось, они были повсюду. Их было больше, чем я видела за всю свою жизнь, чем я могла себе вообразить. Мужчины, одетые просто, как слуги, копошились в саду, на крышах, вдоль переходов, дорожек. Они заносили сундуки и связки в дома.
И этот шум! Теперь, когда я стала женщиной, я поняла, что людей всегда сопровождает какое-то облако звуков. Но тогда все было так ново для меня! Ноги стучали подоскам, как обернутые материей палки стучат по туго натянутому барабану. Метла издавала ужасные скребущие звуки, как будто какой-то зверь драл когти о дерево. Я вздрагивала каждый раз, когда люди роняли что-то или издавали неожиданные резкие звуки. Я могла только представлять себе, каково было моему Брату и Матери, которые сидели в нашей норе под ихдомом.
– Как же нам теперь жить? – прошептала я Дедушке в ухо после очередного грохота. – А если так будет всегда?
– Нет, это день переезда, – сказал он мрачно. – Скоро слуги приведут все в порядок для своей госпожи и господина и вернутся в конюшни и на рисовые поля. Тогда здесь станет тише. Но так, как было раньше, когда мы были здесь одни, больше не будет. Теперь всегда будь начеку.
Было уже темно, когда Дедушка наконец дотронулся своим носом до моего.
– Домой. – Он моргнул, потянулся и исчез в кустах.
Я бежала за кончиком хвоста Дедушки, который мерцал, как болотный газ перед моим носом. Мы прокрались через заросли сорняков и нырнули в темноту под верандой.
Дедушка быстро залез в нору, как трусливая мышь. Я остановилась, чтобы вдохнуть ночной воздух, пахший горячими глиняными горшками, углями, сандаловым маслом из курильницы, и только потом залезла в нору.
Они прижались к задней стене самой нижней комнаты. В течение всего дня Мать мочилась в норе от страха. Даже сейчас запах ужаса волнами исходил от нее. На ее морде засохли хлопья пены. От Брата тоже пахло страхом, но без примеси паники.
Лисы не как люди, которые подбирают слова с большей легкостью, чем скворцы. Мы ждем, пока наши мысли примут форму, только после этого говорим. На самом деле мы не пользуемся словами, но мы говорим то, что нам нужно.
– Когда мы прятались, – сказала я наконец, – он видел нас, этот человек. Он был на лошади.
– Он ничего не видел. Tcc! – сказал Дедушка. – Они слепы, как волы. И всегда такими были.
– Но он смотрел прямо на нас!
– У них есть глаза, но они понятия не имеют, как пользоваться ими. Они видят то, что происходит снаружи, сквозь то, что происходит у них внутри.
– Тогда зачем он подошел к бревнам?
– Кто знает? Может, для того, чтобы проверить их.
– Но зачем? – снова спросила я. – Он же не может съесть их!
– Кто ж знает этих людей?
– Дедушка! – вдруг сказал Брат. – Если люди увидят нас, что они с нами сделают?
– Они убьют нас, – ответил Дедушка.
– Но, – сказала я, – если они настолько слепы, мы в безопасности.
– Теперь, когда они здесь, мы никогда не будем в безопасности.
– Ну, – протянула я, – даже если они и захотят убить нас, нам есть где укрыться: наша нора, наши тайные ходы.
– Они слишком заботятся о себе, чтобы представлять опасность для нас, – сказал Брат.
– Вы, сосунки! – вспылил Дедушка. – Вы понятия не имеете, на что способны люди!
– Если тут так опасно, зачем нам здесь оставаться? – спросила Мать. – Почему бы нам не убежать в лес и не жить с тануки-барсуками, волками и другими хищниками? Мы маленькие, нам не надо много еды, может, они нас даже не заметят.
– Нет, – сказал Дедушка после недолгого молчания. – Щенки еще слишком молоды…
– Они бы уже давно ушли от нас, если бы ты не держал их, – возразила Мать.
– А ты слишком проста, – продолжал он, не обращая внимания на Мать. – А я слишком стар. К тому же ты знаешь: хищники не потерпят нас на своей территории. По крайней мере люди нас не съедят.
– Но это не единственная причина, по которой ты хочешь остаться здесь. – Мать стукнула хвостом о землю. – Ты знал этих людей и раньше. И это смущает тебя. Когда моя мать была жива, она рассказывала мне…
– Замолчи! – тявкнул на нее Дедушка. Единственный раз она сказала нечто разумное, что даже задело Дедушку. – Нечего об этом говорить.
Они обнаружили нашу нору на следующий день.
15. Дневник Шикуджо
Утки оставили после себя больше, чем мы думали. Наутро после приезда няня привела Тамадаро поприветствовать меня. Пока она рассказывала, как мальчик устроился на новом месте, он обследовал мои комнаты. За большим сундуком, который внесли раньше остальных, сын нашел комок грязи, облепленный болотной травой, а в нем – кладку невысиженных утиных яиц.
Мне стало тревожно из-за того, что для Тамадаро эта находка оказалась более захватывающей, чем все его игрушки, которые ему подарили мои родители, когда мы уезжали из столицы.
В нашем доме жили дикие звери, он весь зарос сорняками. Что еще мы здесь найдем?
16. Дневник Кая-но Йошифуджи
В мое первое утро в усадьбе светило яркое солнце, но небо было затянуто бледно-зеленой дымкой, которая постепенно рассеивалась. В один из таких просветов я увидел журавля: он легко взмахнул крыльями, взлетел с воды и сел на ветку многовекового дерева, как цветок, вернувшийся на свое место.
Хито принес завтрак: пропитанный уксусом рис с форелью, сервированный на красном лакированном подносе. Я ел и автоматически отвечал, даже не задумываясь над ответами, о том, что надо сделать, чтобы привести дом и сад в надлежащий вид. Перестроить забор? Построить новые ворота? Покрыть крышу черепицей? Вычистить конюшни? Углубить ирригационные системы для сада? Да. Да. Да. Если уж мы собираемся здесь жить.
Слуги все еще заняты уборкой. Я мог бы приказать им перестать это делать, перестать шуметь и оставить меня и мою паутину в покое. Но, возможно, осознание того, что я имел над ними власть, заставляло меня этого не делать. Поэтому я пошел прогуляться.
Никто точно не знает, где начинался и кончался сад, какая часть его создана людьми, какая – природой. Когда я в первый раз привез сюда Шикуджо, то был уверен, что единственное, к чему приложили руку садовники, – горшечные деревья и кусты. Что они выложили дворик гравием, подмели мостики и посыпали песком дорожки в саду. Все остальное – растения, камни, ручьи – выглядело диким, будто их не касалась рука человека.
Но потом я понял, что все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Для того чтобы создать красивый в своей дикости сад, нужно приложить много труда. Поросшие мхом дорожки, небрежно треснувшие стебли бамбука в изгороди специально сделаны человеком «дикими». Холодными весенними утрами, еще до рассвета, я часами наблюдал, как садовники срывали отяжелевшие от воды лепестки с вишневых деревьев. Летом они щетками чистили сосны, чтобы избавить их от мертвых желтых иголок. Готовясь к снежной зиме, они связывали ветви сосен, чтобы те не поломались под тяжестью снега, бережно укрывали мох ковром из иголок и соломы.
И теперь, после стольких лет заботы, после стольких трудов – запустение! Камни на дорожках стали скользкими от мха и плесени. Поломанные ветки деревьев свешиваются прямо в лицо. С некоторых деревьев слезла кора, обнажив красную древесину.
Чем мне заполнить свое время здесь, в деревне? Мне и раньше это удавалось из рук вон плохо.
Полуобнаженные рабочие – крестьяне, на день оторванные от дел в полях, – столпились вокруг упавших бревен, еще мокрых и блестящих от росы. Рабочие, кажется, везде одинаковые: большую часть дня они лениво стоят, почесываясь от безделья, наслаждаются свежим воздухом с выражением безграничного удовольствия на лице. И только потом, после этого своеобразного ритуала, принимаются за дело и выполняют его как можно быстрее.
Мой сын Тамадаро присел на корточки перед кустиком травы и ковыряет ее палкой. Наверное, его няня заболела, или он сбежал от нее – она никогда бы не позволила ему так близко подойти к грязи и тем более копаться в ней, как не позволила бы надеть весной платье бледного цвета.
– Мой господин! – Хито склонился надо мной в торжественной позе.
– Что такое? – покорно спрашиваю я.
– Я боюсь, что в данный момент починить ворота невозможно. Вы видите землю вон там?
Он переступает через Тамадаро, как будто мальчик для него не больше, чем камень на пути.
Я смотрю на тот участок земли, куда он указал. Участок зарос какими-то сорняками и отличался от всего, что я видел за последнее время. Мой сын вырыл ямку возле ручья, туда набежала вода. Я посмотрел на отражение неба в мутной лужице.
– Ну и что? – нетерпеливо спросил я у Хито. Мне гораздо больше нравилось наблюдать за сыном, чем думать о строительстве ворот.
– Земля слишком сильно пропиталась водой. Мы не сможем поставить столбы, чтобы они держались, пока не высушим этот участок.
– Ну тогда осушите его.
– Если вы настаиваете, мой господин. Только нам придется также осушить ближайшее озеро.
Я смотрю на это озеро. Оно красивое и самое большое из трех, по краям заросшее камышом и ощипанной кроликами травой. Кролики ли это щипали траву? Насколько я знаю, садовники ползали на коленях всю ночь и стригли траву маленькими острыми ножичками. Деревья и голубое небо с белыми облаками отражались в спокойной воде озера. Если осушить это озеро, останется три акра вонючей засохшей грязи.
– Если не сейчас, то когда?
Хито вздохнул с облегчением.
– Зимой, перед дождями, после того как посадят рис, мы сможем отвести ручей. Так мы осушим озеро, восстановим илистое дно, где это будет необходимо, и снова наполним водоем.
– Отец! – кричит Тамадаро.
Он возбужден и от этого забыл все правила приличия, забыл про уважение к взрослым, про то, что должен молчать в нашем присутствии. Переминаясь с ноги на ногу, он показывает пальцем куда-то в сторону, на комок шерсти, который оказался серым кроликом, бегущим в густой траве по берегу озера.
На мгновение мне кажется, что Хито хочет отругать мальчика за его поведение, но он не может этого сделать: он всего лишь слуга, а мальчик скоро вырастет и займет мое место, каким бы незначительным оно ни было. Тамадаро уже бежит за кроликом, быстро, как молодой заяц, убегающий от волка.
Я бегу за ним, но, конечно, гораздо медленнее. Какое облегчение оставить позади эти неразрешимые вопросы с воротами. К тому же Тамадаро еще не настолько взрослый – за ним должен кто-то присматривать. Но я бегу за ним не поэтому. Я бегу, и меня гонит тоска, несбывшиеся мечты.
Мы уже отбежали на достаточное расстояние от дома, я вне поля зрения слуг и крестьян, и могу не беспокоиться, что они будут хихикать над хозяином, несущимся по полю в желто-зеленых шелках. Я пускаюсь рысью.
Следы кролика и мальчика заканчиваются у лунного камня. Я не был здесь с того времени, как сам был мальчишкой и этот дом принадлежал моей матери. У нее не было дочерей, чтобы оставить поместье им, и поэтому она передала его мне перед тем, как я женился на Шикуджо. Сейчас я почувствовал себя ровесником Тамадаро.
Камень высотой мне по грудь, серый, скользкий и блестящий от дождя. Некоторые выбоины на нем наполнены застарелой дождевой водой и отражают серебро неба. Белый песок, посыпанный вокруг камня, сияет на солнце.
Серебряные отражения на камне выглядят так, словно бледный песок просвечивает сквозь дыры в камне. Серебряные лужицы перемещаются, когда я двигаюсь, и от этого камень кажется нереальным. Я чувствую легкое головокружение – думаю, это из-за того, что отвык бегать.
Тамадаро встал на колени у камня – маленькое яркое пятно на фоне серебряного и серого. Он сует сосновую палочку в щель между камнем и землей. Его золотистые одежды испачканы цветочной пыльцой и соком травы. Длинные волосы выбились из перевязывающей их ленты, которая теперь болтается у него на шее. Моя старая няня ужасно страдала из-за того, что ребенку нельзя стричь волосы, пока он не достигнет половой зрелости. Ты будешь выглядеть как сын крестьянина с постриженными волосами, говорила она мне, но по крайней мере как опрятныйсын крестьянина!
У меня кружится голова. Мой сын, увлеченный своим занятием, видит только кролика, камень и палку у себя в руке.
Когда-то жизнь была такой же простой и для меня. Когда мне было столько же лет, сколько сейчас Тамадаро, все, что я видел (или слышал, или пробовал, или думал), казалось новым. Даже несмотря на то, что я уже видел весну раньше, каждая новая весна была для меня особенной: ведь это был первый раз, как я видел этувесну, этиновые листья, этосемейство белок. Даже ужасные вещи – первый глоток саке или воспаление зуба. Будущее обещало мне множество не менее захватывающих и интересных зрелищ, вкусов и мыслей.
Я чувствовал себя так же, когда женился на Шикуджо. Время, которое мы проводили вместе, было как открытие новых сутр.
Когда все изменилось? Я только знаю, что изменилось. Просто в какой-то момент я осознал, что жизнь не так хороша, как была раньше. У всего теперь какой-то новый странный вкус. Я загнан в свое сейчас, в серое, унылое сейчас,совершенно непохожее на сейчасмоего сына, сейчас, которое не так хорошо, как «тогда» и «скоро». И хуже всего, что мой опыт подсказывает: я никогда не выберусь из этого сейчас, потому что каждое мое завтрапревращается в унылое сейчас.Как я могу бороться с этой безнадежностью?
Я смотрю на своего сына. Для него все так ново, так захватывающе. Я надеюсь, что он никогда не столкнется со смертью внутри себя, той, которая убивает меня, что он никогда не доживет до моего сейчас.
Тамадаро все еще не подозревает о моем присутствии и продолжает увлеченно тыкать палкой в нору. Похоже, он говорит с кроликом, предупреждает его, что выкопает его из его норы и приготовит няне на ужин.
– Кролик ушел, – говорю я. Мальчик поворачивает голову в мою сторону, но не перестает ковырять палкой. – Он спрятался в норе, глубоко под землей. Ты не сможешь достать его оттуда, сын. «Такова жизнь», – хочу сказать я, но вместо этого только кладу руку ему на плечо, чтобы развернуть лицом к себе.
– Куда он ушел?
– Не знаю, – честно признаюсь я. На мгновение он выглядит разочарованным, но потом теряет интерес к кролику и отходит от камня, выдалбливая палочкой ямки на дорожке. Он уже на пути к новому открытию, к новому чуду.
Мы мало времени проводим вместе. Да и зачем больше? Для игры у него есть няньки. Моя ответственность по отношению к сыну сводится к тому, чтобы зачать его, признать своим ребенком и убедиться, что он выберет себе достойную жену. А в промежуток времени между этими событиями я должен его кормить и обучать. Когда он достигнет определенного возраста, я подарю ему его первую пару хакама-штанов. Для меня никогда не было тяжелой обязанностью быть отцом.
Обязанность? Это не должно быть обязанностью. Отцовство должно быть восторгом. Я же предпочитаю не проводить с сыном много времени, потому что мне очень больно смотреть на него и понимать, что однажды он потеряет то, ради чего стоит жить, и станет таким же грустным и потерянным, как и его отец.
* * *
Темнеет. Я стою на своей веранде и смотрю на тусклый золотой огонек за ширмами в комнате моей жены. На улице тихо, ветра нет. Я слышу женские голоса. О чем они говорят?
Какая-то женщина читает тонким приятным голосом историю про приведений из какой-то старой моногатари,векового собрания сказок.
– Она слишком вежлива, – слышу я голос Онаги, резко перебивающий женщину, читающую сказку. – Она должна была…
Они сейчас говорят и смеются. Но они говорят целыми днями, лишь бы занять время. И как им удается найти тему для разговора? Моя жена пишет остроумные (когда это уместно) стихи и, несмотря на это, любит читать сказки, все до одной написанные женщинами. Хотя, должен признать, что женская литература не уступает в яркости мужской, более того, иногда женское воображение может нарисовать такие картины, о которых мужчина даже не подозревает.
А моя жена? Иногда я завидую ее шумной женской компании. Но сейчас, когда я не слышу ее голоса среди их голосов, я думаю, может, она так же одинока, как и я?
