Текст книги "Женщина-лиса"
Автор книги: Кий Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
11. Дневник Кицунэ
Когда я вернулась в наш волшебный дом, Джозей сидела у низкого письменного столика и что-то писала. Ее кисть быстро двигалась по молочно-белой бумаге, переплетенной в блокнот. Когда она увидела меня, она уронила кисть, встала из-за столика и подбежала ко мне.
– Моя госпожа, вы выглядите обеспокоенной. Вы хорошо себя чувствуете?
– Да… Нет, – рассеянно ответила я. – Что ты пишешь, Джозей?
Она покраснела:
– Так, ничего особенного. Всего лишь стихотворение, и то не очень хорошее.
– Ты пишешь стихи?
– Это не важно, моя госпожа. Вы чем-то расстроены?
Я взяла ее руки в свои:
– Я ухожу, Джозей.
Она открыла рот, но долго не могла ничего сказать.
– Но вы только что вернулись! Вы не должны уходить так скоро: это слишком опасно. Вы не знаете, что вы можете найти, или…
– Джозей. – Я встала на колени и потянула ее за руки. Мы сели на голый пол. В комнате уже почти ничего не осталось: низкий столик, железный сундук и печка. – Я знаю. Но ты же пришла за мной, когда я была в лесу, даже несмотря на то, что это было опасно. Ведь так?
Она отвернулась.
– Это совсем другое, моя госпожа. Вы заблудились, и я знала, что должна вас найти.
– Нет, это то же самое. Нам нужен Кая-но Йошифуджи. – Не желая разрушать ее представления о том мире, в котором она жила, какими бы они ни были, я ничего больше не стала говорить. Я не сказала ей, что без него мы перестанем существовать. – Он мой муж. Я найду Каннон и объясню ей, почему она должна вернуть мне его.
– Я не думаю, что храм до сих пор… – Она не договорила.
– Я иду в храм в горах, – сказала я. – Снаружи.
Я отпустила ее руки и встала, отряхивая пыль с платьев. Когда магия была сильна, в моем доме не было пыли.
– Я не знаю, когда вернусь, Джозей.
– Вам понадобится еда и одежда. И башмаки, – сказала она автоматически. – Но моя госпожа… – Ее глаза наполнились слезами. – Пожалуйста, не делайте этого. Снаружи слишком много вещей, которые могут вам навредить. Там животные, вы можете поскользнуться и упасть, вас может настичь снежная буря, и вы замерзнете или…
– Я должна.
Она молча сняла с меня мои шелковые одежды и надела теплые стеганые платья и плащ. Собрала мои волосы в хвост, заткнула его за воротник, надела широкополую соломенную шляпу мне на голову и завязала ее лентами на подбородке. Это были простые одежды, не те, к которым я привыкла.
– Что будет со мной без вас? – прошептала Джозей. – Со всем этим? – Она обвела рукой комнату.
Я дотронулась до ее лица. Ее слезы были холодными, как капли дождя.
– Кто-то должен присматривать за всем этим, пока меня не будет. Пожалуйста, дождись меня. – Я боялась, что дом исчезнет, если в нем никого не будет. Но больше всего я боялась, что исчезнет Джозей. Я не могла смотреть на нее.
– Я не думаю, что смогу… – Ее губы дрожали.
– Ты должна. – Шар, который мне когда-то подарил Дедушка, был у меня в рукаве. Я вытащила его и вложила ей в руки. Он сиял, как маленькая луна.
– Но…
Я накрыла шарик ее второй рукой.
– Сохрани его для меня, пока я не вернусь, Джозей. Дождись меня. Пожалуйста.
Она помолчала.
– Я постараюсь, – наконец сказала она.
Мои щеки были мокрыми и холодными от слез, когда я надела башмаки и вышла на улицу. Джозей держалась за столб на веранде. Дом и столб были словно в тумане. По крайней мере, я надеялась, что это туман.
Было утро, когда я начала свое путешествие. Снег падал с тех пор, как я оставила Шикуджо. Маленькие снежинки жалили меня, когда попадали на кожу. Я шла по дорожке, которая вела через разрушенные ворота в горы. Она была довольно узкой, потому что по ней редко кто ходил зимой. Пятнистая собака бежала впереди, насторожив уши.
Я встретила только одного человека – крестьянина в соломенной шляпе и накидке. Он шел навстречу и вел быка на веревке, привязанной к кольцу в его носу. Я стояла и смотрела, как они приближаются. Моя собака гавкнула на них два раза, потом легла на землю. Мои ноги замерзли, поэтому я шагнула к собаке, надеясь хоть немного согреться о ее мех. Мужчина остановился в нескольких шагах от меня. Тропинка была слишком узкой: одному из нас нужно было уступить.
– Ну? – сказал крестьянин не грубо. Спина быка была покрыта снежинками, словно маленькими звездами. Пар вырывался из его ноздрей. Казалось, даже собака была напугана размерами животного, но быку не было до нас никакого дела. Он был словно Будда, возвысившийся над тщетой происходящего.
– Мне сказали, что эта тропинка ведет к храму Каннон. Вы не знаете, где он? – спросила я мужчину.
Мужчина сплюнул на снег:
– Вы выбрали неподходящее время для паломничества. Маленькие снежинки означают, что будет холодная ночь. Настолько холодная, что заморозит слезы у вас на глазах. А вы не доберетесь до храма к ночи.
– Вы знаете, как туда добраться? – спросила я.
– Да, хотя сам я там никогда не был. Скоро будет развилка. Оставьте приношение у камня, идите вверх по тропинке и слушайте звук журчащей воды. Там водопад, который никогда не замерзает.
– Это далеко? – спросила я.
– Дальше, чем вы сможете сегодня пройти. – Он пристально посмотрел на меня. – Может, вы захотите остаться сегодня ночью со мной и с моей женой? У нас по крайней мере тепло. А завтра погода, возможно, станет лучше. Хотя я сомневаюсь.
– Вы очень добры, но мне нужно идти.
– Ах, эти ваши паломничества! – Он махнул рукой. – Желаю вам удачи. Если вы не найдете, где остановиться на ночь, то выройте яму в снегу и выложите ее еловыми ветками. Они не дадут вам замерзнуть.
Он шагнул в сторону и потянул за собой быка, пока тот не оказался по живот в снегу.
– Удачи, – снова сказал он, когда мы с собакой прошли мимо. Только потом я поняла, что не знала, кого именно видел крестьянин, когда говорил со мной.
Некоторое время идти было легко – бык примял снег. Я шла к двум горам, иногда натыкаясь на случайные следы, которые вели к крестьянским домам. Чем ближе я подходила к лесу, который покрывал горы, тем труднее мне было различить тропинку. Наконец она стала совсем узкой, с едва заметными, припорошенными свежим снегом следами. Псу не очень нравилось идти первым – ему приходилось протаптывать для меня тропинку, поэтому скоро он отстал и пошел позади меня. Какое-то время платья и плащ согревали меня, но потом поднялся холодный ветер, который пронизывал до костей. Колючие снежинки хлестали по лицу и рукам. У меня все время текло из носу. Когда я дотрагивалась до своего лица, оно было холодным и гладким, как будто вырезанным из нефрита. Мои ноги онемели в деревянных башмаках и уже не болели.
Но я продолжала идти вперед. Я спрятала руки в рукава, прижав их к себе. Ветер сорвал с головы шляпу, и я не смогла быстро вытащить онемевшие руки из рукавов, чтобы поймать ее. После этого ветер трепал мои волосы, они падали мне на лицо, лезли в глаза.
Вперед и вперед. Я дошла до леса, где тропинка резко заворачивала в сторону и шла между соснами. Ветер вдруг стих, хотя, казалось, будто воздух еще был заряжен его энергией. Верхушки деревьев тихонько поскрипывали. В лесу снег едва доходил мне до колен. Кое-где земля была совсем голой, покрытой лишь иголками и листьями. Мне стало трудно различать следы на тропинке, поэтому я просто стала высматривать углубления в снегу. В просвете между ветвями деревьев я видела небо. Там, где землю не прикрывали ветви, возвышались сугробы снега, доходившие мне до груди.
В одной руке я несла плетеную корзинку. Необрезанные концы соломы были похожи на бахрому. В корзинке было все, что у меня осталось: потрепанный летний веер Шикуджо, кусок сушеной рыбы и два шарика риса. Наверное, мой дом уже исчез. Но надежда у меня еще оставалась. Я подумала о Джозей, и глаза наполнились слезами, которые тут же замерзли на ресницах.
Мне еще никогда не было так холодно. Я не могла больше быть лисой, но не являлась и женщиной. Я не знала, кто я. И если бы я обернулась лисой, это не помогло бы мне понять…
Когда я перебиралась через упавшее дерево, то зацепилась и упала на колени. Я так устала, что мне было тяжело поднять даже волосы, усыпанные снегом и веточками.
Кая-но Йошифуджи нравились мои волосы. Он запускал в них руку, и они скользили между его пальцами, словно шелк. Он зарывался в них лицом и щекотал меня ими после того, как у нас был секс. Но теперь они были мне не нужны. Я вытащила маленький ножик и отрезала их по плечи. Волосы посыпались на снег. Пятнистая собака обнюхала их и жалобно заскулила.
Я встала и пошла дальше. Под деревьями становилось темно. Я не видела ни одной хижины с тех пор, как вышла из долины. Здесь была земля капканов и охотников на медведей, безумцев и провидцев: здесь почти никто не жил, кроме животных. Что ж, очень хорошо, я животное или когда-то была им. Я выживу.
Пока я шла, все менялось: мои шелковые стеганые платья превратились в хлопковые, а я даже не заметила этого. Платья стали темнее и короче: такие носили крестьянки. Почему это происходило?
Я сразу увидела камень: черный, плоский, высотой с человека, он стоял прямо передо мною. Кто-то древний вырезал на камне лицо. Теперь он смотрело перед собой пустыми глазами. У его подножья рос папоротник, который запорошило снегом. Свежих приношений богу не было, лежали лишь полинявшие свертки ткани, в которых когда-то были подарки. Я поклонилась.
– Дух!
Мне никто не ответил, но я оставила у камня свою рыбу и рисовые шарики. Когда я свернула на тропинку, которая уходила в гору, пятнистая собака куда-то исчезла, но скоро вернулась, облизывая морду. Что ж, камень сам должен был присматривать за своими подарками: если он позволил собаке съесть его приношения, я была в этом не виновата.
Кто-то пометил тропинку, написав ярко-красной краской на камнях, лежащих вдоль нее. Иероглифы были жирными, размашистыми, но краска понемногу стиралась. Внизу иероглифы скрывали опавшие листья и снег. Для меня надписи на камнях не имели смысла, это были случайные слова, никак не связанные друг с другом. Гребень волны. Память. Сердце. Перекресток. Серебро. Было ли это стихотворение? Или каждый камень был стихотворением, и все вместе – камень, краска, слово – что-то значили? И что бы они значили, если бы были написаны на другом камне? Черной краской? Более толстой кистью?
Поэзия.
Собака не обратила на камни внимания, только приподняла ногу у одного из них. Я думаю, это изменило стихотворение (если это было стихотворение) на другое: камень, краска, слово, моча.
Петрушка. Нож. Слезы. Луна.
Становилось темнее.
Правильность.
12. Дневник Шикуджо
Если бы мы были в столице, мы бы сейчас все говорили о танцорах Госечи. Наверное, там тоже выпал снег, хотя все равно немного пыльно, но мы к этому привыкли, воздух восхитительно прохладный. Не как здесь: из-за мороза я словно заперта в своих комнатах, я даже не хочу выходить, чтобы навестить моего мужа. Во дворце сейчас была бы толпа народа – все бы готовились к ритуалам благодарения. Проводились бы церемонии по успокоению духов. Мы бы устраивали банкеты, играли, пели и пили. Я вспоминаю те годы, когда прислуживала старой принцессе, и не могу припомнить, чтобы мы спали с конца десятого месяца до самого последнего банкета.
Мне всегда нравилось смотреть на танцоров Госечи, когда они входили во дворец. Девушки были такими торжественными в белом, а их партнеры всегда очаровательны, одеты в одинаковые одежды с зеленой, голубой или коричневой вышивкой. И я просто влюблялась в них, когда они начинали танцевать.
Много лет прошло с тех пор, когда я в последний раз посещала банкет, на котором они танцевали, но только теперь я что-то поняла. Я всегда думала, что цель танцоров Госечи – быть правильными во всех отношениях. Необходимо правильно двигаться, демонстрировать строгость и сдержанность своих движений, важен каждый взмах веера; важно надеть правильные платья и ленты, сделать правильную прическу для каждого из танцев.
Но на самом деле нужно гораздо больше. Нужна страсть, которая проявлялась бы в каждом движении, даже самом осторожном. Я не могу сказать, в чем разница между одной девушкой и другой: они обе усердно тренировались, они элегантные и грациозные. Но на одну мне просто приятно смотреть, а от другой я не могу отвести глаз, она зажигает огонь в моем сердце. И я знаю, когда смотрю на такую девушку, что ее молитвы будут лучше услышаны богами, чем молитвы остальных танцоров.
Правильность и страсть. Я должна запомнить это. Кая-но Йошифуджи – сплошная страсть и никакой правильности. И у него ничего не получается. Но разве у меня получилось? Если бы я была одной из танцоров Госечи, я бы не опозорилась перед двором своим плохим исполнением, но, боюсь, что боги не стали бы меня слушать.
13. Дневник Кая-но Йошифуджи
Мой мозг пытается справиться с противоречиями последнего времени. Иногда он сдается от усталости. Прошло три месяца – прошло десять лет. Я молод – я стар. Я живу здесь – я живу в доме с голубой черепицей, который на самом деле оказался норой под моей сторожкой. Я женат на Шикуджо – я женат на моей золотоглазой жене, которая, может быть, женщина, а может, лиса. У меня есть сын – у меня два сына.
Наверное, Урушима был так же удивлен, когда вернулся из замка морской принцессы и обнаружил, что прошло много лет, хотя для него они показались одной ночью. Мой мозг борется, но отказывается принять то, чего он не может понять. Я понял, что очень многое забыл.
Я оглядываюсь назад и вспоминаю ее, в платье с нарисованными на нем маленькими обезьянками, как морщился ее гладкий лоб, когда она спрашивала меня, что такое душа. Я вижу шарик в ее руках, чернила, разбрызганные по стене и полу, каменный фонарь в саду, который светил по ночам, хотя его даже не зажигали. И то, что никогда не замечал, когда жил там, и она была моей женой: я словно вижу темноту под сторожкой, чувствую запах грязи и отбросов, помню, как пахло от моих засаленных платьев. Помню, как целовал лису.
Лиса или женщина, ее глаза словно светились. Я всегда думал (если я вообще об этом думал), что глаза лисы такие же, как и у собак – водянисто-коричневые. Но они другие. Они золотые, можно смотреть в эти глаза, на тонкие линии, образующие рисунок радужной оболочки. У лис нет души? Это неправда: я видел ее.
Я слушаю, как священник читает сутры. Он остался здесь, вероятно, предпочитая наш дом своему холодному монастырю. Я болен и слаб, поэтому мне ничего не остается, кроме как лежать и слушать его. Но он говорит так быстро и таким монотонным голосом, что его чтение превращается в простой шум, как шум ветра в листьях деревьев или стрекот сверчков летним вечером.
Почему я был с ней, с моей лисой? Я знаю все причины: она казалась такой свободной, как может быть свободна лиса; ее милый домик и сад, ее идеальные слуги делали каждый мой день, проведенный там, незабываемым, словно сбылись волшебные сказки, которыми зачитываются женщины. (Так и было: этот мир казался мне идеальным, потому что, я думаю, он был создан специально для меня.)
Но окружение было не самой интересной частью моей жизни с ней. Я снова хотел почувствовать себя живым. И я почувствовал, но не из-за идеального мира, созданного для меня, а из-за тех приключений, которые я пережил с ней. Лучше, чтобы жизнь была приключением, чем произведением искусства. Я так думаю.
Я чувствовал себя лучше, когда был с ней, потому что хотя бы на время я забыл о той безнадежности, которая овладела мною. Она ничего не ждала от меня (кроме того, чтобы я был с ней). И я никогда не расстраивал ее, потому что любой мой поступок приводил ее в восторг или удивлял. Я никогда не расстраивался сам, потому что я хотел быть тем, кем я был. Несмотря на то, что это был идеальный мир, в нем все же нашлось место для моих ошибок.
Было ли бы все по-другому между мной и Шикуджо, если бы она была менее идеальной, если бы жизнь с ней оставалась таким же приключением, какой она была сначала. Я думаю, она никогда не считала себя идеальной женой, это я считал ее идеальной и сердился на нее за это. Она была такой, какой ее ожидали увидеть. Возможно, это раздражало ее так же, как и меня – мои собственные ожидания. Я никогда даже не подумал спросить ее об этом.
Я думаю, я не увидел бы иллюзию моей жены, если бы не захотел ее увидеть. В этом мире никто не старел. Моя жена всегда была красивой. Даже сейчас, думая о ней, даже видя ее такой, какой она на самом деле была – покусанная блохами лиса с настороженными золотыми глазами, – я все еще хочу ее нежное женское тело. Я хочу быть с ней, хочу ощутить ее прикосновение, хочу услышать ее ужасные стихи.
Это был вечный мир. Я гулял по ее саду десять лет. Осень никогда не кончалась. Вспоминая сейчас об этом, я понимаю, как это было странно. Откуда брались все эти листья, которые падали с деревьев на протяжении десяти лет? Должно быть, за это время деревья уронили тысячи, сотни тысяч листьев – больше, чем на них могло вырасти.
Я бежал от смерти, от разлагающегося трупа, от черепа, обтянутого кожей. От маленьких морщинок, которые появлялись, когда Шикуджо смеялась. Учение Будды говорит, что это не то, чего стоит бояться, что не стоит цепляться за преходящее – в том числе молодость, сильное здоровое тело, счастье, – потому что оно причиняет горе. Проще: амидисты говорят мне, что все, что я должен сделать, это произнести имя Будды, и я достигну перерождения в Чистой земле.
Перерождение. Вот в чем проблема. Я не хочу уходить в темноту, даже если будет возможность перерождения. Когда умер мой отец, я зажег погребальный костер. Когда пламя занялось и дым повалил сквозь бревна, ткань над гробом приподнялась от вырывающегося густого дыма. Я увидел, как горят бревна и понял, что я следующий. И даже мой сын ничего не сможет с этим поделать. Когда-нибудь ему придется зажечь мой погребальный костер, возможно, со слезами на глазах, возможно, без. Этот дом, этот сад – все будет принадлежать ему, а я стану дымом в небе, который разгонит даже слабое дуновение ветерка. Я не был готов к этому.
А теперь я почти старик. Каждое утро я нахожу на своей расческе волосы. Мне все время холодно: я грею ноги у печки, как какой-то крестьянин, но хуже, что меня не волнует, видит ли меня кто-нибудь. Сейчас смерть ближе, чем когда-либо.
Теперь мне остается только гадать, чего я боюсь больше: смерти или жизни.
14. Дневник Кицунэ
Страсть. Белка. Песок.Тропинка поднималась все выше и выше. Уже темнело, я почти не видела надписи на камнях. Мне негде было остановиться на ночь, и даже тропинка, казалось, исчезла, оставив только камни со словами. Длинная цепочка камней-стихов уходила в темноту. Я думала, что уже перестала дрожать, как вдруг меня пронзила судорога, такая сильная, что я даже прикусила язык. Собака тоже замерзла и остановилась, чтобы облизать подушечки лап, выгрызть из них шарики снега, которые там образовались.
По этой дорожке я дошла до ворот. По крайней мере я думаю, что это были ворота: столбы и перекладина – покрытые мхом кедровые бревна – и в три раза выше меня. Перекладина была так высоко, что ее скрывали возвышающиеся над воротами деревья. На деревьях тоже были вырезаны иероглифы. Дом. Любопытство. Пять. Дождь.
Подпорки местами прогнили, как будто они долго лежали на земле, прежде чем их подняли. Я дотронулась до пористой поверхности одной из них. Поддела древесину своим маленьким ножичком, отлетела щепка, и я увидела под ней жука. Я подумала о том, чтобы съесть насекомое (я была очень голодна), но в последний момент опустила руку и позволила собаке съесть его.
Крестьянин ничего не сказал об этих воротах, но ведь он никогда не был здесь. Возможно, их недавно построили. Снег немного утих, и я увидела, что дорога за воротами была намного шире, чем та, по которой я пришла. Она была достаточно широкой, чтобы по ней могла пройтись упряжка волов. Но это было бессмысленно: повозка бы не проехала по горам. Сюда было трудно забраться даже на паланкине. Люди, которые сюда приходили, должны быть сильными (и молодыми).
Ворота были довольно примитивными, но даже так они походили на те, что вели в наше имение, хотя не было ни забора, ни сада за ними. Был только лес, снег, деревья и мертвый папоротник. И выступ горы за ними. Я увидела тусклый свет, хотя не видела никакого дома. Это был словно свет от бумажного фонарика, висящего далеко отсюда.
Нет. Я лучше буду спать в лесу, мокрая, замерзшая и голодная, чем пойду по этой странной дороге под гниющими воротами. Нет.
Пока я думала, собака приняла решение. Пес внимательно обнюхал столбы, хотя они были слишком холодными, чтобы пахнуть. Но он не помочился на них, что удивило меня: столбы всегда были словно приглашением помочиться на них для всех животных, находящихся поблизости. Он пробежал под воротами, громко гавкая.
– Собака! – Я побежала за ней. Было совсем темно, но я видела ее белый хвост впереди. Я шла по кучам иголок и листьев, припорошенных снегом, перелезала через сломанные ветки деревьев.
Свет шел не из большого дома. Неудивительно, что я его не заметила. Это была свечка у единственного крошечного окошка полуразвалившейся хижины. Ожидая увидеть что-то другое, я почти врезалась в нее, прежде чем заметила. Собака прыгнула на дверь, продолжая лаять. Я отошла в сторону, сжимая в руке маленький нож.
Дверь распахнулась, из хижины вырвался тусклый золотой свет и тепло. Худой человек выглянул из двери:
– Что?..
– Брат! – Я подбежала и бросилась ему на шею.
– Сестра? – Он отодвинул меня, чтобы лучше рассмотреть, потом с силой прижал меня к себе. – Сестра, что ты здесь…
– Я думала, ты умер! Ты здоров? Ты ушел и…
– Как ты?..
Мы снова обнялись, потом он сказал:
– Я здоров, Сестра. Но как ты здесь оказалась? Почему?
– Его нет, – сказала я. У меня на глазах выступили слезы. Я моргнула, и холодные слезы покатились по щекам. – Каннон пришла и забрала его.
– Я знаю. Дедушка был здесь.
– Он жив? – Я снова вспомнила удар дубинкой о его бок и тот ужасный звук, который при этом раздался.
– Он был жив. Жив ли он сейчас – не знаю. Сестра, ты замерзла. Давай пройдем внутрь.
Я позволила ему провести меня в хижину. В ней было немного теплее, чем на улице. Ее освещали две лампы. Единственная комната была крошечной, наверное, три шага в каждую сторону, и заваленной человеческими вещами. Но то, что собрал здесь Брат, не представляло из себя никакой ценности: сломанное колесо от телеги, поставленное в углу комнаты так, будто это святыня. Моток гнилой веревки, свешивающейся с потолка, завязанный в странный узел. Глиняные черепки аккуратно разложены рядом с тыквой, наполненной кусочками сломанных серебряных украшений для волос. Листья и тряпки свалены в кучу у стены. Дырявая шкура какого-то зверя лежала в углу.
Брат низко поклонился мне и сказал:
– Ты замерзла, Сестра? – Он накинул мне на плечи рваную волчью шкуру, слишком старую даже для того, чтобы ею пользовался бедняк. – Вот, надень это платье и сядь ближе к печке. Где твои служанки? Мне приказать, чтобы между нами поставили ширму?
Конечно, это была ирония. То, что он говорил, не имело никакого смысла: здесь не было ни печки, ни платьев, ни ширмы, ни слуги, чтобы эту ширму поставить, даже если бы она и существовала.
– Расскажи мне про Дедушку. Где он?
– Ушел, – ответил Брат. – Ему было больно, когда Кая-но Йошифуджи забрали, он убежал. Я нашел его и привел к себе домой. Он рассказал мне про Каннон. Он не остался со мной надолго.
– Но я помню палку…
Брат встал на колени на грязный пол около меня.
– Его ударили достаточно сильно, чтобы повредить что-то внутри. Когда он кашлял, у него изо рта шла кровь. Он говорил, что ему не было больно. Но потом он ушел, чтобы найти себе тихое место и спокойно умереть. – Брат достал из грязного рукава свернутую кору. Когда он ее разворачивал, она треснула. Я увидела иероглифы на ее внутренней стороне, нацарапанные острием ножа или когтем.
Лиса или женщина? Лис или мужчина?
Лес очень большой,
А тропинки слишком узкие.
Не забывай меня, Внучка. Возможно, мы снова
когда-нибудь увидимся.
Он отпустил кору, и письмо Дедушки рассыпалось на кусочки. Я думала, что он уже умер, я оплакивала его. Тогда почему мне было так больно услышать, что он еще жил какое-то время перед тем, как умереть? Я снова заплакала. Мои слезы текли, обжигая онемевшее лицо. Брат сидел молча и смотрел, как я плачу.
– Сестра, что ты здесь делаешь? Ты тоже убежала?
– Нет, у меня все еще есть дом. («Или что-то похожее на него», – подумала я.) Здесь в горах есть храм Каннон. Я иду к ней, хочу попросить, чтобы она вернула мне его.
– Зачем ты хочешь его вернуть? – спросил Брат. – Он ушел.
– Я должна его вернуть. Он центр магии. – «Мы потеряем все», – подумала я, но не сказала. Он вел себя странно, я не ожидала от него такого.
– Он тебе больше не нужен, – сказал Брат небрежно. – Он никому из нас больше не нужен.
– Мой дом исчезает! Я не могу одна поддерживать магию. Йошифуджи должен быть там.
Брат фыркнул:
– Ерунда. Посмотри на это. – Он обвел комнату рукой. Я обернулась, чтобы посмотреть, но ничего не увидела кроме хижины, забитой всяким хламом. – Все это сделал я, – сказал он гордо. – Без тебя. Без Йошифуджи. Мне удалось то, о чем ты мечтала. Я стал человеком.
– Что ты сделал?
– Это, – сказал он, теряя терпение. – Этот дом. Эти комнаты. Сад. Ворота. Я все это построил, – он заметил выражение моего лица. – Что-то не так?
– Брат, – как можно мягче сказала я. – Я вижу только хижину и лес. Я вижу тебя, себя и собаку. И больше ничего.
Он снова фыркнул:
– Неужели ты не видишь? Посмотри! – Он подвел меня к шкуре, висящей у двери. – Видишь эту великолепную парчу? Эти роскошные платья? Все такое же, как было у нас там, в долине, Сестра, Только это все настоящее.
– Нет, – прошептала я.
– Дом намного больше, чем тот. – Он улыбнулся. – Я восхищен им. Чтобы его построить, ушло столько месяцев. Пока я нашел плотника, который смог сделать такие экраны и ширмы. И это в такой глуши. Мне даже пришлось заказать образцы из столицы. Они выглядят просто потрясающе. Тебе так не кажется?
– Брат…
– Пойдем посмотрим западное крыло дома! Ты останешься у меня? – Он схватил меня за руку и потащил на улицу, в темноту ночи.
– Нет! – я вырвала руку. – Здесь ничего нет! Что ты мне показываешь?
– Ты и правда ничего не видишь? – Он с сомнением покачал головой.
– Но здесь не на что смотреть!
– Панели, черепица, матрасы – как ты можешь этого не видеть?
Мои глаза жгли слезы. Я снова посмотрела, куда он указывал. На чистом холодном небе блестела луна. Под снегом я заметила очертания веток деревьев. Я поняла, что они были разложены так, что составляли линии и квадраты.
Иногда дети тоже так делают: играют в дом, выкладывая на песке его очертания ветками или листьями. Здесь будут комнаты моей матери, здесь – комнаты второй жены, здесь – отца. Это палочка – отодвигающаяся панель. Кучка листьев там, где будет спать отец.Это было похоже на детскую игру. Брат играл в дом, но на самом деле ничего не было. Или, может, я просто не видела… Магия – странная штука.
Я не возражала, когда он повел меня через нагромождение веток, показывая свои комнаты, ширмы, мебель и все то, что видел он. Кто из нас двоих был сумасшедшим? Кая-но Йошифуджи пил из опавших листьев и целовал лисенка в слипшиеся глазки. Какая была разница между ними? Но я знала, что разница была. Она должна была быть, потому что происходящее здесь было сумасшествием.
Борясь с подступающей паникой, я старалась видеть то, что он мне показывал. Но ничего не получалось: не было магии, были лишь кучи барахла и обносков.
– У меня есть для тебя подарок, Сестра, – сказал он и наклонился, чтобы поднять что-то с пола. – Кое-что, что ты сможешь носить у себя в волосах, когда придет весна.
Я молча протянула руку, и он положил на мою ладонь что-то холодное. Это была замерзшая мышь, твердая, как камень. Я закричала и отбросила ее в сторону.
– Прекрати это!
– Тебе не понравилось? – Брат обиженно посмотрел на меня.
– Перестань! Ты все это выдумываешь! – Я хотела закрыть глаза и уши руками, хотела кричать, пока не закончится весь этот кошмар.
– Выдумываю, – медленно проговорил Брат. – А разве мы всегда не выдумываем что-то? Мы все?
– Нет! Это неправильно!
– Потому что это не твоя реальность, Сестра? – Брат рассмеялся. – Моя хотя бы не исчезнет.
– Это все нереально, разве ты не понимаешь? Здесь ничего нет.
– Нереально? Я видел, как ты училась писать стихи для него, как ты меняла свое тело ради него. Это было реально?
– Мне пришлось сделать это. Я любила! Это было частью магии. Это было условием для того, чтобы быть человеком.
– Любовь, магия и человечность. Это не одно и то же. Я могу сказать, в чем разница. А ты?
– Прекрати! – закричала я. – Оставь меня в покое! Ты сумасшедший!
– Мне очень жаль, что ты не видишь всего этого, – мягко сказал он.
Я повернулась и убежала.
