Текст книги "Женщина-лиса"
Автор книги: Кий Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
31. Дневник Кицунэ
Я была на пятом месяце беременности, когда у нас состоялась иватаоби-церемония: Йошифуджи подарил мне материнский пояс с особыми пожеланиями. Как и на свадьбе, на этой церемонии не было никого, кроме нас, лис, и Йошифуджи, но все же ритуал был необходим для него: каждый мужчина должен быть уверен, что сделал все, чтобы мать его будущего ребенка была здорова.
Сам пояс был очень красивый: серебристая парча с вышитыми на ней узорами в виде облаков и осенней травы. Как-то вечером, когда я чувствовала себя нехорошо и легла спать, щенок нашел его и погрыз. И хотя пояс за ночь восстановился, я была очень расстроена. Йошифуджи подарил мне его, но я была настолько безразличной, что не смогла увидеть в нем ничего больше, кроме того, чем он был – простым поясом.
Мне не нравился щенок, но по крайней мере он был настоящим и заботился обо мне. Я не могла не замечать этого.
32. Дневник Шикуджо
Спокойствие лучше всего. Я всегда старалась воспринимать случившееся спокойно, каким бы оно ни было – хорошим или плохим.
Счастье – одно из самых приятных чувств, поэтому и самое опасное. Стоит однажды почувствовать себя счастливым, и ты будешь делать все для того, чтобы поддерживать это чувство, а потеряв его, будешь тосковать.
Сожаление и грусть. Кто-то грустит об умерших, кто-то – о забытых друзьях, кто-то – о потерянных вещах. Несколько лет назад я потеряла дощечку для письма. И даже теперь иногда вспоминаю о ней и жалею…
Но злость неприемлема. Это как сумасшествие, которое вызывается жестокостью и пренебрежением других людей. Нет, это не так. Я говорила с принцессой о злости, и я поняла, что причина злости – в беспомощности. Если бы я более спокойно ко всему относилась, мне были бы безразличны и жестокость, и пренебрежение других людей по отношению ко мне.
Но в этом мире нет силы. Мы словно пух одуванчика на осеннем ветру: нас несет туда, куда подует ветер, пока, наконец, мы не упадем в соленое море или на голые скалы. Значит ли это, что люди постоянно чувствуют злость?
Значит ли это, что я зла? Я ненавижу это чувство и пытаюсь с ним бороться при помощи других, более простых ощущений: нежный запах тигровых лилий, рубиново-красный цвет ягод рябины, насыщенный запах ямса. Успокоиться довольно легко, если стараться меньше думать.
33. Дневник Кицунэ
Когда я была беременна, у меня возникали проблемы со сном: подолгу не могла уснуть. Мне было неудобно: мой живот был слишком большой, чтобы я могла спать в каком-либо другом положении, кроме как на боку. Каждый раз, как я хотела перевернуться, мне приходилось полностью просыпаться, чтобы аккуратно переместить свое тело в новое положение. У меня постоянно болела спина. Через некоторое время начала болеть и грудь. Моего мужа рядом со мной не было (он отправился в путешествие с Братом, но кто мог знать, куда и насколько?); Мать оборачивалась лисой и убегала в лес каждый вечер; Дедушку тоже было трудно найти, наверное, он охотился. Я наблюдала за своими служанками, которые оставались со мной и шили платья на зиму, и все думала о поэзии.
Когда мы были лисами, иногда мы притаскивали кости, такие же большие, как мы сами, из трупов убитых крупными хищниками животных. Мы знали, что там внутри еще оставался костный мозг. Мы грызли их, когда нам больше нечего было делать, каждый раз надеясь, что сейчас наконец кость треснет и мы сможем добраться до ее содержимого. Мои размышления о поэзии были чем-то похожи на это, только кость никак не хотела треснуть. Я засыпала с мыслями о поэзии, но даже во сне продолжала думать о ней.
Иногда мне снилось, будто я хожу по лесу. Там были арки, как в храме Инари, но они были такими высокими, как самые высокие кедры, они светились и блестели холодным темно-синим светом. Я встала под первую арку и услышала, как она плачет. Я посмотрела вверх и увидела большие темные пятна на ее светящейся поверхности. Одно из них бросило шелковую веревку, когда я проходила под аркой. Это был паук, такой же большой, как лиса. Его глаза были золотыми: иероглифы светились на их поверхности. Это были стихи, которые я никак не могла прочитать. Паук сел мне на плечо. Я услышала голос. Я думаю, что это говорил паук:
– Дом – это паутина между нами.
Я ничего не почувствовала, когда он впился в мое плечо, разрывая плоть. Я побежала вперед, к первой арке.
Я не удивилась, увидев там лунных лисиц. Перед ними стояли две чаши, как тогда – перед статуей богини Инари: в одной была чистая вода, в другой – вареный рис.
– Итак, маленькая женщина-лиса, – сказала одна из лис (или сразу обе) голосом (или голосами), словно серебряный колокольчик, дрожащий от удара грома. – Кто же ты? Женщина или лиса?
Я хотела ответить им то же, что я когда-то ответила Дедушке: «Женщина», но не смогла.
– И то и другое, – прошептала я.
Их звонкий смех оглушил меня.
– Лучше скажи: ни то ни другое. Так будет более верно. Ты ничто и никто. У тебя даже нет имени.
– Моего дедушку зовут Миойши-но Кийойуки. Я его внучка.
– Значит, так тебя зовут? – смеялись они. – Ты одалживаешь сокровище, которое он сам украл?
– Пожалуйста! – сказала я. – Я должна сделать это.
– У нас есть для тебя стихотворение, – сказала другая лиса (или снова обе).
Она (или он, или они) поклонилась, коснувшись носом чаши, и та превратилась в труп лисы, свернувшейся клубком вокруг своего мертвого детеныша. Я закричала и выронила из рук луну, которую, как оказалось, я все это время держала. Она упала на труп лисы и вспыхнула ярким холодным светом, от которого у меня потемнело в глазах.
– Ты можешь на это ответить? – сказал голос (или голоса). – Конечно, нет.
Их смех был высоким, свистящим: такой звук, словно сильный ветер звенит серебряными колокольчиками.
Я проснулась в слезах и позвала своих служанок. У меня был небольшой опыт в плохих снах: иногда, когда я была лисой, мне снилось, как я бегу, не зная, жертва я или хищник. Но этот сон был намного страшнее.
– Моя госпожа! – Джозей просунула голову между ширмами, которые загораживали мою кровать. – С вами все в порядке?
– Я не знаю, – ответила я ей.
34. Дневник Шикуджо
Словно паук или мышь, я сидела в крохотной комнатке, ожидая принцессу, которая назначила мне встречу впервые после того, как я упала в обморок.
Остальные ее женщины были очень добры ко мне. Наверное, потому что она приказала им быть со мной любезными. Но я все же надеялась что у этой доброты была другая причина: ведь когда-то мы были подругами. Я получила от принцессы нежные письма, в которых она просила меня прийти к ней. Я писала в ответ письма, в которых благодарила ее за то, что она так добра, позволяя мне оставаться сравнительно близко к ее сиятельству. Но писала, что была слишком слаба, чтобы навестить ее. Как я могла появиться перед ней? Я все время плакала, мои глаза опухли, а лицо покрылось красными пятнами.
Онага была все время со мной, и в конце концов именно ей удалось уговорить меня навестить принцессу.
– Вы же не хотите, чтобы про вас говорили, что вы одичали в деревне? – каркала она.
Я не нашлась, что ответить ей на это. Моя гордость заставила меня подняться, надеть свои лучшие шелка – пурпурно-красные с зелеными полосками – и пойти к принцессе.
В комнате принцессы повисла тишина, когда я появилась там. Она сама нарушила ее:
– Моя дорогая! Ты чудесно выглядишь! – Я знала, что выгляжу изможденной, осунувшейся, но я была благодарна ей за эту маленькую ложь.
В последующие несколько дней она была очень внимательной ко мне. Она была старой и мало спала, поэтому, когда меня мучили кошмары или простая бессонница, я приходила к ней. Она лежала у печки, окруженная спящими женщинами. Ее постоянно мучил кашель, который не проходил даже после того, как она выпивала апельсиновый сироп.
И мы разговаривали.
– Ты знаешь, я умираю, – сказала она. – Я еще не говорила об этом императору, моему племяннику.
Я ничего не ответила. Ее кашель был доказательством того, что она нездорова, а я находилась рядом с ней столько дней, даже не подозревая о том, насколько серьезна ее болезнь.
– Ко мне приходили предсказатели, – сказала она. – Врачи, священнослужители и даже какой-то варвар с Северного острова, который известен как хороший целитель. Они говорили мне, что я скоро поправлюсь, но я знаю, что это неправда. Они хотели бы так думать – мужчины, которые ни в чем не разбираются, но хотят подбодрить члена императорской семьи. Нет!
– А может, они правы?
– Нет. – Она помешала кочергой угли в печке. Некоторые разломились и вспыхнули с новой силой. На мгновение я увидела ее лицо, покрытое морщинами, как тутовая бумага – прожилками. – Были тысячи служб. Мой племянник даже воздвиг статую Целительного Будды. Но все понапрасну. Что-то сидит в моих легких и точит их. Предсказатель заявил, что это демон, все остальные – что это болезнь. Но мне все равно. Я рада, что ты приехала в столицу, дитя, и что мы увиделись: я скоро уезжаю в Касугано принимать монашество. Новые платья! Скоро я буду носить серое и желтое. Они больше подойдут такой старухе, как я, чем эти яркие штучки, которые так нравятся вам, молодым. Я стану монахиней, а потом умру. Смерть будет легче. В конце концов, мне просто не терпится узнать, существует ли на самом деле Чистая Земля.
– Пожалуйста, не покидайте нас, – сказала я.
– Я уйду, несмотря на то, хотите вы этого или нет, – сухо сказала она. – Вопрос лишь в том, будет ли промежуточная остановка в виде монашества или я уйду прямо отсюда. А это станет дурной приметой для императора. Нет, я хочу немного покоя перед смертью. – Она косо посмотрела на меня. – Ну, что ты теперь скажешь, дитя?
Я не знала, что сказать.
– Моя госпожа, есть тысячи стихотворений о смерти в Маниешуили еще где-то. Но сейчас я не могу вспомнить ни одного.
Она засмеялась. Скоро смех перешел в долгий сухой кашель. Она сплюнула в мягкую бумажку, которую достала из рукава, и бросила ее в огонь.
– Поверь мне, я благодарна тебе за это. Мои служанки надоели мне до смерти с этими стихотворениями. – Она снова посмотрела на меня. – Тебя удивляет мое отношение к поэзии? Я уеду в монастырь сразу же, как получу разрешение императора. Я думаю, теперь я могу позволить себе быть честной хотя бы с самой собой.
– Моя госпожа, что вы такое говорите? Неужели вам безразличны поэзия и учтивость?
– Безразличны, девочка! Конечно, они важны, но не так, как важна жизнь…
– Но они и есть жизнь!
– Нет. – Она снова закашлялась. – Они – красивая жизнь. А это не одно и то же.
На следующий день у нас была другая беседа. Мы наблюдали за тем, как женщины упражняются в стрельбе из лука короткими стрелами. Принцесса была бледной и выглядела уставшей. Когда она поднялась, чтобы пойти отдохнуть, она попросила меня проводить ее. Я довела ее до кровати и помогла снять верхние платья. Она не сразу заснула, поэтому я села рядом с ней. Ее служанка делала вид, что не слушает нас.
– Твой сын. Расскажи мне о нем.
Я улыбнулась:
– Ему уже восемь лет.
– Это не ответ на мой вопрос. Какой он? Быстрый, вежливый, грациозный, забавный?
– Все это время от времени, – сказала я. – И красивый.
– Наверное, это ему передалось от тебя. – Она закашляла. – Расскажи мне о нем.
– Я не знаю, что вы хотите услышать. Он еще очень мал. Он всегда пачкается, любит бегать на улице.
– Мои дети тоже были такими. Даже дочь, пока я не направила ее. Их надо направлять, они как дикие животные, ведь так?
– Нет, – сказала я внезапно онемевшими губами. – Мой сын не такой. Мой сын – идеальный ребенок. Человек.
– Никто и не говорит, что он не человек. – Она пристально посмотрела на меня. – Тебе не о чем беспокоиться. Когда-нибудь он остепенится.
«Не это пугает меня», – подумала я, но не сказала этого.
– Я хотела поговорить с тобой немного, – сказала она. – У меня есть на это определенное право. Во-первых, я из императорской семьи, и я могу говорить, что захочу; во вторых, я стара, что освобождает меня от условностей; в-третьих, я была замужем много лет, и я хорошо знакома с мужчинами и их привычками. В-четвертых, ты моя служанка, и у меня нет от тебя секретов, как и не должно быть их у тебя. И, наконец, я умираю, и я хочу видеть людей, которые мне не безразличны, счастливыми. А ты определенно несчастлива.
– Я…
– Я не хочу слышать этого. Правда не всегда приятна. Ты до сих пор не можешь переносить ее, ведь так?
Я вспомнила о своей злости, ярости, которая переполняла меня, как переполняет вода легкие тонущего человека. Она вновь душила меня.
– Я переношу то, что должна переносить.
Она фыркнула и снова закашлялась. Помолчала, потом продолжила:
– Я знаю тебя долгое время, девочка. Ты переносишь только то, чего не можешь избежать.
– Я была бы лучше, если бы переносила все? – с горечью спросила я. – Если бы я смотрела на жизнь только как на огорчение и разочарование?
– Ты действительно думаешь, что жизнь такова? Вот от чего ты прячешься?
Я помешала угли в печке.
– А разве это не так?
– Конечно, нет! – с возмущением сказала она. – Иногда да, но есть в ней и хорошие вещи. Но ты никогда не сможешь осознать, насколько они сладкие, если не попробуешь другие, горькие. Злись, грусти, радуйся, Шикуджо – так, по крайней мере, ты будешь жить. Когда-нибудь все пройдет.
Не знаю, как это произошло, но я рассказала ей все о моем муже, о холодности между нами, о сексе, который связывал нас тонкими, как паутина, едва заметными нитями, о его вечном беспокойстве и одержимости лисами; о моем одиночестве. Через некоторое время я подумала, что принцесса уже уснула – я давно не слышала ее кашля, и я рассказала ей свой сон про лиса, и про то, как он вернулся в мои сны этим летом.
Я закончила свой рассказ. Было тихо. Я сидела, опустошенная, но мне было легко от того, что я рассказала ей все, я чувствовала себя новой, как свежевыкрашенный шелк на ветру.
– Значит, ты тоже неидеальна, – сказала принцесса, и я вскрикнула от неожиданности.
– Да, вряд ли я идеальна, – я рассмеялась.
– Но ты кажешься такой многим людям. Твой муж знает об этом?
– Как он может не знать? – сказала я. Но, оглядываясь назад, я засомневалась. Был бы наш брак лучше, если бы я была с ним более честной, менее учтивой. Я не знаю. Я знаю лишь то, что мне было бы лучше.
Мы также говорили о разводе. Это будет несложно сделать. Формально развестись всегда можно. Особенно когда муж себя так странно ведет, как мой. Теперь мысль о разводе больше не пугает меня. Возможно, так будет лучше для моего сына. К тому же влияние моего отца при дворе будет полезнее для сына, чем влияние моего мужа.
Но развод оставит многое недосказанным, незаконченным. Я не могу сделать это прямо сейчас.
Но я также не могу вернуться к мужу в тот дом. Я до сих пор мучаюсь: может, я все же неправильно поступила, уехав. Хотя я знаю, что его сумасшествие погубило бы нас всех. Если бы ты просто поговорил со мной, мой господин… или я с тобой. С каких пор с тобой стало трудно разговаривать?
В конце концов, мне все же пришлось вернуться в дом к отцу: у меня начались месячные, и я больше не могла быть во дворце, пока снова не стану чистой.
35. Дневник Кицунэ
Я отправила послание Дедушке, в котором просила его навестить меня.
Мать была со мной. Это было довольно необычно: она всегда предпочитала облик лисы и леса за домом Йошифуджи нашему обществу, поэтому мы редко ее видели. Казалось, ей становилось все более и более некомфортно в мире, который мы создали. Сейчас она была в облике женщины, но ее платья были грязными, покрытыми паутиной. Она молчала. В одной руке она держала обглоданную кость, будто это была флейта. Я старалась не замечать отсутствия звуков, когда она наклонялась к ней.
– Внучка, я ненадолго. Зачем ты меня вызывала? – Дедушка подошел к нам и сел рядом.
– Мне приснился сон, ужасный сон, – меня трясло от одного лишь воспоминания об этом сне. – О лисицах Инари. Они говорили мне страшные вещи. Зачем они пришли ко мне?
– Что я могу знать о снах? – спросил он.
– Это было какое-то послание? Оно что-то значило?
– Все сны что-то значат. – Это был голос Матери. Дедушка презрительно фыркнул, а она отложила свою кость (или флейту) в сторону и повернулась ко мне. – Иногда они значат то, что у кролика, которого ты съела, была странная трава в желудке. Иногда они значат, что ты беременна, а детеныши внутри тебя рассказывают друг другу истории. Иногда они значат, что ты чего-то боишься, и это что-то приходит к тебе по ночам, когда ты не можешь от него убежать. Но иногда это что-то большее.
– Но что? – спросила я. – Я должна знать!
– Спроси у толкователя снов в лесу, – сказала Мать. – Он очень мудрый человек.
– Какой толкователь снов?
– Люди часто к нему приходят, – сказала она, – когда сны начинают их беспокоить. Он, конечно, сумасшедший, но так и должно быть. Иначе трудно понять чужие сны – это не лучший предмет для разбора. – Мать неожиданно обернулась лисой.
– Мама! – крикнула я. – Дедушка! Она все испортит, если не прекратит так делать!
Мать так же быстро обернулась человеком. Ее платья стали чистыми, с вышитыми узорами в виде паутинок, но покрашены они были пятнами – казалось, будто к платью прилипла грязь.
– Она не может просто так делать это, – сказала я Дедушке дрожащим голосом. – Это слишком опасно.
– Ты пыталась остановить ее, ведь так?
– Да.
– А она не поддается. И что?
– Что? – спросила я.
– А то, что мы должны постараться приспособить ее к нашей жизни и верить слепоте Йошифуджи.
– Она говорит правду о толкователе снов? – спросила я.
– Возможно. Иногда мне кажется, что она знает о людях больше, чем все мы, вместе взятые.
– Нет, – сказала я.
– Сумасшествие свойственно только людям. Это их особенность, Внучка.
Мать не сказала ни слова, занятая облизыванием рук.
36. Дневник Шикуджо
Дурное предзнаменование. Можно ли его избежать?
Мне было очень трудно. Я прожила в столице больше месяца, но никак не могла перестать думать о своем доме, о муже. Погода была жаркая, словно ненадолго вернулось лето – так иногда бывает осенью. В воздухе стоял удушающе-сладкий запах какого-то осеннего цветка. От него у меня постоянно болела голова. По мне как будто что-то ползало: меня мучил зуд и постоянное беспокойство. После последней беседы с принцессой я чувствовала себя дикой и безрассудной, я была готова на любой, даже самый странный поступок.
Я даже попросила Онагу погулять со мной в саду. Она была удивлена, но согласилась, когда я сказала, что пойду гулять даже в том случае, если она откажется составить мне компанию. Сделала бы я это? Почему нет? Что в меня вселилось в последнее время? Может, я просто плохо сплю?
Это было бы проще сделать в поместье, где единственным важным человеком был мой муж. К тому же ему легко было бы приказать не пускать в сад мужчин. Почему я никогда не делала этого там? Почему я так и не прошлась по дорожкам, не дотронулась до ствола огромного дуба, который рос рядом с моими комнатами?
Нет, я довольствовалась тем, что просто смотрела на сад из-за решетки, когда могла гулять в нем каждый день.
К счастью, мой отец уехал во дворец, братьев тоже не было дома (они были во дворце, совершали паломничество или навещали жен). Через некоторое время Онага вернулась: слуги ушли из сада. Он был в моем распоряжении.
По сравнению с садом в деревне этот был маленький: едва больше двух-трех акров. Он был очень аккуратным, в нем было все словно в коробочке для пикника. Ни один сантиметр земли не пустовал. Я посмотрела на бассейн, где, как мне рассказывал сын, отец держал своих рыбок, которых так ценил. Рыбы не представляли из себя ничего особенного: большие и уродливые карпы. Я поежилась и пошла искать маленький фарфоровый бассейн, в котором жила гордость отца. Как же выглядел этот монстр, если простые рыбы были так уродливы?
Онага не одобряла моего желания: зачем смотреть на этого уродца, когда жизнь и так не очень приятна в последнее время? Но я настояла на своем. Продолжая жаловаться, она все же провела меня через бамбуковую ограду в маленький дворик, куда почти не проникало солнце.
Рыба была ужасна, как я себе и представляла. Я могла понять это по тому, что от нее осталось. На поверхности плавали ярко-оранжевые куски плоти, бассейн стал красным от крови, такой же красной, как и моя. Должна ли я была закричать? Не знаю, но я не закричала.
Конечно же, это сделали лисы. Онага пыталась успокоить меня, говоря, что это были кошки повара, но я видела рыжий клок шерсти у бассейна. Возможно, конечно, что есть кошки такого цвета, но я была уверена, что это были не кошки. Кто-нибудь другой мог бы в этом сомневаться, но не я. Лисы никак не хотели оставить меня в покое.
Это было дурное предзнаменование. Я послала за жрецом.
