Текст книги "Женщина-лиса"
Автор книги: Кий Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Книга третья
Осень
Приходит время, когда
Желтеют листья, и шумят на ветру,
И опадают раньше, чем ты заметишь,
И лежат, как груды печальных слов, —
Сейчас такое время?
Оно-но Комачи (середина IX века), перевод Бертона Ватсона
1. Дневник Шикуджо
Одна, я возвращаюсь на свою дорогу —
Эта подушка из травы была мягче, когда
ты делил ее со мной.
Я никогда раньше не путешествовала одна. Я вообще редко путешествовала. И если быть точной, сейчас я не одна. Со мной мой сын, мои служанки и много слуг-мужчин. Мы не остались без защиты, но женщины все равно жмутся друг к дружке в ужасе перед разбойниками, дикими животными, злыми духами и разнообразными демонами. Тамадаро знает, что между мной и его отцом не все шло гладко, поэтому он просто подчинился моему желанию.
Это время года не подходит для путешествий. Несмотря на то, что осень уже началась, и утром становится все прохладнее, днем все еще слишком жарко для комфортной езды, особенно в закрытых повозках.
Предсказатели сообщили, что этот год будет очень трудным для меня. Обычно в таких случаях люди боятся смерти. Я же успокаиваю себя мыслью, что беда приходит и в других обличьях. В таких, например, как расторжение брака.
Но нет, я не хочу пока об этом думать. Это не разрыв. Это просто пауза в отношениях – не больше. Время, когда мы с мужем можем подумать, отбросив в сторону сиюминутные обиды.
Путешествие даже можно было бы назвать приятным, если бы не погода и не мои скачущие мысли, не желающие оставить меня в покое. Мы ехали по узкой дороге, которая шла вдоль реки в долине Тани. Я никогда не видела исток реки и не могу сказать, как он выглядит, но там, где она течет по владениям моего мужа, она молодая, как капризная девушка, одетая в парчу плохо сочетаемых цветов, вся в камнях, водоворотах, с сильным течением. Но несколько дней спустя река становится замужней женщиной, медлительной и грациозной, одетой в простые шелка, даже в них умеющей выглядеть богато и роскошно. Деревья по ее берегам кажутся верными слугами. Листья их уже не ярко-зеленого цвета, как летом, а более спокойных и приглушенных тонов. Некоторые деревья уже полностью сменили летний окрас на осенний: здесь и поразительной красоты красный цвет, и блестящий золотой.
Через день или два река снова меняется. Появляются мрачные серые тона, словно одеяние монахини. Девушка, женщина, старуха… Наконец река впадает в приливно-отливный бассейн залива Наруми: ее темные воды растворяются в океане, как дым погребального костра.
Я очень много думаю об окрашивании тканей во время путешествия. Это естественно: в конце концов, осень – подходящий сезон для этого.
Через день или два мы проехали поле высокой обана-травы. Ее легкие колоски с семенами возвышались высоко над головами волов и сыпались к нам в повозку. Трава была шелковистой, золотистого цвета с бахромой на длинных тонких листьях. Я не обратила внимания на предупреждение Онаги о разбойниках, только и мечтающих нас изнасиловать, и открыла оранжевые занавески, чтобы дотронуться до травы.
Когда мы проезжали мимо следующего храма, то остановились и оставили свои молитвы о том, чтобы нам не случилось пролить в дороге кровь.
Храм маленький и старый – просто камень с дощечкой, на которой объясняется, почему мы должны поклоняться этому камню. К камню привязана веревка, увешанная клочками бумаги с молитвами, выгоревшими на солнце, потрепанными ветром и омытыми дождем.
Последние дни нашего путешествия прошли быстро. Чем ближе мы подъезжали к столице, тем оживленнее становилось движение. Нам встречались и гонцы, и телеги, везущие утварь в город и богатые кареты горожан с сопровождением. Ехать стало легче, если не обращать внимания на дорожную пыль. Я выглянула из кареты и увидела первую за все путешествие черноголовую чайку, словно приветствующую меня в столице.
Мы едем вдоль городской стены, находящейся в весьма плачевном состоянии, полуразрушенной и заросшей вьюнком. Стену окружает ров со стоячей водой, наполовину скрытой высоким тростником. Главные ворота; торговая площадь, всегда шумная и воняющая дешевыми масляными лампами; широкие улицы западной части, отделяющие заброшенные участки земли и пустующие дома, гниющие от дикости; улица Ниджо… Когда последние вечерние тени растворяются в свете восходящей луны, я подъезжаю к дому, который делила с мужем все эти годы. Шум и огни, за оградой слышатся крики, топот лошадей, скрип телег.
Так странно чувствовать себя одной, когда вокруг столько людей… Может быть, я поступила неправильно, что так быстро уехала от мужа? Нет, потому что я уехала не от мужа, я бежала от одержимости.
Но то была моя одержимость или его?
2. Дневник Кицунэ
Мы с Йошифуджи не спали всю ночь: запах и ощущение его тела рядом с моим сделали меня неутомимой. То, что он делал со мной или просил меня делать, казалось мне странным, но заставляло трепетать от удовольствия. Под утро единственное, на что я была способна, – это держать его за руку своими дрожащими пальцами.
Серый свет сыпался на нас сверху через своды крыши, как мука. Наконец мой любовник встал. Холодный воздух заполнил то место, где он лежал, пробрался в мое шелковое ночное платье. Как были грубы холодные объятия воздуха после теплой плоти Йошифуджи! Должно быть, мы не заметили, что ночью стало очень холодно.
Я села, чтобы лучше видеть, что он делает. Небеленые платья Йошифуджи висели на нем словно на привидении. Он смотрел на печку через окно в форме открытых лепестков лотоса. Он не глядя завязывал узел на брюках: так одеваются мужчины, когда уносятся мыслями куда-то очень далеко.
– Мой господин?
Он посмотрел на меня. Даже в темноте я увидела, как блеснули его зубы, когда он улыбнулся.
– Моя дорогая! – сказал он. – Я не хотел будить тебя, когда буду уходить.
– Я не спала. Не уходи. – Я потянулась к нему. Он взял мои руки в свои и прижал запястья к губам. Я снова захотела его, ощутив внезапную острую боль между ног.
Весна была в разгаре,
Вода была сладкой —
Но этого достаточно для одного глотка.
– Может быть, я могу прийти к тебе снова?
Я догадалась, что это была поэзия.
– Ты спрашиваешь? – Спазм сжал мне горло. – Зачем вообще уходить? Ты можешь остаться здесь…
Он встал на колени и прижался лицом к моей обнаженной груди.
– Для тебя все это ново, да? Я не могу остаться. Это будет неприлично с моей стороны и может повредить тебе. Что, если нас кто-нибудь видел?
– Видел нас? – воскликнула я. – Если и не видели, то уж, конечно, они нас слышали!
Он смущенно улыбнулся.
– Это немного разные вещи. – Он положил палец мне на губы, не давая задать следующий вопрос. – Нет, ты должна знать, как все должно быть.
– Ну, раз ты уходишь, можно я пойду с тобой? – спросила я грустно.
Но он лишь рассмеялся.
– Спасибо тебе, милая, что разделила со мной постель. – Он выскользнул на веранду. И ушел.
Я немного подождала.
– Дедушка, – прошептала я. – Дедушка? Где же ты? – Я слышала свой голос как будто издалека, с нотками истерики.
– Да, я здесь. (Где же он еще мог быть? Иллюзия замерцала: он свернулся клубком около меня. Мы лежали под сторожкой, в грязной норе. А потом мои комнаты снова стали комнатами, и я услышала его голос, раздавшийся из коридора, и его быстрые шаги.) Что?
– Он ушел!
– И что? – Дедушка вошел и встал около меня, прямой, как сосна, человек, одетый в голубые и серо-зеленые платья. Он выглядел старше, был какой-то уставший, изможденный в сером утреннем свете.
– Как что? Он ушел!
– Конечно, он должен был уйти. Он джентльмен. А ты – женщина, даже несмотря на то, что вы сношались целую ночь, как мартышки во время течки. Он ушел на рассвете, прежде чем твоя семья обнаружила бы его здесь. – Он хлопнул в ладоши.
Моя служанка Джозей с убранными назад волосами и помятыми после сна платьями, не говоря ни слова, принесла ему толстую соломенную циновку. Его лицо исказилось болью, когда он садился. – Наступила осень, Внучка. Ночные морозы убьют меня.
Мне было не до его болей. Я даже не чувствовала холодного ветра, от которого моя кожа покрылась пупырышками.
– Но он вернется в свой мир, выскользнет из магии и уйдет навсегда!
– Ты так не уверена в своем обаянии, маленький жукоед?
– Да. Нет. Дедушка, я не могу потерять его сейчас!
– Значит, ты думаешь, что этого было недостаточно?
Я с любопытством посмотрела на него:
– А ты думал, мне будет этого достаточно? Нет!
– Я надеялся на это. – Он тяжело вздохнул. – Что ж, очень хорошо. Тогда мы не позволим ему покинуть наш мир даже на день. Внук! – позвал он.
– Да, – в коридоре раздались быстрые легкие шаги, а затем появился Брат. Он отодвинул экран и подошел к нам. Он иногда оборачивался во сне в лису и забывал менять облик, но на этот раз он был в образе стройного мужчины с тяжелым взглядом. Косичка была распущена, одежда в беспорядке, как будто он спал в ней.
– Не входи сюда! – огрызнулся на него Дедушка. – Ее служанки должны предложить тебе войти и проводить тебя к ней и усадить по другую сторону экрана.
– Я не думаю, что это имеет значение, – упрямо сказал Брат. – Здесь нет никого, кто бы мог нас увидеть. Йошифуджи ушел. Она моя сестра, да и ты сам вошел.
– Я глава этой семьи, – сказал Дедушка и потер глаза, – старик, но я единственный, кто не забывает, что под этой оболочкой, – он показал пальцем на меня, сидящую обнаженной среди мятых платьев, – мы до сих пор лисы.
– Я нет… – начала я с жаром.
Но он перебил меня:
– Внук, иди. Найди его.
– Сейчас? Зачем?
– Затем, что я говорю тебе это сделать.
Брат отвернулся, наклонил голову:
– Я виноват. Я не хотел быть непокорным. Я удержу его внутри нашей магии. – Брат поклонился и вышел.
Я слышала, как он звал своих слуг, когда бежал к своим комнатам, чтобы переодеться в охотничьи платья. Он был более человечным, чем думал сам.
– Внучка. – Я услышала Дедушкин голос и удивилась: я забыла, что он оставался по ту сторону занавеси. – Тебе было хорошо?
– Это было как… У меня не было слов, чтобы описать это. Люди приписывают слова вещам и делают вид, что точно их описывают, но даже тогда я знала: то предложение, которое смогло бы описать эту ночь, должно было быть таким же длинным, как и сама ночь. Но вряд ли можно было понять все до конца, не чувствуя тех запахов, того же вкуса, не испытывая тех же ощущений, что и я. Любые слова стали бы лишь платьем, прикрывающим правду. – Да, мне было хорошо.
– Ммм, – он кивнул. – Просто хорошо… И теперь ты хочешь удержать его?
– Я люблю его. – Слова прозвучали, как я надеялась, с достоинством. – Я не могу без него жить.
– Нет. Ты едва знаешь его. Даже сейчас. Ты даже не знаешь, что ты, кто. Ты превратилась в то, что должно было ему понравиться. Но это не любовь. Пока еще нет.
– А что же тогда любовь, если ты так много знаешь?
– Иногда любовь – это умение отпускать. Иногда это борьба. Но какое тебе до этого сейчас дело?
Я гордо подняла голову:
– Я хочу, чтобы он стал моим мужем. Зачем тогда мы создавали этот мир, если не для этого?
– Потому что иначе бы ты умерла. И потому что я старый сентиментальный дурак. Какое мне до этого всего было дело? Но мы с тобой похожи, Внучка. Ты бы все равно к нему ушла, даже без меня, но вряд ли тебе удалось бы выжить.
Я молчала. Я вспомнила палатку и нож. До этого был запах металлического наконечника копья под домом Йошифуджи, которым тыкали в нас с Братом.
– Ты получишь его, я не спорю с тобой. Но ты должна знать: ты не представляешь, кто он. Ты даже не знаешь, кто ты, потерявшаяся между лисой и женщиной. Что ж, хорошо, мы продолжим. Приведи себя в порядок.
И вдруг я осознала, что до сих пор сидела на постели, которая пахла сексом, обнаженная. Я покраснела.
3. Дневник Кая-но Йошифуджи
Почему я не встретил ее раньше? Ее семья, очевидно, успешная и состоятельная. Настолько, что я не представляю, почему о них до сих пор не знают при дворе. Почему я никогда раньше не видел их? Если не в столице, то по крайней мере здесь, на охоте в лесу или в ближайшем храме? Я никогда даже не слышал об этих людях! А я должен был познакомиться с главой их семьи, когда мы с Шикуджо приезжали сюда в первый раз.
А дочь! Я и не мог что-либо слышать о ней или видеть ее раньше: она выглядит на шестнадцать лет, так, будто не доросла до своей первой пары хакама-штанов, когда мы были здесь восемь лет назад. Она так красива: даже в темноте, которая кажется неизбежной во всех женских комнатах, я видел это.
Все китайские поэты, которых я читал, приписывали своим возлюбленным множество добродетелей. Когда я был молодым и только начинал учить язык, я зачитывался их стихами и думал, какой должна быть женщина. Она превосходит их всех многократно. Ее красота – удачное сочетание привычного и неожиданного. Она могла бы стать невестой императора.
Ее глаза просто удивительны: огромные, не привычного черного цвета, а светящиеся золотом, на безупречно красивом, но обычном лице, с кожей, словно кристально белый нефрит (клише, которое часто используют поэты), с бровями, тонкими, как веточка ивы. Ее руки длиннее, чем кажутся, и она использует их так, как будто они что-то новое и незнакомое для нее. Ее ступни узкие и длинные, и белые, как лапки лисы.
Ее грудь маленькая и очень красивой формы. Девушка извивается, как кошка, и стонет, когда я дотрагиваюсь до нее, как будто никто никогда не дотрагивался до нее раньше. Возможно, так и есть, несмотря на ее возраст. Они живут в такой глуши, в которой нет никого, кто смог бы оценить ее красоту.
Ее бедра сладко изгибаются вокруг теплого влажного места, которое вчера дарило мне свою влагу – сначала нерешительно, а потом радостно. Уставший, я даже сейчас возбуждаюсь, стоит мне только вспомнить о том, как хорошо было в ней.
Я и раньше оставался с женщинами на всю ночь, занимался с ними любовью, или обменивался стихотворениями, или просто дремал, положив голову к ним на грудь. Утром я чувствовал себя уставшим, мне не терпелось написать утреннее стихотворение и идти спать. Но я никогда еще не ощущал абсолютной слабости, как сейчас, когда, кажется, достаточно легкого дуновения ветерка, чтобы поднять меня ввысь, как воздушного змея. Я словно смотрю на все через ткань, прозрачную, как шелковый газ.
Встало солнце. Горячий вишнево-красный цвет залил небо на востоке. Солнце кажется очень большим и будто застрявшим в ветках дерева кацура. Тяжелая роса в саду сверкает в свете нового дня. Мое дыхание (сегодня достаточно холодно для того, чтобы оно приобрело форму – начинается осень) окрашено в красный цвет.
Я нахожусь в саду Мийоши-но Кийойуки. Расположение сада такое же, как у моего, с тремя прудами и двумя беседками, построенными над поверхностью воды. Туман скрывает опоры, на которых должны стоять беседки: кажется, что они парят в воздухе, как некое божество.
Даже расположение некоторых построек такое же, как у меня. Каменная лампа на озере, которое ближе всего от дома. Хотя здесь она сделана из черного камня с прожилками цвета пионов. Темно-синие камни в пруду образуют такой же узор, как у меня. Но в то же время все какое-то другое – оно лучше. Но в чем – я сказать затрудняюсь. Пруды больше, вода в них, насколько я могу рассмотреть в рассеивающемся тумане, более чистого голубого цвета. Маленькие пагоды, наполовину спрятанные в листьях, более живые.
В стороне я замечаю полянку, примерно на том же месте, где и моя полянка с лунным камнем. Но на ней ничего нет. На мгновение я задумался о том, не ждут ли они, пока он упадет, и не приготовили ли место заранее. Это, наверное, причуды моей усталости. Ночь была хороша, но мне почти тридцать. Наверное, поэтому я так устал.
Дорожка из дома ведет вниз с холма, к огромным воротам в китайском стиле и бамбуковой ограде высотою с лошадь. Как и мои, эти ворота сделаны из обтесанных стволов самшитового дерева. Но, в отличие от моих, они целые. Крыша крыта голубой черепицей, такой яркой, что кажется, будто это кусок летнего неба.
Я смотрю назад. Должно быть, я прошел немало, чтобы выйти сюда, но позади меня остались лишь полянка без камня, пруд и лягушка цвета нефрита, дремлющая на одном из синих камней посреди пруда. Я вижу дом – множество зданий и пристроек, дорожек и переходов, наполовину скрытых ветвями деревьев, мягкий изгиб холма, скрывающий (без сомнений) тысячи кипарисовых опор, на которых они стоят.
Крыша дома крыта такой же черепицей, что и ворота. Крыши зданий соединены между собой, образуя тысячи – десятки тысяч – углов такого же слепящего синего цвета с черными верхушками на каждой арке крыш. На своде крыши по обе стороны висят зеленые медальоны: это вход в главный дом. Я не вижу, что выгравировано на них. Но я думаю, что это такие же медальоны, какие были на рукавах внука Мийоши-но Кийойуки – с выгравированными лилиями. Эффект от сочетания ярко-голубого, зеленого, черного и почти белого должен бы быть безвкусным. Но здесь оно смотрится богато.
Как они могли позволить себе такую роскошь? Нет, не в этом вопрос: богатых людей полно, даже богатых эксцентриков, которые по непонятным причинам предпочитают свои деревенские имения домам в столице. Но дело не в местности: принцы в столице живут под более скромными крышами.
Вопрос в том, кто они? И почему они здесь живут? «Потому что могут» – недостаточный для меня ответ. Она немного рассказала мне вчера ночью о своей семье. Поэтому теперь мне любопытно.
Есть еще более интересный вопрос, чем почему они здесь живут и кто они такие. Как они сюда попали? Я знаю, что дороги очень плохие, и, конечно же, они не выдержат веса огромного количества повозок, которые им понадобились бы, чтобы привезти эту черепицу (ее здесь не изготавливают). Возможно, даже и то, что они приехали из Китая. Но это менее вероятно, чем то, что они приехали из столицы.
Я останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам, пытаясь представить себе свои ворота, починенные и крытые этой небесно-голубой черепицей. Возможно, я смогу убедить моих новых соседей поделиться со мной оставшейся черепицей.
– Господин! – негромкий мужской голос позади меня. – Подождите!
Я оборачиваюсь и вижу брата моей очаровательной любовницы, бегущего ко мне по дорожке. Он двигается легко, как будто привык бегать рысью больше, чем ходить. Когда он останавливается на расстоянии вытянутой руки, я вижу, что у него даже не сбилось дыхание.
В жемчужном свете зари он кажется мне более похожим на свою сестру: стройный молодой человек примерно ее возраста с такими же безупречными чертами лица и искренним взглядом золотых глаз. Сегодня он одет в желтовато-коричневые и красные охотничьи платья, с деревянным колчаном для стрел, прикрепленным к поясу, с луком за плечами и убитым павлином за поясом. Я не представляю себе, откуда он пришел. Я не видел павлинов с тех пор, как уехал из столицы. Я не видел их даже здесь, в этом удивительном саду.
Он кланяется мне так же неловко, как поклонился бы мальчик наполовину младше его.
– Доброе утро! Как удачно, что я вас встретил. Надеюсь, вам хорошо спалось?
– Доброе утро. Не думал, что вы проснетесь так рано, не то я ушел бы, как полагается… – вежливая ложь, конечно же.
– Нет, вы бы не ушли, как полагается. (Молодой человек – я не могу в это поверить – фыркает.) – У вас был секс с моей сестрой. Вы бы постарались уйти тихо, несмотря ни на что. Так говорит дедушка.
– Вы понимаете, – говорю я мягко, я не знаю, что мне еще сказать и сделать, чтобы не рассмеяться, – что это неприличное замечание с вашей стороны, – должно быть, они с сестрой похожи не только внешне: оба говорят все, что им вздумается, невзирая на правила приличия.
Он пожимает плечами.
– Вы занимались сексом. Мы все это знаем. Вы сильно шумели.
Мы с ним шли к воротам, но, когда он сказал это, я резко остановился. Я почувствовал, что краснею. Я не выдержал и все же рассмеялся.
– Мой господин? – сказал он. – Я сделал что-то не так?
– Нет, – ответил я и дотронулся до его рукава, – все в порядке. Но я должен идти домой. Мне нужно…
– О нет! – сказал он, вдруг побледнев. – Вы не можете. Нет, останьтесь со мной, прошу вас, пойдем поохотимся.
– Это было бы неплохо. Но я немного устал и… – я отстал от него. Все бы поняли мой вежливый отказ. Все. Но только не брат моей любовницы.
– Охота взбодрит вас. Меня она всегда бодрит. Пожалуйста.
«Наверное, у него нет друзей», – вдруг подумал я. Если его дедушка держит его взаперти так же, как и его сестру, то это вполне вероятно. Мне стало немного жаль его.
– Хорошо, это действительно было бы неплохо. Но ведь у меня нет оружия.
– О, у меня есть все, что нужно! Я надеялся, что вы согласитесь пойти со мной на охоту. – Он повернул свой колчан ко мне, чтобы показать, что на самом деле у него два колчана и что я каким-то чудом не заметил второй. – Этот будет вашим. А вот и лук.
Наверное, я действительно устал, но отказываться теперь было бы некрасиво.
Чехол для лука был вышит медными амулетами с изображением какого-то эзотерического демона или другой нечисти на каждой стороне. Сам лук был сделан из согнутого рога. Колчан был из полированной древесины, натертой пчелиным воском (я почувствовал его сладковатый запах) до блеска. Стрелы идеально острые. Снаряжение, достойное императора.
– Мы пойдем? – Этот странный молодой человек ведет меня под тенью ворот. На мгновение мне стало холодно, я вздрогнул.
Имение Мийоши находится рядом с долиной, которую я никогда не видел. Хотя, наверное, все долины (как и поместья, я полагаю) выглядят приблизительно одинаково: те же крестьяне и поля, те же грязные колеи на дорогах, те же крутые склоны гор, вершины которых теряются высоко в облаках. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти ту тропинку, которая ведет к моему дому. Я не нахожу ее. Я не мог устать настолько, чтобы не помнить, откуда я пришел, но, похоже, что это так.
Мой компаньон осматривает долину с каким-то удивлением, как будто он тоже никогда раньше не видел это место. Я с любопытством за ним наблюдаю, пока он не замечает мой взгляд. Он краснеет и опускает голову.
– Сегодня очень красиво, – бормочет он.
– Посмотри! – Я показываю в сторону рощицы вокруг маленького храма. – Наступила осень.
– Я знаю, я чувствую ее запах. Пойдем сюда, возможно, нам удастся найти киджи-фазана. – Его голос был высоким, радостным, возбужденным. Это были его первые слова, из которых я понял, что он чувствует себя комфортно.
– Подожди. – Я схватил его за рукав, чтобы он остановился. – Я должен написать утреннее стихотворение. Извини меня, но мне действительно нужно идти домой.
– Но ты не можешь! – сказал он. – Только не сейчас, когда ты уже дал мне слово.
– Я должен написать утреннее стихотворение, или я сильно обижу твою сестру, и она не согласится, чтобы я ее снова навестил.
– Обидится из-за стихотворения? – он засмеялся лающим смехом. – Я думаю, она не будет возражать.
– Нет, будет. Любая женщина будет. – Я смотрю на него. – Ты уже был с женщиной?
– Да, конечно, со служанками, чтобы узнать, как это бывает… – Он замолчал.
– Ты когда-нибудь спал с благородной женщиной? – Он на самом деле был изолирован от общества, как я и думал.
Он переминается с ноги на ногу.
– Если ты хочешь написать свое утреннее стихотворение, ты можешь сделать это где-нибудь еще, кроме своего дома?
– Я думаю, что да, – с сомнением сказал я. – Но…
– Храм, – сказал он вдруг решительно.
– Ну… – несмотря на то, что ночью мне не показалось, что до моего дома так далеко идти, я ошибался. Храм блестел в свете утреннего солнца. Похоже, он был в минуте ходьбы. – Хорошо.
Я очень устал. Это придает мне какое-то странное чувство нереальности: будто тропинка, по которой я иду, может вдруг исчезнуть или я увижу совершенно другую тропинку. Юноша заметно нервничает; но он такое странное создание, что от него можно ждать всего. Возможно, он просто злится из-за того, что нам не встретился киджи-фазан.
Храм оказался славным маленьким зданием из потемневшего красного дерева посреди рощицы, сверкающей красками осени. Мы входим во двор. Единственный священнослужитель сметает метлой опавшие листья в кучи, переливающиеся золотом в солнечных лучах. Он на секунду повернул к нам лицо, показав белые, как луна, слепые глаза.
– Добро пожаловать, юноша! Мой господин! Вы найдете маленькую фляжку кое-чего на столе у меня в жилище. Все приборы для письма тоже там. И не забудьте оставить маленький подарок храму, когда будете уходить, – сказал он и скрылся за зданием.
– Как он узнал, что нам нужно? – спросил я, когда мы вошли в маленькое здание рядом с храмом.
– Он священнослужитель. Он должен знать все, разве не так?
Брат моей любовницы прав; я вдруг подумал, что все священнослужители, которых я когда-либо видел, были какими-то ущербными, потому что они не знали всего.
В единственной комнате темно. Только стол и несколько стульев стоят посреди. Маленький голубой кувшинчик и две вырезанные из дерева чашки стоят на краю стола. В одной из коробок я нахожу бумагу из тутового дерева, слишком шикарную для такой грязной комнаты; в другой лежат нетронутый чернильный камень и несколько кисточек для письма. Я сажусь на подушечку, сделанную из тростника и готовлю чернила.
– Саке? – спрашивает брат моей любовницы.
– М-м-м. – Я пью из чашки, которую он мне протягивает, и кашляю: я никогда в жизни еще не пробовал такого крепкого вина. Оно обжигает мне рот. Мой компаньон осторожно отхлебывает саке, как будто не зная, чего ожидать.
Я уже думаю о своем утреннем стихотворении. Я провел с ней необычную ночь: было бы неплохо, если бы мое стихотворение смогло прорваться через общепринятые стандарты, чтобы донести до нее всю глубину моих чувств.
– У тебя это так легко получается? – прерывает мои мысли брат моей любовницы. – Просто садишься и пишешь? Откуда ты знаешь, что писать?
– Если меня не беспокоить, то у меня получается. – Он покраснел, и я рассмеялся. – Ты и твоя сестра. Вы ведь не понимаете поэзию, так?
