Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

«Там нет ничего, что принадлежало бы мне, – жаловалась Элизабет. – Что ни возьми в руки – все их, хилтоновское». Элизабет поначалу отказывалась верить собственным глазам. Они даже сосчитали простыни, чтобы убедиться, что ничего из их добра не пропало. Лиз сложила все свои свадебные подарки в кладовку и ни разу не достала их оттуда. Впоследствии она говорила, что ей тошно на них смотреть.

«МГМ» вскоре потребовала возвращения свадебного платья стоимостью в три с половиной тысячи долларов, и сказка про принца рассыпалась как карточный домик. Подневестницы тоже должны были вернуть свои платья.«Перед свадьбой у нас у всех сняли мерку и пообещали, что мы сможем оставить себе эти чудесные платья, – сказала одна из девушек. – Конечно же, мы ужасно обрадовались. И вдруг, позднее, от нас потребовали, чтобы мы все вернули – кто бы мог в это поверить! А главное, что за платьями даже не соизволили никого прислать. И мы должны были лично возвращать их на студию».

Когда давление со стороны матери и хилтоновского семейства стало совсем невыносимым, Элизабет пришлось на неделю лечь в клинику «Ливанские кедры» под именем Ребекки Джонс. Эта болезнь положила начало привычке, которой Элизабет оставалась верна всю свою жизнь. Всякий раз, как только эмоциональное напряжение становилось для нее невыносимым, и ей было не под силу справиться с собственными эмоциями, Элизабет тотчас находила убежище среди больничных стен. Там она не только была полностью ограждена от каких бы то ни было стрессов, но и одновременно в избытке получала от окружающих внимание и заботу, без которых она попросту не могла обходиться.

Через несколько дней после выписки из «Ливанских кедров» Элизабет, бледная, и испуганная, предстала перед лос-анджелесским судьей Тэрмондом Кларком с иском о разводе по причине крайне грубого отношения к ней со стороны мужа. Ники Хилтона представлял его адвокат. Сам супруг счел свое присутствие в суде излишним.

Едва слышимым голосом Элизабет дала показания, заявив, что муж проявлял к ней совершенное равнодушие, разговаривал с ней в оскорбительном тоне и во время медового месяца часто бросал ее одну. Элизабет пыталась сдержать слезы, но так и не смогла и, разрыдавшись, закрыла лицо руками.

Ее адвокат обратился к судье с просьбой об отказе от алиментов, однако требовал возвращения Элизабет ее девичьей фамилии. Судья согласился при условии, что она снова выйдет замуж не ранее чем через год. Вся процедура заняла не более двадцати минут – ровно столько, сколько восемь месяцев назад потребовалось для того, чтобы объявить ее женой Ники Хилтона.

В некоторых из газетных сообщений о разводе Элизабет проскользнуло имя Стенли Донена – нечто вроде намека на то, что режиссер картины «Любовь прекрасна, как никогда» может стать ее новым мужем.

«Лиз срочно требовался кто-нибудь, на кого она могла опереться, и тут как раз появился Стенли, – вспоминала Марджори Диллон. – Он проявил к ней редкостное участие, и дело кончилось тем, что он стал проводить с ней больше времени, чем того требовали съемки».

Невысокий, смуглый двадцатисемилетний режиссер вряд ли был в глазах Сары Тейлор достойной заменой Ники Хилтону. Мать Элизабет злорадно насмехалась над тем, что он выбился в люди из артистов кордебалета, и не упускала случая, чтобы напомнить дочери о том, что Донен женат, хотя и не живет с женой. А если к этому прибавить, что Донен был евреем и к тому же без гроша в кармане, становится понятно, почему Саре Тейлор делалось дурно при одном упоминании его имени.

Как-то раз, вечером, во время съемок Донен зашел проведать Элизабет в доме родителей и засиделся до двух часов ночи. Возмущенная Сара была вынуждена попросить его удалиться.

«Если он уйдет, я тоже уйду», – закричала Элизабет и решительно направилась вместе с любовником прочь из родительского дома.

На следующее утро Элизабет попросила Марджори Диллон переехать вместе с ней на квартиру, но Марджори в то время собиралась замуж. Поэтому Элизабет была вынуждена обратиться к своему агенту Джулзу Голдстоуну, который в свою очередь представил ее Пегги Ратледж, бывшей секретарше жены Боба Хоупа. Пегги согласилась занять место секретаря Элизабет, деля с ней квартирку, которую Элизабет снимала на бульваре Уилтшир.

«Я больше не хочу видеть моих родителей», – заявила Элизабет, давая студии понять, что если Сара Тейлор осмелится переступить порог киностудии, сама она уйдет и больше не вернется. Чтобы ублажить свое бесценное сокровище, на «МГМ» приняли решение потихоньку выплачивать Саре ее жалование, но обязанности наставницы передать Марджори Диллон или Пегги Ратледж.

«Когда они с матерью разругались, Элизабет с ней не разговаривала очень долго, – вспоминает Марджори Диллон. – И тогда ответственность за Элизабет переложили на мои плечи. Хотя Сара не появлялась на студии, она звонила мне по меньшей мере раз пять на день. «Послушай, Марджи, – начинала она. – Проследи, чтобы Элизабет хорошо кушала, напомни ей, чтобы она как следует расчесывала волосы щеткой, а перед тем как уйти из студии, пусть не забывает снять грим». Затем она переводила разговор на Стенли. «Она встречалась вчера вечером с этим ужасным Доненом? Во сколько и куда они ходили? И сколько времени они провели вместе? О чем они разговаривали? Как она выглядела?» Сара постоянно говорила мне: «Нельзя допускать, чтобы Элизабет связалась с этим Доненом и его религией».

Элизабет все еще не могла прийти в себя после развода. Ей не давал покоя вопрос, почему Ники Хилтон проявлял к ней такое безразличие. Она постоянно спрашивала Донена, почему Ники считал ее занудой и избегал ее? Чтобы компенсировать хилтоновское равнодушие и продемонстрировать собственную преданность, Донен превратился в возлюбленного Элизабет. Он посвящал ей двадцать четыре часа в сутки, давая ей ту нежность, заботу и ласку, которой Элизабет недоставало.

Несмотря на всю пылкость и душевную щедрость Донена, Элизабет вовсе не была влюблена в него столь безоглядно, как в свое время в Ники Хилтона. По правде говоря, у нее сохранилось физическое влечение к бывшему мужу, и спустя два месяца после рыдания в суде она потихоньку встретилась с ним в Палм-Спрингсе и провела ночь в отеле «Сандерберд». Спустя несколько месяцев, когда Ники Хилтон объявил о своем намерении жениться на Бетси фон Фюрстенберг, девятнадцатилетней актрисе и немецкой графине, Элизабет разрыдалась.

Под тем предлогом, что им надо уладить последние детали раздела имущества, Элизабет позвонила Ники и вымолила у него встречу. Они встретились в Нью-Йорке, правда, при этом публично отрицали всякую возможность примирения. Правда, в тайне от посторонних глаз, они потихоньку улизнули в Коннектикут, во владения Говарда Янга. Но по пути в этот райский уголок у них сломалась машина. Дежурный полицейский остановился, чтобы узнать, в чем дело, и, узнав Элизабет, предложил довезти их до места. Приехав в поместье Говарда Янга в Риджфилде, благодарная парочка пригласила полицейского в дом на рюмочку-другую. Позднее полицейский рассказывал, что от него не скрылось, что Ники и Элизабет вели себя не просто как старые добрые знакомые – между ними явно было нечто большее.

«Когда мы сразу вошли в дом, они уселись в разных креслах, – вспоминал блюститель порядка. – Но, пропустив пару раз по стаканчику, они сели вместе, и Ники несколько раз поцеловал ее и обнял за плечи. Элизабет называла его «дорогой». У меня было такое впечатление, что она все еще влюблена в него».

Тем не менее, Ники Хилтон ни разу не проявил той терпимости, какую демонстрировал Стенли Донен, с неизменной улыбкой воспринимавший любую перемену в настроении Элизабет, ее приступы истерики и депрессии. Он неизменно пытался взбодрить и утешить ее. Однако, несмотря ни на что, он был не в силах избавить ее от мучительной неуверенности в себе. Элизабет беспрестанно терзалась вопросами и обращалась за советами к первому встречному.

«Лиз постоянно спрашивала, что ей делать, – вспоминает Марджори Диллон. – Она приставала с вопросами к любому, кто попадался ей на глаза. «Как по-твоему, мне стоит встречаться со Стенли Доненом? Что ты о нем думаешь? Где мне лучше встать – здесь или там? Что мне надеть? Надо ли мне делать это? Надо ли мне делать то?»

Публично признанные парой, Стенли и Элизабет стали частью модного кружка прожигателей жизни под названием «Клуб Лисятины и Лососятины», в который входили Дженет Ли, Тони Кертис, Колин Грей, Диана Линн, Барри Салливан и Мартин Рэгауэй.

«Чтобы вступить в ряды избранных, полагалось устроить шикарный завтрак. Затем мы по воскресеньям ходили из дома в дом – вкусно покушать и от души повеселиться, – вспоминает комедийный сценарист Мартин Рэгауэй. – В одно из воскресений завтрак устраивали Элизабет и Стенли, в квартире у Лиз. Мы все ждали, когда сценарист Стенли Роберте принесет столовое серебро и тарелки, и мы приступим к еде. Через час Элизабет не на шутку рассердилась. «Ах, как я зла на Стенли, он заставляет нас ждать. С каким удовольствием я сейчас запустила бы ему в физиономию вот этим!» – и она указала на огромный шоколадный торт с голубым кремом. Я рассмеялся и пропустил ее слова мимо ушей. Но когда через несколько минут в дверях появился Стенли, Элизабет бросилась через всю комнату, схватила торт и швырнула его бедняге в лицо. Он стоял, весь заляпанный кремом, и был вне себя от бешенства. Все остальные присутствовавшие от неожиданности буквально потеряли дар речи. До бедной Лиз наконец дошло, что все это вовсе не смешно, и она разрыдалась, в ужасе от того, что совершила непростительный поступок. После этого случая «Клуб Лисятины и Лососятины» прекратил свое существование, несмотря на то, что Стенли позже послал ей цветы и записку с извинениями в том, что стал виновником ее слез».

5 апреля 1951 года Элизабет, щеголяя огромным декольте, под руку со Стенли Доненом отправилась в кино. В тот вечер Элизабет, затмевая собой всех остальных присутствовавших в голливудском кинотеатре «Иджипшен Тиэтр», с готовностью позировала буквально перед каждым фотографом. На многих из этих фотографий хорошо видно, как она мертвой хваткой вцепилась в своего спутника Стенли Донена.

Через четыре дня Джин Донен подала на развод «вследствие взаимного отчуждения», а также приводя в качестве одной из причин, хотя и не называя по имени, «одну женщину». Так в свои девятнадцать лет Элизабет неожиданно для себя заслужила репутацию «другой женщины».

Семья порвала с ней всякие отношения, ее новый роман вызвал всеобщее неодобрение, и тем не менее Элизабет не оставляла попыток объяснить миру причины своих поступков.

«Я знаю, что я избалована, – заявила она, – но, как мне кажется, люди ко мне излишне суровы. Я всего лишь обыкновенная девушка, со своими достоинствами и недостатками, но поскольку я еще и кинозвезда, то у меня не было возможности развиваться, как все нормальные люди. Я с четырнадцати лет ношу платья с глубоким вырезом, и с тех самых пор окружающие ждут, что я буду вести себя соответствующим образом. Все мои беды начались с того, что у меня тело женщины и эмоции ребенка».

ГЛАВА 7

Элизабет по-прежнему боготворила Монтгомери Клифта. Она писала ему легкомысленные, смешливые письма и регулярно названивала. Даже во время свадебного путешествия с Ники Хилтоном Монти не выходил у нее из головы. «Как-то раз она призналась мне, что без ума от него, – вспоминала Мелисса Вессон. – Она неизменно говорила о нем с замиранием сердца».

В феврале 1951 года, после того как брак Элизабет распался, она вылетела к Клифту в Нью-Йорк. Студия заказала для нее номер в отеле «Уолдорф Астория», но Элизабет отправилась к Монтгомери в его квартиру на Шестьдесят первой Восточной улице.

«Когда Лиз приезжала в Нью-Йорк, они с Монти проводили все время вместе, – вспоминает фотограф Блейн Уоллер. – У них были какие-то странные отношения, трудно представить, что люди могут быть так близки. Как мне кажется, они всей душой любили друг друга, и все же...

Клифт держал Лиз подальше от своей компании, в которой он любил иногда развлечься. Правда, время от времени он приводил ее в «Грегори» – там я с ней и познакомился. В ту пору он очень трепетно относился к ней. Помню, как он говорил: «Господи, как для нее важно побыть здесь со мной, после этого ужасного разрыва с мужем». Уже из одних разговоров с Монти можно было понять, что они любят друг друга. Но Монти прожил двенадцать различных жизней, и вообще сам не мог разобраться в себе – беспробудно пил и был типичным одиночкой. А она – еще совсем девчонка. Но, Боже милостивый, как она была хороша. Когда она впервые представала вашему взгляду, у вас перехватывало дыхание!

Но самое забавное в ней – это ее на редкость непристойный, до неприличия вульгарный язык. Она подчас выдавала такое, что просто в голове не уклады пилось, как такие милые губки могут произносить подобные скабрезности».

Однако многие из тех, кто знал Элизабет, не находили ничего забавного в ее манере выражаться, считая ее язык грубым и примитивным. В конце концов, кто-то из руководства студии был вынужден обратиться с просьбой к Пегги Ратледж. Вот что вспоминает тогдашний секретарь Элизабет: «Ко мне подошел кто-то с «МГМ» и сказал: «Ты должна «почистить» ей язык. Ведь это же просто ужас – такое милое личико, а ругается как сапожник». Я не знаю, где она научилась сквернословить – возможно, от Стенли Донена или от Монтгомери Клифта – у того что ни слово, то мат».

Клифт и Лиз могли часами вести беседы о чем угодно. Как-то раз они вместе отправились за покупками, и Элизабет купила Монти понравившееся ему кресло. С теми, кого она любила, Элизабет бывала безгранично щедра, осыпая их дорогими подарками.

Марджори Диллон вспоминает, как однажды Элизабет буквально ворвалась в магазин и, заметив какое-то украшение, воскликнула: «Оно словно создано специально для тебя. И я его тебе куплю». И она тотчас, не раздумывая, выписала чек».

Кроме этого, Элизабет подарила своей дублерше шелковый костюм к свадьбе, набор сумок и чемоданов и пеньюар для первой брачной ночи.

«Она вечно покупала что-то для других людей, – продолжает Марджори Диллон. – Я помню, что когда ей было шестнадцать, она хотела купить матери кадиллак. Питер Лоусон отправил ее куда-то на бульвар Уилтшир, и Лиз попросила своего агента, чтобы он ее деньгами заплатил за автомобиль. Ей даже не пришло в голову потребовать каких-нибудь скидок. Она только воскликнула: «Если бы вы знали, как обрадуется мама! У нее до этого еще ни разу не было такой машины!»

В более поздние годы Элизабет, желая облагодетельствовать друзей, нередко отправляла их за свой счет в кругосветное путешествие, селила в первоклассных отелях, горничным сундуками дарила дорогие наряды, а секретаршам, парикмахершам и пресс-агентам – шикарные шубы. Нередко ее щедрость вводила в смущение тех, кого она одаривала, – ведь человек понимал, что никогда не сможет отблагодарить ее соответствующим образом. Но даже эти крайности свидетельствуют о той внутренней неуверенности в себе, которую Элизабет стремилась хоть чем-то компенсировать.

«Подсознательно она стремилась привязать к себе людей – пусть даже при помощи подарков, а может быть, это был единственно доступный ей способ выразить свою любовь», – вспоминала одна из ее знакомых.

Монтгомери Клифту, которого она величала не иначе, как «мой самый дорогой, самый преданный друг», Элизабет в конечном итоге преподнесет самый дорогой из имеющихся у нее даров, дав смысл его дальнейшему существованию. Однако это произойдет гораздо позже, когда Элизабет станет хозяйкой собственного положения, а Монтгомери будет пребывать в безысходности и нужде.

Во время приезда в Нью-Йорк Элизабет призналась Монти, как сильно она его любит. И хотя он также обожал ее и даже заявил: «Я никогда не полюблю другую женщину так, как я люблю тебя, Бесси Мей», – но жениться на ней он не смог. Элизабет умоляла его переменить решение, но постепенно ей стало ясно, что та скрытая от посторонних глаз жизнь гомосексуалиста, которую Клифт вел, встанет на пути той любви и преданности, которых она от него ждала.

Позднее Элизабет призналась писателю Томасу Томпсону, что она ни разу «не занималась этим делом» с Монти.

Но годы спустя Элизабет призналась журналисту Максу Лернеру, что у них с Монти был настоящий роман, и он испытывал к ней страстное чувство.

«Она сказала мне: у них любовь, – вспоминает Асрпер. – Однако не следует забывать, что в глазах Элизабет гомосексуалист представлялся особо ценной добычей, скажем так, предметом особой гордости. Так или иначе, это символизировало нечто недостижимое. Представьте, что может нагляднее продемонстрировать вашу сексуальную мощь, нежели владение тем, чего невозможно достичь? В случае с Монти Элизабет, разумеется, хотелось переделать его, закоренелого гомосексуалиста. Но это оказалось ей не под силу».

Вместо этого Элизабет пришлось довольствоваться единственно доступной для них обоих формой отношений – глубокой душевной привязанностью, которая все сильнее связывала их. Так было до самой смерти Монти – одинокий и неприкаянный, он умер в 1966 году.

Когда Элизабет впервые приехала к Монти в 1951 году, его пугающая тяга к саморазрушению еще не проявила себя в полной мере, и он сумел дать ей ту поддержку и душевное тепло, в которых она так нуждалась после развода. Однако Клифт отдавал себе отчет в том, что он не тот человек, который способен связать себя узами брака, тем более с Элизабет Тейлор.

В то время она отчаянно нуждалась в мужском внимании и исключительно от скуки и одиночества встречалась с Иваном Моффатом, наследником владельца сети кинотеатров Артуром Лоу-младшим или Джорджем Стивенсом-младшим, сыном известного режиссера. В числе тех, кому она назначала свидания, был и эксцентричный миллиардер Говард Хьюз, предложивший ей миллион, лишь бы только она вышла за него замуж.

«Он был такой зануда! Да я за все его деньги не вышла бы за него, – заявила Элизабет спустя много лет. – Те несколько раз, что мы с ним встречались, он только таращился куда-то в пространство перед собой и не ответил ни на один мой вопрос. А еще у него частенько бывал такой вид, будто ему срочно требуется ванна. Каждый раз когда я его встречала, у него вечно были мятые брюки, которые к тому же болтались на нем, как на вешалке. Иногда он разгуливал в грязных кроссовках без носков, и из дыр наружу торчали пальцы».

Заметив, что его бывшая супруга меняет возлюбленных как перчатки, Ники Хилтон язвительно прокомментировал: «Каждому мужчине должна быть предоставлена возможность переспать с Элизабет Тейлор, и судя по той скорости, с какой она меняет любовников, так оно и будет».

Элизабет не скрывала, что хочет снова выйти замуж: «Замужем я чувствую себя гораздо счастливее, чем в одиночку». Вполне естественно, что она с готовностью откликнулась на знаки внимания, что ей оказывал Стенли Донен, однако когда ее роман с ним вызвал к себе пристальное внимание публики и в довершение стал в Голливуде притчей во языцех, студия не на шутку переполошилась из-за ее запятнанной репутации. В конечном итоге на «МГМ» было принято решение отправить Элизабет вместе с ее секретарем Пегги Ратледж в Англию, на съемки фильма «Айвенго», в котором также участвовали Роберт Тейлор, Джоан Фонтейн и Джордж Сандерс.

Для «МГМ» классический роман Вальтера Скотта виделся красочной, зрелищной лентой с изысканными декорациями, средневековыми костюмами и самым многочисленным актерским составом за последние времена.

У Элизабет не было особого желания ни сниматься в этой картине, ни ехать в Англию. Она заявила, что там все ее ненавидят, а без Стенли Донена она будет чувствовать себя в полном одиночестве. Элизабет не догадывалась, что студия вместе с Сарой прилагала все усилия, чтобы только прекратить этот роман.

Продюсером «Айвенго» был Пандро Берман – тот самый, который был продюсером лент «Нэшнл Велвет» и «Отец невесты». Он вспоминает, как Элизабет громко топала ногами и встряхивала кудрями, пытаясь остаться дома. «Затем она заставила своего врача позвонить нам, чтобы он сказал, что у нее колит и в начальной стадии – язва, – и вообще, она едва начинает выздоравливать после нервного срыва. Мы убедили врача, что отлично о ней позаботимся и не будем слишком нагружать ее.

Как только мы оказались в Лондоне, съемки пошли довольно гладко, однако нам никак не удавалось добиться от Элизабет хорошей игры. Она никак не могла сработаться с режиссером Ричардом Торпом. Ему отлично удавались зрелищные сцены, а вот с Лиз у него не было абсолютно никакого взаимопонимания, он не умел подольстить ей, чтобы добиться от нее того, что ему было нужно.

Он как-то пришел ко мне и сказал, что ему не удается добиться от нее даже мало-мальски сносной игры – это бросалось в глаза уже при просмотрах отснятого материала, – однако я моментально принял решение продолжать съемки. Я сказал ему, чтобы он снимал дальше, стараясь по возможности добиваться лучшего результата. Затем, когда работа была закончена и мы вернулись в Штаты, я был вынужден отправиться к Лилиан Берне, преподавательнице актерского мастерства, с просьбой хоть что-нибудь сделать с Лиз. Я объяснил ей, что мы не можем оставить на звуковой дорожке ни единого слова из сказанного ею в Лондоне. И бедной Лилиан пришлось несладко – изо дня в день натаскивать Элизабет. Затем нам пришлось все заново переделать – мы заставили Элизабет произнести все от первой до последней реплики уже в Голливуде, на студии, то есть она продублировала самое себя.

Она была далеко не блестящей актрисой, чтобы правильно сделать все с первого раза. Возможно, такой «женский» режиссер, как Джордж Кьюкор, и сумел бы добиться от нее всего сразу, но в этом-то все и дело. Режиссер вынужден чего-то добиваться. В отличие от настоящих актрис, Элизабет не способна на спонтанное и естественное перевоплощение. В одиночку ей это просто не под силу».

Во время съемок «Айвенго» Элизабет заботило не столько ее участие в создании фильма, сколько ежевечернее переодевание ради Майкла Уайлдинга. Этот тридцатидевятилетний кинокумир британских девчонок вскоре стал значить для нее нечто большее, нежели просто гид по лондонским ресторанам и ночным заведениям. Элизабет уже встречалась с ним раньше, во время съемок фильма «Конспиратор», когда она еще носила на шее золотой футбольный мячик, подаренный ей Гленном Дэвисом. Тогда она из кожи вон лезла, чтобы добиться его расположения.

«Когда она вернулась домой, мы только и слышали: «Майкл Уайлдинг то», «Майкл Уайлдйнг это», – вспоминает Марджори Диллон. Элегантного, умудренного жизнью Уайлдинга тогда искренне забавляли усилия Элизабет привлечь к себе его внимание. Вот что как-то он сказал Стюарту Грейнджеру: «Вместо того, чтобы попросить официантку принести соль, эта киска Тейлор, виляя бедрами, идет через весь зал, чтобы самой принести ее из кухни. А затем вихляющей походкой возвращается к себе на место —мимо моего стола».

Когда Элизабет прибыла в Лондон на съемки «Айвенго», Майкл Уайлдинг в первый же вечер пригласил ее вместе с Пегги посидеть в каком-нибудь ресторанчике.

«Я совершенно искренне полагал, что ей скучно», – объяснил он позднее. После этого они каждый вечер проводили вместе. Месяца через полтора Элизабет заявила, что не мыслит себе без него жизни. Майкл Уайлдинг, как и Стенли Донен до него, был женат, но жил с женой раздельно. Элизабет умоляла его подать на развод и жениться на ней. Уверенная в том, что Уайлдинг ответит согласием, она купила себе кольцо с огромным сапфиром, стала носить его на левой руке и объявила всему миру, что обручена со знаменитым английским актером.

«Я наконец-то сделала ему предложение, – призналась она. – Он олицетворяет собой все то, что восхищает меня в мужчине. Таких, как он, я еще не встречала. Мы уже признались друг другу, что давно любим друг друга. Но он сказал, что я слишком молода и, может быть, еще передумаю. Когда я стала возражать, Майкл сказал, что нам следует подождать».

Уайлдинг на время усмирил Элизабет, а сам продолжал ухаживать за своей обожаемой Марлен Дитрих, которая была на восемь лет его старше.

«Майкл обычно провожал Марлен до косметического салона и терпеливо дожидался, пока ей помоют голову, причешут, сделают маникюр и педикюр, – вспоминает Шейла Грэхем. – Он был без ума от Марлен и предан ей душой и телом, но она не из тех, кому не терпится выскочить замуж».

Элизабет же, наоборот, только об этом и мечтала – она задалась целью превратить своего очаровательного, капризного спутника в мужа. Но тот упорно сопротивлялся. Британский продюсер Герберт Уилкокс вспоминает, что Майкл оказался перед серьезной дилеммой: «Он одновременно был влюблен и в Марлен Дитрих, и в Элизабет Тейлор. И тогда я ему сказал: «Послушай, Майкл, если ты сам не в состоянии принять решение, боюсь, я ничем не могу тебе помочь».

Элизабет же упирала на то, что в свои девятнадцать лет она способна подарить Майклу детей, которых у него никогда не было, – то есть нечто такое, на что ее сорокасемилетняя соперница не была способна.

«Элизабет такая добрая и ласковая, – вспоминал Уайлдинг. – Люди забывают, через что она прошла совсем недавно. Естественно, ей хочется выйти замуж за человека, который бы любил ее и защищал, и этот некто – так уж распорядилась судьба – для нее – я».

В сентябре фильм «Айвенго» был готов к прокату, и Элизабет, щеголяя кольцом с сапфиром и бриллиантами, купленным ею же самой, вылетела в Нью-Йорк. Там она немедленно позвонила Монтгомери Клифту, и они начали встречаться каждый день. Парочка с готовностью расцветала улыбками, когда фоторепортеры, щелкая блицами, наперегонки спешили запечатлеть их присутствие то в клубе «Le Pavillion», то в «21» или «Voisin».

«Признайся, Бесси Мей, быть знаменитым – ужасно приятная штука!» – радостно восклицал Клифт.

Элизабет с Клифтом наслаждались хвалебными отзывами о картине «Место под солнцем». Клифт превозносился в них как «образец актерского мастерства и прочувствованной игры», в то время как об Элизабет говорилось, что это «высшее достижение за всю ее кинокарьеру».

«Вэрайети» писала, что сыгранная Элизабет в этой картине роль «значительно превосходит все остальные, сыгранные ею ранее. Можно сказать, что искусные, крепко держащие бразды правления руки Стивенса заслуживают похвалы за свершенное благодаря им чудо».

А вот что писал в «Холидей» обозреватель Эл Каин: «Стивене дал Элизабет Тейлор такую роль, Где псе то дурацкое самолюбование и жеманство, от которых нас мутило в ее предыдущих работах, получили заслуженное право на существование. Высокомерие, неестественность, неуклюжесть – то есть все то, что безнадежно портило большинство ее юношеских ролей, – теперь не только не раздражают, но и, наоборот, являются неотъемлемой частью образа Богатой Стервы образца 1951 года».

Шелли Винтере удостоилась своей первой номинации на «Оскар», а Монти – второй. Однако именно Джордж Стивене удостоился награды американской киноакадемии как лучший режиссер, Эдит Хед – за лучшие костюмы, Майкл Уилсон и Гарри Браун – за лучший сценарий, Уильям Меллор – за лучшую кинематографию, Франц Ваксман – за лучшую музыку к фильму, и Уильям Хорнбек – за лучший монтаж. Лента «Место под солнцем» уступила в номинации «лучший фильм года» картине «Американец в Париже», однако удостоилась этого звания со стороны Национального Комитета по Кинематографии.

Несмотря на лестные отзывы, Элизабет понимала, что для радости нет особых причин.

«Я никогда не считала себя великой актрисой, – призналась она Герберту Уилкоксу. – Я не слишком увлечена актерской профессией, и, как мне кажется, именно поэтому мне порой не хватает мастерства».

Тем не менее, Элизабет по-прежнему не любила оставаться одна и постоянно меняла спутников. Юная прожигательница жизни развлекалась в Нью-Йорке, то выпивая с Монтгомери Клифтом, то появлялась на вечеринках вместе с репортером Фрэнком Фаррелом, то лакомилась спагетти в обществе комика Мерва Гриффина, то каталась на коньках с актером Родди Макдауэллом. Она обожала показную роскошь своего номера в отеле «Плаза» – оплачивавшегося, кстати, за счет администрации. Она настолько привыкла к тому, что все подается ей на блюдечке с голубой каемочкой, что ей начинало казаться, что как кинозвезда мирового масштаба она имеет на это законное право. Через несколько недель Элизабет поинтересовалась, во что ей обходятся услуги отеля, в ответ на что ей было сказано, что счет уже перевалил за две с половиной тысячи долларов.

«Но я же думала, что все бесплатно!» – закричала она в ужасе.

«Нет, мисс Тейлор, – пояснил ей служащий за стойкой. – Администрация берет на себя все расходы лишь в первые четыре дня».

Элизабет сыпала ругательствами и проклятиями. Она заявила клерку, что тотчас покидает их отель и больше не ступит сюда ногой, затем она позвонила Монтгомери Клифту, дабы излить ему душу.

«Мы с ним оба ужасно разозлились и решили отомстить им перед отъездом», – рассказывала Элизабет.

Клифт прибыл буквально через несколько минут вместе с Родди Макдауэллом. Компания заказала себе мартини и стала готовиться к переезду Элизабет в отель «Сент-Реджис».

Приятели бегали по всему отелю, переворачивая картины вверх тормашками. Они устроили бой гигантскими хризантемами, преподнесенными Элизабет каким-то поклонником, замусорив весь номер сотнями желтых лепестков и сломанными стеблями. Покидая апартаменты, Клифт прихватил с собой несколько гостиничных полотенец и ковриков из ванной, и даже графин из-под мартини.

«Элизабет была большой любительницей поозорничать, – вспоминал Фрэнк Фаррел. – Когда она гостила в Нью-Йорке, я как-то раз взял ее с собой на одну вечеринку, после которой должен был состояться бал – его давал кто-то из семейства Рокфеллеров. Мы взяли у входа по рюмке и направились в зал. И в тот момент к нам подошла хозяйка и поинтересовалась у Элизабет, чего бы ей хотелось выпить.

«Ой, я не пью, – ответила Элизабет. – Но я бы не отказалась от жевательной резинки».

«Весьма сожалею, мисс Тейлор, но я не позволяю в моем доме жевать резинку», – сказала хозяйка.

«Лиз считала подобные вещи ужасно смешными, – говорит Фрэнк Фаррел. – Она вечно пыталась застать меня врасплох какой-нибудь своей очередной выходкой».

Мерв Гриффин, испытавший на собственной шкуре ее специфический юмор, вспоминает, как однажды пригласил Элизабет на обед.

«Ей нравилось издавать отрыжку – достаточно громко, чтобы это заметили ее поклонники, но не настолько, чтобы те начали перешептываться между собой: «Не может быть, чтобы это делала она».