Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Решающий удар нанес сам Бертон, без обиняков заявивший Фишеру:

Послушай, мне кажется, тебе стоит знать о том, что я люблю твою бабу».

«Она мне не баба, – возразил Эдди. – Она мне жена».

«Какая разница, значит, я люблю твою жену».

Элизабет сидела рядом, сияя от счастья. Она буквально пожирала Бертона восхищенными глазами. На следующий день Эдди вылетел в Нью-Йорк. Он все еще отрицал слухи о возможном разводе. Репортерам он заявил, что роман между его женой и Бертоном – не более чем обычная сплетня. В доказательство Эдди предложил связаться с Элизабет по телефону, чтобы та лично опровергла эти домыслы. Однако Элизабет отказалась подыграть ему.

«Эдди, – сказала она, – я не могу этого сделать, потому что это правда. Я просто не пойду на обман».

На следующий день газеты вышли под аршинными заголовками:

«Лиз отвергла любовную мольбу Эдди».

ГЛАВА 17

Пока Эдди Фишер находился в Нью-Йорке, а Сибил Бертон – в Лондоне, Элизабет и Ричард вовсю наслаждались своей любовью, как на съемочной площадке, так и вне ее. Они в обнимку обедали и танцевали. Они нежились на пляжах острова Искил. Они предавались любви в Порто Сан-Стефано. За каждым их шагом следили орды журналистов и папарацци. Их роман не сходит с первых полос ведущих газет мира. Весной 1962 года на второй план отошли даже такие темы, как ядерные испытания, разоружение, берлинский кризис – всеобщее внимание было приковано к тому, что происходит в Вечном Городе между Элизабет Тейлор и Ричардом Бертоном. Как следствие этого, съемки «Клеопатры» сопровождались неслыханной газетной шумихой.

Лопнуло терпение у Ватикана, отказавшегося терпеть прелюбодейство буквально у себя под боком. «Радио Ватикан» сурово осудило «бездумную прихоть двух взрослых детей» и то, какое «оскорбление они нанесли благородству человеческой души». Газета «Иль Темпо» назвала Элизабет «необузданной хищницей, которая разоряет чужие семьи и пожирает чужих мужей». Ватиканский еженедельник «Л'оссерваторе делла Доменика» обвинил кинозвезду в «эротическом бродяжничестве», пристыдил ее как мать и обрушился с гневной инвективой на немецкое агенство, позволившее Элизабет удочерить Марию.

«Интересно, чем думают эти заведения, перед тем как передать ребенка в чьи-то руки? – вопрошал еженедельник. – Неужели они не требуют никаких характеристик? Не лучше ли было доверить судьбу этой девочки какому-нибудь скромному каменщику и честной домохозяйке, нежели вам, моя дражайшая леди, и вашему четвертому, теперь уже бывшему мужу? Домохозяйка и каменщик наверняка стали бы трудиться еще усерднее и были бы готовы пойти ради ребенка на жертвы. Вы же, вместо этого, предпочли иное».

«Le Scandale» вызвал настоящий фурор и в Соединенных Штатах. Вот что сказал по этому поводу телеведущий Эд Салливан:

«Остается только надеяться, что молодое поколение не позволит убедить себя в том, что брак ныне потерял всякую ценность, как то нам пытались доказать своим печальным примером миссис Тейлор-Фишер и женатый мужчина Бертон».

А вот как отреагировала нью-йоркская «Дейли Ньюс»:

«Когда такие люди выставляют на всеобщее обозрение свое издевательское отношение к любви и святости брачных уз, стоит ли удивляться, что образ США в глазах иностранцев слегка запятнался?»

В палате представителей конгрессмен Айрис Блитч из Джорджии заявила, что Элизабет Тейлор «подрывает престиж американской женщины за границей, чем наносит существенный урон доброй воле зарубежных держав». Блитч потребовала от генерального прокурора, чтобы тот аннулировал паспорта обоих любовников, объявив их «персонами нон грата», дабы не допустить их возвращения в страну. Представитель штата Огайо Майкл Фейган попросил госдепартамент лишить Бертона визы, поскольку «моральный облик» последнего «подрывает устои американского общества».

Эдди Фишер также воспользовался моментом, обратив скандал себе на пользу, и начал турне по ночным клубам. Когда его спрашивали, почему каждое свое выступление он открывает песней «Арри-видерчи Рома», розовощекий певец отвечал: «А что мне по-вашему петь? «Возьми меня с собой на бал»?

«Позднее Эдди появился в нью-йоркском «Зимнем саду» в обществе Джулиет Прауз – та вскарабкалась на сцену, напевая: «Я Клеопатра, я нильская нимфа». Покачиваясь и притопывая, она продолжала: «Она крутит задом, как Элвис когда-то... Ну кто из мужей устоит перед ней – вот где ловушка для наших парней».

Элизабет, услышав об этом номере, обиделась и поспешила пожаловаться Джиму Бейкону:

«Эдди выставляет меня перед всеми какой-то нимфоманкой».

Обняв ее за талию, Бейкон сказал:

«Мне всегда нравились нимфоманки».

Но Элизабет было не до смеха. Она вызвала в Рим своего адвоката и объявила о своем намерении развестись с Эдди, который, в свою очередь, согласился подать на развод в Неваде. Сибил Бертон тем временем продолжала утверждать, что ее браку с Ричардом «ничего не угрожает, так что прошу не беспокоиться». В доказательство своих слов она вернулась в Рим, дабы снова взять мужа в свои руки. Ричард в это время обосновался с Элизабет в миленьком розовом бунгало, которое они тайно снимали в Порто Сан-Стефано. Когда же Бертону позвонили, что к нему едет жена, он собрался было уйти. Элизабет потребовала, чтобы он остался. На что Бертон ответил, что должен вернуться к жене. Элизабет подняла крик и пригрозила, если он бросит ее одну, наложить на себя руки.

«Давай, валяй, кто тебе не дает», – отвечал пьяный Ричард Бертон, оказавшийся меж двух огней.

Через несколько часов Элизабет в очередной раз срочно доставили в римский госпиталь «Сальвадор Мунди» для промывания желудка. В результате интенсивных попыток привести ее в чувство все ее лицо покрылось синяками, и она еще несколько недель не могла снова приступить к работе. Неожиданно протрезвев, Бертон велел жене возвращаться в Лондон и оставаться там, пока не закончатся съемки картины. Чтобы как-то ублажить Сибил, он был вынужден сделать публичное заявление о том, что развода не будет.

После этих слов Сибил согласилась уехать из Рима. Элизабет вернулась к работе, и чтобы как-то ублажить ее, Ричард наведался к Булгари, где за 150 тысяч долларов приобрел изумрудную брошь.

График съемок «Клеопатры» уже давно полетел ко всем чертям, а затраты выросли до астрономических цифр. Неудивительно, что студийное начальство грозилось прикрыть проект. «XX век – Фокс» потребовала, чтобы Элизабет, которая по-прежнему продолжала получать по 50 тысяч долларов в неделю, закончила свои сцены к июню. Джо Манкевич получил распоряжение завершить все съемки еще через две недели. Накал страстей достиг такой силы, что акционеры с треском уволили Спироса Скураса с поста президента студии «XX век – Фокс». Его преемник с подобным треском уволил Уолтера Вангера, продюсера «Клеопатры», и Джо Манкевича, ее режиссера. В конечном итоге, студия решила отыграться и на звездах. Ричарду и Элизабет был предъявлен иск на сумму в 50 миллионов долларов, на том основании, что они своим поведением якобы угробили проект.

В июне, после 215 дней съемок, Элизабет наконец завершила свой последний эпизод. Однако она не позволила студии сделать по этому поводу публичное заявление, опасаясь, что Сибил тотчас примчится в Рим. Элизабет осталась при съемочной группе, чтобы быть рядом с Бертоном, и по мере того, как близился последний день съемок, их участники стали заключать одно за другим пари относительно дальнейшего развития событий. Большинство придерживались того мнения, что Ричард вернется к жене, как то неизменно случалось и раньше. Некоторые были настолько уверены в неизбежном конце романа, что на всякий случай заказали машину скорой помощи – что-то еще будет, когда Элизабет услышит эту новость.

«Я был там и видел припаркованную скорую», – вспоминал кинокритик Холлис Алперт.

И хотя Элизабет до безумия влюбилась в Бертона, она прекрасно понимала, что ее возлюбленного мучает чувство вины перед своей семьей, особенно перед младшей дочерью Джессикой, которая родилась умственно отсталой.

Она послала Бертону письмо, в котором говорила, что порывает с ним. Она слишком любит его, писала Элизабет, и ей мучительно видеть, как он губит себя.

«Никто не мог прямо смотреть друг другу в глаза. Особенно страдали дети», – рассказывал Бертон.

Роман был окончен, и Элизабет ощутила полное одиночество и неприкаянность. С тоски она даже стала названивать Эдди в Соединенные Штаты. На каждую его очередную премьеру она посылала ему в гримерную букет лиловых роз. Теперь она умоляла его передумать и не подавать в Лас-Вегасе на развод.

«Нет, – отрезал Эдди. – Я подаю... Я не хочу еще раз пройти через нечто подобное. Все кончено». Стоявшему рядом с ним приятелю он прошептал: «Я еще докажу ей, что я настоящий мужчина».

Элизабет не унималась, и – как Эдди признался годы спустя – они тайком договорились о примирении.

«Она даже купила в Риме авиабилет, – рассказывал он. – Но нашему примирению помешал Ричард Бертон».

Бертон находился у себя дома в Швейцарии с женой и детьми, когда до него дошла весть о том, что Элизабет собралась в Нью-Йорк. Он встретился с ней в Гштааде и пригласил пообедать, добавив, что очень за нее переживает. Увидев его снова, Элизабет решила, что ей нет смысла мириться с Эдди. Вместо этого она дала себе слово, что будет приходить к своему возлюбленному по первому его зову.

«Может быть, он возжелал бы меня еще сильнее, изображай я из себя недотрогу, попытайся я разбудить в нем ревность, – сказала она. – Но так было бы просто нечестно, ведь я любила его всем сердцем. Сделав себя доступной, я, конечно же, пала в глазах людей, но только не в своих собственных, и, как оказалось – только не в глазах Ричарда».

Чтобы быть с Бертоном, Элизабет дала согласие на участие в съемках «Особо важных персон» за гонорар в один миллион. Оставив детей в Швейцарии, она переехала к Ричарду в Лондон. В отеле «Дорчестер» они сняли отдельные номера. Терзаемый раскаянием и беспробудным пьянством, Бертон начал регулярно наведываться в Швейцарию к жене и детям, оставляя Элизабет в Лондоне одну.

Любя обеих женщин, он, по его собственному признанию, осознавал стоящую перед ним дилемму и мучился выбором.

«Я люблю Сибил, но по-иному, – говорил он. – Моя любовь к Элизабет более всеобъемлющая... более земная, как мне кажется. Я не придавал ей особого значения и не пытался в ней разобраться, однако я бы сказал, что моя любовь к Сибил скорее напоминает любовь мужчины к собственной дочери. Я всегда стремился оградить ее от волнений. Она была такая хохотушка, такая милая, такая приветливая, она была сама невинность... В ней не было ни капли эгоизма».

Бертон не скрывал, что в основе его влечения к Элизабет лежит обыкновенная похоть, что, по его мнению, не давало повода для разрыва с женой.

«Ни в коем случае нельзя считать главным в наших отношениях один только секс, нельзя видеть в нем нечто вроде морального, интеллектуального, психологического костыля, опираясь на который можно уйти от жены, – заявил он критику Кену Тайнену. – Нельзя же просто взять и заявить: "«Мне ужасно жаль, но я больше не могу спать с тобой в одной постели, потому что я собрался сбежать с этой потрясающей бабой, с которой ты не идешь ни в какие сравнение». Нет на самом деле никакой потрясающей бабы, все они одинаковы, потому что всегда одинаковы наши аппетиты».

По его собственному признанию, его аппетит к Элизабет был просто ненасытным. «Редко какая женщина способна по-настоящему распалить мужчину. Хороши в постели лишь считанные единицы, – заявил он. – За всю мою жизнь я знал лишь трех таких.

Их главным качеством было умение отвечать страстью на страсть, любовью на любовь».

Поскольку Элизабет больше всего на свете хотелось называться миссис Ричард Бертон, она вцепилась в своего возлюбленного мертвой хваткой. Она ни на минуту не оставляла его одного, она заискивала перед теми несколькими друзьями, которые еще не отвернулись от Бертона. Она подарила ему пейзаж работы Ван Гога, стоимостью 257 тысяч долларов, чтобы Ричард повесил картину у себя в номере над камином. Она заказала для него библиотеку из пятисот переплетенных в кожу книг, обошедшуюся ей в 10 тысяч долларов. Она таскалась вместе с ним по пабам и барам и пила с ним ночь напролет. Она терпела его черную меланхолию, которую называла «валлийским настроением», и тряслась над ним точно так же, как когда-то и Сибил – стригла ему волосы, выбирала одежду, читала сценарии. Она целиком и полностью посвятила себя его карьере.

«До того как я с ней познакомился, я был готов сниматься в любой картине, лишь бы мне за это платили, – вспоминал Бертон. – Элизабет открыла мне глаза – благодаря ей я понял, какой дребеденью я занимался до этого. Она заставила меня сняться в фильме «Бекет» – чего я сам ни за что бы не сделал, – и этот фильм стал поворотным пунктом в моей карьере. Кроме того, она уговорила меня сыграть Гамлета»

Элизабет дала клятву, что ради Бертона оставит собственную карьеру – если в том будет необходимость. Она каждый день сопровождала его на съемки «Бекета», за ленчем сидела с ним и его партнером по фильму, Питером О'Тулом, и каждый вечер возвращала его назад в «Дорчестер». «Да, пили они тогда по-черному, это надо было видеть, – вспоминал Майк Миндлин, обозреватель, освещавший работу над «Бекетом». – Я помню, как однажды Элизабет с Ричардом так набрались, что мы так и не смогли дать интервью для Эда Салливана. Эд хотел, чтобы в его программе выступили оба актера – и Ричард, и Питер, – и они оба дали согласие. И вот Салливан прилетел в Лондон, с единственной целью – записать интервью. Бертону внезапно взбрело в голову, что ему за это полагается вознаграждение. В самый последний момент он велел своему агенту, чтобы тот позвонил мне и сказал, что если ему не заплатят, он даже и не подумает выступать.

Я был в полном отчаянии. Первым делом я поехал в «Дорчестер» и дождался там возвращения Ричарда и Элизабет, чтобы попробовать поговорить с ними. Они вернулись где-то около половины шестого вечера, и мы втроем расположились прямо в вестибюле. Это был самый разгар туристического сезона, и на нас со всех сторон глазели сотни людей.

Ричард заказал вина, Элизабет последовала его примеру, и так они все пили и пили до бесконечности. Наконец Ричард все-таки согласился выступать в шоу Эда Салливана. А затем принялся цитирован, своего любимого Дилана Томаса и другие стихи.

Неожиданно – никто даже глазом не успел моргнуть – его вырвало. Он в буквальном смысле облевал самого себя, весь диван, весь кофейный столик, а сотни туристов застыли в ужасе, глядя на нас. Элизабет тотчас вскочила, подошла к нему и приложила руку ко лбу:

«Ах ты, мой миленький, – громко произнесла она. – По-моему, у тебя температура. Ты еще не выздоровел после гриппа».

Ричард, должно быть, чувствовал себя отвратительно и сидел не шевелясь. Он ни произнес ни слова. Все вокруг было заблевано, и вовсю уже суетились официанты с тряпками, потому что вонь стояла невыносимая. И в этот самый момент сквозь вращающуюся дверь вошел Отто Премингер. Он понятия не имел, что тут только что произошло, но заметил, что что-то не так. Затем он заметил Бертонов и подошел к ним, чтобы поздороваться. И как только он оказался у столика и открыл рот, чтобы что-то сказать, Бертон, который чувствовал себя круглым идиотом, потому что его застали в таком виде, заорал на него: «Может, ты все-таки уберешься отсюда! Катись себе к такой-то матери!» Не проронив ни слова, Отто развернулся и вышел вон.

Решив, что мне удалось договориться с ними об интервью для Салливана, я проводил Ричарда и Элизабет до лифта, сказав, что еще переговорю с ними попозже. На следующий день мне позвонил режиссер Питер Гленвилл: «Ты бы лучше приехал туда до обеда. За Ричардом нужен глаз да глаз, – сказал он. – Они с Питером отправятся на обед вместе и новерняка хорошенько налижутся, да так, что ты сам будешь не рад». Поэтому я был вынужден что-то наплести ему, сказав, что Ричард должен быть в полдень, уже на студии для интервью. Там его уже поджидал Эд Салливан. Мы прождали с ним несколько часов, однако к трем часам пополудни о Бертоне все еще не было ни слуху ни духу. Половина четвертого – Бертона как не было, так и нет. Пробило четыре – та же история – Ричарда нет и в помине.

Наконец, где-то около пяти звонит Элизабет: «Мы здесь, – говорит она. – В гримерной у Ричарда».

Я вошел к нему и обнаружил, что оба пьяны в стельку. Ричард упился до того, что натягивал лосины прямо на брюки, а Элизабет, решив, что ничего смешнее она еще не видела, хохотала, как безумная. Бедняга Салливан понимал, что оказался в дурацком положении, не зная, что ему делать. Однако решил, несмотря ни на что, начать интервью. Повернувшись к Ричарду, он предельно вежливо, с искренней улыбкой, спросил: «Насколько я понимаю, вы работаете вместе с Питером О'Тулом впервые?»

На что Ричард заплетающимся языком отвечал: «Да, в первый, и, мать его так, в последний раз».

Питер, который в тот момент был трезв как стеклышко, был задет за живое, но не знал, что ему на это ответить. Мы еще около пятнадцати минут продолжали снимать, но затем, видя, что все бесполезно, махнули рукой. Все равно этот эпизод нельзя было никуда вставить. Его даже невозможно было при монтаже разделить так, чтобы никто не понял, что Бертон пьян.

Если не считать того времени, когда Ричард потихоньку отлучался навестить семью, они с Элизабет были неразлучны. И все равно, он никак не мог заставить себя просить у жены согласия на развод. Сибил же, хотя и чувствовала себя оплеванной из-за этой откровенной измены, также была не в силах первой начать разговор на эту столь болезненную тему, поскольку отчаянно хотела во что бы то ни стало сохранить семью.

«Я никогда не допущу, чтобы отец моих детей стал пятым мужем Элизабет Тейлор, – заявила она. – Он у меня, словно договором ленд-лиза, связан по рукам и ногам. И я не намерена перерезать этот поводок. Когда же, наконец, я заставлю его вернуться ко мне, то стану на два миллиона богаче».

Это заявление содержало в себе долю истины. Ричард никогда не заводил с ней речь о разводе, но вот о раздельном проживании как-то раз обмолвился. Сначала, когда отправился в Америку, чтобы принять участие в съемках фильма «Ночь Игуаны», проходивших в Мексике, а затем, когда должен был играть Гамлета в Нью-Йорке и Торонто. Обычно Сибил повсюду сопровождала его, но в данных обстоятельствах, заявил он, будет лучше, если ради детей каждый станет делать свое дело. А чтобы обеспечить им стабильную финансовую поддержку, Бертон велел своему адвокату, Аарону Фрошу, составить документ, в соответствии с которым он перевел на счет Сибил в швейцарском банке миллион долларов. Он также обязался на протяжении последующих десяти лет ежегодно выплачивать ей 500 тысяч долларов. О разводе не было сказано ни слова. Вот почему Сибил все еще не теряла надежды на примирение и перебралась с обеими дочерьми в Нью-Йорк. Ричард оставался прикован золотыми цепями к «Дорчестеру».

«Я обожаю Лиз, – заявил он. – Но о браке не может быть и речи. Мы с Лиз для него просто не созданы. Ей раньше не слишком везло в любви. Не считая Майка Тодла и меня, настоящие мужчины ей ие попадались». Далее Ричард принялся раздавать характеристики ее бывшим мужьям. Ники Хилтон, но его мнению, был «явной ошибкой», Уайлдингу «мешала огромная разница в возрасте», Тодд был хорош, но покойник», а Эдди Фишер – «жалкий червяк».

«Клеопатра» вышла на экраны в июне 1963 года, Элизабет, которая совершенно искренне верила, что ей светит второй «Оскар», стала предметом беспощадной критики.

«Слишком толста, слишком грудаста, деньги гребет большие, хотя талант-то махонький...

Она отбросила актерскую профессию на десятилетие назад», – заявил телевизионный критик Дэвид Зускинд.

«Ее Клеопатра – животное с политическими амбициями, – писал журнал «Тайм». – Все, что она умеет, – так это визжать как оглашенная».

«Мисс Тейлор – это однообразие в юбке с разрезом, – замечал «Нью-Йорк Стейтсмен». – Этакая дохристианская Элизабет Арден с густо накрашенными глазами, которой никак не удается вписаться в происходящие вокруг нее события».

«Она – в высшей степени телесное, плотское создание, в ее подведенных глазах вы не прочтете никаких глубинных эмоций, голос ее лишен модуляций и часто срывается на визг торговки рыбой, – писала Джудит Крайст из «Нью-Йорк геральд трибьюн». – Будь то при царских регалиях, в неглиже или аи naturel – создается впечатление, будто она проводит время в каком-нибудь экзотическом местечке в Майами Бич».

«Мисс Тейлор – пышнотелая американская матрона, которая то и дело меняет косметику и переодевается из одного древнеегипетского наряда в другой, – писала «Нью Рипаблик». – Ей достаточно один лишь раз обойти тронный зал, как Александрия тотчас превращается в Беверли-Хиллз».

«Клеопатра в изображении Элизабет Тейлор, – писала «Нью-Йорк Пост», – безнадежно скучна и невыразительна».

«Несмотря на всю ее красоту, – замечал журнал «Кью», – мисс Тейлор отчаянно недостает эмоционального диапазона – как в голосе, так и в телодвижениях – чтобы на равных тягаться с такими профессионалами, как Рекс Харрисон, подарившим нам непревзойденного Цезаря, и Ричард Бертон – и роли раздираемого страстями Антония».

Затравленная критиками, Элизабет впала в истерику. Она заперлась у себя в номере и на протяжении нескольких дней отказывалась вставать с постели.

«Когда она прочитала отзывы о «Клеопатре», с ней едва не случился удар. Она надолго слегла в постель у себя в «Дорчестере», – вспоминал Хэл Уоллис, продюсер киноленты «Бекет». – Оттуда она вечно названивала к нам на съемочную площадку, отвлекая Ричарда от работы. Как-то утром он сказал мне: «Если бы ты сегодня сумел подыскать для нее картину, уверяю, она бы согласилась сыграть в ней всего за какие-нибудь двадцать пять тысяч долларов».

Позднее Бертон объявил: «Я хочу жениться на Элизабет Тейлор, и я на ней женюсь. Никаких «если». Никаких «но». Она хочет выйти за меня замуж. Я хочу на ней жениться».Чуть позднее он добавил: «Разумеется, вы можете быть абсолютно уверены – главным лицом на сцене останусь я. Элизабет будет сидеть где-нибудь за кулисами с вязаньем в руках».

Во время съемок «Бекета» у Элизабет состоялся ее теледебют. В своей программе «Элизабет Тейлор и Лондоне» Си-Би-Эс предоставила зрителю возможность проехать по знаменитым местам британской столицы, а заодно увидеть Элизабет в костюме от Диора, читающей отрывки из Уинстона Черчилля и Элизабет Барретт Браунинг. За этот обход достопримечательностей, длившийся ровно час, Элизабет получила 500 тысяч долларов, мгновенно став самой высокооплачиваемой фигурой на телевидении. Однако на критиков это не произвело ровным счетом никокого впечатления.

Вот что писалось в «Вэрайети»: «То, что в ином случае могло бы стать занимательным и познавательным путешествием, превратилось в полную свою противоположность, и если уж говорить начистоту, то мисс Тейлор, напыщенная и внешне такая образованная, вечно крутится перед объективом добрых две трети программы. Должно быть, по замыслу продюсеров, мисс Тейлор вступила в соревнование с самим Лондоном. И, к сожалению, именно она одержала победу».

Осенью Элизабет отправила обоих своих сыновей, одиннадцатилетнего Майка и девятилетнего Кристофера, к отцу в Лос-Анджелес. Ее приемная дочь Мария оставалась вместе с няней в Лондоне, где ей предстояла очередная операция, в то время как сама Элизабет, вместе с шестилетней Лизой и Ричардом, вылетела в Мексику, в город Пуэрте Валларта. Там Бертон начал работу в картине «Ночь Игуаны», в которой также снимались Гарднер, Дебора Керр и Сью Лайон.

Киностудия, казалось, не меньше всего остального мира была заинтригована разыгравшимся «Le Scandale». Во время съемок секретарша режиссера вела дневник, в котором отметила, что Элизабет привезла с собой из Парижа сорок купальных костюмов-бикини. Имелись там и другие наблюдения.

Сент. 26. В какой-то момент Бертон спросил Тейлор: «Могу я сфотографироваться со Сью Лайон и остальными?» «Ну конечно же, – отвечала она. – Зачем тебе меня спрашивать?» На что Бертон ответил: «Потому что я тебя боюсь».

Сент. 27. На Элизабет надет открытый купальник, и я заметила, что она отлично проводит время, ковыряясь ногтем в пупке.

Окт. 4. Элизабет, как всегда, наблюдала за тем, как мы работаем. Сегодня у нее на голове огромные черные цветы. Она их привезла из Парижа, а сделаны они из человеческого волоса. На ногах у нее сандалии с золотыми и бирюзовыми бусами, а на купальник наброшена мексиканская, зеленая с белым, накидка. Вокруг ее живота заметны толстые жировые складки.

Окт. 24. Элизабет появилась на площадке в свободной блузе и трусиках от купальника из полупрозрачного белого батиста, отделанного красной вышивкой. Лифчика на ней не было, и поэтому можно было отлично рассмотреть ее верхнюю часть. Впечатляет. А еще у нее на пальце было великолепное золотое кольцо с огромными жемчужинами и еще чем-то, что напоминало или розовые бриллианты, или рубины. По ее словам, это кольцо подарил ей король Индонезии. А Ричард сказал: «Она снова пытается меня соблазнить».

Сибил признала свое поражение в декабре – «Le Scandale» по-прежнему не сходил с первых полос газет. Окончательным ударом стал отказ Ричарда приехать к ней и детям в Нью-Йорк, перед тем как отправиться на съемки в Мексику. Сибил объявила, что подает на развод, по причине ухода мужа из семьи и жестокого с ней обращения.

Элизабет в ответ заметила, что для нее это лучший подарок к Рождеству. Не теряя ни минуты, она позвонила Ирэн Шарафф, чтобы та придумала для нее свадебное платье. И лишь затем связалась с адвокатами, чтобы те избавили ее от Эдди Фишера. Эдди, однако, отказался подписать бумаги. Он заявил, что раздел имущества проведен несправедливо. В дополнение ко всем тем драгоценностям, которые он подарил ей, Элизабет требовала оставить за ней темно-зеленый «роллс-ройс», ее подарок ко дню рождения Эдди, и шале Ариэль, стоимостью в 350 тысяч долларов, купленное им для нее в Гштааде, плюс все доходы от корпорации «MCL Films», которую они учредили для съемок «Клеопатры».

За Эдди оставался лишь голый земельный участок, приобретенный ими на Ямайке.

Элизабет заявила прессе, что Эдди потребовал за развод 1 миллион долларов. Эдди в свою очередь парировал, что у нее галлюцинации.

«Наши разногласия заключаются отнюдь не в том, что я прошу у нее денег, – сказал он. – Главное – раздел совместно нажитой собственности».

В конечном итоге Элизабет отдала адвокатам распоряжение выделить Эдди часть денег корпорации «MCL», но только при условии, что он сделает письменное заявление о том, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сделает ничего, что могло причинить бы ей моральный ущерб. Она все еще злилась на Эдди за номер «Клео, нильская нимфа» и решительно не желала допустить, чтобы он снова выставил ее на всеобщее посмешище. Эдди прекрасно понимал, что, несмотря на все свое вызывающее поведение, ей хотелось выглядеть в глазах окружающих вполне добропорядочно.

«Она очень чувствительна к тому, что о ней думают другие, – заметил он позднее. – На людях она всегда улыбалась мне, фотографам и всем, кто находился рядом. Но как только дверь за нами закрывалась, она давала волю чувствам».

Эдди подписал заявление, в котором пообещал, что не станет извлекать из Элизабет для себя выгоды, и подал в Мексике на развод по причине ее ухода из семьи – правда, только после того, как Элизабет с Бертоном встретились с ним в Нью-Йорке, чтобы попросить его отказаться от Марии.

«Дело в том, что с Марией возникла проблема, из-за того, что наша семья распалась, ей пришлось бы возвратиться в Германию, все к тем же людям, – рассказывал Фишер спустя несколько дней. – Поэтому я нехотя дал согласие на то, чтобы она оставалась с Элизабет и Бертоном. И если ей с ними хорошо, что ж, я не возражаю, пусть он ее удочерит. Но я никому не позволю удочерить Лизу. Лиза для меня словно завещание Майка. И если у Элизабет не сложатся отношения с Бертоном, то всю кашу придется расхлебывать мне».

«Говнюк, вонючий говнюк!» – визжала Элизабет, когда ей передали слова Эдди. Она была готова его растерзать – сначала за то, что он тянул с разводом, затем за то, что оспаривал дележ имущества. После этого порвала с ним всякие отношения. Более того, она во всеуслышанье заявила, что брак с ним – величайшая ошибка в ее жизни. По ее словам, она его никогда не любила.

Элизабет клятвенно заверяла, что единственной причиной, толкнувшей ее на это замужество, стало то, что Фишер был лучшим другом Майка Тодда, а ей ужасно хотелось сохранить память о нем до конца своих дней. Элизабет заявила, что Эдди – не более чем жалкая карикатура на призрак ее покойного мужа. Позднее она расцветила эту историю, вставив в нее рассказ о том, что Майк Тодд предчувствовал свою близкую гибель и якобы попросил ее на тот случай, если с ним что-либо случится, выйти замуж ui Эдди, чтобы тот о ней заботился. По ее утверждениям, после смерти Тодда она пребывала в таком глубоком шоке, что пошла под венец с Эдди «только потому, что Майк попросил меня об этом».

Более того, Элизабет отреклась от Эдди как от приемного отца Марии и уверяла, что удочерила девочку одна. Несмотря на то, что данные судебных архивов и газетные колонки свидетельствуют об обратном, она упорно отрицала тот факт, что Фишер удочерил Лизу Тодд.

Элизабет словно вычеркнула из своей жизни четыре года жизни с Эдди Фишером. По ее словам, она оставалась духовно и эмоционально мертвой до тех пор, пока не встретилась во время съемок «Клеопатры» с Ричардом Бертоном, и лишь благодаря этой встрече заново вернулась к жизни.

«Он стал для меня принцем, который разбудил спящую красавицу», – заявила она.

«Элизабет наверняка хотелось бы вычеркнуть меня из своей жизни, словно меня и не существовало, – именно потому я навсегда останусь черным пятном на ее совести», – заявил Эдди годы спустя.

А в то время он также был вынужден терпеть от нее унижения, например, оспаривать в Мексике ее заявление о разводе. Суд вынес окончательное решение 6 марта 1964 года, в Пуэрто Валларта. Основанием для развода стал уход из семьи одного из супругов. В тот момент Элизабет находилась с Бертоном в Торонто, где он исполнял заглавную роль в «Гамлете».

«Мы поженимся, как и полагается, с раввином, как только для этого настанет благоприятный момент», – заявила она. Однако через девять дней парочка тайком чартерным рейсом улетела в Монреаль, где и состоялось их бракосочетание.