Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

После того как фильм вышел в прокат, кинокритик Джудит Крайст так отзывалась об этой «пляске»:

«Элизабет Тейлор и Ричард Бертон получили за участие в съемках миллион семьсот пятьдесят тысяч долларов. На вашем месте, я бы потребовала для себя денег не меньше за то, чтобы на них посмотреть».

Но Бертоны отмахнулись от критики. «Время от времени приходится делать халтуру», – заметил Ричард. «Мы с самого начала понимали, что шедевра из этого не получится», – поддакнула Элизабет.

Отхватив у продюсера в качестве вознаграждения за свое участие в картине пригоршню бриллиантов, Элизабет и все ее окружение отбыло вслед за Ричардом в Дублин, где у него начались съемки фильма «Шпион, который пришел с холода». Элизабет дала Ричарду то же самое обещание, что и Майку Тодду и Эдди Фишеру до него, – то есть никогда не оставлять его одного. В случае с Ричардом Бертоном, которого, между прочим, режиссер Мартин Ритж как-то назвал «величайшим фаллическим символом в мире», на то имелись и другие причины, кроме любви, и пятый муж этого нисколько не отрицал.

«Во время съемок, когда актерам приходится играть любовников – даже если в реальной жизни каждый из них имеет собственную семью, – происходит странные метаморфозы, – говорил Бертон. – Я вовсе не пытаюсь их объяснять, но, поверьте мне, так обычно и происходит. И после этого ваш собственный брак уже не тот, что раньше – независимо от того, хорош он или плох – да и с какой стати? Я вовсе не желаю, чтобы с нами случилось то же самое. Элизабет – замечательная женщина. Она никакая не вертихвостка. Она верная и преданная жена. И я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Вот почему, когда я работаю, она всегда со мной, а когда она – то с ней я. Именно так».

В этом конкретном случае партнершей Ричарда по фильму была Клэр Блюм, которая, как Элизабет было известно, в свое время не на шутку вскружила ему голову. И хотя со времени их романа прошло тринадцать лет, Элизабет все еще терзалась ревностью.«Умом я понимаю, что все это лишь эмоции, что все это глупо, что я сама себя мучаю, – признавалась она. – Когда я вижу эту женщину, у меня внутри что-то переворачивается».

Тем не менее, она не выпускала Ричарда из поля зрения и не слишком жаловала его партнершу по фильму.

«Они оба держались со мной довольно холодно, – вспоминала Клэр Блюм. – Сказать по правде, за все те несколько месяцев, что мы снимались в Ирландии, Бертоны ни разу не пригласили меня в гости».

Надо сказать, что сама актриса не выказывала совершенно никакого интереса к своему бывшему возлюбленному.

«Он совсем не изменился, – заметила она. – По-прежнему пил, по-прежнему хвастался, опаздывал, читал те же самые стихи и рассказывал все те же самые истории, что и в двадцать три года... Когда-то он был интересен, сейчас же я находила его занудой».

Джули Эндрюс, партнерша Бертона по «Камелоту», была того же самого мнения.

«Он может развлекать вас своими разговорами на протяжении трех недель, но когда наступет четвертая – начинает повторяться».

К 1963 году Бертоны наконец пробились в десятку самых популярных звезд в Америке, оказавшись в той же компании, что и Дорис Дей, Джек Леммон, Рок Хадсон, Джон Уэйн, Кэри Грант, Элвис Пресли, Ширли Маклейн, Анн-Маргарет и Пол Ньюмен. Элизабет следовала за ним под номером одиннадцать – место, о котором он не позволял ей забыть. Поскольку публика все еще пережевывала «Le Scandale», комбинация из них обоих неизменно положительно отражалась на кассовых сборах.

«Когда я увидел растянувшиеся на целый квартал очереди желающих на «Ночь Игуаны» – фильм, в котором снялся один Бертон, то подумал про себя: «Интересно, а что будет, если они начнут играть вместе – не иначе как все города будут опоясаны очередями», – вспоминал продюсер Эрнст Леман, сделавший вывод, что лучших актеров для ленты «Кто боится Вирджинии Вульф» просто не найти.

Написав по мотивам пьесы Эдварда Олби сценарий, Леман отослал его Элизабет для ознакомления. Леман хотел, что бы она сыграла роль Марты – грубой, беспардонной жены бесхребетного профессора Джорджа.

«Я видел, что в ней есть многое от Марты», – признавался продюсер – ему в память живо врезалась сцена, происшедшая в лондонском аэропорту, когда Элизабет истошно вопила на Майка Тодда. Тем не менее, в то время мало кто согласился бы с Леманом. Более того, его намерение отдать роль растолстевшей неряхи и грубиянки признанной красавице Голливуда вызывало у многих презрительную усмешку.

Прочитав сценарий, Элизабет решила, что роль Марты для нее равносильна роли Гамлета. Ей не терпелось поскорее взяться за работу. Когда же Ричард сказал ей, что эта роль не для нее, то это еще больше ее распалило.

«Мне кажется, что для Марты ты еще недостаточно стара, – сказал он. – Во-вторых, тебе не хватает страсти или напористости. Правда, ты могла бы сыграть ее для того, чтобы больше никто на тебя не позарился».

Агенту Элизабет нелегко было держать в тайне от продюсера и студии «Уорнер Бразерс» сумму, которую она хотела получить за эту роль. Элизабет потребовала миллион и сто тысяч долларов (последние в качестве оплаты обычных для нее «текущих расходов») плюс десять процентов от кассовых сборов, а также право выбора режиссера, партнера по фильму, оператора, парикмахера и художника по костюмам.

«Она разразилась хохотом, когда мы сдались и уступили всем ее требованиям, – вспоминал представитель студии. – Она могла бы сыграть эту роль даром».

История строится вокруг жестокости взаимоотношений немолодой пары и их более юных знакомых – преподавателей одного из университетских городков Новой Англии. Язык пьесы груб до неприличия, а сексуальные сцены построены резко и контрастно. Но именно через эту обжигающую непристойность четверо людей постигают нелицеприятные для себя истины. Продюсер выбрал Джорджа Сигала на роль честолюбивого преподавателя биологии, которого оседлала и которым нещадно помыкает вечно всем недовольная женушка, роль которой блестяще исполнила Сэнди Дэннис, знаменитая бродвейская актриса. Найти достойного претендента на роль Джорджа, средненького университетского преподавателя, женатого на дочери главы колледжа Марте, оказалось более трудным делом.

Джек Леммон и Гленн Форд сразу отклонили предложение студии, Роберт Редфорд вообще отказался обсуждать эту тему.

«Эту роль я бы не стал играть ни за какие деньги», – заявил он продюсеру.

«А как насчет вот этого толстячка? Нашего старого как-его-там?» – сказала Элизабет и ткнула Бертона в бок.

«Он слишком силен для Джорджа», – возразил продюсер.

«Ладно, милая, если ты не найдешь того, кто тебе нужен, можешь рассчитывать на меня», – заметил Бертон.

Понимая, что присутствие Ричарда в картине положительно скажется на Элизабет, продюсер написал Джону Уорнеру записку, в которой рекомендовал на эту роль Бертона. Уорнер ответил согласием и предложил ему семьсот пятьдесят тысяч. Элизабет не стала делиться с мужем, целиком оставив себе процент с кассовых сборов и первую строчку в афишах.

«У нас не было ни малейших сомнений насчет того, кто играет в картине первую скрипку, – вспоминал один из членов съемочной группы. – Элизабет не только загребла себе все деньги и перетащила на себя все действие фильма, она также заняла самую лучшую, самую просторную гримерную. Когда Ричард это увидел, то велел нарисовать на двери огромную, сразу бросающуюся в глаза звезду. Кроме того, мне запомнилось, что у Элизабет в гримерной имелся запас шампанского долларов на восемьсот, в то время как Ричарду полагалась лишь двадцатидолларовая бутылка виски.

Джордж Сигал и Сэнди Дэннис удостоились чего-то вроде «Либфраумильх» за два девяносто пять».

Когда роль Джорджа была у него, можно сказать в кармане, Бертона начали одолевать сомнения.

«И как я буду разговаривать с американским акцентом, – пожаловался он. – Не знаю, этот парень слабак, под каблуком у своей бабы».

«Ну, дорогой, – заметила Элизабет. – В «Кулике» ты тоже, надо сказать, играл недоделка».

Продюсер вылетел в Париж, чтобы обсудить с Бертонами следующий шаг – подбор режиссера.

«Как насчет Фреда Циннемана?» – предложил он.

«Классно!»

«Не хочу я никакого Циммермана» – возразил Бертон.

«Циннеман, олух. А не Циммерман», – не церемонясь, поправила его Элизабет.

«Какая мне разница. Я его не знаю и знать не хочу!»

Через несколько часов продюсер затронул такую тему, как выбор оператора, и предложил Хаскелла Векслера.

«Господи, только не он! – завопил Бертон, чьим самым больным местом было оспины на лице. – Да он так снимет меня, что мое лицо будет смотреться как луна в кратерах». Наконец Бертоны остановили свой выбор на Майке Николсе, их хорошем приятеле.

Кстати, это был в высшей мере смелый выбор. Николе, тридцатичетырехлетний комик, имел опыт режиссерской работы на Бродвее, но еще ни разу – в кино.

«Но все равно наш выбор оказался удачен – ведь только он один мог совладать со всеми ними, несмотря на все их поползновения раздавить его или съесть заживо, – рассказывал продюсер. – Бертоны могли испугать кого угодно, и поэтому нам позарез нужен был такой гений, как Майк Николе, чтобы противостоять им. В то время из него ключом била энергия, а то обстоятельство, что в титрах стояло eго имя, не только придавало картине дополнительный престиж, но и уберегло ее от превращения в очередную бертоновскую поделку. А это было для нас весьма важно, поскольку наша репутация напрямую зависела от успеха данного проекта».

После трех напряженных недель репетиций в Голливуде начались съемки. Чтобы сыграть Марту, Элизабет поправилась на целых десять килограммов. Она ужасно стеснялась этой своей вынужденной полноты и поэтому запретила доступ на съемочную площадку всем посторонним лицам. «Никакой прессы» – на площадке твердо придерживались этого правила, и путь репортерам преграждали вооруженные охранники.

В первый день съемок режиссеру позвонила сама Жаклин Кеннеди, дабы пожелать ему успехов в работе.

«Майк тогда встречался с Глорией Стейнем, но, судя по всему, он был весьма неравнодушен к Джеки, – заметил кто-то из представителей студии. – Более того, один раз мы потеряли целый съемочный день – все двадцать четыре часа, – потому что он летал в Нью-Йорк, где у него был обед с Джеки».

Как режиссер, Майк Николе был донельзя медлителен и придирчив, особенно к Элизабет, которая из-за этого частенько выходила из себя.

«Работать с актрисой, то и дело говорить ей, чтобы она все повторила сначала – это значит давать ей понять, что то, что она сделала, получилось далеко не лучшим образом, – пояснял продюсер. – Майк же был к ней требователен особенно, потому что ему хотелось, чтобы картина удалась, а для этого Элизабет требовалась направляющая рука режиссера. Нам всем тогда приходилось несладко. Но Элизабет досталось больше всего. Все говорили, что она только выставляет себя на посмешище».

Даже после того как Элизабет раскормила себя до 155 фунтов (около 70 кг), Николсу все равно пришлось приложить немало усилий, чтобы сделать из нее сорокапятилетнюю женщину. Элизабет испробовала восемнадцать различных видов грима, прежде чем добилась необходимого режиссеру неряшливого, растрепанного вида.

«Когда она встала перед камерой, у всех присутствующих перехватило дыхание, – вспоминала художник по костюмам Ирен Шарафф. – Казалось, мы ощутили, как между ней и объективом пробежал ток. Она словно вступила в некое совершенно иное измерение».

Даже Бертон онемел от неожиданности.

«Господи, кто бы мог подумать! – воскликнул он. – Уж на что Маргарет Лейтон актриса, не чета Элизабет, но даже ей такое не по силам!»

Обычно Ричард стремился продемонстрировать свое превосходство над женой, не желая выставлять напоказ свои чувства к ней, и в присутствии репортеров отзывался об Элизабет как о «низкорослой, толстой крестьянской девке».

«Чушь все это, когда говорят, будто Элизабет первая красавица в мире, – говорил он. – Не спорю, она недурна собой, у нее красивые глаза, но зато невыразительный двойной подбородок, большие ступни, короткие ноги, толстый живот и огромная грудь».

«Все эти нарочито грубые замечания в адрес Элизабет – не более чем шутка, – пояснял кто-то из друзей. – Или же он пытается не выдать своих истинных чувств».

Несмотря на все эти комментарии по поводу внешности Элизабет, Бертон не скрывал своего уважения к ее умению преподнести себя перед камерой.

«Есть в ней нечто такое, что делает ее звездой номер один, – заметил он. – Единственном звездой экрана».

Ричард был поражен ее способностью буквально замереть перед камерой, способностью предельно сосредоточиться. Он пристально следил за ней во время съемок «Вирджинии Вульф» и даже пытался имитировать ее, сдерживая свои обычно размашистые телодвижения.

«Это было чертовски заманчиво и одновременно мучительно, – рассказывал он. – Сдерживаться, постоянно сдерживаться, не давать воли чувствам. Малейший жест, одно-единственное слово – все это очень важно при создании образа... Мне вечно приходилось следить за собой. Сказать по правде, мне казалось, будто я нахожусь в тесном лабиринте...»

И пока Бертон часами оттачивал технику актерской игры, Элизабет проводила все это время в гримерной. По словам режиссера, «ей захотелось, чтобы тушь текла определенным образом. По ее мнению, тушь должна размазываться у нее под глазами – именно так, сказала она, и бывает, если краситься неаккуратно. А еще она предложила определенный фасон блузки, потому что знала, что блузка обязательно будет задираться и сильно ее старить. Она все это делала без малейшей тени тщеславия и, осмелюсь заметить, с превеликим воодушевлением, чем просто покорила меня».

Ей приходилось делать массу неприятных вещей, например, плевать Ричарду в лицо, дубль за дублем. Он не возражал, но ей в конечном итоге стало не по себе. При работе над таким фильмом, как этот, в вас обязательно должно проявиться что-то дурное, но с Элизабет такое случилось только однажды. Это была злость.

И когда Элизабет перевоплотилась в бездушную, склочную, сварливую бабу, Ричард пытался примерить на себя маску безвольного, затюканного жизнью подкаблучника-мужа.

«Я твердо убежден, что внутри каждого мужика сидит некто, кто любит, чтобы над ним поиздевались, – заявил продюсер. – Я помню, как впервые увидел его в костюме Джорджа. У меня дыхание перехватило».

«Ей-богу, Ричард, ты – вылитый Джордж. Честное слово!» – воскликнул я, а Ричард заявил в ответ:

«А как ты думаешь, Эрни! Неужели ты этого не знал? Разумеется, я Джордж. А Джордж – это я».

Съемки, первоначально запланированные на два месяца 1965 года, продолжались дольше – с июля по декабрь. Элизабет стала причиной этой задержки, когда по неосторожности попала себе в глаз из игрушечного ружья своего племянника и из-за синяка не работала несколько дней.

«Что-то в этом роде можно было предполагать, – заметил представитель студии. – Там, где Элизабет, – всегда жди беды».

Картина вышла за рамки бюджета, нервы у всех были напряжены до предела, буквально на каждом участнике съемочной группы сказывалась напряженная атмосфера «Вирджинии Вульф». Ричард ворчал на Майка Николса у него за спиной, жалуясь, что режиссер слишком медлителен. Джек Уорнер был с ним согласен, но вслух критиковать не осмеливался, чтобы не расстраивать Элизабет. Джордж Сигал то и дело впадал в дурное настроение. Бертоны, оба мрачнее тучи, вдруг окрысились друг на друга – их экранные скандалы постепенно разрушали их супружество в реальной жизни.

«Мы все были просто одержимы этой картиной, – рассказывал позднее Майк Николс. – Бертоны признавались мне, что даже придя домой, говорили только о фильме».

Хорошенько поругавшись друг с другом в течение дня, Ричард с Элизабет даже по вечерам не могли стряхнуть с себя мрачное настроение, производимое повестью Эдварда Олби. Те, кто был близок с ними, хорошо запомнили пьяные вечера после работы, когда он обзывал ее «обезьяньими сиськами», а она, все еще одетая в костюм Марты, кричала на него в ответ: «Ради бога, закрой свою вонючую пасть! Я еще не закончила говорить».

В фильме Марта била Джорджа кулаками в грудь и пыталась выцарапать ему глаза. Он в ответ пытался ее душить и даже пробовал размозжить ей голову о край машины. Экранная взаимная грубость частично перенеслась и на их реальную жизнь, хотя в значительной степени присутствовала в их отношениях и раньше.

«Элизабет обожает потасовку, – рассказывал продюсер. – Она всегда была готова к драке, только и делала, что лупила и всячески цепляла Бертона».

Элизабет сама этого не скрывала. По ее словам, Ричард как-то раз дал ей сдачи, как следует врезав по уху.

Бертон часто бывал груб, но временами демонстрировал поразительное участие и трогательную заботу. Во время съемок кто-то решил устроить вечеринку в честь Джорджа Сигала, причем о его жене напрочь позабыли, и только Ричард с Элизабет выручили ее и помогли выйти из неловкого положения.

«На жену актера обращают не больше внимания, чем на официанта с подносом мартини».

«В конечном итоге жена Сигала осталась стоять одна-одинешенька, и только Бертоны заметили это, – вспоминал один из гостей. – До конца вечера они не оставляли Мариан Сигал одну».

Съемки настолько вымотали Ричарда и Элизабет, что им было совсем не до развлечений. Некоторое pазнообразие имело место в ноябре, когда супруги получили приглашение на прием, устраиваемый в честь принцессы Маргарет и лорда Сноудона в лос-анджелесском «Ле Бистро». Ричард напился почти до невменяемого состояния. Привыкший к тому, что с ним обращаются как с королевской особой, он был вне себя от возмущения, когда их с Элизабет усадили рядом с кухней, а не во главе стола, как он того ожидал. Позже, желая развлечь гостей, из-за.стола поднялась Джуди Гарленд. Зацепившись каблуком за шнур микрофона, она едва не упала – ее вовремя подхватил ее пресс-агент. Ричард нарочито громко, чтобы все его услышали, произнес: «Она снова пьяна». Вскоре после этого они с Элизабет покинули зал.

«Я думала, что они ни за что не уйдут», – воскликнула позднее Джоан Вудворд, поклявшись, что никогда не заговорит с ними первой.

Придя на следующий день в себя, Ричард послал принцессе свои глубочайшие извинения за свой столь внезапный уход. Он пояснял, что на следующее утро им с Элизабет предстояло рано выйти на съемочную площадку. Было видно, что на них обоих сказывалось напряжение семейных страстей Джорджа и Марты. Им не удавалось стряхнуть с себя их экранные образы, в особенности Элизабет, которая, будучи не в духе или находясь в состоянии опьянения, начинала сквернословить и бросать в адрес мужа злобные обвинения, словно это была не она сама, а её сварливая героиня. Казалось, они даже обменялись. «половыми» ролями – Элизабет называла мужа Гарриет или Ахатой, а Ричард отзывался о ней как о Сэме или Фреде. Спустя много лет, пытаясь объяснить другу причину развода, Элизабет заметила: «Мне до смерти осточертела вся эта Вирджиния Вульф!»

К январю, когда фильм был готов, все участиики съемок сошлись на том, что необходимо отпраздновать это событие. Бертоны заказали оркестр и устроили в своем особняке грандиозную вечеринку. Майку Николсу они преподнесли пару золотых запонок от Дэвида Уэбба. Он в свою очередь подарил им их собственную фотографию в серебряной рамке, сделанную между дублями. На фото была изображена Элизабет – толстая истеричка, исполнявшая роль Марты, – и Ричард – в мешковатых брюках и парике жены, надетом задом наперед. Эрнст Леман удостоился редкого подарка – книги первого издания Френсиса Бэкона 1633 года. Элизабет также подарила продюсеру экземпляр своей книги «Элизабет Тейлор» с автографом.

За написание автобиографии Элизабет получила 250 тысяч долларов. Это были 177 страниц отредактированных магнитофонных записей.

Кроме того, она содержала пятьдесят шесть фотографий, сделанных Родди Макдауэллом. Книга эта вышла в 1964 году в издательстве «Харпер энд Роу».

Элизабет получила от Майка Николса бриллиантовые серьги. Джеку Уорнеру она намекнула, что хотела бы иметь к ним также бриллиантовую брошь за 80 тысяч долларов.

«Я и так плачу ей миллион с лишним плюс десять процентов с дохода, – рявкнул Уорнер. – Пусть покупает за свои деньги».

В конечном итоге исполнительный продюсер не удостоился от своей звезды ни золотых запонок, ни редкой книги. Ему даже не досталось экземпляра книги «Элизабет Тейлор» с ее автографом.

ГЛАВА 19

Элизабет была не чужда широких жестов, Более того, она даже прославилась своем щедростью. Некоторые из ее друзей считали, что высшим проявлением этого стало удочерение Марии. Другим же в ту пору казалось, что Элизабет не следовало делать это слишком демонстративно, всем напоказ. Тем не менее, никто не сомневался в любви и верности, которыми она одарила Монтгомери Клифта в последние два года его жизни.

Когда Элизабет весной 1964 года встретила Монти в Нью-Йорке, она пришла в ужас. Изможденные исхудавший, он весил всего сорок пять килограммов. На обоих глазах у него была катаракта, а на некогда красивом лице лежал отпечаток губительного действия алкоголя и наркотиков. Но хуже всего было то, что он не снимался вот уже целых четыре года. Элизабет была убеждена, что в первую очередь во всем виновата его профессиональная бездеятельность, и лишь затем – тяга к саморазрушению.

«Если Монти не будет сниматься – ему конец», – сказала она знакомым.

Как самая знаменитая кинозвезда в мире, она обладала не только правом выбора сценария, но и партнеров по фильму. И ради спасения друга он решила сняться вместе с ним.

Им давно хотелось сделать совместную комедию, и поэтому они обсуждали сценарий «Совы и кошечки», и даже вслух читали друг другу отрывки. Однако продюсер встал на дыбы, заявив, что Клифта не станет страховать ни одна компания.

Позднее Элизабет получила предложение сыграть нимфоманку в ленте «Отражение золотого глаза» экранизации романа Карсон Маккаллерс. Элизабет позвонила Монти, чтобы узнать его мнение насчет роли армейского офицера – тайного гомосексуалиста. По ее мнению, характерные для Клифта ужимки и манера говорить как нельзя лучше соответствовали этой роли. Прочитав сценарий, Монти дал огласие. Затем Элизабет уговорила Джона Хьюстона взять на себя режиссуру и объявила прессе, что впервые после 1959 года, когда они снимались в Ленте «Неожиданно, прошлым летом», они с Монти снова будут работать вместе. Однако, опять-таки, продюсер Рей Старк поставил ее в известность, что Монти страховать никто не будет.

Прекрасно понимая, сколь важна для ее друга возможность работать снова, Элизабет решила не отказываться от проекта. Вместо этого она предложила в качестве страховки свой миллионный гонорар.

«Мисс Тейлор вознамерилась во что бы то ни стало снять в «Отражении» Клифта, а также сделать ещё одну картину с этим человеком, которым восхищалась как актером и который был дорог ей как круг, – рассказывал его агент Робби Лантц. – Именно благодаря безграничной преданности ей удалось убедить Джона Хьюстона, а также разрешить проблему со страховкой».

Элизабет известила студию «Уорнер Бразерс» и «Севи Артс» о том, что если они желают иметь фильм с её участием, то должны также включить туда и Монти Клифта. Другого выбора у них не было. Тем не менее, Монти все еще опасался, что кинобоссы пойдут на попятную.

«Они у меня на крючке», – уверяла его Элизабет всякий раз, когда он звонил ей в испуге, как бы студия не передумала.

«Мне самому ни за что не найти себе работу, – признался он одному из своих приятелей. – Но Элизабет – мой самый лучший друг. Она постоянно пытается мне помочь, а все остальные меня бросили».

«Уорнер Бразерс» и «Севн Артс» всячески тянули с постановкой картины – все были убеждены, что Монтгомери Клифт больше не способен играть, а Элизабет была в то время занята другими ролями, на которые согласилась, чтобы работать вместе с мужем. Она вылетела в Англию, чтобы вместе с Ричардом появиться в постановке «Доктора Фауста» в оксфордском университете, а затем в Рим для участия в съемках «Укрощения строптивой». Монти постоянно звонил ей, пытаясь выяснить, когда ему приступить к работе. Наконец, им обоим сообщили, что съемки «Отражения» начнутся в сентябре 1966 года. Но судьба распорядилась иначе. После двух лет ожидания Монтгомери Клифт скончался у себя в постели 22 июля 1966 года в возрасте сорока пяти лет.

Его обнаженное тело обнаружил хозяин дома, который тотчас обзвонил всех близких знакомых артиста, чтобы те восприняли это известие более спокойно, но когда узнали о нем из газет, Родди Макдауэлл позвонил Джону Спрингеру, пресс-секретарю Бертонов. Он сообщил Ричарду эту печальную весть, а тот в свою очередь пообещал поставить в известность Элизабет. На следующий день Тейлор сделала заявление для прессы.

«Это известие повергло меня в шок, я до сих пор отказываюсь верить в смерть Монти. Я любила ого. Он был мне самым близким другом. Он был мне как брат».

Из Европы Элизабет позвонила хозяину дома, гди жил Монти, и проговорила с ним несколько часов, обсуждая подробности последнего дня жизни Клифта. Затем она связалась по телефону с доктором Кеннамером, своим личным врачом из Беверли-Хиллз, с которым она познакомилась в 1956 году, когда Монти попал в автокатастрофу, и ей пришлось положить себе на колени его окровавленную голову. Вместе с доктором Кеннамером Элизабет предалась печальным воспоминаниям. Она вздыхала о том, как сильно Монти ее любил, как неузнаваемо изменился он за последнее время, и в нем не осталось ничего от того Адониса, с которым она познакомилась во время съемок «Места под солнцем». Элизабет говорила о его смерти, уверяя доктора, что давно предчувствовала эту трагическую развязку. Она то и дело повторяла слова Родди Макдауэлла о том, что друзья бессильны сделать что-либо для Монти, кроме как до последнего часа держать его руку.

Бертоны не присутствовали на похоронах Монтгомери Клифта в Нью-Йорке, однако послали два огромных букета белых хризантем, которые впоследствии стояли рядом с закрытым гробом. На карточке было написано: «Успокойся, неугомонный дух. Элизабет и Ричард».

Через несколько дней Элизабет объявила, что намерена в память о Монти учредить новый фонд в области исследования сердечных заболеваний, пожертвовав для этого один миллионов долларов – весь свой гонорар за «Отражение золотого глаза», то есть те самые деньги, которые когда-то пообещала в качестве страховки за своего друга. Этот фонд должен был находиться под эгидой Американской кардиологической ассоциации. Тем не менее, когда ассоциация решила осведомиться о деньгах, которые пообещала Элизабет, представитель актрисы заявил следующее:

«Все сделанные ею пожертвования останутся анонимными».

После того приснопамятного публичного заявления кардиологическая ассоциация так и не получила никаких денег от Элизабет в память о ее «дорогом друге».

«Насколько мне известно, это была не более чем идея, хотя и высказанная публично, – заявила биограф Монтгомери Клифта Патриция Босуорт. – Этот фонд остался мертворожденной затеей. Именно подобные казусы и заставляют усомниться в хваленом бескорыстии Элизабет».

Широко разрекламированные красивые жесты актрисы зачастую так и оставались лишь благими намерениями, особенно в тех случаях, когда дело касалось непосредственно денег.

«Ей проще появиться на публике во имя какой-нибудь благой цели или же ради сбора средств дать согласие на использование фильма с ее участием, нежели достать из собственного кармана, – заметил кто-то из знакомых в разговоре о ее частых появлениях на благотворительных акциях в пользу Израиля. – Но, скорее всего, вы не дождетесь от нее никаких анонимных пожертвований. И хотя сама она утверждает обратное, делается это главным образом ради саморекламы. Это как бы смягчает ее образ в глазах окружающих».

Бертоны любили прихвастнуть своими широкими жестами и нередко заявляли, будто каждый год делают пожертвований более чем на миллион долларов. После убийства в 1968 году Роберта Кеннеди, Элизабет истратила 50 тысяч долларов на целый разворот в «Нью-Йорк Таймс» с призывом к ужесточению контроля над огнестрельным оружием. Поздно! Бертон похвастался филантропическими начинамиями жены, утверждая, будто Элизабет в одиночку добивалась урегулирования положения в Биафре. Сама звезда настаивала на том, что ее благотворительная деятельность никоим образом не связана с желанием снизить для себя налоги. «Пожертвовании дарят мне приятное тепло в моих интимных органах, – заявила она. – К чему еще суетиться о каких-то налогах».

Большая часть этих пожертвований предназначалась британским благотворительным организациям. Делалось это в надежде на то, что королева Елизавета закроет глаза на ее отказ платить налоги и возведет Ричарда в благородное сословие. Несмотря на пожертвования Бертонов Оксфордскому университету и их публичное расшаркивание перед принцессой Маргаритой, самый прославленный из сынов Уэльса удостоился разве что почетного титула Командира британской империи.

Через своих адвокатов и бухгалтеров Бертоны основали для себя и своих детей трастовые фонды. Своим родственникам они оплачивали авиапутешествия первым классом по всему миру, чтобы те могли почтить своим присутствием премьеры фильмов с их участием. Каждая из сестер Ричарда и их дочери появлялись на этих премьерах в бывших платьях Элизабет. Ричард также дарил своим братьям и сестрам кому дом, кому машину, кому ежегодно чеки.

«Ему вечно хотелось кого-то облагодетельствовать, – вспоминал один из членов бертоновского окружения. – Но как мне кажется, разговоров было больше, чем дела. Я до сих пор помню, как Ричард искренне удивился, когда Сибил в 1965 году отказалась от баснословных алиментов, чтобы выйти замуж за Джорджа Кристофера, рок-музыканта, который был на двенадцать лет ее моложе. Ричард просто отказывался в это верить. Впоследствии, когда он купил Элизабет в Англии дом на те деньги, которые сэкономил благодаря второму замужеству Сибил, Элизабет так и прозвала этот дом – «Причуда Сибил».

«Каждый из них был щедрой натурой, однако Дик Хенли говорил, что тем ближе вы находитесь к Элизабет, тем меньше вам достанется. Если вы ей – совершенно посторонний человек, ну, скажем, случайный знакомый, то не исключительно, что вам обломится норковая шуба или же какое-нибудь по-настоящему дорогое украшение».

Миссис Харви Оркин вспоминала, как впервые встретила Элизабет, и та предложила ей шубу. «Она сказала мне, что ей подарили прекрасную норковую шубу с капюшоном, но у нее и без того много шуб, так что еще одна ей просто ни к чему, ну а поскольку у меня своей шубы нет, то не надо стесняться. Я тогда отказалась, а жаль. А еще она предложила мне, чтобы меня причесывал Александр, ее парижский парикмахер».