Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

«Мне прекрасно запомнился этот день, – вспоминал Рональд Де Манн, парикмахер Элизабет. – Хотя было всего десять часов утра, Ричард уже успел как следует набраться, и Лиз умоляла меня, чтобы я заставил его что-нибудь съесть. «Нельзя, чтобы он пил на пустой желудок, – сказала она. – Никак не пойму, отчего он так нервничает. Мы ведь вот уже два года спим вместе». Через несколько часов триддативосьмилетний жених, пьяный, но все еще стоящий на ногах, поджидал на восьмом этаже отеля «Ритц-Карлтон» свою тридцатидвухлетнюю невесту. Принадлежащий к лону Пресвитерианской церкви валлиец и его перешедшая в иудаизм суженая должны были предстать перед священником-униатом, единственным служителем культа, которого им удалось найти, и который не стал возражать против четырех разводов, предшествовавших этому браку. На свое пятое за четырнадцать лет бракосочетание Элизабет нарядилась в ярко-желтое декольтированное шифоновое платье, украшенное брошью стоимосгьк в 150 тысяч долларов – той самой, которую Бертон подарил ей во время съемок «Клеопатры». На ее день рождения он преподнес ей ожерелье из бриллиантов и изумрудов, и вот теперь, в качестве свадебного подарка – такие же самые серьги.

Верная своей старой привычке, Элизабет и на это бракосочетание опоздала почти на час, отчего Бертон, не выдержав, взревел: «Разве эта толстая девка еще не пришла? Клянусь вам, она у меня опоздает к Страшному Суду!»

Наконец, Элизабет вплыла в комнату. Голову ее венчал дорогущий, за 600 долларов, итальянский шиньон, в который были вплетены римские гиацинты, ниспадавшие ей на спину. Элизабет была одна, без всяких сопровождающих. Родители прилетели к ней, но без детей. Шафером со стороны Бертона стал его чернокожий лакей Боб Уилсон. Церемония заняла десять минут, после чего жених громогласно объявил: «Мы с Элизабет Бертон очень, очень счастливы».

«О да, – отозвалась, Элизабет. – Я так счастлива, что вы просто мне не поверите. Мы будем вместе до конца наших дней».

«Я перенервничал. К тому же, мне приходилось восемь раз в неделю исполнять роль Гамлета, так что я похудел на двадцать фунтов, – произнес Бертон. – Но теперь у меня словно камень с души свалился».

На следующем представлении «Гамлета» знаменитый актер удостоился бурной овации. Несколько раз раскланявшись, он выступил вперед и произнес: "Мне бы хотелось процитировать строки из пьесы – третий акт, сцена первая: «Больше браков у нас не будет».

И актеры, и зрители ответили бурной овацией.

Актеры приготовили для молодоженов специальное поздравление. Бертон открыл праздник тем, что взял помаду Элизабет и написал на зеркале слова «Он её любит».

«В ту пору они жить друг без друга не могли и все время сидели, взявшись за руки, – вспоминал Роберт Милли – актер, исполнявший роль Горацио. – Она с трепетом относилась к его недюжинному актерскому дарованию, он же безумно гордился тем, что он, Ричард Бертон, двенадцатый из тринадцати детей судомойки и валлийца-шахтера, женился на самой красивой, самой знаменитой женщине в мире. Он любил ее за все то, что она дала ему, неустанно повторял: «Я женат на первой красавице мира». Он просто не мог в это до конца поверить».

«Бертон, словно маленький ребенок, похвалялся, сколько денег заплатил за серьги и ожерелье для Элизабет. Он спешил их вам показать, а затем непременно сообщал, во что они ему обошлись.

«Больше миллиона я выложил за них, больше миллиона», – говорил он.

Это было и безвкусно, и трогательно. Ведь для него деньги значили все на свете. Более того, он признался мне, что его сокровенной мечтой было желание стать самым высокооплачиваемым актером в мире. Ему нравилось выставлять напоказ свою корысть, бросая вызов старым рыцарям, которые уже приготовили для него мантию величайшего шекспировского актера нашего времени.

В Торонто супруги Милли устроили вечеринку для труппы «Гамлета», однако не стали приглашать туда Ричарда с Элизабет, полагая, что те все равно не придут. Когда веселье было в самом разгаре, кто-то начал громко стучать в дверь. Мэри Джейн Милли пошла открывать и увидела, что на пороге стоят молодожены и умоляют, чтобы им позволили присоединиться к компании.

«Мы слышали, что у вас тут вечеринка, и захотелось узнать, с какой стати нас не пригласили», – сказал Ричард.

«Может, вы разрешите нам войти, мы тоже хотим к вам», – добавила Элизабет.

После нескольких часов обильных возлияний, Бертоны пригласили хозяев к себе в номер в отель «Король Эдвард». В спальне оказалось помещенное в рамку фото Майка Тодда, а на комоде лежало обручальное кольцо с гигантским бриллиантом, подаренное им Элизабет.

«Я как сейчас помню этот невероятно дорогой бриллиант, размером едва ли не с автомобильную фару. Он лежал на туалетном столике, откуда его мог прихватить кто угодно», – вспоминала Мэри Джейн Милли.

Гулянка продолжалась до четырех утра, причем Ричард как всегда основательно набрался и принялся рассказывать байки о президенте Джоне Кеннеди, который, посмотрев «Камелот», пригласил его к себе в Белый Дом.

Ричард рисовался в первую очередь перед хорошенькой женой Роберта Милли и даже пытался за ней поухаживать. Он постоянно улыбался и повторял: «Ну, поцелуй меня, киска. Ну, давай. Поцелуи меня». Элизабет, которой было вовсе не до смеха, стояла в углу, ломая голову над тем, как привести в чувство супруга, который у нее на глазах пытался соблазнить другую женщину. Наконец она не выдержала и подошла к Мэри Джейн Милли.

«По-моему, ты даже очень привлекательная, и Ричард явно того же мнения, – сказала Элизабет. – Но мне все равно придется попросить тебя немедленно убраться отсюда».

«Лиз поначалу меня недолюбливала из-за ухаживаний Ричарда, правда, мне все это казалось просто смехотворным, и я попыталась сказать ей об этом, – вспоминала Мэри Джейн Милли. – Я знаю, что такое иметь, красавца-мужа – женщины летят на негословно мотыльки на огонь. Это отравляет жизнь. Но мне стало понятно и то, насколько она была не уверена в себе и в своих отношениях с Ричардом. Она стремилась безраздельно владеть им и позднее призналась мне, что ужасно переживала, когда он начинал заигрывать с другими женщинами. Ей хотелось быть уверенной в том, что он ее никогда не бросит, не сбежит от нее».

Элизабет изо всех сил старалась расположить к себе окружающих его людей, заискивая перед режиссером труппы сэром Джоном Гилгудом и остальными актерами, пытаясь всем угодить. В день премьеры она распорядилась доставить в гримерную каждого, кто был занят в «Гамлете», по две бутылки коллекционного вина. К вину прилагалась написанная от руки записка с пожеланиями успеха. Она требовала, чтобы всякий раз, когда труппа обедала где-нибудь в ресторане, Ричард брал на себя оплату счета. Когда однажды у одной из актрис сломалась молния, Элизабет сорвала с себя брошь стоимостью в 150 тысяч долларов, чтобы использовать ее вместо английской булавки.

«Она приходила посмотреть каждый спектакль с участием Ричарда, – вспоминал Роберт Милли. – Обычно она садилась за кулисами – в брюках в обтяжку и лиловых пиратских замшевых сапогах и с бутылкой шампанского в одной руке и томиком Гамлета в другой – и вот так следила за спектаклем».

К тому времени как труппе предстояло yeзать из Торонто на двухнедельные гастроли в Бостон, спектакль все еще не был обкатан, а игра Ричарда местами казалась небрежной. Прекрасно это понимая, он попросил для себя дополнительные репетиции. К тому же, он беспробудно пил.

Элизабет ощутила эту неуверенность Ричарда и всеми силами пыталась поддержать его. Кроме того, она хотела помочь ему избавиться от последних угрызений совести, поскольку он не забывал о Сибил и детях. Она даже рискнула позвонить Филиппу Бертону (приемному отцу Ричарда) – когда разыгрался «Le Scandale», тот занял сторону Сибил и рассорился с Ричардом.

«Ричард нуждается в вас, – сказала она. – Умоляю вас, приезжайте».

Восстановив эту столь важную для Ричарда дружбу, Элизабет позвонила Эмлину Уильямсу, актеру-валлийцу, который, подобно Филиппу Бертону, умолял его не покидать Сибил, ради какой-то там «третьеразрядной артисточки».

«Я как раз был занят в «Депутате», когда мне позвонила Элизабет. Она была сама вежливость и очень сильно нервничала... и вообще было нечто весьма трогательное в том, что Ричард хотел видеть нас накануне премьеры. Нельзя же бесконечно дуться друг на друга, и, к тому же, Сибил недурно устроилась, и все сложилось наилучшим образом».

Помирив Ричарда с отцом и лучшим другом, Элизабет позвонила его родным в Уэльс и пригласила всех до последнего за свой счет в Нью-Йорк, посмотреть «Гамлета», который теперь шел на Бродвее. Она заказала авиабилеты первого класса, шикарные номера в отеле «Ридженси» и лучшие места в зрительном зале. Когда Элизабет позвонила самой старшей сестре Ричарда, Сисси – той самой, которая взяла его к себе, когда их мать умерла, – она велела ей взять. с собой один лишь пустой чемодан. Затем она отправила Дика Хенли и Джона Ли купить для нее новый гардероб, включая вечернее платье для выходов в оперу.

Элизабет приложила все усилия, чтобы переманить на свою сторону эту женщину, хлебнувшую немало горя на своём веку, – ведь поначалу Сиси была в шоке, узнав о скандале, разыгравшемся вокруг её брата.

«Сисси у нас положительная натура, – пояснила ее сестра Хильда. – Она не верит в разводы и всегда с большой теплотой относилась к Сибил».

Когда Сисси Джеймс и ее муж Элвид прибыли в Нью-Йорк, Элизабет повела их в театр. Она заехала за ними, наряженная в короткое черное платье, белую норковую накидку до пола, в изумрудно-бриллиантовых серьгах, которые подарил ей Ричард, и с великолепной ниткой жемчуга на шее.

«Какие на вас красивые жемчуга», – заметила ее золовка.

«Да, – ответила Элизабет. – Я купила их буквально сегодня, причем совсем недорого – всего за семьдесят пять тысяч».

Иногда Элизабет могла потратить целый день на визит к парикмахеру или же придирчиво выбирая платье, меха к нему или же украшения, в которых ей предстояло появиться вечером. На протяжении семнадцати недель, пока «Гамлет» шел на Бродвее, не было такого случая, чтобы она появилась дважды в одном и том же наряде. Подобно кинодивам былых времен, она одевалась ради своих поклонников, ради толпы – и действительно, каждый вечер на углу Бродвея и Сорок Шестой улицы скапливались громадные толпы народа, одержимые желанием хотя бы одним глазом взглянуть, как она подъезжает в своем «роллс-ройсе» с шофером к театру «Лунт-Фонтанн», где в тот вечер играл ее муж. Как только они с Ричардом появлялись в дверях, конным полицейским, чтобы сдержать натиск толпы, приходилось пускать в ход дубинки.

Бертон буквально купался в этом массовом преклонении.

«Это действительно нечто из ряда вон выходящее, – сказал он Трумену Кэпоту. – Каждый вечер, когда Элизабет заезжает за мной в театр, там всегда стоят эти... эти... эти...»

«Сексуальные маньяки», – подсказала ему жена.

«Эти восторженные толпы поклонников, – поправил ее Бертон, – в ожидании... в ожидании...»

«Чтобы взглянуть на пару порочных извращенцев, – огрызнулась Элизабет. – Ради бога, Ричард, ну как ты не понимаешь, что это происходит только потому, что в их глазах мы грешники и извращенцы?»

Однако Ричарда меньше всего волновали мотивы. Главным для него было то, что каждый вечер перед театром собирались толпы поклонников. Их присутствие как бы служило подтверждением его «звездного статуса».

«Тут на днях с нами был Фрэнк Синатра. Он до сих пор не может в себя прийти, – хвастался Бертон. – По его славам, такого он еще не видел... Ему такое и во сне не снилось».

Как, впрочем, и другим знаменитостям, заплатившим по сто долларов, чтобы услышать, как знаменитые любовники будут читать стихи. Элизабет с Ричардом согласились в июне выступить с чтением стихов для сбора средств в пользу Американской академии музыкального и драматического искусства, актерской школы, которой руководил Филипп Бертон, и Элизабет еще за несколько недель до выступления приступила к репетициям.

«Ей было известно, что многие придут туда исключительно ради того, чтобы позлорадствовать, если что-то будет не так – ведь она, можно сказать, была подобна канатоходцу, работающему без страховки», – заметил Филипп Бертон.

В тот вечер, когда Элизабет вышла на сцену, она сразy удостоилась бурных рукоплесканий.

«Ну, а сейчас она все загубит», – пробормотал Бертон.

Элизабет начала и поначалу запнулась. Посмотрев на мужа, она состроила гримасу.

«Я начну снова, – сказала она. – Первый раз я всё испортила».

В зрительном зале, затаив дыхание, сидели Лорен Бэколл, Дина Меррилл, Хьюм Кронин, Беатрис Лилли, Ли Ремик, Монтгомери Клифт, Китти Карлайл Харт, Алан Джей Лернер, Кэрол Чаннинг, Патриция Кеннеди Лоуфорд, Джин Кеннеди Смит, Анита Лоос, Уолтер Вангер, Мирна Лой и Адольф Грин.

После того как Ричард прочитал «Его застенчивой возлюбленной» Эндрю Марвелла, Элизабет с лондонским акцентом продекламировала «Обесчещенную деву» Томаса Харди. Затем, выразительно и с воодушевлением, «Три куста» Уильяма Батлера Йитса.

«Если и дальше пойдет так же гладко, публика разойдется», – шепнула Беа Лилли.

Но публика осталась до самого конца, и Элизабет удостоилась восторженной овации.

«Мне еще ни разу так не аплодировали, – сказал Ричард. – Я даже и не думал, что у нее все так отлично получится».

«Мне вообще ни разу еще не аплодировали, – перебила его Элизабет. – И мне это понравилось».

После концерта, уже на улице, театр снова осаждала толпа. Бертон признался репортеру, что для него остается загадкой, почему эти люди каждый вечер собираются здесь.

«Сначала, до того как мы поженились, я думал, что их привлекает незаконный характер наших отношений. Нам казалось, что как только мы поженимся, все прекратится».

«Чушь! – отреагировала Элизабет. – Они приходят, чтобы увидеть тебя. Ты у нас Фрэнк Синатра от Шекспира»

«Кто-кто?»

«Фрэнк Синатра от Шекспира». «Да ладно, хватит тебе заливать».

Высшее общество Нью-Йорка отдавало Бертонам дань уважения на протяжении семнадцати недель 1964 года, когда Ричард своим Гамлетом побил все рекорды кассовых сборов. Такого триумфа Бродвей не помнил. Каждый вечер зал был набит до отказа, люди стояли в проходах. Всего спектакль собрал 6 миллионов долларов, из которых 15% досталось главному исполнителю. Пройдя сквозь все жизненные невзгоды. Элизабет Тейлор и Ричард Бертон вернулись к зрителю, обретя новую славу, богатство и профессиональный статус. «В Нью-Йорке я узнала, – заметила Элизабет, – что нет лучшего дезодоранта, чем успех».

ГЛАВА 18

Роль матери давалась Элизабет намного труднее ее экранных ролей. Она любили своих детей, но ее любовь к Ричарду Бертону была всепоглощающей. Их брак и ее работа в кино отнимали у Элизабет немало душевных сил.

«Элизабет действительно старалась изо всех сил, – заметил Пол Нешамкин, наставник, приставленный к детям в 1964 году. – Она стремилась быть хорошей матерью, но в тот первый год они с Ричардом были слишком заняты собой. Они все время проводили друг с другом, и Элизабет было просто не до детей».

После «Гамлета», когда Бертоны должны были лететь в Калифорнию и Париж для съемок «Кулика», Элизабет внезапно ощутила, что дети как никогда нуждаются в её внимании. Юным Майклу и Кристоферу Уайлдингам предстояло привыкать к ее третьему по счету мужу. Кроме того, они успели сменить по всему миру столько школ, что в результате заметно отстали в учебе от своих сверстников. Семилетняя Лиза, которая так и не закончила первый класс, все еще не умела читать, а четырехлетняя Мария так и не научилась говорить по-английски, и ее образованием никто не занимался. И все равно, вместо того, чтобы рассовать детей по интернатам, пока сами они с Ричардом колесят по всему свету, Элизабет решила взять детей с собой, наняв для них учителя, который должен был сопровождать их из Нью-Йорка в Мексику, оттуда в Калифорнию, затем в Париж, в Швейцарию и, наконец, в Англию и Ирландию, где Ричарду Бертону предстояло в 1965 году сняться в картине «Шпион, который пришел с холода».

«Я попытался сказать ей, что, по-моему, просто неразумно повсюду таскать за собой детей, – говорил наставник. – Им необходимо общение со сверстниками, но Элизабет стояла на своем. Она внушила себе, как будет здорово, если они все время будут вместе».

За год до этого Элизабет с самыми благими намерениями заказывала буквари, чтобы во время съемок фильма «Ночь Игуаны» Лиза потихоньку училась читать. Но вскоре буквари отошли на второй план, поскольку на первое место вышло посещение баров вместе с Бертоном. Одна из участниц съемок вспоминала, как однажды Элизабет пыталась отвлечь Ричарда от одного из его «марафонских» запоев. Она твердила ему, что они пообещали Лизе быть дома к трем пополудни и уже опаздывают на два часа.

«Он только посмотрел на нее и, если не ошибаюсь, в двадцать второй раз заказал себе текилу», рассказывали очевидицы.

Секретарь Джона Хастона запомнила Лизу как на редкость красивого ребенка, однако крайне избалованного и недисциплинированного.

«На пляже Лиза спросила у другой маленькой девочки: «Ты смотрела фильм «Вокруг света за 80 дней»? Та ответила, что нет. «Его снял мой первый папа. Мой второй папа тоже снимал кино, и Ричард тоже снимает кино, и моя единственная мамочка тоже снимает кино».

Секретарь вспоминала, как однажды Элизабет взяла Лизу с собой на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как работает Ричард. Во время перерыва малышка прыгнула ему на колени, обняла и назвала «папой».

«Не смей больше называть меня папой, – сказал ей Бертон. – Я не твой папа. Твоим папой был Майкл Тодд, и он был замечательным человеком, так что не забывай об этом».

Майкл с Кристофером приехали навестить мать на День Благодарения. Секретарь так описывала эту встречу: «В шесть вечера они сидели в баре, глядя как их мать и Бертон набираются текилой и пивом».

«Говоря по правде, Ричард отлично понимает, что пьет не в меру, и время от времени пытается держать себя в руках, – заметил Джим Бейкон, журналист, Который был с ними в Мексике. – Но Элизабет море по колено. Иногда она льет в себя как в бездонную бочку. Она запросто заткнет за пояс любого моего знакомого, в том числе самого Бертона».

Бейкон вспоминал, как однажды вечером все вокруг пили – все, кроме Бертона.

«Ричард, ну выпей, – попросила его Элизабет. – Когда ты трезвый, с тобой со скуки помереть можно».

Можно сказать, она задела его самое больное место. По собственному признанию Ричарда, в глубине души его всегда мучил страх, что в трезвом виде «он всех доконает своим занудством».

«Без алкоголя, когда я трезв как стеклышко, у меня возникает ощущение, будто я родом из какого-нибудь университетского городишка, где мне приходится учить литературе и актерскому мастерству сопливых пацанов». Вот почему, когда Элизабет потребовала, чтобы он выпил, Бертон беспрекословно подчинился.

«Той ночью я стал свидетелем, как он опрокинул одну за другой двадцать три рюмки текилы, запивая их пивом «Карта Бланка», – вспоминал Бейкер. – Удивляюсь, как после всего этого он остался жив».

«Уверяю вас, они оба любили выпить, – рассказывал учитель. – Я сам пил с ними каждую ночь до четырех часов утра. Весь день я проводил с детьми, а по вечерам развлекал родителей... Мы с ними начинали пить, вести разговоры, читать стихи, ну и, конечно, нередко кончали спором о том, кто лучше – евреи или протестанты».

Трезво оценивая себя как родителей, Бертоны позднее попросили наставника, чтобы тот не стеснялся говорить им, если, по его мнению, их поведение может послужить дурным примером для детей.

«И Ричард, и Элизабет велели мне одергивать их, если вдруг они что-нибудь выкинут, – рассказывал он. – И они выкидывали, да еще с каким размахом! Они неделями не видели детей. У них действительно был очень напряженный график съемок, но когда в Париже мы жили в отеле «Ланкастер», то от детей нас отделял лишь один этаж. И все равно детей они не видели неделями».

«К сожалению, когда они их все-таки видели, это скорее напоминало визит царствующей особы. Детей приглашали поговорить с Элизабет и Ричардом примерно на час, и тогда их гувернантка, Беа, принаряжала и прихорашивала их и отправляла наверх, к Элизабет. Дети в глаза не видели апартаментов родитей по меньшей мере месяц после того, как мы туда приехали».

«И еще одна деталь, – вспоминал учитель.

Детские вещи вечно кому-то раздавались. Элизабет в этом не виновата, но в детских судьбах не было никакого постоянства. У них никогда не было постоянных игрушек, они редко ложились спать в одном и том же месте. И хотя мы путешествовали с доброй сотней чемоданов, для игрушек, как правило, места не находилось, и поэтому их приходилось бросать. По приезду на новое место игрушки тоже покупались новые. Это меня сильно огорчало».

Вряд ли было по силам двадцатидвухлетнему учителю заставить Бертонов проникнуться родительскими чувствами.

«Я не хотел бы их критиковать, – говорит он. – Как люди они мне нравились. Просто они плохо представляли себе, что такое семья. Особенно злилась на них няня Марии. В какой-то момент их равнодушие к детям переполнило чашу ее терпения, и она высказала все, что думает о них. На следующий день Бертоны ее уволили».

«Вполне естественно, что дети были неуправляемы, – вспоминал учитель. – Они чувствовали себя загнанными в жесткие рамки – да так оно и было. Если к ним не был приставлен я, то, значит, гувернантка, а она была сущий кошмар. Лет ей было семьдесят восемь, вредная такая старушенция, но по сути дела именно она заменяла им мать. Ибо только она всегда и везде была при них. Она говорила им, что они должны делать, а если они не слушались – била их. Особенно доставалось Майклу. Она заставляла его принимать ванну в определенное время и надевать то, что нравилось в первую очередь ей, и делать то, что она считала нужным.

Естественно, он доказывал свое «я». Все дети доказывали. Они действовали одной командой и отыгравались как могли. Я к ним хорошо относился, но – видит бог – они были мастера на всякие пакости. Ричард утверждал, виной всему – отсутствие строгой дисциплины. По его мнению, самым главным недостатком американской системы образования является вседозволенность.

Ричард настаивал на том, чтобы отдать детей в какой-нибудь частный английский интернат, однако в то время они еще не были к этому готовы. Они с Элизабет хотели, чтобы я был строг и требователен, и давал уроки, как и полагается, в настоящем классе, с девяти до трех. Так что я учил Лизу азам первого класса, Кристофера – по программе четвертого, а Майкла – пятого. Тогда еще никто не задумывался о том, чтобы учить Марию. В тот год в Париже ей предстояла заключительная операция, и все остальные члены «свиты» еще не видели в ней полноправного члена семьи. Дети также еще не успели привыкнуть к ней.

В самый первый день, когда я приступил к занятиям, Ричард и Элизабет устроили нечто вроде официального знакомства. В девять утра они уже были «в классе». До этого они сказали детям, которые, как правило, дурно относились к прислуге, что я им друг, что я им равный, и что во мне ни в коем случае нельзя видеть прислугу. Они с самого начала дали это понять. В первый день Ричард сказал детям: «При желании можете называть его Полом, но мы бы предпочли, если бы для вас он был мистер Нешамкип».Затем он повернулся ко мне и добавил: «А теперь мистер Нешамкин, мы бы хотели вам кое-что вручить». С этими словами они протянули мне деревянное весло, на котором было написано: «Дорогой Пол, если дети вас доведут, можете с нашего благословения воспользоваться вот этим. Ричард и Эли».

В ответ я сказал ему, что, по-моему, это не лучший способ приучать детей к порядку. Мне хотелось бы стать их другом, на что у меня впоследствии ушло около четырех месяцев».

Судя по всему, дети мало переживали исчезновение из их жизни Эдди Фишера, хотя он в прошлом уделял им немало времени.

«Они относились к нему как к другу, – заметила Элизабет. – Но как только его не стало, они даже не спросили, куда же он подевался».

«Боюсь, что дети попросту насмехались над Эдди, – говорит Пол Нешамкин. – Они обычно ставили его пластинку «О, мой папа», которая по чистой случайности оказалась в их шале в Гштааде, и принимались кривляться и строить рожи. Они, в общем, хорошо относились к Ричарду, но видели его столь редко, что иногда забывали его имя. Мне запомнилось, как после очередного посещения Ричард сказал мне: «Дети постоянно называют меня Полом. Скажи, а тебя случайно они не называют Ричардом?» Я заверил его, что такого никогда еще не было».

В тот раз в Париже к Бертонам прямо в вестибюле отеля «Ланкастер» пристали немецкие журналисты, притащившие вместе с собой родителей Марии – те осмелились потребовать от Элизабет денег за свою дочь.

«Сцена была удручающей, просто удручающей, – вспоминал учитель. – Ричард и Элизабет были вынуждены заплатить этим людям, лишь бы только избавиться от них. На Элизабет это произвело убийственное впечатление, совершенно убийственное.

Мне еще ни разу не доводилось видеть ее такой. По её мнению, эти люди попросту были недостойны своего ребенка. Они не пожелали оставить девочку у себя, потому что она была калекой, и вот теперь требовали одного – денег, то есть пытались нажиться на собственном ребенке».

После того, как Аарон Фрош уладил формальности, Элизабет заплатила родителям Марии, и Бертон удочерил девочку, дав ей свое имя.

К этому времени Элизабет Тейлор превратилась в поистине богатую женщину. Ей по-прежнему принадлежали 40% дохода от проката ленты «Вокруг света за 80 дней», а ее доход от «Клеопатры» достиг почти семи с половиной миллионов долларов. Из-за судебного иска, поданного на нее студией «XX век – Фокс», она на два года осталась без новых контрактов, пока студия «МГМ» не предложила ей сниматься в ленте «Кулик». Студия согласилась заплатить ей миллион плюс десять процентов с проката, а также четыре тысячи долларов в неделю на текущие расходы.

Выдвинутые актрисой требования включали пятидневную рабочую неделю, причем съемки должны были начинаться не ранее 10 утра и заканчиваться не позднее шести вечера. Элизабет отказывалась работать по субботам, воскресеньям и вечерам. А также, как и раньше, в первые два дня месячных.

Элизабет потребовала, чтобы рабочий день у нее и у Бертона начинался одновременно, и чтобы ее не задерживали, если Ричард уже отснялся. Кроме того, она сама назначала себе парикмахера, гримера и художника по костюмам. Ей также хотелось сказать свое веское слово в выборе режиссера. Ее имя должно было стоять первым, затем имя Ричарда, причем и то и другое – выше названия фильма и шрифтом такого же размера.

Элизабет проходила в афишах как Элизабет Тейлор, хотя контракты подписывала как Элизабет Тейлор-Бертон. В ежедневной ведомости выхода на работу, по ее требованию, она значилась как миссис Ричард Бертон. Супруги также потребовали, чтобы 1 марта – день Святого Давида – считался для них выходным, чтобы Элизабет могла сопровождать Ричарда, который имел привычку в этот день упиваться до бесчувствия, празднуя именины святого – покровителя Уэльса. Вдобавок к своим гонорарам, оба потребовали отдельное вознаграждение за фотографирование и использование своих имен в рекламных целях.

Гонорары адвокатов при составлении контрактов для них обоих составили 30 тысяч долларов, причем эти расходы «МГМ» также взяла на себя, заплатив 15 тысяч долларов Вейсбергу и Фрошу, и еще пятнадцать тысяч адвокатской конторе «Ганг, Тайр, Рудин и Браун».

Поскольку им в руки шли хорошие деньги, Элизабет учредила корпорацию «Интерпланет Продакшн», а Бертон – «Атлантик Програмс Лимитед». Это были лишь две из нескольких корпораций, основанных ими в течение ряда лет. Поскольку британские граждане, живущие за пределами страны, пользовались куда большими налоговыми льготами, нежели живущие за границей американцы, Элизабет решила отказаться от американского гражданства и целиком перейти в британское подданство. Этот шаг потребовал бы от нее публичного отречения от верности Соединенным Штатам. Элизабет настаивала на том, чтобы ей было позволено осуществить эту процедуру приватно, а не заявлять об этом во всеуслышанье, как того требовал Госдепартамент.

«Если мне память не изменяет, США теряли в налогах что-то около двух миллионов долларов, – рассказывал Пол Нешамкин. – Однако Элизабет отказалась публично отречься от американского гражданства, поскольку это повлекло бы за собой крупный скандал».

Элизабет отказалась лично явиться в американское посольство и подписала документы об экспатриации у себя в номере парижского отеля. Она заявила, что становится подданной британской короны исключительно как супруга Ричарда Бертона.

«Неправда, что я меньше люблю Америку, просто я больше люблю мужа, – сказала она. – Я не скрываю, что хочу отказаться от американского подданства и целиком перейти в британское. Мне больше всего на свете хочется стать британкой. Больше всего на свете я люблю британцев».

На протяжении последующих нескольких лет Элизабет зарабатывала по миллиону долларов за каждый фильм, а также 10% с кассовых сборов плюс четыре тысячи долларов в неделю на текущие расходы. Гонорары Бертона варьировались от пятисот до семисот пятидесяти тысяч долларов за картину плюс две тысячи долларов в неделю на текущие расходы. Всего они вместе снялись в одиннадцати фильмах – в девяти из них как муж и жена – и стали обладателями состояния в 50 миллионов долларов. Большую часть этих денег они разместили в Швейцарии, стране их официального проживания, тем самым оградив свои капиталы от американского подоходного налога.

Ричард не делал секрета из того, что его наиглавнейшая цель в жизни – стать богатым.

«Деньги для меня – самое главное, – признался он одному приятелю. – У меня их никогда не было, а вот теперь появились, и я хотел бы, ну, я, конечно, не знаю, как ты представляешь себе богатство, но я хотел бы его иметь».

«Он только об этом и говорил, – рассказывал Пол Нешамкин. – Он признался мне, что ему не достает одного – быть таким же богатым, как и Элизабет. Он сказал, что просто обязан зарабатывать за картину столько же, сколько и она. По его утверждению, кроме денег ему ничего не нужно. Когда же я спрашивал его, а как же искусство, он кричал: «К черту искусство, я хочу быть богатым, богатым, богатым».

Во время съемок «Кулика», первой их совместной работы в статусе мужа и жены, Ричард препирался с Винсентом Миннелли из-за одного из режиссеров.

«Но ведь это же абсурд, – говорил он. – Были бы деньги, а мы уж спляшем».