Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Живя под стать коронованным особам, Бертоны имели слабое представление о реальной жизни. Лишь немногим их знакомым удавалось пробиться сквозь заградительный кордон телохранителей, адвокатов, секретарей, прислуги, шоферов и пресс-секретарей. Более того, Бертоны не желали знаться даже с киношной братией. Исключение делалось лишь для некоторых валлийцев-собутыльников Ричарда – таких как Стенли Бейкер, Хью Гриффит, Джон Морган и Эмлин Уильямс. Бертоны общались исключительно с сильными мира сего в лице барона и баронессы Ги де Ротшильд, принцессы югославской Елизаветы, князя Ренье и княгини Грейс Монакских.

Подобно королевским особам, они неизменно пользовались особыми привилегиями. Продюсеры, дабы супруги не расставались друг с другом, возводили в Париже и Риме одинаковые декорации. Элизабет и Ричард настаивали на том, чтобы, во избежание налогов, съемки проводились за границей – таким образом в их распоряжении оставались дополнительные суммы денег. Во время съемок им предоставлялись шикарные гримерные со свежими букетами цветов, угощениями, напитками и бесконечными ленчами, которые нередко обходились в дополнительные тысячи долларов из-за простоев и сорванного графика.

Хэл Уоллис вспоминает, как однажды обедал с Бертонами во время съемок «Укрощения строптивой». Блюда подавались на фарфоровых тарелках, вино наливалось в бокалы тончайшего венецианского хрусталя, причем угощения доставлялись из самого дорогого ресторана Италии.

«Трапеза затянулась до бесконечности, – вспоминал Уоллис. – Сотни статистов из массовки маялись без дела, пока звезды предавались гастрономическим удовольствиям. Через каждые пятнадцать минут появлялись истекающие потом ассистенты режиссера, напоминавшие участникам обеда, что их ждут на съемочной площадке. Но компания за столом лишь хохотала в ответ и как ни в чем не бывало продолжала предаваться чревоугодию. Я был поражен их себялюбием и отсутствием дисциплины».

Какими бы избалованными Бертоны не казались миру, они оба больше всего на свете боялись в один прекрасный день лишиться своей славы. Элизабет утверждала, что рассталась бы с ней с меньшим сожалением, нежели Ричард. Однажды она так и сказала ему. «Ее волнует, смогу ли я жить дальше, если вдруг перестану быть знаменитым, – сказал Ричард. – То есть смогу ли я жить так, как я живу. По-моему, если меня не будут обслуживать по первому классу, я просто потеряю самообладание. Нет, только лучший столик, и все такое прочее. На другое я не согласен».

Вынужденный во что бы то ни было сохранять свой феноменальный статус, Бертон испытывал настоятельную необходимость как можно быстрее заработать еще больше денег. Ради этого он отказывался делать в работе даже малейшую передышку – в отличие от Элизабет, которая в конечном итоге была вынуждена остановиться. После фильма «Единственная игра в городе» – кстати, очередного своего провала – она не снималась целых два года. Причина? Ей почему-то перестали предлагать миллионные гонорары.

ГЛАВА 20

От бертоновских всесильных скандалов содрогались стены. Когда бурный темперамент Ричарда взрывался, подобно вулкану, казалось, что от пронзительных воплей Элизабет вот-вот повылетают все стекла. Вскоре дело дошло до рукоприкладства.

«Знали бы вы, как я его колотила, а он ужасно злился, – как-то призналась Элизабет. – И, наконец, однажды он дал мне сдачи – врезал так, что у меня потом еще несколько дней звенело в ухе».

Причиной этих шумных потасовок обычно была ее медлительность или же его подначки – мол, какая из нее еврейка.

«В Элизабет нет ни капли еврейской крови, – говорил Бертон. – Я так ей и сказал. Она же пришла в бешенство. Я ей говорю: «Ну какая из тебя еврейка». А она в ответ мечет громы и молнии».

Однако самые ожесточенные скандалы, как правило, вспыхивали из-за пьянства Бертона или его любовных романов. Самый кошмарный из них разразился тогда, когда Бертон, забыв имя жены, представил ее кому-то, назвав чужим именем.

«У меня просто отвратительная память на имена, – оправдывался он позднее. – Когда я сказал: «Это моя жена, эээ... Филлис», она затем не разговаривала со мной около месяца и все пыталась выяснить, кто такая эта Филлис».

Обычно, первым играть в молчанку начинал Бертон. Он, в бешенстве, шел к себе в спальню и запирался, чтобы, не дай бог, Элизабет не смогла войти к нему. Именно по этой причине он неизменно настаивал на раздельных спальнях. В Пуэрто-Валларта он построил мост между их домами, чтобы в случае чего ему было где укрыться от жены. Однако та не желала оставлять его в покое и могла часами стоять под дверью, колотя в нее кулаками и сыпля проклятиями, пока Ричард не впускал ее.

После этих скандалов следовало нарочито приторное примирение, с объяснениями на виду у всех и откровенностями для журналистской братии, причем участники спектакля клялись в вечной любви друг другу.

«Да, между нами случаются ужасные скандалы, – заявила Элизабет представителю агентства ЮПИ. – Иногда это бывает при свидетелях, и тогда мы слышим у себя за спиной перешептывания: «Вряд ли они долго протянут вместе». Но мы-то знаем лучше их. Стоит нам поуютнее устроиться в постели, как все обиды тотчас забываются».

Ричард обожал рассказывать репортерам, как однажды жена позвонила ему, чтобы сказать следующее: «Когда тебя нет, я просто места себе не нахожу. Вчера вечером я бродила по спальне и нашла пару твоих носков, изжеванных собаками. Я села и замечталась над ними».

«Я был весьма польщен, – сказал Бертон. – Я рассказал всем, что в мое отсутствие Элизабет берет с собой в постель мои носки».

«Вся беда заключается в том, что мы живем ради толпы, ради того идиотизма, что она ожидает от нас, – заявляет он в интервью газете «Дейли Миррор». – Очень часто мы цапаемся друг с другом просто так, потехи ради. Я говорю ей, что она страшна как смертный грех, а она орет на меня, что я сукин сын, у которого нет ни капли таланта. Это почему-то пугает людей. Мне нравиться попрепираться с Элизабет, если только она не голая. То есть я хочу сказать, что с ней просто невозможно серьезно спорить, если она бегает по комнате в чем мать родила и размахивает руками. Ее так заносит, что она того и гляди наставит мне синяков».

Кое-какие трения между супругами возникали из-за стремления Ричарда к самоутверждению. Когда Элизабет закончила сниматься в «Комедиантах», она отправила в гримерную Ричарда режиссера фильма, Питера Гленвилла, чтобы тот пригласил актеров немного выпить.

«Мейбел считает, что раз она «отстрелялась», то значит, и съемкам уже конец, – ответил Бертон. – А вот я еще свою работу не закончил. И мне еще работать с этими людьми целых две недели. И с какой стати я пойду на прощальную пьянку? Вот так и передай этой Мейбел Бертон!»

Через несколько минут в гримерную вошла Элизабет.

«Но ведь это же мой последний день, киса, – сказала она. – Мне надо туда пойти».

«Прекрасно. Вот и иди. Без меня».

«Но ведь с твоей стороны пойти со мной – не более, чем знак внимания».

«Ты бы лучше бережнее относилась к собственному времени и ценила бы его».

Понимая, что ему стоит надеяться на награду академии за фильм «Кто боится Вирджинии Вульф», Ричард явно не желал во всем потакать жене, которая, как он был уверен, получит своего «Оскара».

«Да, там не обошлось без соперничества, – признался их друг Джон Гилгуд. – Подозреваю, ему прекрасно известно, какая она замечательная актриса. Как мне кажется, ее заветное желание – играть на театральной сцене. А еще мне кажется, что ему наверняка не терпится сыграть на сцене, чтобы доказать, что как актер он сильнее ее».

Бертон еще долго переживал, что ему не присудили «Оскара». Два «Оскара» Элизабет задевали его за живое, и ему отчаянно хотелось удостоиться такой же награды.

«Мне нужен «Оскар», – признавался он. – Я выигрывал всевозможных «оскарят», но только не этого настоящего».

Кроме того, Ричард завидовал более высоким гонорарам жены.

«Мне известно одно – если Лиз потребует для себя миллион, то я потребую миллион и еще десять тысяч, – горячился он. – Я всегда был убежден в том, что муж должен зарабатывать больше жены».

Супруги часто дразнили друг друга, спорили, кто из них удостоился первой строчки в титрах, хотя в конечном итоге почетная строка неизменно доставалась Элизабет. Когда снималось «Укрощение строптивой», Ричард по чистой случайности удостоился в одном из первоначальных вариантов афиши первой строчки и, обрадовавшись, отправил афишу жене, приложив следующую записку: «Дорогой снимочек! Я не удержался. Честное слово. Мне сказали, что деньги должны стоять первыми. Любящий тебя главный герой Ричард (первая строчка) Бертон».

Элизабет расхохоталась и нарисовала шуточную афишу, аршинные буквы которой сообщали: «Элизабет Тейлор, обладательница награды киноакадемии в фильме «Укрощение строптивой»... с участием Ричарда Бертона».

Элизабет нравилось напоминать о том, что она первой получила предложение сняться в «Вирджинии Вульф». Ричард в пику ей вспоминал, что она лишь по счастливой случайности снялась в «Докторе Фаусте». Позднее это шутливое соперничество при обрело иные, уродливые формы. Во время съемок ленты «Хаммерсмит» закрыт» Ричард сделал попытку развлечь сынишку актрисы Бо Бриджес. Подозвав своего одноглазого пекинеса, Бертон на валлийском языке велел собачке трижды перекувыркнуться. Мальчик пришел в восторг, рассмеялся и захлопал в ладоши.

«Подумаешь, и я бы так смогла, – крикнула Элизабет с другого конца площадки. – Если бы я умела говорить по-валлийски».

Позднее, во время эпизода с участием Элизабет и Бриджес, Ричард сделал движение не в ту сторону.

«Ради Бога, Ричард, – вырвалось у Элизабет. – Только не сюда. Ты загораживаешь меня и Бо». Согласно воспоминаниям одного из очевидцев, Бертон отреагировал на оклик с «покорностью прирученного льва».

В самом начале супружества Элизабет прикладывалась к рюмке на равных с Ричардом. Тогда алкоголь был развлечением, средством общения и веселья, и краснобай Бертон вовсю развлекал и приобщал к питию свою жену. Она была для него самой подходящей аудиторией.

«Ричард как океан, – говорила она. – Он как закат. Он безграничен как личность».

Правда, иногда, когда пристрастие супруга к спиртному выходило из-под контроля, Элизабет пыталась оттащить Ричарда от стойки бара. Правда, это редко когда ей удавалось, особенно если вокруг были другие люди, с полными стаканами, готовые слушать его красноречивые валлийские монологи. Элизабет страшилась этих приступов «черного настроения», как она их называла, прекрасно понимая, что стоит Ричарду пропустить чуть больше двух кварт водки, как из обаятельного краснобая он превратится в навязчивого грубияна. А такое случалось уже не раз. Однажды на официальном обеде в Лондоне он пил весь вечер подряд, а затем набросился на одного из почетных гостей: «Ты у меня уже в печенках сидишь!» – рявкнул он.

«Нам придется вывести Ричарда, – сказала Элизабет хозяйке. – Он ужасен. Вы слышали, что он сказал?»

Однако прежде чем они успели препроводить его до двери, Бертон успел наговорить гадостей хозяйке – в первую очередь за то, что та пригласила их на этот обед.

«Ты дура, – заявил он. – Да мне начхать на все эти вонючие привилегии – тоже мне, радость – распоряжаются, где кому сидеть и все такое прочее».

На следующий день Элизабет послала цветы, а также потребовала от Ричарда, чтобы тот лично извинился за свое поведение.

«О'кей, Бочонок, кажется, я снова хватил лишку», – ответил он с виноватым видом.

«Еще бы, послушал бы ты себя, Алкашик».

Обычно Элизабет неплохо справлялась с запоями мужа. «По-моему, браток, тебе стоит проспаться, – говаривала она. – Ты опять пьян. Я хочу сказать, что ты опять малость перебрал».

И Бертон с добродушным ворчанием, шатаясь, отправлялся спать. На публике же уговорить его было не в пример труднее. Как-то раз в Беверли-Хиллз он так накачался, что, повернувшись к ней в присутствии всех гостей, обозвал ее «Елизаветой Жирной».

«С меня хватит, с меня хватит этого пьяницы, – закричала Элизабет. – Я ухожу!» – и выбежала из дома.

Вскочив во взятый напрокат лимузин, она на всей скорости понеслась назад, в отель «Беверли-Хиллз». Спустя какое-то время Ричард добрался до двери их люкса, но Элизабет не пожелала его впустить.

«Ты сюда не войдешь, – кричала она из-за двери. – Я не желаю спать с алкоголиком. Ступай к портье. Пусть тебе дадут номер».

«Да пошла ты к дьяволу, – взревел Бертон и едва не выломал дверь. – Я буду спать там, где пожелаю».

Тогда Элизабет вышла вон и велела шоферу отвезти ее к Эдит Гетц. Заявившись к подруге в три часа ночи, она объяснила это так:

«Он пьян, глаза бы мои его не видели. Пусть отоспится один».

На следующее утро она отправилась назад, в отель, где застала Ричарда за рюмкой в компании одного из его приятелей. Элизабет с решительным видом направилась к их столику, и, что было сил, врезала Ричарду по физиономии так, что тот едва не свалился со стула.

Позднее она обвиняла мужа в том, что он, дескать, опустившийся алкоголик. Бертон отрицал это. Тогда, заявила Элизабет, она готова поспорить, что Ричард не протянет без спиртного и трех месяцев.

«А вот посмотрим, протяну», – возразил Бертон.

«Что ж, прекрасно, начинай прямо сейчас».

Ричард принял пари. Он держался изо всех сил, да и Элизабет стала реже прикладываться к рюмке. Единственное, в чем она не могла себе отказать, так это в двойной порции «Джека Даниэльса».

«С какой стати? – пожимала она плечами. – Пьянство никогда не было моей проблемой. Разве кто-нибудь когда-нибудь приводил меня домой в бесчувственном состоянии из бара? Так почему я должна отказывать себе в маленьком удовольствии только потому, что Ричард завязал. Что ж, он держится молодцом, и это вызывает восхищение, но всякий раз, как я заказываю себе спиртное, он косо посматривает на меня. Можно подумать, я буду это делать втихаря, как Рей Милланд в «Потерянном уик-энде».

Бертон был убежден, что Элизабет пьет не меньше, чем он, однако, если верить ее утверждениям, она делала это просто за компанию, чтобы не портить себе настроения. Тем не менее, когда Ричард «завязал», она даже не подумала последовать его примеру, и их скандалы продолжались с прежней силой.

Оказалось, что Бертону трудно играть на трезвую голову. Он лично признался Люсиль Болл, что ужасно нервничал во время работы над телеспектаклем «Я люблю Люси».

«Я впервые работал, не пропустив предварительно рюмашки. Я не делал этого с тех пор, как мне стукнуло шестнадцать», – рассказывал он.

Хождение в гости стало более трудным делом, особенно если учесть, что Элизабет ни в чем себе не отказывала. На протяжении всего вечера Ричард бросал в сторону жены хмурые взгляды, а затем, не выдержав, хватал ее за руку: «Пойдем-ка, киска. Пошевеливайся, а то как бы мне потом не пришлось тащить тебя на себе».

Элизабет это приводило в бешенство, и скандалы вспыхивали с новой силой.

«Он превратился в такого ханжу, что просто противно, – рассказывала она. – Стоило мне перед обедом пропустить рюмку бурбона, как он говорил: «Господи, да от тебя за версту разит спиртным».

Превратившись на время в трезвенника, Бертой выкуривал в день по четыре пачки сигарет. Нервы его были натянуты как струна, руки тряслись. Казалось, что он утратил способность к сопереживанию, особенно в том, что касалось многочисленных хворей его жены. Он вообще не переносил вида любой болезни, при виде шприца его начинала бить мелкая дрожь, а жалобы Элизабет на то или иное недомогание никогда не принимал всерьез.

«Помню, как однажды в Париже во время съёмок «Кулика» Элизабет пожаловалась, что ей нехорошо, – рассказывал Майк Миндлин, вспоминая те времена, когда Ричард еще пил. – Она сидела у себя в гримерной, и когда я вошел к ней, у нес действительно была температура. Она стонала, поскольку ей впрямь было худо. Я побежал в гримерную к Ричарду и сказал: «Элизабет заболела».

«Да мне плевать».

«Ричард, но ведь она твоя жена, и ей действительно плохо. Я бы на твоем месте сходил ее проведать».

«Да как вообще она смеет прерывать меня, когда я еще не дорассказал мою историю!»

Когда он, наконец, закончил свой рассказ, я заставил его пойти к ней, однако он отказался помочь Лиз дойти до машины и по пути в отель не обращал на нее ровно никакого внимания. Он не проявил ни заботы, ни даже малейшего участия. Я был вынужден сам позвонить врачу, чтобы тот встретил нас в дверях отеля, но Ричард сказал, что мы можем подождать и в вестибюле – таким образом, он смог пойти в бар и еще выпить. Он проявлял к ней вопиющую черствость».

Главной темой всех разговоров Элизабет были ее физические недомогания. Она снова живописала мелодраматические подробности своих хворей и операций. «И когда мой глаз едва не вылез из орбиты... и когда я едва не умерла... и когда они уже почти решили ампутировать мне ногу... и когда мои позвонки срослись...»

«По-моему, Ричарду было куда легче выслушивать всю эту дребедень, как следует накачавшись, – вспоминал один из знакомых. – Он совершенно не мог терпеть какой бы то ни было физической слабости. Могу представить, каково ему было выслушивать все это на трезвую голову».

Зная отвращение мужа к болезням, Элизабет неизменно утверждала, что с тех пор, как влюбилась в Бертона, она не болела ни единого дня. Хотя на самом деле она то и дело простужалась, подхватывала грипп, ложилась в больницу на операции – включая две по случаю геморроя и еще одну – удаление матки, что явилось для нее серьезной эмоциональной травмой.

«Я бы отдала за это все на свете, – заявила она. – Я согласна жить в лачуге – если бы только могла подарить Ричарду ребенка».Утратив способность к зачатию, Элизабет начала делать публичные заявления о своих намерениях усыновить еще одного ребенка. Сначала она говорила, что хочет усыновить еврейского мальчика, затем африканского или вьетнамского ребенка. Бер-тон не разделял восторженного настроения жены.

«Усыновление ребенка требует гораздо большей взвешенности при принятии решений и больших приготовлений, нежели подчас случайный факт зачатия, – заявил он. – У нас достаточно денег, чтобы окружить себя собаками и кошками, но мы не имеем права рисковать судьбой ребенка, которому собираемся дать наше имя».

В то время с Бертоном вообще было лучше не говорить о детях, поскольку у него возникли серьезные проблемы с пятнадцатилетним Майклом Уайлдингом-младшим.

«Давай посмотрим правде в глаза, – сказал он Элизабет. – Наш сын – хиппи. Он отрастил себе волосы до плеч, и его ни за что не удержишь в школе. Я говорю Элизабет, что нам надо предпринять одно из двух – либо не обращать на него внимания, либо устроить ему хорошую взбучку, чтобы он по гроб жизни ее помнил. Элизабет тоже переживает, но она предпочитает рассуждать вроде: «Он имеет право носить волосы так, как ему нравится. Это его право как личности». Мы постоянно из-за этого спорим, и, как ни странно, единственный, кто полностью со мной согласен, это Майкл Уайлдинг, его родной отец. Он одобряет мои строгие меры».

Колеся по свету, Бертоны препоручали заботу о своих детях другим. Когда юного Майкла выставили из Миллфилда, самой дорогой подготовительной школы в Англии, Бертоны отправили его к Говарду, брату Элизабет, на Гавайи. Там он и повстречался с Бет Клаттер. В 1970 году, в завершение своего романтического путешествия по Ближнему Востоку, Майкл и Бет решили пожениться. Ему было семнадцать, ей девятнадцать.

Получив это известие, Бертон взорвался. У Майкла даже не было ни школьного аттестата, ни работы, ни профессии. А вот Элизабет, наоборот, пришла в восторг, заявив, что женитьба поможет ему остепениться. По ее настоянию, гражданская церемония состоялась в лондонском Кэкстон-Холлс, том самом, где в 1952 году Элизабет вышла замуж за отца Майкла.

«По-моему, именно это событие снова подтолкнуло Ричарда к рюмке, – вспоминал один из знакомых Бертонов. – По-моему, ему для уверенности в себе требовался глоток-другой, чтобы выстоять шафером рядом с юным пасынком, одетым в бархатный малиновый кафтан и с волосами ниже плеч».

На виду у сотен фоторепортеров Элизабет, вся в белом, встала рядом с сыном. Невеста же, также в белом платье, на собственной свадьбе оказалась как бы в тени.

«А вот и мать жениха!» – вещали на следующий день аршинные газетные заголовки.

Элизабет устроила в честь молодых прием с шампанским в отеле «Дорчестер», а также сняла специальный номер «люкс» для молодоженов. Позднее она подарила им «Ягуар» и чек на внушительную сумму, «чтобы встать на ноги». Ричард от своего имени купил для них в Лондоне особняк стоимостью 70 тысяч долларов.

Через несколько недель Бет Уайлдинг объявила, что ждет ребенка.

«Я хотела малыша, – рассказывала она. – А вот Майк не очень-то хотел стать отцом. Он вообще не знал, чего ему хочется... Я не знала, что мне делать... Я обратилась за советом к Элизабет, и она сказала мне, что просто счастлива, что у меня будет ребенок. У меня возникло такое чувство, будто она сейчас со мной и держит меня за руку. Она уверяла меня, что все будет хорошо, что мне не стоит волноваться, и надо готовиться к появлению на свет малыша. Она сказала, что как только мне понадобится ее помощь, она тотчас ко мне приедет». На протяжении последующих девяти месяцев Элизабет щедро одаривала невестку. В числе подарков было дорогое кольцо с бриллиантом.

«Ей нравилось делать мне подарки, и она не скупилась на них. То она присылала ко мне какого-нибудь модельера, чтобы подобрать для меня коллекцию одежды, то иногда сама выбирала для меня и себя наряды, а иногда доверяла это дело мне. Она купила мне несколько прекрасных вещей – роскошных шифоновых платьев».

Когда Бертоны отдыхали на своей яхте в Монте-Карло, Бет Уайлдинг произвела на свет девочку, которую назвали Лейла. Они тотчас вылетели к ней в Лондон. Элизабет прибыла в аэропорт в белых кружевных шортах, открытой кружевной маечке и белых сапогах до колен на шнуровке. В ушах у нее болтались громадные круглые серьги, разумеется, золотые.

«Я так взволнована, – заявила она репортерам. – Я до сих пор не могу в это поверить – это тот самый ребенок, которого так недостает нам с Ричардом».

«Верно, – подтвердил Бертон. – Мы уже давно подумывали о том, чтобы усыновить еще кого-то».

«Эй, Лиз, – крикнул кто-то из репортеров. – Ну и как чувствовать себя бабушкой?»

«Вы знаете, почему-то все думают, что это должно меня пугать. Глупости. Уж если быть до конца честной, было куда страшнее, когда мне исполнилось тридцать, чем сейчас, когда я стала бабушкой».

На следующий день газеты уже кричали, что тридцатидевятилетняя красавица – самая потрясающая бабушка в мире. Однако в глубине души Элизабет считала себя скорее матерью девочки, чем бабушкой.

«Элизабет была ужасно счастлива, когда родилась Лейла, – вспоминала Бет Уайлдинг. – Она покупала малышке одежду от Диора и любила брать ее с собой. Тогда она могла возиться с Лейлой до бесконечности».

Чтобы не расставаться с малышкой, Элизабет настояла, чтобы Майк Уайлдинг-младший получил в ее фирме «Зи энд Ко» место ассистента фотографа. Однако тот не любил рано вставать, чтобы вовремя успеть на работу, и поэтому скоро бросил это занятие. Тем не менее, Элизабет продолжала материально поддерживать его семью. А вот людей, которых он приводил домой с улицы, содержать отказалась. Майк решил оставить свой лондонский дом, стоивший 70 тысяч долларов, мечтая основать «коммуну» в скалистых горах Западного Уэльса.

«Я не хочу жить так, как живет моя мать, – объявил он. – Для меня, как, наверное, и для других людей, это кажется чем-то фантастическим. Мне просто по фигу все эти бриллианты и прочая дребедень. По-моему, я всегда в душе восставал против всего этого».

Элизабет умоляла его одуматься, однако сын даже не желал ее слушать. Забрав жену, ребенка, три матраса, цветной телевизор и на 40 тысяч долларов электронного оборудования, включая колонки, ударную установку и гитары, он удалился в Интервуд, глухую деревушку в горах Уэльса.

Ричард Бертон со злостью воспринял тот факт, что пасынок бросил Лондон ради убогого существования в Уэльсе.

«Я изо всех сил выбивался в люди, а этого парня потянуло назад в дерьмо, – заявил он. – Я стараюсь не вмешиваться и все равно никак не могу успокоиться. Подумать только, чего мне стоило выбраться оттуда!»

Обязанности Бет Уайлдинг в коммуне включали стряпню и уборку за шестерыми плюс заботу о собственном ребенке. Через пару месяцев она оставила Майкла одного, а сама переселилась с Лейлой к Бертонам в отель «Дорчестер».

«У меня там была спальня – наверно, комната Лизы или Марии, – рассказывала она, – в какой-то момент Элизабет подыскала для меня работу в Италии в качестве ассистентки фотографа, а сама на время забрала Лейлу с собой в Швейцарию».

Однако Бет Уайлдинг скоро потеряла работу у фотографа, отчего почувствовала себя еще более несчастной. Юный супруг ее отверг, а царский образ жизни Бертонов и та властность, с какой ее свекровь относилась к малышке, ее просто пугали, запуганная и одинокая, она возвратилась к себе домой в Портленд, штат Орегон, где и подала на развод. На этом этапе Элизабет прекратила всякую материальную помощь, потребовав также, чтобы Бет регулярно привозила к ней малышку, например в те дни, когда вся семья собиралась вместе.

«Я пыталась начать для себя в Орегоне новую жизнь, и поэтому мне не хотелось мотаться туда-сюда, и я ответила отказом. Элизабет осыпала меня проклятиями. Она орала на меня: «Бет, никто не имеет права приказывать мне, когда я могу увидеть собственную внучку!» Но когда ей стало ясно, что я от своего не отступлюсь, что я и не собираюсь менять свое решение – она выпалила: «Тогда не жди от меня никакой помощи».

«Элизабет – очень властная и привыкла, чтобы все было так, как ей того хочется, – вспоминает бывшая невестка кинозвезды. – А уж если ей чего захочется, она добьется этого обязательно. Лейла была для нее чем-то вроде игрушки, и ей не хотелось с ней расставаться. Не думаю, чтобы ей кто-то когда-либо осмеливался перечить. И когда я сказала ей: «Нет, ребенка я вам не отдам. Лейла останется со мной, она единственное, что у меня есть», Элизабет действительно огорчилась. Ей хотелось, чтобы Лейла оставалась при ней, чтобы в любой момент она могла сказать; «Я хочу, чтобы эту неделю девочка была со мной». Но я не желала расставаться с дочерью».

Несмотря на свою бедность, Бет Уайлдинг не хотела, чтобы ее дочь получила то же воспитание, что и ее отец.

«Вряд ли ей пойдет на пользу, если она будет окружена вещами, но не будет знать, что такое настоящая семья, – заявила она. – Элизабет отсутствовала так часто, что вместо матери рядом с Майклом всегда была или няня, или секретарша, или шофер. Он в пятнадцать лет бросил школу и жил на то, что давала ему Элизабет».

Определив остальных детей в интернаты, Элизабет провела следующие два года, сопровождая Ричарда с одной съемочной площадки на другую. Она оставалась с ним рядом во время съемок «Сутьески» и «Убийства Троцкого», переезжая из одного гостиничного люкса в другой. В январе 1972 года Бертоны расположились в президентском люксе отеля «Интерконтиненталь» в Будапеште, где Ричард начал работу в «Синей бороде» со своими восемью прекрасными партнершами, такими как РэкелУэлч, Вирна Лизи, Натали Делон, Джои Хезертон. Элизабет каждый день сопровождала мужа на съемочную площадку. В свободное время она составляла планы трех отдельных приемов в честь своего сорокалетия.

«Будапешт не видел ничего подобного со времен последней гулянки императора Франца Иосифа, устроенной накануне Первой мировой войны, – рассказывает режиссер фильма «Синяя борода» Эдвард Дмитрык. – Это наделало больше шуму, чем революция 1956 года».

Пролетарская атмосфера коммунистической Венгрии вряд ли отвечала взглядам Элизабет. Вот почему она была вынуждена позвонить дизайнеру Ларри Барчеру, оформлявшему парижский бутик Викки Тиль.

«Я был готов прыгать от радости, когда она позвонила мне в Париж, – вспоминал он. – В то время я сидел без гроша, и хотя Элизабет в конечном итоге так и не заплатила мне за работу, впоследствии она подарила мне симпатичную безделушку – медальон за две с половиной тысячи долларов. Все мои разъезды оплачивались, меня возили на лимузинах, и я тотчас стал чем-то вроде члена их семьи. Я закупил в Париже три тысячи золотых шаров, и к тому же имел доступ буквально ко всему на студии».

Элизабет отправила по всему миру двести поздравительных телеграмм, в которых, в частности, говорилось: «Мы были бы рады принять вас 26 – 27 февраля в Будапеште в качестве нашего гостя для празднования моего сорокового дня рождения тчк Отель очень даже Хилтон но есть и куда пойти повеселиться тчк На субботу наденьте темные брюки для посещения какого-нибудь темного погребка и что-нибудь веселое и симпатичное в воскресенье тчк Темные очки для похмелья между первым и вторым тчк Огромный привет Элизабет и Ричард тчк P. S. Желательно как можно скорее дать нам ответ в отель «Интерконтиненталь», Будапешт, чтобы мне знать заранее, сколько заказывать номеров».

«После того, как телеграммы были отосланы, Ричард захотел вдогонку отправить еще одну, со словами «Никаких подарков», – вспоминал дизайнер. – По его мнению, со стороны Элизабет было бы некрасиво устраивать для себя торжество и при этом требовать подарков».

«Но ведь я пригласила ювелира Джанни Булгари», – стонала Элизабет.

Тем не менее, несколько дополнительных телеграмм ей все же пришлось отправить прекрасным партнершам Ричарда. Она пришла ко мне со списком гостей и сказала: «Ой, Ларри, по-моему, набирается слишком много народу. Видимо, мне придется отменить приглашения его бабам». И она послала таковое каждой из них, однако это кое-кого не остановило, например, РэкелУэлч».

Элизабет велела дизайнеру заново оформить некоторые из номеров-люксов для самых почетных гостей, таких, как княгиня Грейс. Элизабет даже договорилась о том, чтобы он смог обойти некоторые дома в Будапеште и на время позаимствовать необходимые ему антиквариат и картины.

«Мы не можем освободить наш номер, потому что у нас уйдут недели на то, чтобы перетащить все наши вещи, поэтому прошу вас как следует постараться для княгини Грейс, – сказала Элизабет. – Сделайте все так, как нужно, Ларри, но не забывайте при этом, что она такая же, как все мы».

В Будапешт на празднование прибыли такие знаменитости как Ринго Старр, Майкл Кейн, Дэвид Наивен, Сюзанна Йорк, Джозеф Лози, Виктор Спинетти, Стивен Спендер и даже семь дипломатов. Чтобы ублажить репортеров и фотографов, Ричард Бертон созвал пресс-конференцию, на которой объявил о своем подарке ко дню рождения жены: граненый в виде сердца бриллиант стоимостью 50 тысяч долларов, на котором было выгравировано обещание в вечной любви.