Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

«Она выложила мне все как на духу – рассказала о Монти Клифте, о том, как тот ее любил, – вспоминал Дарманин. – Она подробно рассказала мне об аварии, о том, как она держала голову Монти у себя на коленях. Она рассказала мне, как ей хотелось, чтобы Монти непременно снялся вместе с ней в ленте «Отражение», однако никто не желал давать денег, и тогда она дала их сама и строго-настрого велела продюсеру, чтобы тот не смел обмолвиться об этом Монти. А еще она рассказала мне о том, как они с Монти любили Фрэнка Синатру, и как однажды, когда она была еще молоденькой девушкой, у нее был с ним короткий роман».

Майк Тодд по-прежнему многое для нее значит, и она всегда рассказывает о нем. Например, о том, как тот в юности был беден. Однажды он вбежал в ресторан, схватил со стола кусок хлеба и бросился наутек. Она рассказывала о том, как ему приходилось съедать весь бесплатный сахар и кетчуп, чтобы только хоть как-то прокормиться. О Ричарде она отзывалась в том же духе. В какой бедности и нужде он вырос, как не умел правильно говорить по-английски, а затем выучился и тем самым спас себя от уготованной ему участи – стать обыкновенным шахтером.

«Ричард вел себя по отношению к ней просто чудовищно. Он спал с другими женщинами. Она сильно по этому поводу переживала. Это лишало ее уверенности в собственных силах. И все равно, повторяла она, Ричард был для нее всем на свете. Она просто не могла разлюбить его».

В феврале Бертон позвонил жене и просил ее встретиться с ним в Нью-Йорке, где у него начинались репетиции спектакля «Эквус».

«Я не видел никакой необходимости, никакой нужды в том, чтобы официально объявлять о нашем намерении расстаться, – вспоминал он позднее. – Зачем объявлять о том, что и без того давно уже стало очевидным фактом. Однако чертовски трудно обговорить все детали, когда я находился в Нью-Йорке, а она в Швейцарии, или же через адвоката, который вынужден был мотаться между мной и ею. Поэтому она приехала ко мне, и мы решили, что будет лучше расстаться».

Перед тем как уехать из Гштаада, Элизабет попросила Питера Дарманина зайти вместе с ней в ее спальню, где она показала ему шкатулку, полную золотых амулетов.

«Она выбрала один, с надписью «Элизабет Тейлор» повторявшейся не менее пятидесяти раз, но затем передумала, добавив: «Нет, это будет слишком бросаться в глаза». Затем она отыскала золотой амулет, который ей подарили в Пизе. На нем было по-итальянски выгравировано «Obesanzo di Те», что означает «Не могу без тебя». Она подарила его мне, и с тех пор я с ним больше не расставался».

Перед отъездом из Швейцарии Элизабет дала обещание, которое так и не сдержала, – встретиться с Питером Дарманином в марте.

«Я глубоко переживал, когда она меня бросила, – рассказывал он. – Сначала я не мог сообразить, что, собственно, происходит. Я просто не понимал, что все кончено. Мы с ней договорились встретиться после того, как она вернется из Нью-Йорка. Ей было прекрасно известно, что у них с Ричардом все кончено, и поэтому она сказала, что хочет снова со мной увидеться. Я же сказал ей, что ни за что не соглашусь, если она вернется с этим ужасным типом – Уинбергом. Когда же настал март, а она так и не вернулась, я угрохал сотни долларов на телефонные звонки, пытаясь дозвониться до нее, или же часами ждал, когда же она первой даст о себе знать, но все напрасно. Она просто не желала меня знать, а Чен Сэм даже не соединяла меня с ней.

Я любил ее тогда, да и сейчас люблю, – вспоминал Питер Дарманин спустя четыре года. – Единственное, что от нее требовалось сделать, это позвонить мне. Я по первому ее зову примчался бы к ней – где бы она ни находилась».

В ту пору Элизабет с лихвой хватало личных переживаний. В Нью-Йорке Ричард Бертон сказал ей, что ему нужен развод, потому что он хочет жениться на Сюзи Хант.

«Какого черта ты заставил меня лететь сюда за тридевять земель? Только для того, чтобы сказать мне это?» – выкрикнула Элизабет и бросилась вон из его люкса в отеле «Ломбардия». После чего позвонила бродвейскому продюсеру Александру Коэну, чтобы тот отменил прием, запланированный в честь ее дня рождения. К этому времени Коэн был вынужден объяснить приглашенным гостям, что следует понять, что сейчас для нее самое трудное время. Элизабет же села на самолет, летевший в Калифорнию, чтобы в очередной раз найти забвение в объятиях Генри Уинберга.

«Ричард Бертон, можно сказать, наплевал ей в самую душу», – заявил Уинберг. Голливудские друзья Тейлор тотчас принялись названивать Уинбергу, предлагая устроить в честь ее дня рождения вечеринку, но он отверг их все предложения.

«Ей никого не хочется видеть, – возражал он. – Она передает всем своим друзьям привет, но никаких вечеринок не желает. Ей сейчас не до этого».

Вместо того чтобы праздновать свой сорок четвертый день рождения вскоре после окончательной размолвки с мужем, Элизабет уединилась в тени пальмовых ветвей отеля «Беверли-Хиллз». Затем она переехала вместе с Генри Уинбергом в дом, временно снятый ею в Лос-Анджелесе в районе Трусдейл. Газеты подсыпали соли на ее душевные раны, публикуя многочисленные фото и рассказы о том, как Бертон водил Сюзи Хант по тем же самым небольшим бистро, где когда-то бывал вместе с Элизабет. Когда Бертон входил в эти ресторанчики под руку с британской фотомоделью, присутствующие вставали и начинали аплодировать. В пьесе «Эквус» он продемонстрировал, по словам критика «Нью-Йорк тайме» Уолтера Керра, самую проникновенную игру за всю свою театральную карьеру. После долгих лет, когда Бертон разменивал себя и свой талант на второразрядные картины, семейные скандалы и саморазрушительные запои, теперь он, казалось, превзошел всеобщие ожидания. Билеты в «Плимут-Тиэтр» продавались очень бойко, и Бертон снова превратился в кумира всего Бродвея. Значительная часть этих восторгов, говорил он, предназначалась его двадцатисемилетней возлюбленной, которой, по его словам, он был обязан возвращением к жизни и спасением своей карьеры.

«Я знаю одно – Сюзан вытащила меня из трясины, – заявил он. – Я повстречал ее как раз в тот момент, когда в последний раз мне пришлось взывать о помощи. Своим энтузиазмом она вдохнула в меня жизнь. И теперь я способен радоваться миру, как никогда раньше». Читая газеты, Элизабет с горечью отметила про себя, что ее бывший муж заявил о своей готовности ради новой любви найти в себе силы покончить с пьянством, и готов ради Сюзан Хант начать трезвую жизнь – нечто такое, чего он не делал ради Элизабет.

«Мне нравился этот глупый образ – вечно пьяного гения-валлийца, готового захлебнуться в собственной блевотине на дне сточной канавы, – заявил он. – Но, как мне кажется, я пережил нечто вроде мужского климакса. Теперь я совершенно другой человек».

Когда его спрашивали об Элизабет, Ричард лукаво улыбался: «Я очень к ней привязан, она хорошая баба. Нет-нет, прошу понять меня правильно. То есть я хочу сказать, что никогда не был этаким исполином, шагающим по миру величественной походкой, но и она в жизни была далеко не Клеопатра, – после чего добавил: – Я беспокоюсь за Элизабет. В финансовом отношении у нее нет проблем. Но вот в душевном... Я боюсь, что ее охмурит какой-нибудь идиот. Ведь она на редкость ранима. Но, как известно, бесполезно кого-то учить, поэтому какой смысл вмешиваться?»

Элизабет пила и рыдала днями напролет и упорно отказывалась подписать бумаги о раздельном проживании, составленные адвокатом Бертона Аароном Фрошем. Потребовалось несколько месяцев, прежде чем она нашла в себе силы признать, что ее шестой брак окончательно потерпел крах, и нет никаких надежд на примирение.

Тем временем все ее друзья сошлись во мнении, что единственное для нее спасение – это работа.

«Вот увидите – через несколько недель она вернется в кино, – заявил ее агент Роберт Ланц, пробивший для нее контракт для участия в съемках ленты «Маленькая ночная музыка». – Элизабет – одна из величайших киноактрис нашего времени, ей непозволительно сидеть без работы. Для звезды ее масштаба это просто вредно».

В конце концов, Элизабет под руку с Генри Уинбергом вышла из добровольного заключения, чтобы принять приглашение госсекретаря Генри Киссинджера и его супруги Нэнси, с которыми она познакомилась в 1975 году в отеле «Царь Давид», когда они с Ричардом посетили Израиль. Киссинджеры две недели отдыхали в Палм-Спрингс в компании Энн и Кирка Дугласов. Им также хотелось видеть рядом с собой Элизабет, а заодно и утешить ее.

Госсекретарь, который был рад познакомиться с Ричардом Бертоном, проявил не меньшую обходительность и с его временным заместителем, хотя, по его мнению, торговец подержанными машинами вряд ли был ровней великому актеру-валлийцу. Через несколько недель, зная, как она исстрадалась, Киссинджер позвонил Элизабет, чтобы пригласить ее в Вашингтон на благотворительный гала-концерт американского Театра Балета в центре имени Кеннеди, а затем на прием в иранское посольство, который устраивал щеголеватый красавец-посол, и к тому же холостяк, Ардешир Захеди.

Элизабет с готовностью ухватилась за это приглашение и, повесив трубку, обратилась к модельеру Хальстону, который по чистой случайности в тот момент прибыл к примерке ярко-красного декольтированного платья, предназначавшегося для церемонии вручения наград Американской киноакадемии. Элизабет сказала ему, что ей срочно требуется наряд, в котором она могла бы появиться в Вашингтоне.

«Что мне нужно, мой милый, так это желтое платье для моих желтых бриллиантов. У меня уже есть голубое под мои сапфиры, красное под рубины и зеленое под изумруды».

Элизабет познакомилась с Хальстоном по телефону, позвонив ему в Нью-Йорк. «Вы и есть та самая Элизабет Тейлор? Настоящая Элизабет Тейлор?» – недоверчиво спросил модельер. «Ага, – сказала она в ответ. – А вы и есть тот самый Хальстон? Настоящий Хальстон?» Они оба рассмеялись, и Элизабет попросила его прилететь к ней в Калифорнию, чтобы придумать для нее новое платье. И хотя обычно Хальстон никогда не отправлялся ради клиентов в подобные поездки, для Элизабет он сделал исключение. Более того, он также пообещал ей сорокапроцентную скидку на все последующие заказы. Через несколько дней Хальстон позвонил Пэт Аст: «Ты ни за что не поверишь! Я звоню тебе из дома Элизабет Тейлор!» «Разумеется, верю, – возразила певица. – Ведь это же Голливуд!»

Хальстон согласился сопровождать Элизабет в Вашингтон. Кстати, присоединиться к ним изъявила желание также и Лайза Миннелли. В результате в столицу прибыла троица плюс Артур Брукель – парикмахер Элизабет. Город, который, по словам Джона Ф. Кеннеди, представлял собой не что иное как «сонный городишко», встрепенулся, чтобы поглазеть на Элизабет Тейлор.

«Она вступила в Вашингтон подобно тому, как Клеопатра въехала в Рим», – захлебывалась от восторга одна из газет, подробно живописуя экстравагантные детали бриллиантового с изумрудами колье, изумрудных сережек, сверкающего перстня, играющего всеми цветами радуги браслета и потрясающей красоты брошь.

«Примерная стоимость ее драгоценностей – один миллион долларов», – сообщила читателям «Вашингтон пост».

В иранском посольстве фоторепортеры запечатлели Элизабет томно вальсирующей с сенатором Эдвардом Бруком, республиканцем от штата Массачусетс. Затем Элизабет уткнулась в плечо иранскому послу, когда они медленно, обнявшись, кружились под музыку посреди зала. Полли Берген, наблюдавшая за ними с дивана в персидской зале посольства, заметила: «Похоже на то, что Лиз все еще хочет насолить Бертону».

По правде говоря, красавец-посол действительно вскружил Элизабет голову. На следующее утро она послала Ардеширу Захеди полутораметровую орхидею, усыпанную сорока цветками. В дополнение к этому подарку стоимостью в 500 долларов прилагалась благодарственная записка за танец. К этому времени Элизабет уже успела вернуться к Генри Уинбергу, однако тут позвонил посол и пригласил ее в Вашингтон в качестве почетной гостьи посольства. Элизабет ответила согласием и попросила Захеди сопровождать ее на вашингтонскую премьеру «Синей птицы». Посол принял ее приглашение и в свою очередь пригласил ее слетать в Тегеран на только что открывшейся беспересадочной авиалинии из Нью-Йорка. Элизабет и на это приглашение ответила согласием. Через три недели посол прислал за ней специальный самолет, чтобы доставить ее в Вашингтон. Так начался их роман.

Кто-то из друзей, посетивших Элизабет в это время, привез для нее книгу об Иране, чтобы она узнала «где это находится», а также два павлиньих пера. «Она поставила перья в спальне, чтобы их мог видеть Гвири, – вспоминал знакомый актрисы. – Такое у нее было чувство юмора».

В лице сорокавосьмилетнего Ардешира Захеди, Элизабет нашла умудренного жизнью мужчину, привыкшего к богатству и роскоши. После того, как в 1964 году посол развелся со старшей дочерью шаха, он жил, не отказывая себе ни в каких удовольствиях, являясь одним из самых завидных холостяков Америки. Представляя в Вашингтоне свое государство, он мог позволить себе тратить сотни тысяч долларов на развлечения. Лишь послу богатого нефтью Ирана было по карману одаривать важных для него журналистов, политиков и светских знаменитостей килограммами икры, шампанским и персидскими коврами. Приглашение на прием в посольство стало для многих в Вашингтоне чем-то вроде вожделенного признания своего общественного статуса. Там всегда громко играла музыка, а столы ломились от угощений. Бывали там и красотки, исполнявшие танец живота, водился также гашиш и порнографические фильмы. Подобные увеселения неизменно привлекали в посольство богатых, власть имущих и знаменитых.

Вскоре после прибытия Элизабет в Вашингтон, в газетах начали появляться фотографии посла, целующего кинозвезду. На протяжении последующих двух недель пара была неразлучна. Они появлялись на публике, крепко держась за руки, что, как и следовало ожидать, мгновенно вызвало великосветские пересуды по всему миру.

«Однажды вечером мы с мужем отправились в компании с Ардеширом и Лиз на один благотворительный бал, и Лиз просто глаз не сводила с Ардешира, – вспоминает одна светская дама Вашингтона. – Было видно, что она влюблена в него. Он вел машину, а она, сидя рядом с ним, накручивала себе на палец его волосы. Каждый раз, когда он останавливал машину, Элизабет наклонялась, чтобы поцеловать его. Мой муж случайно плеснул ей на платье джин с тоником, и она вместе с Ардеширом принялась его промокать. При этом она отпускала по этому поводу сальные шуточки, которые она просто обожала.

«Может, мне лучше все это слизать, как ты думаешь, Ардешир?»

«Нет-нет, – возразил тот. – Уж лучше это сделаю я, но для начала, как мне кажется, платье следует снять».

Затем мы все вместе вернулись в посольство, и Лиз с Ардеширом прилегли на диван, на котором едва ли не занялись любовью на глазах у всех присутствующих».

«Когда я влюбляюсь, я влюбляюсь», – призналась Элизабет вышеупомянутой даме, которая позднее заметила: «И если ей что-то надо, она не теряет ни секунды... Позднее я узнала, что ей хотелось выйти замуж за Ардешира, но этого не допустил сам шах. Глава Ирана поставил Ардешира в известность, что тот не может вторично жениться, пока он жив. И уж тем более Захеди не может жениться на женщине неблагородного сословия, к тому же перешедшей в иудаизм. Ведь в противном случае она стала бы мачехой шахским внукам. Кроме того, шах был глубоко возмущен откровенностью отношений Ардешира и Лиз и приказал послу оставаться в Вашингтоне, вместо того, чтобы сопровождать нас всех в Иран на только что открывшейся авиалинии Нью-Йорк—Тегеран. Так что посол прилетел в Нью-Йорк, чтобы проводить нас, и в тот же день вернулся в Вашингтон. После этого происшествия Лиз безвылазно сидела в посольстве. Поначалу Ардешир не знал, как от нее избавиться, но затем это ему каким-то образом удалось, и они остались друзьями».

Элизабет настояла на том, чтобы в Иран ее сопровождал парикмахер, а также ее знакомый-врач, по имени Лу Скарроне. Посол прислал также своего кузена, Фироза Захеди, чтобы тот сопровождал их и заботился об их комфорте. К счастью, удалось избежать одного faux pas (неверный шаг – фр., прим. пер.): Захеди стало известно, что во время полета планировался показ фильма с участием Бертона. Посол предупредил представителей авиалинии, и те, в срочном порядке, заменили его на французскую детективную комедию. Однако благородный дипломат был бессилен что-либо поделать с представителями прессы, которые, словно мухи на сладкое, слетелись в нью-йоркский аэропорт, чтобы взять у Элизабет интервью – ни Конни Стивенс, ни Клорис Личман их совершенно не интересовали.

Рядом с Элизабет стоял посол, и один репортер подскочил к ней, дабы поинтересоваться, не собирается ли она развестись с Ричардом Бертоном и выйти замуж за Захеди.

«Вы что, не читаете газет? – возмутилась Элизабет. – Мой муж уже подал на развод, так что прошу вас, не суйте нос в чужие дела!»

Прилетев через одиннадцать часов в Тегеран, Элизабет снова угодила под обстрел прессы. Первый же подскочивший к ней репортер желал знать, видится ли она по-прежнему с Ричардом Бертоном. «Что за дурацкий вопрос! – вспылила Элизабет. – Можно подумать, вам неизвестно, что мы разводимся!»

Памятуя о том, что в прошлом Элизабет предпочитала, чтобы к ней обращались по имени мужа, второй журналист совершил не менее досадный промах, назвав ее миссис Бертон. «Прошу вас больше не называть меня так! – огрызнулась Лиз. – Моя фамилия Тейлор, а не Бертон!»

Первый репортер испуганно поинтересовался, продолжает ли она сниматься в кино.

«Ну как я могу сниматься в кино, если я сейчас нахожусь в вашей стране, не так ли?»

Тем не менее, стремление играть на публику не покидало ее. Через несколько дней Элизабет и ее парикмахер затратили несколько часов, наряжаясь в самые что ни на есть немыслимые костюмы и позируя перед камерой.

«Нам ничего другого не оставалось, так что мы с Лиз накупили всякого барахла – шарфы, платки, национальные костюмы и все такое прочее, – вспоминал Артур Брукель. – Она пририсовала к моим усам бородку и обернула мне голову тюрбаном, затем она завернула меня в сотню шелковых платков, а я сделал то же самое. Мы провели всю вторую половину дня, сидя на диване и позируя Фирозу – он сделал целую кучу экзотических фотографий, причем позднее продал несколько из них Энди Уорхолу для его «Интервью».

Фироз потребовал, чтобы на протяжении всего путешествия Элизабет одевалась подобным образом. Свидетели утверждают, что не раз слышали, как он посылал ее переодеться во что-нибудь более приличное. Однажды, когда актриса появилась в плотно обтягивающей тело футболке, мятых брюках и с шарфом, закрученным вокруг головы, Фироз отказался сопровождать ее по улицам Тегерана.

«Ты похожа на неряху, – заявил он. – Ведь ты кинозвезда и должна соответствующим образом одеваться. Именно поэтому ты и находишься здесь. Своим видом ты просто оскорбляешь иранцев. Отправляйся к себе в комнату, переоденься и постарайся сделать из себя нечто более похожее на Элизабет Тейлор».

К тому времени, как Элизабет вернулась в Соединенные Штаты, Ричард Бертон отправился на Гаити, чтобы побыстрее получить развод и жениться на своей белокурой спутнице, которая сопровождала его в этом путешествии, также с целью развода – с мужем Джеймсом Хантом. Ей это удалось. Ричард же вернулся с пустыми руками – оказывается, он прибыл на Гаити, не имея при себе одного важного документа – нотариально заверенного согласия жены на развод.

В тот же вечер эта новость прошла по всем телеканалам, став очередным унижением для Элизабет, которая в глазах многих представлялась погрузневшей, стареющей красавицей, отчаянно цепляющейся за мужа, вознамерившегося жениться на более молодой женщине.

«Ричард не просил меня ни о каком письменном согласии, – настаивала она. – Собственно говоря, он даже не собирался делиться со мной своими планами, и я понятия об этом не имела до тех пор, пока не узнала из телевизионных новостей. У меня и в мыслях не было стоять у них поперек дороги и мешать их счастью»

На следующий день Элизабет посетила в Нью-Йорке вечеринку, устроенную дизайнером-ювелиром Эльзой Перетти в честь итальянского кутюрье Валентино. Элизабет вошла в комнату в развевающемся иранском кафтане и направилась к молодому человеку по имени Кевин Фарли. В течение всего вечера она не отходила от него ни на шаг.

«Мы вышли на балкон и принялись бросать в дам клубникой, целясь в их замысловатые прически, ужасно напоминавшие птичьи гнезда. Лиз непременно хотелось попасть в самую середину этих гнездышек, – вспоминал Фарли. – Когда мы с ней стояли на балконе, она упомянула Ричарда Бертона, обозвав его круглым дураком. «Все, что от него требовалось, – сказала она, – это попросить меня подписать какую-то бумажку». После этого Элизабет принялась рассказывать о тех временах, когда ей пришлось жить в Нью-Йорке.

«У нас в доме была терраса, – сказала она. – Это когда я жила с Эдди Фишером. О господи, мне так тоскливо, что просто не хочется обо всем этом думать».

Спустя какое-то время парочка отправилась в негритянскую дискотеку, где Элизабет пила, отплясывала и вовсе не собиралась впадать в тоску.

ГЛАВА 24

Летом 1976 года, когда Элизабет вернулась в Калифорнию, ее роман с Генри Уинбергом дал заметную трещину. Тем не менее, она никак не ожидала, что ее выкинут из дома, за который она платила из собственного кармана. Однако после шумной перебранки именно это и произошло. Уинберг не только приказал ей убираться вон, но даже вызвал такси и велел шоферу отвезти ее в отель «Беверли-Хиллз». После этого он вытащил из шкафов и комодов всю одежду Элизабет и свалил грудой посередине гостиной. После чего вызвал еще одно такси, сгрузил в него все ее вещи и отправил вслед за первым. Генри Уинберг оставался жить в этом доме еще несколько месяцев и даже пользовался в свое удовольствие зеленым «роллс-ройсом» Элизабет – до тех самых пор, пока адвокат Аарон Фрош письменно не потребовал, чтобы он вернул машину.

Элизабет не находила себе места, разрываясь между Калифорнией и Восточным побережьем. Однажды во время своего очередного пребывания в Нью-Йорке она посетила мероприятие демократической партии по сбору средств в поддержку нового кандидата в президенты – Джимми Картера.

«Я ничего не имею против президента Форда, – заявила она. – Он производит впечатление обаятельного человека. Но Картер умен, находчив и вообще у него совершенно новый имидж».

Сверкая ослепительной улыбкой, Элизабет поцеловала кандидата в президенты, чем тотчас придала ему дополнительный шик. На следующий день она вылетела в Вашингтон, на ленч к вице-президенту Нельсону Рокфеллеру. Через несколько дней она самолетом вернулась в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на мероприятии по сбору средств в поддержку Беллы Абцуг, женщины-конгрессмена от демократической партии, которой и пожертвовала тысячу долларов.

8 июля Элизабет снова вернулась в Вашингтон – на обед в британском посольстве, устроенный королевой Элизабет в честь президента Соединенных Штатов по случаю двухсотлетия США. Не имея рядом с собой мужа или любовника, Элизабет в качестве сопровождающего в этот вечер выбрала своего голливудского парикмахера. Однако посол Рэмсботам объяснил ей, что для такого в высшей степени официального мероприятия это было бы просто неприлично. Посол предложил подыскать для нее более пристойного кавалера и в результате вышел на сорокадевятилетнего Джона Уорнера, бывшего секретаря по делам флота, который буквально накануне сложил с себя обязанности председателя комитета по празднованию двухсотлетия американской революции.

«Присосись к ней, словно пиявка, – посоветовал ему посол. – Она мастерица выкидывать всевозможные фортели. Главное – не позволяй ей отбиться от рук, потому что я не хочу, чтобы кто-то отвлекал на себя внимание от королевы или президента».

В тот вечер Уорнер прибыл в отель «Мэдисон» на встречу со своей новой дамой. Он позвонил Элизабет в номер, и та быстро отправила Чен Сэм вниз в вестибюль, чтобы та затем доложила ей, каков собой ее новоиспеченный кавалер.

«Эй, а он вовсе не так уж и плох, – докладывала ей секретарша. – Очень даже ничего».

«И тогда я спустилась вниз, – вспоминала Элизабет. – Он стоял ко мне спиной, и единственное, что мне было видно – это превосходные седые волосы. Я сразу поняла, что это и есть мой спутник, поскольку он был единственным мужчиной во фраке во всем вестибюле. Он обернулся: «А, мисс Тейлор!» У меня даже дух перехватило».

Красивый суровой и мужественной красотой, Джон Уорнер наверняка производил внушительное впечатление во фраке и при белом галстуке.

Он не скрывал от своих знакомых, что горит желанием сопровождать самую знаменитую кинозвезду в мире. В 1973 году Уорнер развелся с Кэтрин Меллон, дочерью мультимиллионера-филантропа Поля Меллона, и с тех самых пор, казалось, с особым азартом ухаживал за богатыми и знаменитыми женщинами, такими как телеведущая Барбара Уолтерс, которой он даже сделал предложение, или Пейдж Ли Хафти, белокурая наследница «Стандард Ойл», чье имя некогда связывали с сенатором Эдвардом Кеннеди.

«С точки зрения холостяка, если мне необходима спутница, я всегда думаю над тем, как та или иная женщина подойдет к данной ситуации, – рассказывал Уорнер корреспонденту «Нью-Йорк Пост». – Пейдж прекрасно впишется в любую ситуацию. Итак, я просматриваю список примерно из десяти кандидаток и говорю себе; «Посмотрим, кто из них умеет кататься на лыжах, кто занимается греблей, кто верховой ездой или играет в теннис, с кем из них можно пойти на прием в посольство или поговорить о международных делах. И если вам требуется знать, что самое лучшее, скажем, в Пейдж, вот пожалуйста, в моем списке видно все как на ладони». Элизабет Тейлор не умела кататься на лыжах, играть в теннис или грести на каноэ, однако она, несомненно, была той, с кем не стыдно отправиться на прием в посольство. Следуя наставлениям посла, Джон Уорнер на протяжении всего субботнего вечера не отходил от нее ни на шаг и, конечно же, купался в лучах ее славы. Затем он пригласил ее в частный клуб в Джорджтауне, где они пили и веселились до пяти часов утра, после чего Уорнер отвез ее в «Мэдисон-Отель». Через несколько часов он снова заехал за ней, чтобы вместе с ней отправиться в Атоку, на ферму с участком земли, размером почти в три тысячи акров, неподалеку от Миддлбурга, штат Вирджиния, которую подарил ему его бывший тесть в качестве материальной компенсации при разводе с Кэтрин Меллон.

«Я всего лишь старый сельский фермер», – пошутил Уорнер, пока они ехали к его великолепным владениям среди ухоженных полей Миддлбурга, находящимся примерно в часе езды от его вашингтонского дома. Длинная извилистая дорожка, мощеная камнем, вдоль которой выстроились цветущие фруктовые деревья, вела к каменному особняку из двадцати комнат, построенному в 1816 году.

Уорнер с гордостью продемонстрировал гостье свой винный погреб и отделанную португальской плиткой кухню, снабженную шестиконфорочной плитой. Затем указал на свои шесть сотен херефордширских коров, добавив: «Когда цены на скот поднимаются, я готов плясать». После этого он показал Элизабет своих лошадей, загоны для скота, крытый бассейн, теннисные корты, коптильню, сад и огород, несколько прудов, а также небольшой заповедник размером в пятьсот акров.

«Когда она увидела мою ферму, ее сердце уже принадлежало мне», – заявил он позднее.

В то первое воскресенье они провели ночь на ферме. В понедельник Джон Уорнер, истинный трудоголик, не бравший ни единого выходного дня на протяжении вот уже более полутора лет, позвонил к себе в офис, чтобы сказать, что болен. Во вторник он отменил все свои встречи. В конце концов, в среду ему с трудом удалось заставить себя выйти на работу. В конце недели он пригласил Элизабет пообедать с ним где-нибудь в Вашингтоне. Ему не терпелось похвастать своим знакомством с ней, однако он испытал явное замешательство, когда Тейлор заявилась к нему облаченная в развевающийся черный шелковый костюм пижамного вида с глубоким вырезом.

Разговаривая позднее с одним из своих помощников, Уорнер заметил: «Тут она явно хватила лишку». Для человека, чьи шкафы были до отказа забиты дорогими деловыми костюмами в тонкую полоску, для человека, привыкшего заказывать себе в Лондоне твидовые пиджаки, наряд, выбранный Элизабет для дневного времени, казался по меньшей мере непривычным. Тем не менее, ее чудовищный вкус в одежде не помешал ему спустя несколько дней сделать ей предложение, когда они снова отправились на ферму.

«Так уж случилось», – сказал он.

«Мы оба одновременно пришли к одному и тому же выводу, даже не сказав ни единого слова, – рассказывала Элизабет. – Мы отправились на пикник, а затем поехали на джипе в горы, чтобы полюбоваться закатом. Вокруг нас бушевала гроза, и мы сидели с ним посреди грома и молний. Казалось, будто мы угодили в самое сердце стихии. Гроза окружала нас со всех сторон, и, наконец, небеса разверзлись, и на землю обрушился ливень. Мы просто легли на траву, обняли друг друга, промокшие до нитки, но объятые любовью. Это было сродни колдовству».

«Вместо того, чтобы жаловаться и хныкать, что ей хочется домой, – рассказывал Уорнер, – Лиз осталась сидеть на холме, чтобы полюбоваться грозой. Мне показалось, что после этого она стала какой-то другой».

На протяжении многих лет Джон Уорнер лелеял мечту баллотироваться в Сенат США от штата Вирджиния.

В 1978 году такая вакансия, наконец, открылась, когда в отставку ушел сенатор Уильям Скотт – ему однажды даже пришлось созвать пресс-конференцию, после того как один журнал выступил с утверждением, будто Скотт – самый непробиваемый чурбан во всем Конгрессе. Уорнер отчаянно хотел заполучить кресло Скотта, и неудивительно, что для человека с подобными политическими амбициями выбор супруги был решающим. Позднее он признавался, что отдавал себе отчет, какой политический резонанс могут иметь шесть браков Элизабет и пять ее разводов. Вот что Уорнер сказал по этому поводу Барбаре Уолтерс:

«Что ж, должен признаться, что я сам об этом не раз задумывался. Но мне кажется, что мое собственное общение с Элизабет – а она, надо сказать, была предельно откровенна со мной, что касается всей ее жизни, и особенно самых ранних лет, которые постоянно подвергаются критике, – все это дает мне основания полагать, что на протяжении более шестнадцати лет она приложила немало усилий, чтобы уберечь свой брак с Ричардом от развала.

По всей видимости, Джон Уорнер имел весьма туманное представление об истории браков Элизабет. Она вышла замуж за Ричарда Бертона в 1964 году и развелась с ним в июне 1974 года. Затем вторично вышла за него в октябре 1975 года и развелась в июне 1976, то есть в целом пробыла замужем за ним десять лет и девять месяцев.