Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

«Общие результаты малоутешительны», – писала «Лос-Анджелес таймс». «В лучшем случае фильм можно посмотреть из любопытства», – вторила ей «Вашингтон пост».

Элизабет горела желанием вернуться в политику, где за ней сложилась слава самого ценного приобретения Республиканской партии со времен Дуайта Эйзенхауэра. Поскольку Элизабет привыкла постоянно находиться в центре внимания, политика стала для нее естественной сферой приложения сил, и этот переход прошел легко и безболезненно. Она прекрасно понимала, какую роль играет ее кинослава, ставшая для ее мужа залогом его политического успеха. Без нее Уорнеры ни за что бы не удостоились второго августа приглашения в Нью-Гемпшир. Без нее им также оказалось бы не под силу собрать вокруг себя в Манчестере, в Арсенале Национальной Гвардии, тысячи ликующих республиканцев с целью сбора средств на нужды партии. По дороге назад в отель Элизабет держала в руках кувшин с кленовым сиропом, преподнесенный ей губернатором Нью-Гемпшира. В это же самое время неподалеку от Ричмонда взорвался огненным шаром и упал в лес двухмоторный самолет. Все его пассажиры погибли, в том числе и недавний соперник Уорнера Ричард Обенсхайм.

На следующее утро у Уорнера был запланирован официальный завтрак, на котором ему предстояло зачитать обращение. По этой причине он предупредил своего помощника, чтобы все поступающие звонки направлялись его секретарю, а его самого не беспокоили. В два часа ночи весть о гибели Обенсхайма всколыхнула всю Вирджинию. Через несколько минут один знакомый позвонил Уорнеру в Нью-Гемпшир. Звонок был принят помощником Уорнера, решившим ничего не говорить своему боссу до того, как тот не прочтет свое обращение. Однако Уорнер поднялся рано и узнал эту новость по телевидению.

«Джон вошел в комнату бледный, как полотно, – вспоминала Элизабет. – Он сказал: «Я только что узнал по телевизору, что Дик погиб в авиакатастрофе». Его била дрожь. Я знаю, что тоже побледнела. Я просто почувствовала, как кровь отхлынула у меня от лица. Мы отказывались в это верить. Мы отменили все наши встречи и вернулись к себе на ферму. И еще долго не могли прийти в себя».

На следующий день, пятого августа, в субботу, Уорнеры отправились в Ричмонд, чтобы присутствовать на похоронах Обенсхайма, проходивших во второй Пресвитерианской Церкви. Уорнер прибыл туда со скорбным лицом, Элизабет крепко держала его под руку. После заупокойной службы она подошла к лимузину, в котором сидела Хелен Обенсхайм и трое ее детей.

«У меня сердце кровью обливалось, глядя на нее, – вспоминала Элизабет. – Она сидела уставясь в пол. Отец дотронулся до нее, она подняла голову и увидела меня. Затем она вышла из машины, и мы обнялись».

После похорон Элизабет заявила репортерам: «Я глубоко соболезную Хелен Обенсхайм. Подумать только – увидеть собственного мужа обгоревшим до неузнаваемости! После такого до конца жизни будешь видеть кошмары. Я знаю, что это такое».

Политическая чехарда началась тотчас же после похорон Обенсхайма. В воскресенье – то есть на другой день после мессы – группа сторонников Обенсхайма встретились с Уорнером в Атоке. Эти люди, известные в партийных кругах под шутливым прозвищем КУТНУ (Кто Угодно Только не Уорнер) уже встречались с двумя другими возможными кандидатами на освободившееся место и теперь ожидали их решения. Они понимали, что стоит им объявить Уорнера преемником покойного, как это тотчас сведет к нулю шансы других кандидатов. «Мы отдавали себе отчет в том, что любая борьба за выдвижение в кандидаты повредит каждому из них», – сказали они позднее.

Уорнер со всей откровенностью заявил сторонникам Обенсхайма, что желал бы видеть выдвинутой свою кандидатуру, и хотя, по его собственному признанию, ему хотелось бы заручиться одобрением центрального комитета партии, он сумеет обойтись и без него. Уорнер добавил, что в ближайшем будущем намерен объявить о своих планах, после чего затронул тему оставшегося после Обенсхайма стотысячного долга. «Долг каждого из вас, – заявил он, – внести свою лепту в покрытие этого долга, чтобы вся тяжесть его выплаты не легла на семью покойного». Кроме того, Уорнер выразил надежду, что сотрудники предвыборного штаба Обенсхайма будут помогать новому кандидату – кто бы он ни был, – потому что до всеобщих выборов осталось всего три месяца.

«Между нами – даже намеками – не возникло дискуссии по поводу Quid pro Quo», – утверждает один из участников этого разговора.

Во время этой встречи Элизабет сидела в другом углу комнаты, беседуя с Джуди Пичи, бывшей председательницей предвыборной кампании Обенсхайма, относительно пятидесяти тысяч долларов для получения образования тремя детьми покойного. «Это была сугубо частная беседа... Просто так, женский разговор... о том, как нам недостает Дика, о том, сколь многое он для нас значил, – вспоминала позднее миссис Пичи. – Элизабет рассказывала мне, как она переживала, когда Майк Тодд погиб в авиакатастрофе. Я сказала, что признательна ей за помощь, поскольку образование троих детей обойдется никак не меньше восьмидесяти тысяч долларов. Было видно, что Элизабет проявляет искреннее сочувствие. Наклонившись ко мне, она сказала: «Мне очень хочется им помочь». На что я ответила: «Большое вам спасибо. Хелен будет вам весьма благодарна за вашу поддержку».

Встреча продлилась около трех часов. Сторонники Обенсхайма пообещали, что будут держать Уорнера в курсе дел относительно организации предвыборной кампании, и, согласно одному из участников разговора, рекомендовали ему, что «было бы разумным с его стороны не объявлять о своем кандидатстве еще несколько дней, с тем, чтобы люди успели прийти в себя». Такое решение представлялось вполне естественным, поскольку страсти накалились до предела.

Распорядитель предвыборной кампании Уорнера посоветовал то же самое. «Когда я сразу после катастрофы позвонил ему в Нью-Гемпшир, мы приняли с ним решение воздержаться от каких-либо действий по его выдвижению в кандидаты, а также никоим образом не проявлять своего желания занять это место, – рассказывал бывший конгрессмен Джоэл Брайхилл. – Нам хотелось, чтобы инициатива исходила от кого-то другого. И это не было вопросом тактики, а проявлением такта».

Через четыре дня, когда последний из потенциальных соперников снял свою кандидатуру, Уорнер объявил о намерении баллотироваться. Произошло это событие на многолюдной пресс-конференции в Ричмонде. «Дик Обенсхайм был моим добрым другом. Он сражался как истинный боец, отдавая делу всего себя, – произнес Уорнер. – И так уж распорядилась судьба, что кто-то должен взять на себя всю ответственность».

12 августа вдова Обенсхайма, Хелен, сделала прочувствованное заявление, сказав в частности: «Я готова помогать Джону всем, что в моих силах». Буквально через несколько секунд комитет Республиканской партии единогласно объявил Джона Уорнера своим кандидатом на выборы в Сенат.

Кандидат от демократической партии, Эндрю Миллер, генеральный прокурор штата Вирджиния, дважды избиравшийся на этот пост, прервал свою предвыборную кампанию в связи с трагической гибелью соперника. Когда же место покойного занял Уорнер, он сразу же возобновил свои поездки по штату. Миллер поначалу пытался отмахнуться от главного преимущества своего нового соперника: «Не думаю, чтобы мистер Уорнер повел кампанию против моей жены, ведь и я не собираюсь агитировать против его супруги. И что бы там Лиз не предпринимала ради Джона, это ее личное дело».

Именно стройной сорокасемилетней супруге Миллера Дорис принадлежит заслуга в том, чтобы фактор Элизабет Тейлор стал стержнем избирательной кампании. «Она шикарная женщина, куда мне до нее, – заявила миссис Миллер. – По сравнению с Элизабет моя жизнь не представляет никакого интереса – у меня был и остается один-единственный муж, у нас трое детей».

Вот так она рассказывала о том, как впервые встретилась со знаменитой звездой и даже рискнула давать той советы: «Тебе, Элизабет, придется привыкнуть к тому, что будешь переодеваться в общественных туалетах – если ты, конечно, собираешься вместе с Джоном принимать участие в избирательной кампании», – сказала я ей. В то время мне всего лишь хотелось ее утешить, она была так сильно расстроена тем, что ей перед каким-то балом пришлось переодеваться прямо на автозаправке». Подчеркивая, что вся ее жизнь связана с Вирджинией, Дорис делала упор на то, что Элизабет – британская подданная и даже не имеет права голосовать за своего шестого мужа. Чтобы как-то нейтрализовать шесть своих предыдущих браков, Элизабет заявила избирателям, что она женщина старомодная и поэтому выходила замуж за мужчин, с которыми у нее бывали романы. «И хотя это мое личное дело, надеюсь, всем понятно, почему я так часто выходила замуж, – сказала она. – Я получила воспитание в строгой пуританской семье и поэтому просто не могла позволить себе крутить романы. То есть когда мне казалось, что я в кого-то влюблена, это так или иначе должно было закончиться браком. И когда я познакомилась с Джоном, наши отношения были таковы, что не могли не привести нас к алтарю... Это была та любовь, что естественно перерастает в брак... И я никогда не ощущала себя столь счастливой...»

Для избирательного округа, где большинство женщин исправно посещают церковь, такое объяснение звучало вполне убедительно. Потенциальные избирательницы были готовы простить Элизабет все ее предыдущие браки, включая даже брак с Эдди Фишером. Более того, они ощутили уверенность в себе, когда Элизабет заявила, что не верит в психиатрию.

«За всю свою жизнь я ни разу не обратилась к психиатру», – с гордостью произнесла она. Многим, подобно Джону Уорнеру, хотелось верить, что Майк Тодд был единственной любовью Элизабет. Покойный продюсер – единственный из предыдущих мужей Элизабет, которого Уорнер безоговорочно признавал. Правда, ему довольно часто приходилось разговаривать по телефону с Майклом Уайлдингом, когда тот звонил Элизабет из Англии, где обосновался со своей четвертой женой Маргарет Лейтон. «Знаете, если бы Майк Тодд не погиб, ее жизнь сложилась бы совершенно иначе, – заявил Уорнер репортерам, – судьба украла у нее мужа. Будь он жив, ей бы не пришлось снова выходить замуж».

Сара Тейлор разделяла мнение своего зятя. «Если бы Майк Тодд не погиб, о новом замужестве не было бы и речи, – сказала она. – Но сейчас Джон – просто идеальная для нее пара».

Колеся по заштатным городишкам Вирджинии, Элизабет агитировала в поддержку мужа в синагогах, церквях, больницах, приютах, домах престарелых и торговых центрах.

Ее можно было увидеть на пикниках и сельских ярмарках, где она пожимала руки, подписывала автографы и раздавала бесчисленные поцелуи. В веселом настроении она бросалась пирожными в партийных активистов, объедалась горячими сосисками со жгучим перцем и цепляла на грудь сторонникам демократа Миллера уорнеровские значки. «Каждая из жен кандидатов, с которыми я встречалась, трудилась, не покладая рук, – рассказывала Элизабет, – поэтому нет ничего удивительного в том, что я помогаю Джону. Все, что я делаю для него, – это вполне естественно».

Где бы им ни приходилось выступать, Элизабет неизменно затмевала собственного мужа, привлекая к себе огромные толпы народа со всей округи, люди были готовы платить деньги и часами выстаивать в очереди, лишь бы только взглянуть на нее. «Они приходят посмотреть на мои морщинки и прыщики, и мне не хочется их разочаровывать, – шутила Элизабет, – мое лицо только и делало, что мелькало на экране многие годы. И людям хочется удостовериться, действительно ли у меня фиолетовые глаза, а может, они налиты кровью, или и то и другое вместе. Как только они меня хорошенько рассмотрят, то могут со спокойной душой возвращаться домой со словами: «Я видел Элизабет Тейлор! И знаете, ничего в ней нет особенного!» И между прочим, они правы. Действительно, нет ничего особенного!» Элизабет имела у избирателей куда больший успех, чем ее супруг – у репортеров. Когда Уорнер заявил во время интервью, что сделает для черного населения Вирджинии все, что в его силах, один репортер не упустил возможности напомнить ему о его «успехах» в качестве секретаря по делам флота: «Но ведь, по словам адмирала Зумвальта, вы противодействовали усилиям по интеграции флота».

«Я не намерен с этим спорить, – отвечал Уорнер. – Не стану отрицать, что я...»

– Что вы?..

– Давайте скажем так, что между нами имело место расхождение во взглядах по данному вопросу. Адмиралу хотелось, чтобы процесс шел быстро. Однако если вы внимательно изучите перечень достигнутого за этот пятилетний период, то, как мне кажется, был сделан значительный шаг вперед... На флоте, как нигде еще, крепки традиции, и здесь не принято кидаться из крайности в крайность. Приходится действовать осмотрительно, внося изменения постепенно и, конечно, только в мирное время.

Один из уорнеровских помощников, уже после того как они вышли из студии, отметил одно спорное замечание, и в считанные минуты Уорнер уже был у телефона, названивая тому репортеру, чтобы сказать, что неправильно понял вопрос и поэтому запись необходимо исправить. Журналист отказался пойти на уступки, пояснив, что репортерская этика не позволяет редактировать видеозаписи политических интервью. По его словам, Уорнер воскликнул: «Я допустил чудовищную ошибку. Она может дорого мне обойтись – целых два года усилий пойдут прахом!»

Позднее Уорнер пытался приуменьшить значение этого инцидента: «Я просто недопонял вопрос. Я не уловил слова «интеграция». Его помощник, желая выгородить своего босса, сказал, что это был долгий, утомительный день, и поэтому кандидат, возможно, не был столь внимателен, как обычно. Что примечательно, в предоставленном прессе графике мероприятий в этот день значилось одно-единственное интервью, затем, пытаясь исправить допущенный ляпсус, Уорнер утверждал, что в действительности он говорил о программе положительных действий, а не об интеграции. На следующий день Элизабет, которая в глазах широкой публики ассоциировалась со сбором средств в пользу Ботсваны, в срочном порядке отправилась в Ричмонд, чтобы присутствовать на собрании негритянской общины и выступить там от имени мужа.

«Я не люблю выступать по «горячим вопросам», – заявила она. – Обычно я предоставляю это Джону, ведь ему не занимать красноречия и убежденности – ведь он переживает за вас и за весь народ... Он не из тех изворотливых политиков, которые раздают пустые обещания. Джон посвятил всего себя избранному им поприщу, стремясь сделать все, что в его силах, чтобы этот мир стал для вас, ваших детей и внуков настоящим домом». Исполнительный секретарь Национальной Ассоциации по Утверждению Равных Прав Цветного Населения, крупнейшей «черной» организации Вирджинии, имел на сей счет собственное мнение: «Мы считаем, что вы сделали это заявление преднамеренно, с тем, чтобы показать консервативным членам вашей партии, что вы по-прежнему один из «старых добрых парней». Уорнер отверг подобное обвинение, однако позднее отказался поехать в Ричмонд для выступления на съезде вирджинского отделения Национальной Ассоциации. Вместо этого он посетил Праздник Устриц в Урбанне. Эндрю Миллер не преминул нажить себе политический капитал на оплошности оппонента. «Я пришел в шок, услышав заявление мистера Уорнера о том, что он лично ставил палки в колеса усилиям по обеспечению равных прав мужчинам и женщинам в вооруженных силах страны, – отозвался Миллер. – Заявление мистера Уорнера – самое многозначительное из сказанного за время этой предвыборной кампании, и его слова резко контрастируют с буквой и духом американских законов, стоящих на страже обеспечения равных прав для всех американцев. Несмотря на все споры, вызванные его замечанием, в целом Джон Уорнер воспринимался как «неинтересный кандидат» – «скучен», «занудлив», «напыщен» – вот те определения, что чаще всего соседствовали с его именем.

Но как бы то ни было, у него имелось одно существенное преимущество. Когда-то Вирджиния по праву считалась оплотом партии демократов, однако теперь там имелась крупнейшая на Юге организация республиканцев. К тому же Вирджиния была единственным в стране штатом, где ни разу на протяжении последнего десятилетия на пост губернатора или сенатора не избирался представитель от демократической партии. Тем не менее, за месяц до выборов, проведенный газетами опрос общественного мнения свидетельствовал о том, что треть избирателей еще не приняла окончательного решения. Республиканцы тотчас бросили на подмогу Уорнеру президента Форда, Рональда Рейгана, Барри Голдуотера и Джона Конноли.

Элизабет по-прежнему сопровождала мужа на различных мероприятиях, однако в ее поведении появилась заметная сдержанность – в особенности после того, как Дорис Миллер, нарядившись в простенькое платье из синтетики, выступила по телевидению с рассказом о том, что вот уже двадцать пять лет замужем за одним и тем же мужчиной и поэтому изучила его «от» и «до». Скромно одетая, с одним лишь обручальным кольцом на пальце, Элизабет больше не выступала на злободневные темы. Некогда ярая сторонница поправки о равных правах, теперь, по ее словам, она ни за что не посмеет прилюдно спорить с мужем. «Кроме того, существует огромное число женщин, которым равные права вовсе ни к чему, – заметила она. – В прошлом году я этого еще не знала». Элизабет утверждала, что теперь она поддерживает республиканцев, а не демократов. «В свое время я приняла иудаизм, и вот теперь – республиканство». Элизабет заверяла вирджинцев, что намерена провести остаток дней своих вместе с Джоном на ферме и поэтому подала прошение о возвращении ей американского гражданства. «Это не означает, что я требую для себя каких-то привилегий, так что рассмотрение этого вопроса затянется не менее чем на три года», – сказала она. Тем же, кто считал, будто она и ее муж используют выборы в Сенат как ступеньку на пути в Белый Дом, Элизабет заявила: «Ни за что на свете я не желала бы видеть Джона в качестве президента Соединенных Штатов. Ни за что на свете. Ни за что на свете. Джон еще с детских лет мечтал о том, что станет сенатором от штата Вирджиния, и этим все сказано, я же вообще лишена политических амбиций. Для нас главное – это люди, и если мы в силах что-либо для них сделать, то именно это стремление и привело нас в политику».

К концу пребывания кампании публичного соперничества между мужем и женой не было и в помине. Куда подевались шутки Джона Уорнера о том, как его «милая женушка» схватила тюбик, полагая, что тот с зубной пастой, и принялась чистить зубы, как оказалось, шампунем «Хед энд Шоулдерс». Исчезли и рассказы о том, что они с Элизабет – ну вылитая команда комиков, которые дубасят друг друга по вечерам подушками, а проснувшись утром, не могут остановиться от хохота. Прекратил он повторять и историю о том, как Элизабет однажды, оказавшись в аэропорту, оставила его одного и направилась в туалет. В дверях она помахала ему рукой, и он помахал ей в ответ. Согласно его рассказам, на следующей остановке они нанесли визит губернатору и его супруге. Первое, что сказала Элизабет, переступив порог губернаторского дома: «Привет! Ужасно рада с вами познакомиться! Будьте добры, позвольте воспользоваться вашим туалетом!»

«Но, Лиз! – воскликнул Уорнер. – Ты ведь только что посетила это заведение в аэропорту!»

«Да нет же, какой ты идиот, – парировала Элизабет. – Я помахала тебе рукой, чтобы ты дал мне десятицентовик, а ты даже и бровью не повел!»

Уорнер шутил перед своей аудиторией, что Элизабет потому так рьяно участвует в избирательной кампании мужа, чтобы он, в свою очередь, заняв сенаторское кресло, смог протолкнуть в Конгрессе билль о том, чтобы поставить практику взимания с женщин платы за пользование туалетом в аэропорту вне закона. Те же услуги для мужчин, подчеркивал Уорнер, предоставляются бесплатно.

Когда очереди на рукопожатие становились чересчур длинными, а количество поклонников разрасталось до неимоверных размеров, дамский туалет превращался для Элизабет в место отдохновения. Найдя спасения за его дверьми, она отсиживалась там, потягивала виски или жевала куриное крылышко. Когда ее почитатели начинали чересчур напирать, так что она не могла даже выйти наружу, Уорнер прорывался сквозь толпу и спешил ей на помощь. Временами же он так увлекался похлопыванием спин и раздачей смачных поцелуев, что даже не замечал, что его жена исхитрилась скрыться. В такие минуты она, будучи не в силах справиться с напряжением, безутешно рыдала до тех пор, пока ее не вызволяли на свободу.

К концу избирательной кампании нервы кандидата были порядком потрепаны, а его терпение на исходе. Он уже истратил на это мероприятие более восьмисот тысяч из собственного кармана и, тем не менее, отставал от Эндрю Миллера на шесть пунктов. Для того чтобы опередить соперника, Уорнер планировал выложить еще двести тысяч на мощную рекламную блиц-кампанию. Увы, чего ему не было дано, так это заглаживать крупными суммами все допущенные им ляпы. Его спросили, вкладывал ли он деньги в президентскую кампанию Ричарда Никсона, в ответ на что Уорнер заявил, что никогда не делал ничего подобного. Через несколько дней он попробовал взять свои слова назад, когда газетчикам удалось-таки разнюхать, что Уорнер пожертвовал на различные никсоновские мероприятия более ста тысяч долларов. Тогда горе-кандидат заявил, что просто забыл об этих деньгах.

По мере возрастания политического давления, увеличивалось и число совершенно невероятных несчастных случаев, происходивших с Элизабет. То она упала с лошади, то повредила на руке два кровеносных сосуда, то неудачно повернула спину, то свалилась с электрического велосипеда. Как-то раз в ричмондской пиццерии она неожиданно вскрикнула от острой боли, пронзившей, подобно молнии, её глаза. Элизабет тотчас доставили в больницу. Там ей из глаза удалили мелкий осколок, а сам глаз промыли и перевязали. Через несколько дней во время официального завтрака в Норфолке она подошла главному столу, чтобы побеседовать с президенто Фордом, но зацепилась каблуком за ковер, подвернула лодыжку, растянула шейные мышцы и сломала ручку на своей сумочке. Уорнер отвез ее назад в номер, а сам позднее заявил репортерам: «Я чувствовал, что какое-то время не могу оставлять ее одну, Элизабет нуждалась в моей любви и участии».

Но самый драматичный случай произошел с ней за две недели до выборов, когда они с Уорнером прохаживались среди гостей на устроенном республиканцами фуршете. Супруги направились в кухню, чтобы поприветствовать поваров и официантов, но в тот момент Уорнер заметил поднос с жареными цыплятами и, ухватив себе лакомый кусочек, воскликнул: «До чего же я люблю жареных цыплят!» Элизабет широко открыла рот, и муж дал ей откусить. Но буквально в следующую секунду она поперхнулась и схватилась за горло руками. Куриная кость встала у нее поперек горла, и Элизабет, не в состоянии сделать ни вдоха, ни выдоха, не могла даже прокашляться. Она потянулась за горячими булочками и принялась набивать ими рот в надежде с их помощью протолкнуть кость дальше в желудок. Увы, бесполезно. Помощники Уорнера в срочном порядке отправили супругов в близлежащую больницу. Там Элизабет дали наркоз, и хирург при помощи пластиковой трубки извлек ей из горла кость.

«Ей повезло, – сказал он. – Господь проявил к ней милосердие! Застрянь эта кость в дыхательном горле – и ей конец!»

На следующее утро газеты уже вовсю кричали о том, как Элизабет чудом удалось избежать смерти.

«Актриса едва не задохнулась во время предвыборной кампании», – вещала «Вашингтон стар».

«Элизабет Тейлор срочно доставлена в больницу. Она подавилась куриной косточкой», – кричала «Вашингтон Пост».

Один из помощников Эдди Миллера, вспомнив последний раз, как Элизабет Тейлор едва не отправилась на тот свет, в отчаянии отбросил газету: «Тогда она выиграла «Оскара», – воскликнул он. – А теперь, скорее всего, выиграет выборы!»

Его озабоченность имела под собой основания, ведь случай с куриной костью всколыхнул в сердцах многих избирателей сочувствие к Элизабет и тем самым дал новый толчок избирательной кампании ее мужа. На протяжении двух недель ни один из кандидатов не мог тягаться с ней в популярности ни на радио, ни на телевидении, ни в газетах, ибо все они дружно докладывали о том, как идет ее выздоровление от травмы пищевода.

Тем не менее, на самой избирательной кампании ее присутствия явно недоставало. Наконец, за несколько дней до выборов, ее выписали из больницы, и уорнеровский распорядитель сказал ей:

«Элизабет, уж если когда и требуется, чтобы представление продолжалось дальше, то именно сейчас».

Уорнер целиком был с этим согласен. Таким образом, Элизабет возобновила свои посещения залов Американского легиона, церковных подвалов и завтраков в сельских клубах.

«Я немного хриплю, – говорила она собравшимся, – но надеюсь, вам известна моя история. Я тогда здорово проголодалась. Я взяла себе кусок курицы, и одна кость просто не пожелала расстаться с моим горлом».

Когда толпа начинала бурно выражать свое сочувствие, Элизабет спешила добавить:

«Как мне кажется, я по натуре борец, что из любой схватки выходит живым. Иначе бы я просто не была здесь».

В день выборов, 7 ноября, Джон Уорнер отправился на избирательный участок, чтобы проголосовать за самого себя, в то время как его супруга, будучи британской подданной, осталась дома. После выборов они вместе с детьми поехали в Ричмонд, полакомиться жареным цыпленком вместе с губернатором Джоном Долтоном и его супругой, а заодно понаблюдать, как идет подсчет голосов. Уорнеры оставались в резиденции губернатора до часа ночи, когда, наконец, стали известны первые, пока еще неофициальные данные о том, что Уорнеру удалось с трудом, с перевесом менее чем в один процент обойти своего соперника. Из 1,2 миллиона поданных голосов у Уорнера был перевес всего в 4721 голос.

Шел моросящий дождь, когда их лимузин наконец подъехал ко входу отеля «Джефферсон». Уорнеры и чета Долтонов протиснулось сквозь орущие толпы, скандировавшие: «Мы хотим Джона!», «Мы хотим Лиз!»

Уорнер, взяв микрофон, произнес: «Мы с Элизабет... мы всей душой болеем за Энди и Дорис Миллер. В этой кампании в прошлом году нам пришлось начинать буквально с нуля, чтобы сегодня наконец выйти вперед».

Затем Уорнер засвидетельствовал свое глубочайшее уважение вдове Ричарда Обенсхайма, а также поведал своим сторонникам, что избирательная кампания явилась для него самым поучительным опытом в его жизни. Повернувшись к жене, Уорнер добавил: «А теперь я хочу представить вам еще одного участника этих событий, того, кто на протяжении всего этого времени неизменно находился рядом со мной».

Элизабет поднялась, прижимая к груди дюжину алых роз сорта «Американская красавица», и в этот момент ее приветствовал гром аплодисментов. Со слезами на глазах она поведала ликующей толпе: «Я безумно счастлива, потому что знаю, что вы сделали правильный выбор. Всех нас ждет блестящее будущее».

Она перевела взгляд на мужа и, закрыв глаза, произнесла: «Слава Богу. Слава Богу».

Уорнер извлек из кармана обрывок газеты и принялся размахивать им перед толпой. По его словам, это был гороскоп, опубликованный накануне в одной из ричмондских газет, в котором ему предвещалась победа.

Однако официально он смог отпраздновать эту победу только через три недели. Ему пришлось ждать, пока голоса не будут пересчитаны главным избиркомом штата, а там тянули с утверждением результатов до 27 ноября. Но и потом победу еще нельзя было считать окончательной, поскольку Эндрю Миллер еще официально не признал своего поражения. Согласно вирджинским законам, кандидат от демократической партии, имеющий отставание менее чем в 1% голосов, имел право потребовать их пересчета по каждому избирательному участку. Правда, проигравший в этом пересчете должен был уплатить 125 тысяч долларов издержек – а подобную сумму Миллер мог наскрести лишь с большим трудом. Тем не менее, 7 декабря он заявил, что требует пересчета. Однако когда через десять дней ему так и не удалось представить чек на сумму 125 тысяч долларов, как того потребовал суд, Миллер был вынужден признать свое поражение. Сенатор Уильям Скотт сложил свои полномочия еще накануне, так, чтобы Джон Уорнер мог быть приведен к временной присяге и получить, таким образом, преимущество в двадцать четыре часа. Первая официальная церемония принесения присяги состоялась 3 января 1979 года в вирджинском Капитолии, где Элизабет, вся укутанная в мех серебристого песца, держала библию, на которой ее супруг поклялся соблюдать конституцию Соединенных Штатов.

«Я испытала восхитительное чувство облегчения», – заявила она позднее. Когда губернатор Джон Долтон представил Джона, впервые в официальной обстановке употребив слово «Сенатор», Элизабет с чувством пожала ему руку.

16 января супруги выехали в Вашингтон, в Капитолий Соединенных Штатов, где новоявленный сенатор был еще раз приведен к присяге вице-президентом Мондейлом. Уорнер привез с собой все ту же библию, которую Элизабет держала в Ричмонде. На этот раз она была одета в ярко-синий костюм с белым меховым боа и наблюдала церемонию приведения к присяге с галереи для родственников. Вместе с ней была ее восьмидесятичетырехлетняя мать, Сара Тейлор, специально для этого прилетевшая из Палм-Спрингс, ее восьмидесятидвухлетняя свекровь и две чернокожие горничные, работавшие в их джорджтаунском доме.

«Даете ли вы торжественную клятву оберегать и защищать конституцию Соединенных Штатов от всех врагов, как внешних, так и внутренних... и да поможет вам Господь?» – вопрошал вице-президент.

«Готов», – отвечал Джон Уорнер. Повернувшись к галерее, он запрокинул назад голову и изобразил губами поцелуй в сторону жены. Элизабет ответила тем, что, поднявшись со своего места, послала ему страстный воздушный поцелуй.

«Я так взволнована и так горда», – произнесла она со слезами на глазах. Все вокруг, позабыв свои дела, обратили взоры в ее сторону. Лишь только один человек – представитель демократической партии – остался совершенно равнодушным к тому, что происходило в зале.

«Похоже, что Вирджиния остановила свой выбор на трех самых внушительных бюстах в стране», – прокомментировал он происходящее.

ГЛАВА 27

В первый понедельник после своего вступления в должность, Уорнер развернул утреннюю газету и в сатирической колонке Гарри Трудо узрел карикатуру на самого себя с подписью «Сенатор Элизабет Тейлор». Уорнер усмехнулся. Во вторник в той же самой колонке он был назван «малоизвестным дилетантом, которому удалось не мытьем так катаньем, вернее, женитьбой, пробраться в Сенат Соединенных Штатов». Уорнер в ответ лишь пожал плечами. В среду карикатурист так описывал Элизабет: «Дама с избыточным весом и фиолетовыми глазами, за которые не грех и умереть». Трудо вложил ей в уста следующую реплику: «У нас позади трудная гонка. Но, к счастью, избиратели штата Вирджиния знали, кто я такая, а также то, что я собой представляю, даже когда я сама была в том не вполне уверена. Как хорошо известно тем из вас, кто занимается политикой, такую поддержку не купишь ни за какие деньги, хотя, безусловно, мы делали все, что в наших силах, и поэтому я с великой гордостью хочу представить вас своему мужу, Джону Уорнеру», Сенатор в ответ рассмеялся, заметив, что ничего не имеет против подобной шутки.