Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

«Неужели так заканчивают семнадцатилетнее сотрудничество?» – спросила Элизабет Зигеля.

«К счастью или к несчастью, мисс Тейлор, – отвечал представитель «МГМ», – наши отношения давно утратили дружеский характер».

После этих слов разъяренная Элизабет пулей выскочила из его кабинета.

«Со стороны студии это просто подло, – заявила она репортерам. – Я отказалась от роли по двум причинам. Во-первых, это самый порнографический сценарий, какой мне когда-либо предлагали, а во-вторых, я считаю, что студия поступила по отношению ко мне просто некрасиво».

Это публичное заявление Элизабет возмутило Джона О'Хару. Написанный в 1935 году, роман долгие годы пылился на эмгеэмовских полках, и автор, вполне естественно, с нетерпением ждал начала съемок.

«Ее главная ошибка заключается в том, что, как ни странно, она обозвала героиню моего романа «почти что проституткой», – сказал О'Хара. – Не следует забывать, что ей хотелось сыграть Клеопатру, а не Жанну д'Арк. Не следует забывать также и то, что тогдашняя миссис Эдди Фишер уже успела побывать миссис Тодд, Хилтон и Уайлдинг, а ведь ей еще не было и тридцати, и вообще, прошли те времена, когда зритель умилялся маленькой девочке из «Нэшпл Велвет», которая так любила свою лошадку».

Пробыв целую неделю не у дел, Элизабет была вынуждена сдаться. У нее не осталось выбора. Она просто не могла позволить себе еще два года сидеть без работы. Однако она не простила студии этого унижения и мстила любыми доступными ей способами. Тейлор при первой же возможности клеймила «МГМ», за то, что студия продержала ее в восемнадцатилетнем «насильственном рабстве». Она с нескрываемым злорадством угрожала сорвать съемки «Баттерфилд-8».

«Что бы вы там не говорили, вам не удастся заставить меня полюбить эту ленту, и никакие ваши уловки не заставят меня играть в ней с желанием, – бросила она в лицо Пандро Берману. – И если вы считаете, что я вам раньше доставляла одни только неприятности, погодите, это были еще ягодки. Я вам еще покажу, на что способна. Клянусь, я ни разу не явлюсь на съемки вовремя. Я буду вечно опаздывать. Мои опоздания и болезни обойдутся вам в копеечку, и вы еще проклянете тот день, когда заставили меня ввязаться в эту вашу дешевку».

«Ты состоишь в гильдии киноактеров, – спокойно возразил продюсер. – А работать придется бок о бок с другими членами этой организации – с Лоренсом Харви, Милдред Данкок, Диной Меррил – тебе просто совесть не позволит делать им подобные подлости. Иначе тебе тоже вскоре не поздоровится!»

«К черту! – визжала Элизабет. – Я вам еще покажу, вы у меня еще попляшете!»

«Нет, ты просто сыграешь свою роль и получишь за нее «Оскара», – парировал Берман.

Продюсер уже наметил па роль пианиста актера Дэвиде Янсена, но Элизабет хотела протолкнуть на нее Эдди. Поэтому она заявила Бенни Тау, что Эдди предлагали гастрольное турне по Австралии, которое он, однако, был вынужден отклонить, чтобы оставаться с ней.

«Бенни пришел ко мне и сказал: «Тебе повезло с этим парнем, – вспоминал Берман. – Если Эдди будет вместе с ней на съемках, она не станет лишний раз мутить воду». И хотя мне была противна вся эта затея, выбора у меня не было. Этот Фишер был бездельником. И не только наркоманом, но в придачу ко всему еще и никудышным актером. Но меня силой заставили ввести его в картину».

В то время Эдди получал регулярные инъекции у доктора Макса Якобсона, который впоследствии получил печальную известность как «Доктор Кайф». Пациенты Якобсона, среди них такие знаменитости, как президент Кеннеди, Энди Уильяме и Алан Лер-нер, получали инъекции витаминов, сдобренные изрядным количеством амфетамина.

Элизабет также начала получать у врача эти так называемые «инъекции здоровья». Они действовали на нее возбуждающе, вызывая острые приступы учащенного сердцебиения, нервное истощение, бессонницу, депрессию или приступы истерии. Чтобы как-то ослабить действие амфетаминов, Элизабет начала принимать снотворное и в результате вечно просыпала съемки. И актеры, и съемочная группа – все уже привыкли к тому, что надо ждать как минимум часа три, прежде чем она появится на площадке.

У Элизабет вошло в привычку консультироваться одновременно сразу у нескольких врачей, и поэтому во время съемок «Баттерфилд-8» ее лечили не меньше шести докторов, причем каждый из них прописывал ей свои лекарства. В придачу к выписанным врачами снадобьям, она частенько просила стимуляторы у друзей.

«Она постоянно просила меня раздобыть каких-нибудь таблеток и принести их ей на съемки, – рассказывала Кэтти Фрингс. – Но я не шла у нее на поводу».

Официальные архивы «МГМ» содержат несколь ко медицинских свидетельств состояния Элизабет во время съемок фильма «Баттерфилд-8», включая одну, датированную 29 февраля 1960 года, когда она, примерно в 5 часов дня, пожаловалась на то, что ее лихорадит. Дежурившая на съемочной площадке медсестра измерила ей температуру, практически нормальную для этого времени суток. Тем не менее, Элизабет настаивала, чтобы к ней вызвали врача. На протяжении всех съемок она постоянно жаловалась на всякого рода недомогания, включая простуду, грипп, респираторную инфекцию, растяжение щиколотки, острое расстройство желудка и полное нервное истощение.

Съемки картины начались в январе, в Нью-Йорке, причем накануне Элизабет заявила репортерам, что «Баттерфилд-8» – «дерьмо, какого свет не видывал».

«Мне противно играть эту девицу, – сказала она. – Я ненавижу то, что она собой олицетворяет, – мужчин, эти вечные чужие постели».

Элизабет так сильно переживала, что должна играть проститутку, что тайком наняла группу писателей, чтобы те переделали сценарий, убрав из него самые вызывающие сцены. Кроме того, Элизабет решила, что роль Эдди тоже должна быть переписано заново, и поэтому писатели также тайком приложили руку и к его репликам. Затем она вызвала к себе домой режиссера, Дэниэла Манна, и продюсера Бермана, и вручила им переделанный сценарий.

Берман сел напротив нее, и Элизабет как-то странно на него посмотрела.

«Признайся, ведь ты тот самый парень, что подарил мне после съемок «Нэшнл Велвет» лошадь?»

Сияя от гордости, Берман отвечал, что он и есть тот самый человек.

«Что ж, тогда изволь выслушать, что я тебе скажу, сукин ты сын, – продолжала актриса, – Этот твой черов конь, целых пятнадцать лет был для меня словно заноза в заднице – чего мне стоило прокормить эту прожорливую скотину!»

С этими словами Элизабет сунула под нос Берману стопку листов бумаги.

«Эдди не понравилась его роль, и он ее переписал. И теперь мы с ним оба довольны».

Берман взял у нее из рук стопку листов и отправил их в корзину для бумаг, стоявшую рядом с его креслом. Тем самым он продемонстрировал строптивой звезде, что он думает о переделанном сценарии.

«Я даже не стану мараться об это дерьмо», – спокойно возразил он.

Элизабет бросилась к нему.

«Испустив истошный вопль, она, как тигрица, кинулась на меня, нацелившись своими длинными ногтями мне прямо в лицо, – вспоминал Берман. – Дэнни пришлось скрутить ее. Он был готов пустить в ход какой угодно материал – даже тот, что сочинили ее борзописцы, – лишь бы только ублажить ее и не навлекать на свою голову ее гнев. Но я отказался марать сценарий, написанный Джоном Майклом Хейзом, о какое-то там дерьмо, которое накропали нанятые Эдди Фишером писатели-телевизионщики».

Элизабет, все еще пышущая яростью, стремилась отыграться на любом, кто имел хоть малейшее отношение к фильму. Она часами заставляла ждать своего появления на площадке, часами копалась в костюмерной, часами красилась и перекрашивалась.

«Она вечно строила из себя больную и вечно опаздывала», – рассказывал продюсер.

«Она превратила съемки в сплошные мучения, – говорил ассистент режиссера. – Она измывалась над всеми, кто только был занят в работе над фильмом», – добавляла художник по костюмам.

Элизабет все это было безразлично. Ей не давало покоя одно – визит Уолтера Вальтера в Нью-Йорк для обсуждения деталей ее миллионного контракта в съемках «Клеопатры». За обедом в «Колониальном клубе» она поставила его в известность, что хотела бы видеть в качестве своего парикмахера Сидни Гиляроффа. Кроме того, она потребовала для себя два люкса в отеле «Дорчестер», плюс лимузин, «роллс-ройс» «Серебряное облако» с шофером, чтобы ежедневно отвозить ее на студию и обратно. В дополнение к своему гонорару – один миллион долларов за шестьдесят четыре дня съемок – она потребовала себе три тысячи долларов в неделю на текущие расходы плюс еще полторы тысячи для Эдди, в чьи обязанности входило бы вовремя доставлять ее на съемочную площадку. Кроме того, она вытребовала билет первого класса в оба конца, Лос-Анджелес – Лондон – Лос-Анджелес, для себя, мужа, всех троих детей и агента. Затем она заявила, чтобы студия отказалась от системы «Синемаскоп» и вместо этого применила тоддовскую «А-О», от использования которой Элизабет также полагались проценты. Поскольку съемки, согласно графику, должны были начаться менее чем через два месяца, Вангер уступил всем ее требованиям. Ведь он-то знал, что она и есть именно та звезда, что спасет студию «XX век – Фокс» от финансового краха. Кроме того, он нутром чуял, что лишь она и никакая другая актриса в мире способна во всей полноте сыграть египетскую царицу, ставшую жертвой собственной любви.

Тем не менее, Элизабет тянула с подписанием контракта. Ей было известно, что президент студии «XX век – Фокс» Спирос Скурас считал, что, принимая во внимание критическое финансовое положение студии, довольно рискованно полагаться на Элизабет как на исполнительницу заглавной роли. Скурас поначалу ни в какую не желал платить еймиллион долларов, предпочитая воспользоваться кем-нибудь из собственные студийных звезд, например, Джоан Вудворд, Джоан Коллинз или Сьюзен Хейуорд. Зная все это, Элизабет хотела подольше помучить его, оттягивая подписание контракта до самой последней минуты, тем самым только усиливая его опасения.

К 28 июля студийное начальство уже настолько изнервничалось, что было вынуждено отправить Вангера в Нью-Йорк, строго-настрого приказав ему, чтобы он не смел возвращаться без подписанного контракта.

«Полуодетая Элизабет встретила меня в номере отеля «Парк Лейн», – вспоминал Вангер. – В гостиной их люкса она нарочно демонстрировала мне свои нежные чувства к Эдди. Она обещала, что подпишет контракт во второй половине дня, однако велела мне передать Скурасу, что она «все еще раздумывает над его предложением», что бы тот чуть подольше поерзал на своем стуле». После двух лет исторических исследований, студийные техники воссоздали на восьми с половиной акрах студии «Пайн-вуд» в Англии улицы и стены древней Александрии. Храмы, дворцы, пруды и купальни общей стоимостью в 600 тысяч долларов сверкали в струях дождя, дожидаясь прибытия Элизабет Тейлор – Клеопатры, Питера Финча – Юлия Цезаря, и Стивена Бойда – Марка Антония.

Уже в первый день съемок режиссер Рубен Мамулян был поставлен по телефону в известность, что у Элизабет болит горло и она не выходит на работу. На следующий день она слегла с простудой. На третий день ее уже лихорадило, а после того, как Эдди решил на пару дней возвратиться в Нью-Йорк, с ней вдобавок случилась истерика.

«Я пришел к ней в номер, чтобы попрощаться с Эдди, – вспоминал Вангер. – И застал Элизабет всю в слезах. Ей ужасно не хотелось, чтобы он уеэ жал. Она поцеловала его и бросилась ему на шею, А после того, как он ушел, тотчас кинулась к телефону, чтобы перехватить его в вестибюле отеля. Она уже по телефону сказала ему, чтобы он был осторожен и как можно скорее возвращался. Напоследок Элизабет добавила, что не будет ложиться спать до тех пор, пока не дождется его звонка».

Каждое утро более тысячи статистов стояли под моросящим дождем на студии «Пайнвуд», пока режиссер занимался Элизабет – та с температурой оставалась в своем люксе в отеле «Дорчестер». К концу месяца было подсчитано, что студия ежедневно терпит убытки в 121428 долларов, причем общие потери уже перевалили за 2 миллиона. Спирос Скурас наорал на продюсера – ведь именно он настаивал на подписании контракта с Элизабет.

«Ты нас разорил, подсунув нам эту девку. Господи, ну почему мы не взяли вместо нее Джоан Вудворд или Сьюзен Хейуорд – мы бы уже давно делали деньги».

Элизабет продолжала читать британские газеты, которые утверждали, будто отсрочки в съемках – целиком и полностью ее вина. Она приходила в бешенство от этих россказней, ведь ей было прекрасно известно, что декорации еще не доделаны, а сценарий переписывается. Кроме того, в первый день Съемок уже имели место две забастовки технического персонала.

Даже если учесть те несколько дней, когда она была больна, все равно на съемочной площадке царил полный хаос. И, несмотря на длинный список неувязок и проколов, к которым она не имела ни малейшего отношения, именно из нее сделали объект нападок. Элизабет также обвиняли в том, что она спровоцировала волнения среди членов профсоюза парикмахеров, выдвинув требование, чтобы ее причесывал только Сидни Гилярофф. Когда же лондонская «Дейли Мейл» сделала заявление, будто Элизабет только потому отсиживается в отеле, что слишком растолстела и не может предстать перед камерой, Элизабет – поскольку чаша ее терпения была переполнена – вызвала к себе адвокатов и потребовала, чтобы те выдвинули газете двухмиллионный иск за наглую клевету.

На следующий день Элизабет вынесли из отеля на носилках и в срочном порядке отправили в лондонскую клинику, где врачи удалили ей зуб. Несмотря на антибиотики, температуру сбить не удалось. Еще через несколько дней у Элизабет развились симптомы тяжелой простуды, сопровождаемые мучительными головными болями, которые наводили на подозрения о менингите. К 18 ноября она все еще оставалась слишком слаба, чтобы приступать к работе. Съемки были приостановлены до ее выздоровления. Болезни и хвори Элизабет уже обошлись лондонскому представительству «Ллойда» в два миллиона долларов, и поэтому страховая компания потребовала, чтобы Лиз в срочном порядке заменили на Мерилин Монро, Ким Новак или Ширли Маклейн.

«Не будет Лиз, не будет и Клеопатры», – упирался Уолтер Вангер.

«Мы же не можем просто так взять и избавиться от нее, только потому, что она больна», – заявил Спирос Скурас, который к этому времени окончательно уверовал, что только Элизабет Тейлор в роли Клеопатры спасет студию от полного краха.

Съемки возобновились через семь недель, когда Элизабет наконец-то наведалась в студию «Пайнвуд», чтобы снять эпизод, в котором обнаженная Клеопатра, завернувшись в ковер, предстает перед Юлием Цезарем. Правда, к этому времени Питер Финч уже находился на грани нервного срыва, а Стивен Бонд устал от вынужденного ничегонеделания. Остальные актеры тоже маялись бездельем почти целых два месяца, от нечего делать разглядывая привезенные из Калифорнии пальмы, к которым то и дело приходилось крепить свежие зеленые ветви, ежедневно доставлявшиеся на студию из Египта. Сценаристы сменялись буквально каждую неделю.

Когда же были наняты еще два сценариста, чтобы в пятый раз за два месяца заново переделать сценарий, режиссер уволился, а Элизабет обратилась с просьбой заменить ее на другую актрису.

Сжимая в руках спасительные четки, Спирос Скурас пытался убедить акционеров студии «XX век – Фокс», что 7 миллионов долларов, вбуханные в двенадцатиминутный отснятый материал, пригодный для дальнейшего использования, можно считать надежным вложением капитала. Во имя спасения проекта Скурас истратил еще 3 миллиона, чтобы нанять нового режиссера-сценариста Джозефа Манкевича. Скурас заявил Манкевичу, что у того в запасе всего два месяца на то, чтобы заново переписать сценарий, подыскать места для натурных съемок и начать съемки.

«Спасай картину и используй Лиз», – таков был его наказ.

Получая 50 тысяч гонорара в неделю плюс три. тысячи на карманные расходы, Элизабет с превеликой радостью снова улеглась у себя в «Дорчестере» в постель. Они с Эдди жили воистину по-царски, в окружении детей, нянек, собак, кошек, горничных, секретарей, прислуги и всякого рода прихлебателей. Ежедневно в номере раздавались звонки из Голливуда, Швейцарии, Рима. Знаменитости с мировым именем регулярно наносили визиты самой нашумевшей супружеской паре в мире.

Как-то раз к ним заглянул Трумен Кэпот и пришел от увиденного в ужас.

«Я часто бывал в этом люксе, там до этого останавливался один из моих знакомых, – рассказывал им – Оливер Мессель приложил к нему свою руку, и номер был как игрушка, вернее, раньше был. За то время, пока там обитала Тейлор, комнаты заполонили кошки и собаки, которые гадили где попало, где им только вздумается. Общая атмосфера, царящая в этих апартаментах, напоминала какой-то балаган, отчего сам номер стал совершенно неузнаваем».

Еще через три недели шикарный люкс скорее напоминал палату интенсивной терапии, посреди которой в прозрачной кислородной палатке на грани жизни и смерти лежала Элизабет. Она умудрилась подхватить грипп, и состояние ее неуклонно ухудшалось.

К утру 4 марта она стала синеть и задыхаться. Сорвав телефонную трубку, Эдди Фишер крикнул оператору, что его жена задыхается, и ей срочно требуется врач. В считанные минуты в номере появился анестезиолог, совершенно случайно оказавшийся гостем на одной из вечеринок. Здесь, в «Дорчестере», Элизабет он застал уже без сознания.

«Неожиданно у нее наступил коллапс, – вспоминал он. – Жить ей оставалось не более пятнадцати минут».

Врач энергично тер ей пятки, чтобы уменьшить отек, и, пытаясь вернуть к жизни, постукивал по груди. Наконец, в полном отчаянии, он достал из сумки тонкую пластмассовую трубочку и воткнул ей через рот в дыхательное горло. Прикрепив ее к баллону с кислородом, он принялся накачивать Элизабет в легкие чистый кислород до тех пор, пока она не пришла в сознание. Затем врач сказал Эдди, что единственная для его жены надежда выжить – это немедленная трахеотомия. Врач пояснил, что Элизабет придется разрезать горло и вскрыть трахею, чтобы снять душивший ее отек. Операция, предупредил он, оставит после себя шрам, который, правда, впоследствии можно будет скрыть путем косметической хирургии.

Эдди не теряя времени вызвал из Голливуда доктора Кеннамера и после этого дал согласие на операцию. Карета скорой помощи доставила его вместе с супругой в лондонскую клинику.

«Я нисколько не сомневаюсь, что единственно верным решением, спасшим ей жизнь, была операция», – сказал лондонский врач.

Без сознания, с температурой 103 по Фаренгейту, Элизабет на каталке доставили в операционную. Там ей произвели чуть выше грудины разрез, куда вставили присоединенную к респиратору пластиковую трубку. У больной обнаружилась острая стафилококковая пневмония, вдобавок осложненная анемией. Ее состояние было признано критическим. Поскольку Элизабет то теряла сознание, то на время приходила в себя, к ней был вызван личный врач королевы, чтобы следить за тем, как она дышит.

«Прогноз не внушает оптимизма», – заявил репортерам Дик Хенли.

Представители газет, радио и телевидения как по команде слетелись в больницу, где через каждые пятнадцать минут вывешивались бюллетени о состоянии здоровья Элизабет. Весь мир, затаив дыхание, следил за тем, как знаменитая кинозвезда борется со смертью. Под стенами клиники толпа зевак запрудила улицу – рыдающие поклонники принесли с собой четки и молитвенники. В больницу непрерывным потоком поступали цветы, подарки и телеграммы, включая проникнутое сочувствием послание от Дебби Рейнольдс и ее нового мужа Гарри Карла. В голограмме из Сиэтла, например, говорилось: «Все мы, шесть тысяч работников завода «Боинг», молимся за тебя».

Эдди Фишер, который сам только начал выздоравливать после срочной аппендоэктомии, перенесенной им за две недели до этого, осунулся и валился с ног от усталости. Отказываясь от сна и пищи, он все время, пока Элизабет находилась в коме, оставался подле жены и молил бога о ее скорейшем выздоровлении. Однако хотя Элизабет регулярно делали переливание крови и внутривенно вводили ей питательные вещества, она практически не реагировала на антибиотики. Наконец ее дыхание полностью прекратилось, и врачи, отведя Эдди в сторонку, сказали, чтобы он готовился к худшему. Услышав это, тридцатилетний певец разрыдался.

«Я потеряю мою девочку, – рыдал он в телефонную трубку, разговаривая со своим менеджером Мильтоном Блекстоном. – О господи, как я ее люблю. Если она умрет, умру и я. Ну пожалуйста, прошу тебя, Мильтон, помоги мне спасти ее!»

Он умолял Блэкстона найти в Штатах определенный вид сыворотки, чтобы заменить ею бесполезные инъекции антибиотиков. В считанные часы Блэкстону удалось разыскать это чудодейственное средство – его производила одна медицинская лаборатория. Он договорился с больницей, чтобы лекарство самолетом было доставлено в Лондон без прохождения каких-либо таможенных формальностей. Представители больницы предупредили Блэкстона, что в случае, если Элизабет все еще будет жива, в лондонском аэропорту его будет ждать карета скорой помощи.

Четыре последующих дня Эдди провел у постели жены. Время от времени она приходила в себя и однажды даже нацарапала на бумаге записку: «Я все еще умираю?»

В другой раз она написала: «Я тебя люблю».

После этого она начала бредить и прошептала: «Где моя мать?»

Дежурившие вокруг нее врачи тотчас вызнали Сару Тейлор. Та в свою очередь позвонила одному из проповедников Христианского познания, после чего, прихватив с собой мужа, примчалась в больницу. Она взяла с собой также и книги по Христианскому познанию, с тем, чтобы они всегда были у нее под рукой. Направившись прямиком в палату Элизабет, Сара провела ночь возле постели дочери, читая ей сочинения Мэри Бейкер Эдди. Через несколько часов, когда Элизабет, казалось бы, вплотную приблизилась к той грани, от которой нет возврата, ее воля к жизни неожиданно вернулась к ней, отведя от роковой черты. К раннему утру Элизабет уже дышала нормально. На следующий день было объявлено, что ее жизнь вне опасности. Сара Тейлор неизменно считала, что спасение Элизабет – исключительно ее заслуга. Такова была ее вера в исцеляющие силы Христианского познания, которое спасло жизнь ее дочери.

«Так оно и есть, – заявила она в 1980 году. – Правда, не думаю, что Элизабет понравится, если это напечатают».

Адепты Христианского познания полагают, что респираторные заболевания часто проистекают из дисгармонии в отношениях, как это, например, имело место в отношениях между Элизабет и ее матерью после развода с Ники Хилтоном. Как только личностный конфликт был улажен, сразу же отступили и физические страдания. Процесс выздоровления вызывает значительные изменения в мышлении, породившем данную проблему, вот почему Элизабет, позвав мать буквально со смертного одра, разрешила и конфликт и тем самым открыла себе путь к физическому выздоровлению.

Элизабет также частично признала роль Христианского ого познания в своем выздоровлении. Однако тут же заявила, что единственный человек, который вытащил ее из могилы, – это ее муж.

«Я видела Эдди, – рассказывала она. – Он был рядом со мной всякий раз, как я открывала глаза, вселяя в меня силы, заставляя бороться за жизнь. Он говорил мне, что я выздоравливаю, хотя знал, что это далеко не так. Я ощущала, как меня переполняет чувство любви к нему».

Спустя несколько дней после перенесенных испытаний, Элизабет уже сидела в постели и, потягивая шампанское, по многу раз пересказывала друзьям, что это значит, когда у вас четыре раза останавливается дыхание и вы чувствуете, что одной ногой уже стоите в могиле.

«Это как будто несешься по океанским волнам, – говорила актриса, – а затем соскальзываешь за горизонт. И в голове у вас отдается рев океана».

Когда Трумен Кэпот навестил ее, Элизабет игриво вытянула небольшую резиновую пробку, закрывавшую трахеотомическое отверстие на ее горле.

«Стоит мне ее вытащить, как у меня пропадет голос», – весело произнесла она, вынимая пробку, и ее смех тотчас стал беззвучным.

Пережитые Элизабет мучения сразу же сделали из нее объект всеобщего сочувствия. Впервые с момента гибели Майка Тодда, Элизабет буквально купалась в симпатиях публики. В сопровождении Эдди, родителей и своего голливудского врача, доктора Рекса Кеннамера, Элизабет вылетела в Калифорнию. Прежде чем приступить в Риме к съемкам «Клеопатры», актриса провела полугодовой отпуск. За время болезни Элизабет столь удивительным образом удалось расположить к себе общественное мнение, что к тому времени, как она прибыла в Лос-Анджелес, все уже однозначно прочили ей награду академии.

«Оскар» должен достаться Элизабет, – заявила Дебора Керр, также удостоившаяся номинации. И вовсе не из-за перенесенной ею болезни, а потому, что в «Баттерфилд-8» она превзошла самое себя. Она заслужила награду как лучшая актриса. Ее уже много раз выдвигали на «Оскара», и теперь, как мне кажется, ей обязательно повезет».

Чтобы только протолкнуть картину и Элизабет, «МГМ» развернула гигантскую кампанию, размещая рекламу во всех профессиональных изданиях. За несколько недель до презентации все предварительные опросы однозначно прочили ей победу. Правда, сама Элизабет питала на сей счет сомнения – по крайней мере, для публики. Лишь ее бывший муж, Майкл Уайлдинг, доподлинно знал, что в действительности она ничуть не сомневается в успехе, причем это он выяснил совершенно случайно, когда отправился в аэропорт, чтобы встретить детей, которые прилетели вместе с матерью.

«Я помню, нашему сыну Крису было семь, и я встречал его в аэропорту, – вспоминал Уайлдинг – Он уселся на заднем сиденье, и, вытянув вперед руку с бутылкой кока-колы, произнес короткую речь. После этого он притворился, что плачет. Когда же я спросил его, в чем дело, Крис отвечал: «Сейчас я мама, когда она получает свой «Оскар», и поэтому все должны думать, что я плачу».

Вечером 17 апреля, когда Юл Бриннер объявил ее имя в качестве лучшей актрисы 1960 года, Элизабет зажала обеими ладонями рот и от удивления вытаращила глаза. Затем она повернулась к Эдди Фишеру, расцеловала его и, опираясь на его руку, медленно захромала к сцене – ее щиколотка все еще была перевязана после внутривенных инъекций в больнице. Чем ближе она подходила к сцене, тем громче раздавались аплодисменты. Вся дрожа, она стояла перед двухтысячной аудиторией людей, чьи сердца, наконец, она сумела растопить. Прерывающимся от волнения голосом она негромко произнесла: «Я даже не знаю, как мне выразить вам всю свою благодарность. Все, что я могу сказать, это большое вам спасибо».

И действительно, могло показаться, что она плачет.

ГЛАВА 15

Когда мы возобновили наш роман, Элизабет выздоравливала после трахеотомии в отеле «Беверли-Хиллз». Как мне кажется, к этому моменту она порядком подустала от Эдди, и мы с ней встречались довольно часто. Я тогда писал серию статей о Латинской Америке. Я работал над ними в одном углу ее комнаты, а она в это время развлекала друзей в другом. Она неизменно представляла меня так: «Мой профессор». Она говорила, что я для нее Майк Тодд в интеллектуальном варианте».

В 1961 году Лернер, политический обозреватель, являлся профессором американской истории в университете Брандейс. Незадолго до этого он вернулся из Индии, где провел год в качестве профессора фордовского фонда в Школе международных исследователей.

Имея степень бакалавра Йельского университета, магистра Вашингтонского и доктора философии от школы экономики и управления имени Роберта Брукингса, Макс Лернер обладал самым мощным интеллектуальным потенциалом из всех мужчин, кого Элизабет встречала до этого.

«Она представляла нас с ней чем-то вроде Софи Лорен и Карло Понти, – вспоминал Лернер. – Среди ее знакомых бытовало мнение, что я ее ухажер. В ту пору ее окружение состояло из десятка людей – актеры и агенты, которые вечно возле нее вертелись, – например, Ален Делон, Курт и Кэтти Фрингс. Они все почему-то были уверены, что мы с Элизабет собираемся пожениться. Мы с ней много об этом говорили. Всем окружающим было хорошо видно, что ей хочется быть со мной, и я, к чему греха таить, находился под действием ее чар.

Я помню, что в те дни она много пила, и я был вынужден употребить власть, вернее, мне было это позволено.

– Тебе не стоит так много пить, – сказал я ей.

– Кто это сказал?

– Я говорю.

– Что ж, – сказала она, – похоже, твоя взяла».

Роман между пятидесятидевятилетним профессором и самой красивой в мире кинозвездой осложнялся тем, что у них обоих имелись собственные семьи. Однако это не остановило их, и они регулярно виделись друг с другом, не только приватно, но и на публике.

«Нас так часто видели вместе, что вскоре за нами потянулся шлейф пересудов, – вспоминал Лернер. – В один прекрасный день президент университета Брандейс пригласил меня к себе в офис. «Я много наслышан о вас и о Элизабет Тейлор. Это правда?» Я ответил, что да, разумеется, это правда. Затем он спросил меня, что я собираюсь по этому поводу делать, на что я ответил: «Вполне возможно, мы с ней поженимся. Надеюсь, вы не собираетесь уволить меня за это?» Он ничего на это не ответил и только покачал головой».

Лернер также вспоминает, как однажды, в порыве страсти, попытался произвести на свою возлюбленную впечатление, но в ответ, если можно так выразиться, получил хорошую оплеуху.

«Мы с ней завтракали, и, как мне кажется, я немного прихвастнул. Я сказал ей:

«Когда мы поженимся, то будем устраивать потрясающие приемы. Я знаком с огромным количеством государств, конгрессменов, сенаторов. И ты, дорогая, с ними всеми познакомишься».

На что Элизабет ответила:

«Ни хрена! Я знакома с ними и без тебя. Они сами тянутся ко мне. Будь уверен, я уж как-нибудь обойдусь в этом деле и без твоей помощи».

«До меня дошло, как глубоко сидит в ней дух соперничества. Как ей нравится командовать людьми, особенно в сексуальном плане. Сексуальность обычно проистекает из самолюбования, в ее случае так оно и было. Она была наделена чрезмерным нарциссизмом и черпала в нем огромное наслаждение. Однако ей все равно чего-то недоставало, и поэтому ей вечно требовалось доказывать окружающим, что она способна завоевать любого мужчину, какой ей только приглянется. Например, она постоянно дразнила меня Ричардом Бруксом. Была у нее такая привычка – рассказывать мне о тех мужчинах, которые ее домогались. Она не стеснялась рассказывать любовникам о других своих возлюбленных. Она этим даже кичилась. Все на свете сгорали от желания к ней, и она ставила вас об этом в известность».

Откровения Элизабет о ее победах на любовном поприще ничуть не смутили Лернера. Наоборот, он чувствовал себя польщенным, а их отношения приобретали от этого еще большую остроту ощущений. «Тогда у меня еще не было той уверенности в себе, как сейчас, – говорил он годы спустя. – Я еще только был занят поисками собственного пути. И Элизабет тем более значила для меня многое, ведь она вселяла в меня такое чувство, будто весь мир у моих ног. Уж если такая женщина -первая красавица мира, предмет всеобщего вожде ления – могла влюбиться в меня, какие еще могут оставаться сомнения?»