Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Джон Уорнер был ужасно горд тем, что не пропустил ни одного заседания, и даже послал своим избирателям сообщение о том, что участвовал во всех до единого сенатских поименных голосованиях и тем самым установил рекорд, который так и не сумел побить ни один другой сенатор-республиканец за последнее десятилетие.

«Но между нами, тем не менее, существует полное взаимопонимание. Более того, с каждым днем наши отношения приобретают все большую гармонию, – утверждал Уорнер. – И просто безобразие, что каждый год кто-то непременно начинает распускать слухи о том, будто мы с Элизабет уже на грани развода». Снискав себе в Сенате США репутацию добросовестного, трудолюбивого человека, Джон Уорнер больше не слышал в свой адрес язвительного «Сенатор Элизабет Тейлор». Кроме того, сама Элизабет, чтобы поддержать мужа, настаивала на том, чтобы к ней обращались исключительно как к «миссис Джон Уорнер», и, вообще, стремилась не привлекать к своей особе излишнего внимания. И вот теперь супруги сошлись во мнении, что ей настала пора вернуться к работе. Элизабет начала выяснять возможности своего участия в кино, на телевидении и даже в театральных постановках.

«Я ведь никогда не говорила о том, что навсегда расстаюсь с кино, – сказала она. – Я никогда не говорила, что не снимусь больше ни в одном фильме. Наоборот, я неизменно подчеркивала, что буду терпеливо дожидаться, когда мне предложат нечто такое, что придется мне по душе. Участие в съемках потребует от меня проводить не более полутора месяцев вдали от мужа, и, как мне кажется, мы с ним сумеем пережить это время. Мы планируем прожить остаток наших дней вместе, и, как мне кажется, мое краткосрочное возвращение в Голливуд нам особо не повредит».

Сенатор Уорнер был согласен с женой: «Я от души поддерживаю ее в этом начинании. Надеюсь, что у нее все сложится хорошо, и она снимется в новом фильме».

До женитьбы на Элизабет Тейлор Джон Уорнер не видел ни единого фильма с ее участием. Их первая ссора в свое время произошла из-за того, что Элизабет хотелось, чтобы он посмотрел как-то поздно вечером «Нэшнл Велвет», а Уорнеру хотелось спать. Чтобы он не уснул, Элизабет принялась избивать его подушкой и одержала победу, заставив-таки Уорнера посмотреть ее любимую киноленту.

«Не посмотри он ее тогда, его ждала бы неминуемая расправа, – рассказывала Элизабет. – Зато он потом все время повторял, что нам надо вместе отправиться на лошадях на охоту».

«Элизабет порой взбредает в голову, что мы непременно должны посмотреть один из старых фильмов с ее участием, – шутил Уорнер. – Я же валюсь с ног от усталости, а назавтра мне вставать в шесть пятнадцать утра, но Элизабет меня и слушать не желает. Давай смотреть, и все тут. И так я – один за другим – потихоньку пересмотрел все ее старые фильмы». Больше всего ему понравился фильм «Кто боится Вирджинии Вульф?».

«В этом даже не приходится сомневаться. Это такая динамичная и трогательная лента».

Уорнер даже признался в том, что по секрету всю жизнь мечтал сняться в кино в какой-нибудь небольшой роли. «Я поддразниваю этим Лиз, потому что в этом отражается тот дух соперничества, который постоянно присутствует в наших отношениях.

...Например, она будет мной помыкать, а я – лакей и вынужден перед ней расшаркиваться. Или пусть это будет другой сюжет – я сыграл бы сорвиголову-ковбоя, а она девчонку из салуна. И между нами бы кипели такие страсти!»

Тем не менее, Джон Уорнер, отложив до лучших времен свои кинофантазии, снова вернулся в Сенат, а его супруга осталась дожидаться, когда же ей подвернется картина. Наконец, после того как эту роль отклонила Натали Вуд, Элизабет получила приглашение сняться в картине «Зеркало треснуло» по мотивам детективного рассказа Агаты Кристи. Элизабет подписала контракт на 250 тысяч долларов, дав согласие сыграть стареющую кинозвезду, цепляющуюся за воспоминания о днях былой славы. То была роль увядающей звезды экрана, давно сидящей без работы, которая мечтает о своем возвращении в кино. В этой ленте Элизабет спародировала собственную карьеру, свой вульгарный вкус в одежде, свои вычурные прически, свой склочный характер. Критики сошлись во мнении, что роль сыграна просто блестяще. «Почему бы нет? – пожала плечами Элизабет, подшучивая над собой. – В этой роли многое было мне до боли знакомо».

ГЛАВА 28

Господи, – ахнула от удивления какая-то женщина, – она похожа на Этель Мерман.

– Она просто великолепна! – возразила другая.

– Как она толста! Должно быть, у нее слоновья болезнь!

– По сравнению с ней Нэнси – сущая замухрышка!

Все женщины, присутствовавшие тогда в детройтском зале «Джо Луи Арена», дружно тянули шеи, чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на Элизабет Тейлор. Та, словно царица, вплыла в зал, где проходил Общенациональный съезд республиканской партии. Элизабет сопроводили на почетное место на балконе. Рядом с ней восседала еще одна актриса, когда-то сотрудничавшая с «МГМ» и известная как Нэнси Дэвис, а теперь значившаяся как миссис Рональд Рейган, и которая, судя по всему, была на пути к заветной цели – стать первой леди Америки. Та же консервативная волна, что в 1978 году забросила в Сенат Джона Уорнера, в 1980 подняла на гребень волны и Рональда Рейгана, и теперь блеск Голливуда и мощь политики слились в единое целое. Июльский съезд республиканской партии, по сути дела, был чистой формальностью, необходимой для того, чтобы официально назвать имя кандидата. Однако присутствие на нем Элизабет Тейлор внесло в его работу явное оживление и буквально наэлектризовало толпу. Кинооператоры, делегаты, репортеры и фотографы до отказа забили лестницу, ведущую к ее креслу, поэтому сотрудники службы безопасности были вынуждены отгородить балкон веревкой.

Повернувшись к Элизабет, будущая первая леди Америки прошептала:

«Ты когда-нибудь могла себе представить, что мы с тобой сегодня будем здесь сидеть?»

И пока репортеры что-то строчили об ослепительном блеске бриллиантов Элизабет и скромной нитке жемчуга Нэнси, две бывших старлетки кинокорпорации «МГМ» пересмеивались и болтали, а внизу тем временем исполнительный директор Бенджамин Хуке держал свою речь. Позднее Рейганы перенесли свой предвыборный штаб на Восточное побережье, обосновавшись в Вексфорде, небольшом уединенном поместье, построенном в 1963 году супругами Кеннеди, располагавшемся всего в одной миле от Атоки, миддлбергского поместья Уорнеров.

Названный в честь старого родового гнезда клана Кеннеди в Ирландии, этот дом был построен женой покойного президента Жаклин и использовался как летняя резиденция. «Это единственный дом, который мы с Джеком успели построить», – заметила как-то раз Жаклин. Супруги Кеннеди провели здесь лишь один-единственный уик-энд в октябре 1963 года, менее чем за месяц до трагической гибели президента. В 1964 году его вдова продала это поместье, с условием, что на протяжении последующих десяти лет без ее разрешения внутрь не будет допущен ни один репортер, ни один фотограф.

И хотя сенатор из Вирджинии первоначально поддерживал Джона Конноли, теперь он и его супруга заняли место в ряду сторонников Рейгана, пообещав, что приложат все силы во имя дела республиканской партии. В сентябре Уорнеры развернули осеннюю кампанию, устроив традиционный обед со сбором средств, ставший крупнейшим мероприятием подобного рода в Вирджинии. В Атоку съехалось более четырех тысяч шестисот республиканцев, которые, заплатив за вход по двадцать пять долларов с носа, с жадностью набросились на пять тысяч двести пятьдесят жареных на вертеле цыплят, а заодно и удостоились чести лицезреть Рона и Нэнси.

Джон Уорнер, с микрофоном в руке, указал в сторону кухни их сельского дома, сказав при этом:

«Завтра Лиз собирается приготовить в этой кухне цыпленка – причем, кто бы мог подумать, – собственноручно!»

«Это он так думает! – закричала Элизабет. – Я просто открою банку консервированных бобов!»

Толпа рукоплескала, а Уорнер тем временем рассказывал собравшимся, как он однажды, бреясь, репетировал свой очередной политический спич и порезался. «Ну, милый, – пошутила Элизабет. – Тебе надо было в первую очередь подумать о своем лице!»

И снова последовали аплодисменты и одобрительные возгласы. У Уорнера оказались наготове очередная острота об одном политике, который подошел к нему во время съезда республиканской партии, чтобы поинтересоваться, сколько ему платят за выступления.

«Я выступаю за собственные деньги», – прозвучало в ответ.

«Хм, а как же тогда миссис Уорнер?»

«Лиз сопровождает меня за десять тысяч», – с ухмылкой отвечал супруг.

Элизабет, перенесшая до этого протезирование зубов и пластическую операцию по поводу удаления на лице небольшой злокачественной опухоли, проведшая три недели в больнице с воспалением слюнной железы, чувствовала себя не лучшим образом, чтобы с места в карьер включиться в избирательную кампанию. Она несколько раз появилась на публике, поддерживая Рональда Рейгана, а затем, тайком, на неделю переселилась на другую ферму, чтобы немного посидеть на диете и заняться физическими упражнениями. Вернулась она оттуда явно постройневшей.

По возвращении она посетила премьеру спектакля «Бригадун» в Вашингтонском Национальном Театре. Там она заявила продюсеру Зеву Буфману, что всегда мечтала о карьере театральной актрисы.

«Мы с ней поговорили о театре в общем, – вспоминал Буфман. – А затем я как бы невзначай спросил ее, как насчет того, чтобы сыграть в какой-нибудь пьесе, и она ответила «Да». Основная идея стала вырисовываться задолго до окончания нашего разговора».

«Я долгие годы мечтала сыграть в театре, – сказала Элизабет. – И теперь, когда выборы позади, самое время приступить к воплощению мечты. Собственно говоря, эта идея моего мужа. В последние четыре года я только и делала, что участвовала в кампании в поддержку республиканцев. Ему хотелось, чтобы я сделала что-то для души».

Толком не решив, в какой пьесе ей хочется сыграть, Элизабет склонялась к «Кто боится Вирджинии Вульф?», это была ее последняя картина, принесшая ей колоссальный успех и второго «Оскара».

«На этот раз мне не придется набирать вес, – шутила она. – И не придется по три часа накладывать грим, чтобы получились морщины».

Однако Джон Уорнер предложил, чтобы Элизабет попробовала свои силы в чем-нибудь новом, чтобы ее не сравнивали с нею же самой, но на десять лет моложе. Позднее он высказался на этот счет следующим образом:

«Она уже снялась в картине, а познать успех можно только раз».

Элизабет согласилась:

«Люди всегда с теплотой помнят о том, что ты делал в прошлом, так что зачем мне соревноваться с самой собой? Куда интереснее заняться чем-то новым».

Элизабет поначалу подумывала о том, чтобы сыграть в новых версиях старых пьес, таких как «Сладкоголосая птица юности» Теннесси Уильямса и «Лев зимой» Джеймса Голдмана.

Чтобы помочь ей с принятием окончательного решения, продюсер устроил в Нью-Йорке несколько читок, пригласив для участия в них других актрис и актеров. Наконец, Элизабет сузила свой выбор до «Сенной лихорадки» Ноэля Кауэрда и «Лисичек» Лилиан Хеллман.

«Обе эти пьесы полны клокочущих страстей, однако в конечном итоге мы все единодушно остановили свой выбор на «Лисичках», – заявила Элизабет, объясняя свое решение.

После того как в 1939 году эту роль блистательно исполнила Талула Бэнкхед, Лилиан Хеллман запретила другим актрисам играть «Лисичек» на Бродвее. Однако для Элизабет Тейлор семидесятишестилетняя писательница сделала исключение.

«Элизабет, – сказала она, – именно та актриса, которая способна сейчас сыграть эту роль».

Поскольку ее традиционным киношным амплуа был образ бессердечной красавицы-южанки, роль Реджайны Гидденс в «Лисичках», казалось, была написана специально для Элизабет.

«Реджайна – не просто бездушная ледышка и алчная стерва, какой ее обычно изображают. Я открыла в ее характере новые грани. Есть в Реджайне и особая, только ей присущая ранимость».

Когда «Нью-Йорк таймс» во всеуслышание объявила о скором театральном дебюте Элизабет Тейлор, многие от удивления ахнули. А кое-кто был твердо убежден, что это заявление не более чем шутка. Другие же принялись предрекать, что в последнюю минуту Лиз передумает. «Вот увидите, – заявил некий джентльмен, работавший с ней в прошлом, – ей ни за что не осилить этого. За неделю до премьеры у нее в горле снова застрянет куриная кость, и она снова угодит в больницу».

«Ни за что не поверю! – воскликнул один из ее бывших сценаристов. – Она никогда не учит свои реплики, а этот ее голос! Господи, да он же у нее совсем цыплячий, ее не услышат в зале!»

Однако нашлись и такие, кто не спешил предрекать театральный провал Элизабет. «Вы забываете, насколько силен в ней дух соперничества, – заметил кто-то из ее голливудских друзей. – А еще вы забываете, что сейчас на Бродвее в «Камелоте» блистает Ричард Бертон».

Отказавшись на время от спиртного и сделав себе подтяжку лица, Бертон летом 1980 года вновь вышел на театральные подмостки в своем знаменитом мюзикле «Камелот», премьера которого состоялась двадцать лет назад. После Нью-Йорка труппа дала ряд спектаклей в Торонто. Там в центре внимания оказалась Сюзи, жена Бертона. Дело в том, что в сувенирной программе она увидела портрет Элизабет, и, разумеется, возмущению ее не было предела. Она даже потребовала, чтобы ненавистное фото было вырезано из каждого из девяноста тысяч буклетов.

Элизабет запланировала репетиции на последнюю неделю января с тем, чтобы успеть принять участие в инаугурации Рейгана и устроить с Уорнером по этому поводу бал. По ее требованию, премьера пьесы должна была состояться 27 февраля, то есть в день ее рождения, в театре «Паркер Плейхаус», Форт Лодердейл, штат Флорида. Это место было выбрано с тем, чтобы все это время Элизабет могла заодно провести неподалеку на курорте Палм-Эйр и сбросить вес. Только после этого она выйдет на театральные подмостки в Вашингтоне и Нью-Йорке. «Вашингтон – дело уже решенное, потому что она живет неподалеку, а ее муж любит, когда она как можно больше времени проводит дома, – заявил продюсер спектакля. – Что касается Нью-Йорка, то здесь еще рано давать гарантии. Меня бы вполне устроили шесть недель на Бродвее, но мы еще не успели прийти к окончательному решению. Мы посмотрели «Сорок вторую улицу», где играет Тэмми Граймс – ее хорошая приятельница, – и после этого Элизабет сказала, что теперь все больше склоняется к тому, чтобы выступать в Нью-Йорке. Она у нас храбрая дамочка!»

Театральный люд отказывался верить, что кинозвезда рискнула-таки появиться на сцене. Умники ломали голову над вопросом, что подвигло ее выставить себя на показ избалованной публике и взыскательным бродвейским критикам.

«Я всю свою жизнь играла с судьбой в азартные игры, – заявила Элизабет. – Сколько раз критики разносили меня в пух и прах, так что это меня мало волнует. Какая в конечном итоге разница, что там напишут про вас театральные критики?»

Быть выставленной на сцене живьем, напоказ, под придирчивые взгляды искушенного зрителя (от чего, кстати, избавлены киноактеры – ведь их защищает правильно подобранный грим, выгодно выбранный угол съемки, дубли и монтаж) – нелегкое дело. Однако Элизабет не желала сдаваться. «Я всегда мечтала в определенный момент моей карьеры сыграть на сцене, – говорила она. – Задумывалась ли я, чем при этом рискую? Да, но не более чем на полчаса. Не думаю, чтобы меня ждал провал. Люди платят деньги, а я со своей стороны обязана дать им то, за что они платят».

За этой бравадой скрывалось горячее желание добиться успеха на самом трудном (театральном) актерском поприще, добиться того, чтобы тебя приняли, оценили и наградили аплодисментами, как истинную актрису, а не как знаменитость. Тем не менее, Элизабет не желала считать себя новичком сцены и еще больше ставила людей в тупик, хвастаясь тем, что за всю жизнь не взяла ни единого урока актерского мастерства. «Мною как актрисой движет инстинкт, – говорила она. – У меня есть опыт – опыт, полученный мною в работе, из наблюдений; полученный, скажем так – методом проб и ошибок. Но я никогда не брала уроков актерского мастерства».

Поставив себе целью во что бы то ни стало добиться успеха, Элизабет хотела, чтобы ее режиссером стал Майк Николс, но тот уже был занят, поэтому эта честь выпала Остину Пендлтону. Элизабет также потребовала, чтобы ее в этом спектакле окружали хорошие актеры, и добилась того, чтобы с ней работали лучшие театральные силы: Морин Стаплтон, Энтони Зерб и Джо Паназецки.

Когда Элизабет сказали, что роль тетушки Берди в ее спектакле отдана Морин Стаплтон, она воскликнула: «Я говорила, что мне нужны хорошие актеры, но не настолько же!»

Целых полтора месяца труппа репетировала историю одержимой алчностью семьи южан, происходившую на пороге нашего века. Весь сюжет вращается вокруг Реджайны, женщины, принесшей свою красоту на алтарь материального благополучия. Два ее брата, съедаемые корыстью, пообещали ей несметные богатства, если она сумеет уговорить своего мужа вложить сто пятьдесят тысяч долларов в дело одного бизнесмена из Чикаго, задумавшего построить в их родном городе хлопкопрядильную фабрику – эта сделка сулит огромные барыши, поскольку основана на эксплуатации местных негров.

Реджайна тотчас представляет себе это богатство, которое, в конечном итоге, позволит ей уехать с опостылевшего Юга, и решает во что бы то ни стало получить у мужа эти деньги. Гораций же – так зовут ее мужа – неизлечимо болен и вот уже пять месяцев находится в больнице в Балтиморе. Честный, хотя и преуспевающий банкир, Гораций Гидденс отказывается участвовать в этой сделке, частично потому, что недолюбливает своего шурина, но главным образом для того, чтобы досадить жене.

Под мнимым предлогом Реджайна выманивает его из больницы домой. Тем не менее, Гораций продолжает сопротивляться и не дает денег. Обоим братьям Реджайны становится ясно, что никаких денег они от него не получат, и поэтому решают искать средства в других местах. В этот момент племянник Реджайны крадет из сейфа банкира облигации на 188 тысяч долларов и отдает их отцу и дяде. Когда Гораций обнаруживает кражу, то решает относиться к ней как к займу, вместо того чтобы подать на племянника в суд. Супруге же он говорит, что пока он жив, она не может ничего с этим поделать.

Реджайна бросает в лицо мужу, что презирает его за то, что по его вине она лишилась своих миллионов, и ее яростные нападки становятся причиной сердечного приступа. Потянувшись за спасительным лекарством, Гораций случайно роняет его со стола, но не может дотянуться и умоляет жену помочь ему. Та же, не пошелохнувшись, наблюдает предсмертную агонию мужа. Ее нежелание помочь, по сути дела, становится убийством.

Обозленная Реджайна теперь обрушивает свой гнев на братьев, требуя от них 75% прибыли и угрожая в случае отказа тюрьмой. Они уступают ее требованиям. В конце пьесы, одолев братьев и убив собственного мужа, Реджайна устало поднимается наверх, к себе в спальню. За мгновение до финального занавеса ее дочь, Александра, кричит ей в спину: «Тебе не страшно, мама?»

Элизабет отдавала себе отчет в том, актрисы какого масштаба исполняли эту роль до нее – Талула Бэнкхед в 1939 году, Бетт Дэвис в экранизации 1941 года, Грир Гарсон в телепостановке 1956 года и Энн Бэнкрофт в Линкольновском центре в 1967 году. Тем не менее, она оставалась на удивление спокойна.

«Я вовсе не намерена вступать в соревнование с другими Реджайнами, сыгранными до меня, – заявила она. – Мне бы хотелось придать этой роли новое измерение. Моя героиня – это женщина, которую загнали в угол. Да, она убийца, но она как будто говорит: «Простите меня, братья, вы сами вынудили меня пойти на это».

Театральный дебют Элизабет вызвал такой ажиотаж, что билеты в театр «Паркер Плейхаус» были раскуплены за месяц до премьеры, как, впрочем, и билеты на все сорок семь спектаклей, проходивших в Вашингтонском центре имени Кеннеди. В тот же вечер, когда в «Нью-Йорк таймс» появился анонс спектакля, возле театра «Мартин Бек» в Нью-Йорке начала выстраиваться очередь. К концу недели было продано билетов на общую сумму в миллион долларов.

«Элизабет – самый ходкий товар за все мои двадцать пять лет работы продюсером», – признался Зев Буфман. Теперь ему стало понятно, что люди придут посмотреть на Элизабет Тейлор точно так же, как они ходят взглянуть на памятник Джорджу Вашингтону. Буфман нанял одного флоридского полицейского, чтобы тот исполнял при Элизабет роль телохранителя и каждый вечер отвозил ее в театр и обратно в дорогом «роллс-ройсе» модели «Серое Облако». По распоряжению продюсера ее гримуборную застелили белым ковром, стены оклеили лиловыми обоями и заставили аквариумами с экзотическими рыбками, которых она просто обожала. Буфман также нанял пресс-секретаря, которому вменялось в обязанности преграждать путь любому репортеру, от которого можно было ожидать хоть малейшего критического отзыва. «Никаких скользких вопросов», – наставлял он пресс-секретаря.

К этому времени вопросы о непостоянстве ее веса уже успели привести Элизабет в ярость. «Неужели кого-то волнует, сколько весит Морин Стаплтон? Ну, тогда какого черта перемалывать мне косточки из-за моего веса? Кому какое дело, сколько я вешу. Но все только и заняты разговорами об этом! Это стало повальной модой! Житья нет от этих разговоров!»

Продюсера заранее предупредили о том, что от вечно опаздывающей, то и дело попадающей в разные переделки звезды можно ждать любых неприятностей, и поэтому он принял меры предосторожности, не пожалев 125 тысяч долларов на шестимесячную страховку, покрывающую все случаи риска, в компании Ллойда в Лондоне.

В день премьеры всеобщее волнение грозило обернуться массовой истерией. Во Флориду, захватив с собой операторов, слетелись репортеры ведущих телекомпаний, чтобы запечатлеть для зрителей такое важное событие, как появление Элизабет на театральных подмостках. После спектакля Джон Уорнер выскочил к рампе и вручил Элизабет в честь ее дня рождения букет ее любимых роз. Критики были настроены не столь благодушно. «Толпа, разумеется, целиком и полностью на стороне Тейлор, – писала «Майами ньюс». – Людям хотелось испытать восторг, и они его испытали, хотя причиной этому отнюдь не игра актрисы. Ее красота – вот тот магнит, который притягивал взоры присутствующих к сцене. Она была действительно хороша! Но даже красавице Тейлор не дано одним спектаклем покорить театральный мир только благодаря своей внешности и искреннему желанию добиться успеха. Увы, как бы ни стремилась она высечь искру божью, этого ей не удалось».

Газета «Майами геральд» высказала мнение, что спектаклю требуется время на «усадку», как «новому дому».

И все равно Элизабет пребывала в восторге. «Я словно парю в облаках, – заявила она. – У меня такое чувство, будто я сделала какое-то важное дело, совершила в этой жизни нечто полезное. И аплодисменты – это было просто восхитительно!»

К тому времени, когда труппа перебралась в Вашингтон, Элизабет сбросила сорок фунтов веса и выглядела потрясающе. Репортеры сгорали от нетерпения увидеть вновь постройневшую звезду, и продюсер был вынужден созвать накануне премьеры пресс-конференцию.

«Ваша новая роль – не является ли это, скажем, шагом в сторону, как бы отходом от ваших более сексуальных героинь?» – спросил один из журналистов, набравшись храбрости.

«О, роли стерв даются мне с особой легкостью!» – парировала Элизабет.

«Когда журналисты берутся написать что-то о выдающихся актерах, что, по-вашему, они должны написать о вас?» – допытывался другой.

«Что я сделала все, что могла, вот и все. Только одно это».

Репортеры, окружившие Элизабет, не сводили с нее восхищенных глаз. Затаив дыхание, они стали свидетелями того, как Элизабет Тейлор, нарядившаяся ради этого случая в лиловую шелковую блузку и костюм из серой фланели, всем своим видом однозначно дала им понять, что хозяйкой ситуации является именно она, а вовсе не облепившая ее пишущая братия. Даже ее партнеры по спектаклю старались держаться в тени, словно безымянные статисты, с тем, чтобы ничто не заслоняло ее звездного блеска.

«Просто поразительно, какое почтение оказывают ей окружающие, – заметил Деннис Кристофер, молодой актер, сделавший себе имя участием в картине «Вырвавшись на свободу», – в этом спектакле он играл нечистого на руку племянника Реджайны. – Только послушайте эти вопросы! Такое впечатление, будто людям страшно спрашивать о чем бы то ни было, как на первом свидании».

Том Олдридж, игравший больного мужа Реджайны, признавал, что Элизабет Тейлор обладает особым даром околдовать любого, кто окажется рядом с ней. «По-моему, все это проистекает от недостатка жизненного опыта у среднестатистического человека, – говорил он. – И поэтому люди стремятся восполнить упущенное».

В Вашингтоне премьеру в «Эйзенхауэр Тиэтр» в центре имени Кеннеди своим присутствием почтил сам президент Соединенных Штатов с супругой. Рейганам тоже захотелось посмотреть, как их бывшая коллега по актерскому цеху совершает свой театральный дебют. Сидя в расположенной над оркестром президентской ложе, Рейганы услышали, как зал ахнул, когда Элизабет впервые вышла на сцену. На ней было расшитое бисером платье бордового цвета, и она снова стала той самой женщиной, чья безупречная красота на протяжении многих лет являлась эталоном красоты для Америки двадцатого столетия.

Зрелая, пышная красота Элизабет как нельзя лучше подходила для роли Реджайны Гидденс, чей милый южный акцент был бессилен скрыть ее душевную черствость. Однако сама игра актрисы удостоилась противоречивых откликов. Джеймс Ларднер, критик из газеты «Вашингтон пост», назвал ее выступление «внушительным», добавив при этом, что в исполнении Элизабет Реджайна предстает «живым полнокровным образом, самой великой интриганкой во всей американской драматургии, привнося драматизм во многие сцены».

Дэвид Ричардс из «Вашингтон стар» придерживался противоположного мнения. «В первом акте ее статуса суперзвезды еще, по-видимому, достаточно, чтобы поддерживать зрительский интерес. Мы все заражены неистребимым любопытством, и одна из причин, почему мы оказались на этом спектакле, – это желание соотнести богиню киноэкрана и реального человека... Однако этого элементарного вуайеризма недостаточно, чтобы окончательно приковать наше внимание к сцене. Рано или поздно, актриса обязана завладеть нашим воображением и подпитывать нашу фантазию. Увы, в «Эйзенхауэр Тиэтр» этого не произошло». Что ж, можно согласиться с тем, что публика так и не смогла отрешиться от мысли о том, что наблюдает на сцене за Элизабет Тейлор. Собственно, ради этого зрители и пришли увидеть второе рождение кинозвезды. Они подбадривали ее, награждая аплодисментами ее храбрость, с наслаждением смотрели финальную сцену, и в результате, обретя уверенность в своих силах, Элизабет попыталась воплотить на сцене их фантазии.

Затем, в последнем акте, когда Реджайна, повернувшись к умирающему мужу, говорит: «Мне повезло, Гораций. Мне всегда везло. И вскоре повезет снова», – по залу словно пробегал электрический заряд. Люди слышали, как Элизабет Тейлор произносит эти слова, и подсознательно рисовали себе всю ее прошлую жизнь – как это бывало не раз, она оказывалась одной ногой в могиле, пыталась собственноручно расстаться с жизнью, ее мучили всевозможные хвори и болезни, – вспоминали все связанные с ее именем скандалы. Они вспоминали, как на протяжении долгих лет эта женщина – несмотря на преследовавшие ее болезни, травмы и сердечные раны – отказывалась признавать себя побежденной. И неизменно выходя из всех бед победительницей, она тем самым вселяла надежду в души миллионов людей, околдовывая их своим примером. Любимица судьбы, она отличалась от прочих кинозвезд тем, что ей повезло родиться красавицей, добиться славы, обрести богатство и выстоять все эти годы. Несмотря на хаос, царивший в личной жизни, на все свои скандальные браки и горестные разводы, она никогда не забывала о себе. Да, ей повезло. Роковая красавица, которая, бросив вызов пуританской морали, на протяжении трех десятилетий заставляла весь мир играть по ее собственным правилам и мерить себя по иным, вселенским меркам.

«Мне повезло! Мне всегда везло! – произнесла со сцены Элизабет. – И вскоре повезет снова!»

ГЛАВА 29 ПОСТСКРИПТУМ

Как исполнительнице главной роли в «Лисичках» Элизабет Тейлор, несомненно, повезло. В Нью-Йорке она превратилась в царицу Бродвея, а сам спектакль побил все рекорды кассовых сборов. В Лос-Анджелесе люди часами выстаивали в очередях за билетом, лишь бы только взглянуть на нее. В Лондоне это был первый случай в театральной истории, когда все билеты до единого были раскуплены заранее.

Правда, вдали от рампы удача начинала изменять ей. Та роль, которую ей всегда хотелось играть – а именно роль жены, – осталась вне ее досягаемости. Как только муж Элизабет вошел под своды Сената Соединенных Штатов – сама она превратилась для него в нечто вроде лишнего чемодана. Ее роль звезды избирательной кампании исчерпала себя.

Элизабет помогла Джону Уорнеру воплотить в реальность мечту всей его жизни и, разумеется, ожидала, что он разделит ее с ней. Ведь, в конце концов, кто, как не он, пообещал ей, что они во всем будут партнерами. И, тем не менее, когда Элизабет попросила для себя кабинет рядом с ним, чтобы они могли работать бок о бок, в ответ прозвучало «нет». Ей было велено оставаться дома, где ей не оставалось ничего другого, как есть, пить и смотреть телевизор, находясь в четырех стенах. По вечерам сенатор допоздна засиживался у себя в офисе, в то время как его жена в полном одиночестве дожидалась его дома. Ее счета за телефон достигли астрономической суммы – Элизабет от скуки названивала друзьям по всему свету. Для женщины, привыкшей купаться в лучах всеобщего обожания, это было воистину жалкое существование. В 1980 году отношения между супругами ухудшились настолько, что люди начали замечать раздражение Элизабет. Она передразнивала его напыщенное самодовольство и даже во всеуслышание обозвала мужа чинушей – за его нежелание поддержать поправку о равных правах. Дома же она метала громы и молнии из-за того, что Уорнер не позволил ей держать прямо в гостиной ее четырех не приученных ни к какому порядку четвероногих питомцев. В результате одна из собак, Дейзи, угодила на мидалбергской ферме под трактор, а другая, Салли, утонула в джорджтаунском пруду.

Элизабет с трудом сносила оковы подобного существования. Летом она выступила в роли председательницы гала-концерта в центре сценических искусств. Ей даже удалось привлечь к участию таких своих старых друзей, как Берт Рейнольдс, Род Маккуэн, Джонни Кэш и Лайза Миннелли. После концерта Элизабет пошла за кулисы, чтобы от души выпить, посмеяться и пошутить со своими друзьями по шоу-бизнесу, но вскоре туда пожаловал и сам Джон Уорнер.