Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

«Я бы с удовольствием купил для Элизабет Тадж Махал, – заявил Бертон. – Но мне слишком дорого обойдется транспортировка».

Ричард даже попозировал перед фотографами, приложив ко лбу чудо-камешек. В оставшуюся часть пресс-конференции эта бесценная безделушка болталась на шее у семилетнего венгерского мальчишки, который по случайности забрел в зал.

Подобное капиталистическое самолюбование в социалистическом Будапеште вызвало возмущение в венгерских средствах массовой информации, а также среди некоторых юных знакомых Бертонов. Майкл Уайлдинг-младший отказался приехать к матери на день рождения, а сын Эмлина Уильямса раскритиковал Элизабет за ее страсть к излишествам и показухе.

«Вы хотите сказать, что Венгерская революция для вас ровным счетом ничего не значит?» – заявил он, отозвавшись об Элизабет как о «симпатичном пончике, увешанном бриллиантами и покрытом слоем косметики». Элизабет от обиды расплакалась, а Бертон тотчас поспешил заявить, что сколько бы они с женой не истратили на празднование ее дня рождения, точно такая же сумма будет пожертвована Детскому фонду ООН. «Мы с Элизабет делаем это ради того, чтобы наша совесть оставалась чиста», – заявил он.

Ричард, все еще избегавший алкоголя, умудрился пережить торжества, потягивая исключительно содовую. Однако вскоре после этого события до него дошла весть о смерти его брата Айвора. За несколько месяцев до этого, когда оба брата вместе находились в Швейцарии, Айвор упал и сломал себе шею. Оставшуюся часть жизни он провел, будучи полностью парализованным.

«Ричард относился к своему брату, как к отцу, – рассказывал Эдвард Дмитрык. – И смерть Айвора тяжело на нем отразилась. Ричард на несколько дней уехал на похороны в Уэльс. Когда он вернулся, то оказалось, что свое воздержание он оставил где-то в горах Уэльса».

Теперь Бертон пил с тоски и от злости, пил, можно сказать, не просыхая.

Чтобы ответить Бертонам взаимностью на их приглашение, британский посол и миссис Дерек Додсон устроили в их честь обед, который приурочили к восьмой годовщине их супружества. Туда были также приглашены швейцарский посол с супругой, Эдвард и Джин Дмитрык, Джои Хезертон и атташе американского посольства с супругой. Все вспоминают, что Ричард – и его пьянство – загубили вечеринку и огорчили буквально всех присутствующих, превратив ее в шокирующую пародию картины «Кто боится Вирджинии Вульф».

«Это был какой-то кошмар, – вспоминала супруга американского атташе. – Казалось, он затянулся на целую неделю, а не всего лишь на одну ночь. Ричард напился до чертиков. Он принялся строить из себя идиота и оскорблял всех присутствующих, в том числе и Элизабет. Между супругами завязалась настоящая словесная перепалка. Это был какой-то ужас!»

Ричард, прибыв в резиденцию посла, тотчас потребовал у лакея чего-нибудь выпить. Тот принес ему аперитив на серебряном подносе.

«Зачем совать мне это дерьмо! – возмутился Ричард. – Мне хочется выпить. Есть у вас что-нибудь покрепче?»

Элизабет схватила атташе за рукав. «Пожалуйста, помогите мне, – взмолилась она. – Я не знаю, что мне делать».

Пока подавали коктейли, Ричард пил без передышки, читая при этом дочери Додсонов стихи Дилана Томаса. Все присутствующие, затаив дыхание, слушали его глубокий, мелодичный голос, однако когда гости перешли к обеденному столу, Бертон оставил без внимания специально приготовленную для него куропатку и налегал исключительно на спиртное. Положив руку на бедро супруги атташе, которая сидела с ним рядом, он драматическим шепотом произнес:

«Надеюсь, ты ужасно рада, киса, что познакомилась со мной?»

«Только не с пьяным», – прозвучало в ответ. «Знаешь, а ты бы здорово смотрелась в кино». «Неужели?»

«Я бы повторил еще раз, да боюсь подавиться», – процедил Бертон сквозь зубы.

«Он беспрестанно повторял, как ему надоело быть актером, как это унизительно, – вспоминала его соседка по обеденному столу. – Казалось, что он ненавидит самого себя».

Без всякого предупреждения, Ричард повернулся к атташе и заявил:

«А ты ничуть не похож на американского дипломата. Зато похож на греческого».

Атташе в душе возмутился, однако, не желая оскорблять сидевшую рядом с ним Элизабет, промолчал. Супруга швейцарского посланника нервно заерзала и в результате оказалась следующей жертвой.

«Вы явно напоминаете мне голодного стервятника, – заявил ей Бертон. – Чего хорошего ждать от вас, швейцарцев».

«Ричард!» – одернула его Элизабет.

«Если у вас не найдется хороших слов ни о ком из присутствующих, то, боюсь, остаток вечера будет вам мало приятен», – сказала хозяйка.

«Совершенно верно», – ответил Бертон, громко рыгнул и вышел вон.

Оскорбленная пьяными выходками мужа, Элизабет извинилась перед каждым из присутствующих и всю оставшуюся часть вечера пыталась загладить вину тем, что старалась поддержать непринужденную беседу.

«Ее самообладанию можно было позавидовать, – вспоминал один из гостей. – Она оживленно разговаривала со всеми присутствующими и откровенно делилась своими проблемами. Помню, она обратилась ко мне с вопросом о том, как, на мой взгляд, следует воспитывать детей: «Как вы это делаете?» Она рассказала мне, что ее сын недавно ушел в коммуну, и она не знала, как к этому относиться. А еще она много говорила об антиквариате и хрустале – по всей видимости, у нее целая коллекция. Позднее Элизабет призналась мне, что она первая в семье, кто когда-либо разводился, и поэтому чувствует себя довольно униженно, но, по ее словам, она была просто не в силах оставаться замужем за Ники Хилтоном, потому что он ее нещадно бил».

На следующий день британский посол и его супруга получили огромный букет цветов, после чего последовал телефонный звонок от самого Бертона. Он извинился за свое вчерашнее поведение и пригласил их вместе с дочерью посетить съемочную площадку, чтобы посмотреть, как он работает. На их счастье, приглашение не распространялось на вечер – в противном случае Додсонам пришлось бы стать свидетелями повторения старой истории. Ричард, которому по плану предстояло допоздна сниматься на улицах Будапешта, прибыл в очередной павильон уже на взводе. Схватив Натали Делон за руку, он затолкал ее в «роллс-ройс» и укатил прочь.

«Это было начало долгого кошмара, – вспоминал режиссер. – Бертон нередко по утрам прибывал на студию уже будучи пьяным и всегда бывал пьян днем, когда съемки заканчивались... Но все его партнерши за исключением, пожалуй, одной мисс Лиззи – все равно влюблялись в него, и когда Элизабет уехала из Будапешта, он отвечал на их знаки внимания...»

Приближенные Элизабет поставили ее в известность о том, что происходит, и она перестала ежедневно сопровождать Бертона на съемочную площадку, появляясь только тогда, когда у него по графику стояла любовная сцена.

«Уж если у кого и бывал повод для ревности, – вспоминала она позднее, – так это у меня во время съемок «Синей бороды». А еще там была одна особа, которая вкладывала в некоторые сцены слишком много страсти. Более того, она была в чем мать родила. Уж я врезала ей по физиономии, за все ее старания. А Ричард! Да я со счету сбилась, сколько тарелок я разбила о его голову! Но чего я действительно не могла вынести, так это то, как сильно ему нравилось, когда эта актрисочка выставляла напоказ свою страсть».

Однажды Элизабет присутствовала в павильоне, когда Ричарду предстояло сыграть любовную сцену с Джоан Хезертон – позднее актриса призналась, что присутствие Элизабет действовало ей на нервы:

«Я должна была целовать его и при этом смотреть ему в глаза, – рассказывала она. – Элизабет сидела так близко к камере, что вместо того, чтобы смотреть в глаза ему, я смотрела в глаза ей. Она держалась очень мило и даже улыбалась мне, но все равно я сильно нервничала».

Для Элизабет это было кошмарное время – она была более не в состоянии контролировать пьянство мужа, а также неотступно держать его при себе. Окончательно отчаявшись и погрузившись в депрессию, она практически проводила все время в отеле «Интерконтиненталь». Бертон тем временем вовсю ухаживал за своими партнершами. Наконец, чтобы проучить мужа, Элизабет решила в отместку ему развлечься с тем единственным человеком, к которому Ричард мог ее приревновать. Она позвонила в Рим Аристотелю Онассису и договорилась с ним о встрече в «Остариа дель Орсо». Вечер был окончательно загублен – полиция устроила настоящий переполох, арестовав двадцать семь папарацци, которые решили взять ресторан штурмом, дабы запечатлеть на пленку, как муж Жаклин Кеннеди и жена Ричарда Бертона обедают в компании друзей – но без собственных супругов и супруга.

Элизабет в одиночку вернулась в «Гранд-Отель», позвонила своей свите в Будапешт, а затем в пять утра набрала номер Ричарда. «Немедленно убери эту бабу из моей постели!» – кричала она. Через несколько часов, уже находясь в павильоне, Бертон рассказывал о этом телефонном звонке Эдварду Дмитрыку, удивляясь проницательности своей жены.

«И как это она догадалась? – недоумевал он. – как она только могла догадаться?»

«Можно подумать, ты не знаешь, что тебя окружают фискалы? – недоверчиво спросил его режиссёр. – Господи, да ты в носу не можешь поковырять, чтобы Лиз об этом не узнала. Пора бы знать об этом».

Через несколько дней пресс-агент Бертона объявил, что его знаменитые, хотя и слегка тронутые временем клиенты снимутся в телевизионной ленте, задуманной специально для них и соответственно озаглавленный: Развод (Его) Развод (Ее). Это был их одиннадцатый совместный фильм начиная с «Клеопатры» – и последний. После его показа в феврале 1973 года даже им самим стало ясно, что их экранная магия канула в прошлое.

«Хорошо подобранная пара неудачников», – писала «Таймс».

«Нудное, утомительное исследование рушащегося брака двух незначительных личностей», – отзывался «Голливудский репортер».

«Получаешь то же удовольствие, что и от присутствия при вскрытии трупа», – заключила «Вэрайети».

В профессиональном отношении Бертоны опустились до самой низкой отметки. В личной жизни их совместное существование осложнялось все новыми скандалами, душевными терзаниями и безысходностью. Буквально через несколько месяцев последовал кошмарный распад этого некогда прославленного брачного союза.

ГЛАВА 21

До Элизабет я понятия не имел, что такое всепоглощающая любовь, – заявил Ричард Бертон в июне 1973 года. – Единственное неудобство заключается в том, что если вас любит такая женщина, как Элизабет, она не успокоится до тех пор, пока не завладеет и вашей душой. Что касается меня – то я требую абсолютной верности. Наши характеры не располагают к семейной идиллии».

Рассвирепев на мужа, Элизабет одна улетела в Калифорнию, чтобы избежать взрыва и окончательно не загубить их супружество. В Беверли-Хиллз она устроила обед для старых друзей – Питера Лоуфорда, Лоренса Харви с женой Полин, доктора Рекса Кеннамера, Родди Макдауэлла, Джорджа Барри. Они ели обжигающие «чили кон карне», пили «Столичную» водку и смотрели «Ночную стражу» – фильм с участием Элизабет и Лоренса Харви, снятый незадолго до этого. На протяжении всего вечера Элизабет даже не пыталась скрывать, что чувствует себя совершенно несчастной.

«Женщины неизменно отдавали себя на милость Ричарду Бертону – без каких-либо условий и оговорок, даже не пискнув, – сказала она в какой-то момент. – Но только не я. На меня у него нет никаких прав».

Тем не менее, когда через несколько дней Бертон ей позвонил – с тем, чтобы предупредить, что не приедет к ней в Калифорнию, как то было заранее договорено, – Элизабет немедленно вылетела на Восточное побережье, чтобы немного побыть с ним в гостях у их адвоката Аарона Фроша в местечке Куог на Лонг-Айленде. Пропустив для храбрости стаканчик, Ричард встретил ее в аэропорту в лимузине с шофером. Не успели они доехать до дачи адвоката, как Ричард уже велел ей проваливать подальше, чтобы глаза его ее не видели. Вся в слезах, Элизабет была вынуждена подчиниться, велев шоферу отвезти ее назад – в Нью-Йорк, в отель «Ридженси».

Там она позвонила своему пресс-агенту и 4 июля 1973 года приняла свою собственную Декларацию независимости.

«Я твердо убеждена, что для нас с Ричардом имеет смысл некоторое время пожить раздельно, – говорилось в ее заявлении. – Возможно, мы слишком сильно любили друг друга – я никогда не верила, что такое возможно. Но мы то и дело залезали друг к другу в карман, никогда не разлучаясь – разве только, когда речь шла о жизни и смерти, – и, как мне кажется, это стало причиной временного непонимания между нами. Я всем сердцем убеждена, что разлука в конечном итоге снова сведет нас вместе – как то и должно быть. По всей видимости, я через несколько дней вернусь в Калифорнию, к матери, к тому же у меня там много старых друзей. А ведь друзья для того и существуют, чтобы помогать друг другу в трудную минуту, разве я не права? И если кто-то усмотрит в моем последнем утверждении что-нибудь дурное, что ж, мне только остается сказать, что это на совести самого читателя, а не моих друзей или моего мужа. Пожелайте нам всего доброго в это трудное для нас время. Молитесь за нас».

Прежде никакая кинозвезда не решалась публично заявить о своих личных проблемах, но ведь Элизабет Тейлор прекрасно знала, что она не просто кинозвезда. В свои сорок с небольшим она превратилась в легенду и являлась женщиной, чья слава и чья красота на протяжении тридцати лет завораживали весь мир. Она стала явлением мирового масштаба, и ее заявление тотчас же породило громадные заголовки в газетах всего мира, потеснив на первых страницах даже Никсона и Уотергейтский скандал. Сделав свое заявление, Элизабет улетела на частном самолете в Калифорнию, оставив репортеров и фотографов рыскать по Лонг-Айленду, в надежде узнать мнение Бертона.

Сидя за столиком со стаканом водки в руке, Бертон устроил нечто вроде пресс-конференции. Было видно, что мелодраматическая выходка жены его только позабавила.

«К тому шло, к тому шло, – заявил он. – Знаете, когда двое вспыльчивых людей то и дело обрушивают друг на друга свой гнев, а иногда, чего греха таить, доходит дело до рукоприкладства, что ж, как я уже сказал, к тому все шло. Нельзя тереть две палки друг о друга и не знать, что в результате вспыхнет огонь. Возможно, толчком ко всему послужило мое равнодушие к личным проблемам Элизабет, – продолжал Бертон. – Ведь у меня всего лишь двадцать четыре часа в сутках. Я читаю, пишу, снимаюсь. Элизабет же постоянно выискивает для себя проблемы – не одни, так другие. То она переживает из-за своей фигуры, то из-за семьи, то из-за цвета зубов. По ее мнению, я должен все бросить и целиком посвятить себя ее проблемам, а я не могу...»

«Возможно, здесь виной что-то еще. Не знаю. Женщины – странные создания. Кто возьмется сказать, что там происходит в голове у женщины? Я не разговаривал с ней после этого ее заявления. Самое страшное, что я нахожу все это ужасно комичным. Что ни говорите, а ситуация просто потрясающая».

Когда же один репортер спросил его о возможности развода, Бертону стало не до смеха.

«Нет никаких поводов для сомнений в нашей любви и преданности друг другу, – заявил он. – И я вовсе не считаю, что мы с Элизабет разошлись... Просто временно наши личные и профессиональные интересы вынуждают нас жить порознь. Между прочим, даже паспорт Элизабет хранится у меня. Неужели это говорит о том, что она меня бросила?»

Остальной мир тоже ломал голову над этой размолвкой, однако никто не верил, что она продлится долго.

«Они разошлись, потому что они Бертоны, а это – невыносимое напряжение, – заявил Питер Устинов. – По-моему, нам следует ждать их примирения».

«Я легко могу себе представить, как этот здоровенный валлиец опускается на колени и с хитрецой в глазах вымаливает у нее прощение, – заметил Лоренс Харви. – Элизабет, выслушав его и простив, гоже в экстазе опускается на колени – и они снова упадут в объятья друг к другу».

«Я был с Бертонами в Риме полтора месяца назад, – сказал режиссер Франко Дзеффирелли, – От меня не ускользнуло то, что Элизабет пыталась справиться со все возрастающей агрессивностью Ричарда и его неприятием того, как она помыкала им. А она привыкла помыкать им с самого начала их отношений. По-моему, Элизабет искусственно вызвала эту катастрофу, чтобы проверить, насколько еще сильны их чувства друг к другу. Она пыталась напугать Ричарда, чтобы ему стало ясно, что он все еще любит ее и нуждается в ней».

Бертон сам был в ужасе от того, что алкоголь подчинил себе всю его жизнь. Он, наконец, проконсультировался с одним нью-йоркским врачом и начал программу детоксикации, чтобы избавиться от пагубного пристрастия. Он отчаянно пытался снова прийти в форму, чтобы начать в Риме работу над лентой «Вояж» с участием Софи Лорен. В Италии он позвонил своей будущей партнерше и попросил разрешения погостить у нее и ее мужа Карло Понти на их вилле.

«Он объяснил, что ему не хочется останавливаться в гостинице, и это вполне понятно, потому что там отбоя не будет от репортеров и ему не дадут ни минуты покоя, – вспоминала Софи Лорен. – Я сказала Ричарду, что мы будем рады принять его у себя – он может поселиться в домике для гостей».

Объявив, что он не брал в рот спиртного вот уже две недели, Бертон 13 июля в сопровождении врача, сиделки, секретаря и двух телохранителей уехал из Рима. На следующий день его адвокат заявил, что все трудности взаимонепонимания между супругами преодолены. Он также признал, что причиной размолвки явилось пьянство Ричарда. «Теперь эта причина устранена. Он не пьет и намеревается держаться и дальше, – заявил адвокат. – Например, совсем недавно, когда мы отмечали мой день рождения, он поднял за меня тост с бокалом содовой».

До конца не уверенная в том, что ее муж окончательно отказался от спиртного, Элизабет тотчас решила встретиться с ним в Риме, тем более что там у нее должны были состояться съемки фильма «Место водителя». Своим друзьям в Калифорнии она предложила пари: «Поставьте немного денег на то, что мы вскоре будем вместе, обещаю – не прогадаете».

20 июля Ричард поджидал жену, сидя в «роллс-ройсе» в римском аэропорту Фьюмичино, когда Элизабет сошла вниз по трапу, одетая в голубые джинсы, оранжевую майку и со своим знаменитым бриллиантом на пальце. Агенты службы безопасности провели ее сквозь кордон репортеров и истошно вопивших фотографов к лимузину Бертона. Ричард нежно поцеловал ее в щеку, затем поводил губами по шее и, наконец, зарылся лицом ей в плечо. Толпа разразилась аплодисментами. Элизабет расплакалась, а шофер повел машину на виллу Понти.

«Они так счастливы, что снова вместе, – объявил их пресс-секретарь. – Теперь им никто не будет мешать. Не будет никаких телефонных звонков. Они дадут всем понять, что разлука была несерьезной. Действительно, чего только в жизни не бывает».

Через девять дней едва наметившееся примирение снова дало трещину. Элизабет уехала вся в слезах, и оба супруга по отдельности позвонили в Америку, каждый своему адвокату, чтобы те начали готовить документы для развода. На этот раз пресс-секретарь выступил с более печальным заявлением.

«Я не одобряю развода. Как правило, это никчемный шаг, – заявил Бертон. – Но если двое уже просто не в силах терпеть друг друга, если им вдвоем тошно, то им следует развестись или разъехаться, и чем скорее, тем лучше. В этом я уверен. Иначе жизнь становится просто невыносимой – каждое утро, просыпаясь, вы вынуждены видеть одно и то же несчастное лицо».

Для Элизабет это заявление стало настоящим ударом. Пока Ричард находился на вилле Софи Лорен и Карло Понти, она переехала в семикомнатный люкс в «Гранд Отеле» и попыталась взять себя в руки, прежде чем начнутся съемки. Потребовалось немало времени, прежде чем она снова смогла предстать перед камерой.

«Элизабет прибыла на площадку в пять часов пополудни, после того как мы прождали ее целый день, – вспоминал режиссер. – Со слезами на глазах она обратилась к пяти десяткам статистов, которые дожидались съемок эпизода с ее участием. Она сказала им: «Прощу вас, простите меня, но у меня был очень трудный день. Обычно я не опаздываю». Все прекрасно понимали, о чем она говорит, и поэтому устроили ей настоящую овацию. После этого Лиз взялась за работу. Она отработала целых три часа, доказав, что она настоящая актриса, целиком и полностью преданная своей профессии».

Чуть раньше в тот же самый день она позвонила продюсеру и, захлебываясь от рыданий, сказала: «Требуется целый день на то, чтобы умереть, и еще один, чтобы заново вернуться к жизни. В моей жизни уже был один печальный день, когда разбился мой муж, Майк Тодд. Я даже представить себе не могла, что нечто подобное повторится еще раз. Но я ошибалась. Сегодня второй такай печальный день в моей жизни. Я чувствую себя совершенно несчастной».

Элизабет срочно требовалось излить кому-нибудь душу. Вцепившись в Энди Уорхола, у которого в фильме была небольшая роль, она усадила его за стеклянный столик и проговорила с ним несколько часов.

«Все время, пока Лиз говорила, она то и дело срывала листья с растущего рядом со столиком куста, – вспоминал Боб Колачелло, исполнительный директор «Интервью», бульварного ежемесячника, издаваемого Уорхолом. – Она срывала с куста эти листья один за одним и складывала их в кучку посередине столика. Странно было смотреть на все это. Она объясняла Энди, как много значил для нее Ричард Бертон, как важен был для нее их брак, и сколь несчастна она сейчас, после того, как их брачный союз распался. Когда она слишком распалилась, Энди тоже занервничал. Заметив это, я подошел к нему, но Лиз набросилась на меня с криками: «Убирайся отсюда! К чертовой матери, убирайся отсюда!» И я попятился прочь. Бедняжка. Она действительно не находила себе места. Мне еще ни разу не доводилось видеть ее такой. Весь день я не решался подойти к ней. В любой момент она могла расплакаться».

Элизабет в буквальном смысле слегла от горя – она лежала в постели в своем номере в стиле барокко, где между приступами истерики изливала душу друзьям.

«Я больше не хочу терять от любви голову, – говорила она. – Я больше не хочу отдавать кому-то всю себя целиком. Это слишком болезненно. Я ничего не оставляла себе. Я все безоглядно отдавала ему – мою душу, мое тело – всю себя... И только набила себе синяков. Ох, как мне больно! Я, как улитка, ушла в себя. Я знаю, что нельзя этого делать. Вот почему мне сейчас так плохо. Вначале это было просто ужасно, я не могла показаться на людях. Я просто отгородилась от всех в своем номере и сидела в нем до сих пор, пока не поняла, что от этого мне становится еще хуже, и что мне никак не удается избавиться от душевных мук».

Через несколько дней Элизабет заставила себя выйти к обеду. За обеденным столом она наткнулась на своего знакомого из Пуэрто-Валларта и принялась умолять его, чтобы тот позвонил Ричарду – ей так хочется услышать его голос. Не в силах сдержать слез, Элизабет сказала:

«Ну, пожалуйста, прошу вас, позвоните ему. Он не станет разговаривать, если ему позвоню я, а вот вам он не откажет. Пожалуйста, наберите его номер. Умоляю вас».

Тем не менее, знакомый не пожелал ввязываться в эту историю. У Элизабет началась истерика, и ее пришлось в срочном порядке доставить обратно в отель. Энди Уорхол, свидетель этой сцены, заметил:

«Господи, ведь у нее есть все – очарование, деньги, красота, ум. Ну почему же тогда она так несчастна?»

В это время саму Элизабет Тейлор и ее душевные страдания лучше всех понимал Генри Уинберг, сорокалетний торговец подержанными автомобилями, с которым она за несколько недель до описываемых событий познакомилась благодаря Питеру Лоуфорду в Калифорнии. Уинберг немедленно прилетел в Рим, поселился в «Гранд-Отеле» и позвонил Элизабет, чтобы проведать ее состояние. Она пригласила его к себе в номер чего-нибудь выпить. С этого момента они стали неразлучны.

«Бедная Элизабет, – говорил Уинберг. – Сейчас она как никогда нуждается в утешении, и я способен дать его ей. Она действительно не может жить без меня».

Элизабет была больше не в состоянии терпеть одиночество. Неудивительно, что у нее начался очередной роман с красавцем-голландцем, с которым она пыталась обрести утешение и былую уверенность в себе. Их не раз фотографировали вместе – вот они идут, взявшись за руки, сидят за столом, танцуют, целуются.

«Скажем так – нас связывает по-настоящему теплая дружба», – заявил Уинберг репортерам.

«Я нахожусь в надежных голландских руках», – призналась Элизабет – она продолжала сниматься в ленте «Место водителя», и Генри каждый день провожал ее на работу и обратно в отель. Вскоре после этого они слетали в Голландию на день рождения его отца (тому исполнилось 65). В Амстердаме Элизабет помогла собрать 184 тысячи долларов в пользу израильских вдов и сирот, погибших в ближневосточном конфликте. Вместе с Генри, который по крови был наполовину еврей, она купила бриллиантовое колье за две с половиной тысячи долларов и продала свое жемчужное ожерелье за 800.

«Причина, по которой я устраиваю ради жертв войны это небольшое представление в духе Элизабет Тейлор, заключается в том, что мы все обязаны заботиться о людях, потерявших своих родных и близких, – заявила актриса. – Я не скрываю своих произраильских симпатий, но еще больше меня волнует судьба всего человечества».

Из Голландии она вылетела в Лондон навестить Лоренса Харви, который в то время умирал от рака.

«Сначала, когда они только прибыли, я пыталась изобразить радость, – рассказывает Полин Харви. – Но...»

Этот неожиданный визит сильно встревожил миссис Харви, ведь ей было прекрасно известно, какими скорбными и слезливыми были телефонные звонки Элизабет.

«Возле постели больного Элизабет вела себя в том же самом мелодраматическом духе. Она беспрестанно рассуждала о жизни и смерти».

«Кажется, это вторая ее любимая тема для разговоров. Первая – бриллианты, – однажды сердито заметил Ларри после одного из ее звонков. – Я не слишком здоров, чтобы говорить с ней, – добавил он. – В следующий раз, когда она мне позвонит, скажи ей, что меня нет дома».

По мнению Лоренса Харви, подобное самокопание, с одной стороны, проистекало из желания Элизабет разжалобить публику, а с другой стороны – просто наводило тоску.

«Она – ужасная зануда, – сказал он своей жене Полин. – У нее совершенно нет чувства юмора. А у меня нет ровным счетом никакого желания слышать все эти душевные излияния о ее чертовых хворях, чудодейственных снадобьях и бесчисленных операциях. Известно ли тебе, что за тридцать лет она перенесла тридцать две операции?»

«По-моему, это впечатляет, а как ты считаешь?»

«На то и рассчитано», – парировал Харви.

Элизабет явилась к нему без всякого приглашения и потребовала чего-нибудь выпить, а заодно хоть одним глазом на прощанье взглянуть на своего дорогого друга.

«Элизабет пьет «Джек Даниельс» со льдом», – предупредил Генри Уинберг. Полин Харви налила Элизабет бурбона, а затем попросила не беспокоить ее мужа.

«Но мне только взглянуть на него», – взмолилась Элизабет.

«У него в последнее время плохой сон. Прошу вас, не следует его беспокоить».

«Но ведь я хочу только взглянуть на него», – настаивала Элизабет.

Когда миссис Харви на минуту отлучилась из комнаты, Элизабет проскользнула в спальню к умирающему, взобралась к нему на кровать и улеглась с ним рядом. Она обняла его за шею и, разрыдавшись, заявила, что хочет умереть вместе с ним. Хотя Харви был до предела накачан седативными средствами, он, однако, не спал и поэтому тоже расплакался. За несколько месяцев до этого ему еще легко удавалось отбиться от нее, шутливо приговаривая: «Мы с тобой, моя толстозаденькая, безусловно, живем как в спектакле... такие, как мы с тобой, умирают без особых мучений». Но теперь, когда Харви весил всего лишь 110 фунтов, у него не осталось сил противостоять ее бурным сопереживаниям. Через три недели он умер. Элизабет, которая в это время находилась на обследовании по поводу боли в области брюшины в медицинском центре Калифорнийского университета, вышла из своей палаты-люкс, чтобы поговорить с репортерами.

«Он был один из тех, кого я искренне любила в этом мире, – заявила она. – Он был частью солнца. Для всех, кто искренне его любил, он светил ярче настоящего солнца».

Элизабет и Питер Лоуфорд заказали в память о своем друге епископальную заупокойную службу – этот жест многих озадачил, поскольку Харви по происхождению был литовским евреем. Джон Айрленд произнес речь, во время которой Элизабет, одетая в черное бархатное платье с глубоким вырезом, стояла в глубине церкви. Со слезами на глазах она раздавала присутствующим букетики фиалок.

«Я до сих пор не могу поверить, что больше не увижу его, – сказала она. – Просто не могу в это поверить».

К этому времени Элизабет пережила в 1957 году смерть своего третьего мужа Майка Тодда, в 1966 году – смерть своего лучшего друга Монтгомери Клифта, в 1968 году – своего отца, Фрэнсиса Тейлора, в 1969 – смерть Ники Хилтона, своего первого мужа, в 1970 – смерть Дика Хенли, в 1972 году – смерть Айвора, брата Ричарда, и вот теперь в 1973 скончался ее самый близкий друг Лоренс Харви.

Чувствуя себя осиротевшей, Элизабет вернулась в свою палату, а после того как Генри Уинберг ушел, позвонила в Италию Бертону. Она заявила мужу, что ей не хочется жить, и она не желает умереть в одиночестве.

«Ну, прошу тебя, – умоляла она. – Можно мне вернуться домой?»

Бертон, который с горя целых полгода предавался тому, что он называл «очистительными изменами», был рад снова услышать голос Элизабет.

«Я тогда велел ей убираться. «Убирайся, – приказал я ей. – Убирайся». И к моему удивлению, она подчинилась мне. Но время шло. Шесть мучительных месяцев, сплошная агония. И вдруг звонит телефон. И на проводе снова эта странная женщина, такая сильная, такая странная, такая порочная, такая любопытная, которая заявляет: «Можно мне вернуться домой?» Или что-то в этом роде. И я ей ответил: «Конечно, возвращайся».

Как бы сильно ему не хотелось снова увидеть Элизабет, Бертон все еще глубоко переживал ее роман с торговцем подержанными автомобилями, который был на девять лет моложе его.

«Я буду счастлив, если моя жена вернется ко мне, – заявил он репортерам. – Я люблю ее всем сердцем, но не могу бросить работу над фильмом, чтобы быть вместе с ней. И я не собираюсь ни за кем ухаживать».

На следующий день Элизабет прооперировали по поводу опухоли кисты, которая, к величайшему облегчению Ричарда, оказалась незлокачественной.

«Слава богу, это не рак», – сказал он Софи Лорен. На следующей неделе, вылетев через Северный полюс из Италии в Калифорнию, Бертон вошел в палату к Элизабет.