Текст книги "Элизабет Тейлор"

Автор книги: Китти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

В четверг напечатанная карикатура уже не показалась ему столь смешной. «Ты только вспомни, когда погиб предшествующий кандидат, – вещал один из ее персонажей, – Уорнеры так рассочувствовались, что даже предложили взять на себя долги по его избирательной кампании и материально обеспечили его семью. Угадайте, кто занял его место на следующий день?» – «Да, но все это отнюдь не значит, что они должны были что-то предлагать». – «Неужели ты не слышишь, как он сам расставил точки над «и», – продолжал первый персонаж. – Я покажу тебе мой бумажник, и ты скажешь мне, кто я такой!»

Газета намекала, что Уорнер взял на себя долги покойного соперника и открыл банковский счет на имя его вдовы исключительно в обмен на поддержку его кандидатуры, и этот намек задел сенатора за живое. Его пресс-секретарь заявил следующее: «Для подобных обвинений нет ровным счетом никаких оснований».

Элизабет пришла от этой карикатуры в ярость и отказалась проявить вежливость, когда репортеры обратились к ней с вопросами. К тому же Элизабет все еще не могла прийти в себя после карикатуры Пэта Олифанта, которая за несколько недель до этого появилась на редакторской странице газеты «Вашингтон стар». Карикатурист изобразил Уорнера верхом на толстомясой, грудастой, оседланной Элизабет Тейлор, несущей его на себе вперед к победе. Подпись под рисунком гласила: «Сцены из вирджинской охоты». Элизабет нашла эту карикатуру злобной. Она терпеть не могла шуточек в свой адрес, особенно подобных той, которую отпустил кто-то из политиков в длинной череде выступавших: «Стоя здесь, я ощущаю себя седьмым мужем Элизабет Тейлор. Я знаю, что мне полагается делать, но мне надо еще поразмышлять над тем, как сделать это поинтереснее».

Карикатура из «Дунсбери» затем промелькнула на страницах еще 450 газет по всем Соединенным Штатам. «Ричмонд таймс диспэтч» перепечатала ее, снабдив специальным комментарием для читателей – якобы «некоторые замечания попахивают безвкусицей». Через несколько дней в газете «Ричмонд ньюс лидер» было опубликовано открытое письмо Хелен Обенсхайм, в котором она опровергала все обвинения. По ее словам, Джон Уорнер заплатил 35 тысяч долларов за обеспечение избирательной кампании ее мужа, за офисные помещения и оборудование, но ни за что более. «Джон Уорнер никогда не брал на себя общий долг по избирательной кампании, – сказала она. – Весь его вклад в кампанию Обенсхайма имел место на следующий после июльского съезда день. Тогда Уорнером был выписан чек на пятьсот долларов, который он и вручил Дику... Ни он сам, ни его жена не имели никакого отношения к трастовому фонду. Ни совместно, ни порознь мы не переводили на него никаких денег. Мистер Уорнер разумный человек и прекрасно отдавал себе отчет в том, какими конфликтами чревато его или его жены даже косвенное участие в финансовых вопросах нашей семьи».

К сожалению, сделанное миссис Обенсхайм опровержение, в отличие от карикатур Гарри Трудо, не увидело свет на страницах четырехсот пятидесяти американских газет. Стоит ли удивляться, что в глазах немалого числа людей утвердился образ Уорнера как малоизвестного дилетанта-пройдохи. Отлично отдавая себе в этом отчет, Уорнер уселся за рабочий стол вместе со своим пресс-секретарем, ломая голову над тем, как исправить нанесенный ущерб. В отличие от других сенаторов-новичков, его имя было хорошо известно по всей стране. Его проблема заключалась скорее в том, что он, наоборот, был слишком известен, и поэтому отдал своим помощникам распоряжение, чтобы те отвечали отказом на любую просьбу об интервью со стороны общенациональных средств массовой информации, в том числе телешоу «Сегодня», «С добрым утром, Америка!», журналов «Тайм», «Ньюсуик» и «Пипл», то есть даже тех изданий и телепрограмм, в которых мечтает «засветиться» любой политик. Уорнер же решил сотрудничать исключительно с вирджинской прессой и то лишь в том случае, если местные газетчики его об этом попросят. Поставив себе целью во что бы то ни стало выглядеть в глазах публики серьезным и трудолюбивым сенатором, Уорнер сделал для себя вывод, что ему не следует особенно высовываться. «Хватит с нас представлений», – заявил он своим помощникам. По его словам, он не желал, чтобы за ним на всю жизнь закрепилось прозвище «Сенатор Элизабет Тейлор», а также, чтобы его считали «голливудским хвастуном».

Изменение имиджа было для него столь важно, что он даже решил обсудить этот вопрос дома с Элизабет, после чего доложил своим помощникам, что жена выразила с ним полнейшее согласие. «Она взяла годовой отпуск в кино, чтобы не заслонять собой мужа, а также не отвлекать внимание публики от того образа, который он стремился создать», – доверительно поведал один из помощников Уорнера.

Фермерская жена была вынуждена принять новые правила игры – никаких дискотек, никаких визитов в «Студию-54». Все общение должно быть так или иначе увязано с проводимой мужем политикой. «Мы представляем тысячи вирджинских «голубых воротничков», поэтому если нас в гости приглашает профсоюз, мы не можем не принять это приглашение», – заявил Уорнер, признавший, что настала пора оставить при себе шокирующие комментарии и крепкие выражения. «Нам следует как можно реже выставлять себя напоказ», – добавил он.

В 1980 году политический обозреватель Макс Лернер высказался так о попытках Элизабет держаться в тени: «Каждый раз при нашем с ней разговоре она неизменно старалась намекнуть мне, что между нами ничего не было. Ей не хотелось, чтобы Уорнеру стало известно об этом романе давно прошедших дней – ведь я, будучи человеком серьезным, представлял бы для него реальную угрозу».

И хотя Джон Уорнер не знал о когда-то имевшем место романе между Элизабет и Лернером, ему было известно о ее отношениях с торговцем подержанными автомобилями Генри Уинбергом. Желая помочь супруге высвободиться из уинберговских пут, сенатор Уорнер вместе с нею летал в Калифорнию, где имел с ним встречу. Элизабет пообещала выступить от его имени в суде, когда Уинберг подал иск против журнала «Инкуайерер», заявившего, будто Элизабет в свое время сделала ему подарков на сумму в 770 тысяч долларов. В обмен на свидетельские показания в суде Элизабет потребовала от Уинберга полного прекращения их делового сотрудничества в косметическом и бриллиантовом бизнесе. Кроме того, она настаивала на том, чтобы Уинберг дал обещание не разглашать подробности их отношений кому бы то ни было.

Во время избирательной кампании Уорнер пообещал, что в первый год своего сенаторства он не станет совершать никаких поездок за границу. «Я остаюсь дома», – утверждал он. Ему не хотелось брать пример со своего предшественника, который за время своего пребывания в должности сенатора успел посетить сорок стран. Уорнер поставил Элизабет в известность, что не может путешествовать с ней, и поэтому, если она намерена принять приглашение президента Анвара Садата посетить Египет или же почтить своим присутствием кинофестиваль на Тайване, то ей придется отправиться туда одной или же в сопровождении своей английской приятельницы Шарон Хорнби.

Пообещав, что будет неукоснительно выполнять все свои обязанности, даже если ради этого ему придется засиживаться в Капитолии допоздна, Уорнер заявил супруге, что не всегда сможет сопровождать ее по вечерам в гости.

Элизабет, отдавая себе смутный отчет в том, с какими личными жертвами это связано, сказала, что понимает его. Первое крупное разочарование постигло актрису в день ее рождения, когда ей исполнилось сорок семь лет. В тот вечер был заказан столик у «Доминика», в лучшем французском ресторане Вашингтона, который Элизабет особенно любила.

Уорнер позвонил ей в самую последнюю минуту, чтобы сказать, что не сможет прийти, поскольку сессия Сената затянется допоздна и ему не хотелось бы пропускать перекличку. Расстроившись, Элизабет в сердцах бросила трубку, налила себе стаканчик и позвонила ресторатору Доминику Д'Эрмо. Она сказала ему, что Джон задержится в Сенате, а она не может в одиночку появиться в ресторане, поскольку это вызовет пересуды. Однако, добавила она, одиночество для нее невыносимо, и поэтому не мог бы Доминик оказать ей любезность и приехать к ней в Джорджтаун, чтобы приготовить обед у нее дома. Доминик, который впервые познакомился с Элизабет в Париже в 1963 году, поинтересовался, чем бы ей хотелось полакомиться. «Крабы, – ответила она, – рыба, шампанское «Дом Периньон» и шоколадный торт». Доминик отдал заказ своему шеф-повару, выбрал несколько бутылок самых изысканных вин и лично отвез праздничный обед в шикарный уорнеровский особняк на S-Стрит. Он остался вместе с Элизабет немного выпить и поболтать. Через несколько часов появился сам сенатор. В тот вечер Доминик уезжал от Уорнеров в полной уверенности, что Элизабет Тейлор все еще любит Ричарда Бертона. Но Джона Уорнера это мало волновало.

«Для любой женщины это нелегко – ждать допоздна, когда ее муж наконец вернется домой, – сказал он. – По правде говоря, это самые трудные перемены в ее жизни. Но теперь для Элизабет главная ее роль – это роль жены, роль хранительницы домашнего очага. Это ее роль номер два – что же, я только поощряю ее дальнейшую карьеру: она вполне может позволить себе сниматься в небольших ролях, работа над которыми занимает один-два месяца. Ну, а кроме того – ей хочется быть настоящей женой сенатора».

Перспектива превращения Элизабет в добропорядочную сенаторскую супругу, облаченную в полосатую форму общества Красного креста с эмблемой на левом рукаве «Женщины Американского Сената», вынудила репортеров однажды утром вскоре после вступления Уорнера в должность броситься в Капитолий, дабы запечатлеть высокопоставленных дам за работой. Разумеется, на следующий день в газетах появились снимки исключительно одной жены – Элизабет Тейлор. По официальным свидетельствам, никто из сенаторских жен не выказал по этому поводу никакой зависти. Правда, в кулуарных разговорах кое-кто заметил, что она «слишком сильно накрашена», хотя большинство сошлись на том, что в целом миссис Уорнер «держится приветливо и не задирает нос».

«По всей видимости, ей хорошо известно, что, где бы она ни появилась, фотографы будут следовать за ней по пятам, а без косметики она не так хорошо получается на фотографиях», – заметила одна из сенаторских жен, пытаясь как-то объяснить густо накрашенные веки в стиле Клеопатры. «Элизабет – давняя знакомая Хальстона, и, возможно, она попросит его придумать для нас новую форму общества Красного креста – с глубоким декольте», – шутила другая. Что касается самой Элизабет, то она публично заверяла общественность в своих симпатиях к остальным сенаторским женам. «Мне легко и приятно в их обществе, – уверяла она. – Все они немного с чудинкой, и у них есть чувство юмора. Они умеют посмеяться над собой. Ведь если вы занимаетесь политикой, не имея при этом чувства юмора, – ваша песенка спета».

В новой для себя роли сенаторской жены Элизабет начала принимать участие в официальных мероприятиях. Она посещала по всей Вирджинии школьные фестивали драматического искусства, вносила свою лепту в мероприятия, посвященные Международному году ребенка. Элизабет никогда не выступала с пространными речами. Она просто выходила на публику и произносила несколько слов, что приводило присутствующих в неописуемый восторг. Люди ощущали свою избранность уже от того, что имели счастье лицезреть знаменитую киноактрису вблизи. Когда же она говорила им, какое удовольствие испытывает от своего перевоплощения из кинозвезды в жену политического деятеля, публика просто млела от восторга.

«И на том, и на этом поприще вы всегда на виду, вы всегда готовы к действию, – вещала она, – лишь с той разницей, что политика это настоящая жизнь, а шоу-бизнес – выдумки и фантазия. В политике вы пишете свой собственный сценарий. Здесь нет Теннесси Уильямса, который бы написал его за вас, и если вы испортили свой выход, вы не можете требовать для себя нового дубля или же валить всю вину на режиссера. Разумеется, в шоу-бизнесе вы чувствуете себя более защищено. В политике же – нет. Здесь вам могут задать оскорбительный вопрос, и хотите вы того или нет, но приходится на него отвечать»

Даже после того, как избирательная кампания подошла к финишу, репортеры продолжали выслеживать Элизабет буквально на каждом шагу, щелкая блицами, стоило ей только появиться поблизости. Ее продолжали засыпать вопросами, и каждый раз Элизабет ощетинивалась, когда, как ей казалось, кто-то пытался приуменьшить ее новую роль. Неужели ей и впрямь нравится купаться в отраженных лучах славы своего мужа, нежели самой сиять звездным блеском?

«Послушайте, – как-то раз оборвала она одного репортера, – я тружусь с десяти лет. Меня еще рано списывать в расход. Я еще не намерена поставить на себе крест. У меня нет проблем с самооценкой, и я вовсе не собираюсь холить и лелеять свое «я». Мне прекрасно известно, кто я и что я являю собой, и не как кинозвезда, а просто как женщина».

Элизабет испытывала все возрастающую неприязнь к прессе – и неудивительно, ведь ей то и дело попадались на глаза такие словечки в свой адрес, как «перезрелая», «дородная», «рубенсовская толстушка». Доходили до нее и перешептывания, что она, мол, попивает. «Знаете, я не уверена, действительно ли во всем виноват кортизон (прописанный ей от воспаления суставов), а не «Джек Дэниэльс», – заявила одна дама репортеру журнала «Пипл». Как-то раз во время обеда в ее честь Элизабет даже возмущенно вышла из зала, когда какой-то комик пошугил насчет ее бюста – что тот-де «спускается к ней на живот, как солнце в море». Элизабет постоянно приходилось читать бесчисленные злорадные комментарии насчет ее избыточного веса, которые неизменно сопровождались на редкость реалистичными фото. В конце концов, она отказалась давать интервью и все реже показывалась на публике, предпочитая есть и пить в стенах собственного дома.

«Все больше народу переживает насчет моего веса, – сказала она, – но только не я. Я даже толком не знаю, сколько я вешу. Моего мужа этот вопрос тоже не волнует. Как мне кажется, ему даже нравится то, как я выгляжу».

В действительности вес супруги очень даже волновал Джона Уорнера. Он пытался убедить Элизабет соблюдать диету, а его секретарь тем временем собирал информацию насчет косметологических курортов, куда бы она могла поехать, чтобы сбросить вес. Наконец, ее приятельница Мори Хопсон, парикмахер из Нью-Йорка, порекомендовала ей курорт Палм-Эйр в Помпано-Бич, штат Флорида. Дорогая ферма, расположенная на полпути между Майами и Палм-Бич, затерялась посреди зажиточного городка, окруженная со всех сторон жилыми домами, бассейнами, площадками для игры в гольф, тремя клубными помещениями и девятнадцатью теннисными кортами.

«Мы искали такое место, куда было бы легко добираться, но одновременно – довольно уединенное и скрытое от досужих взглядов, – рассказывала Хопсон. – Мне пришлось поехать туда вместе с ней, потому что ее дочь была занята, а Чен Сэм тоже не могла ее сопровождать. Ведь не могла же она поехать туда одна!»

Без лишнего шума удалось договориться о том, что в июле Элизабет проведет на курорте три недели. Директриса заверила ее, что в это время народа почти не бывает, пообещав также, что занятия с Элизабет будут проводиться приватно, отдельно от других находящихся на излечении пациенток. Директриса также дала согласие в дневное время на несколько часов закрывать доступ на территорию другим посетителям, чтобы Элизабет могла пользоваться сауной и бассейном в полном одиночестве. Лечение стоило 1800 долларов в неделю и состояло из трехчасовых физических упражнений, перемежавшихся с сауной, массажем, косметическими процедурами, а также бессолевой диеты на шестьсот калорий в день и полного воздержания от алкоголя.

«Я прилетела к ней в Вашингтон, и первым делом мы с ней наелись до отвала, – вспоминала Мори Хопсон, – после чего мы вылетели на курорт. Там мы вели себя как паиньки. Мы в рот не брали спиртного, хотя на всякий случай у нас была припрятана пара бутылок. Мы сказали себе: «Давай не будем делать проблемы из того, что нам нельзя пить. Возьмем с собой немного и, если уж очень захочется, пропустим по рюмочке. Мы чудесно провели с ней время в Палм-Эйр». К тому времени, как Элизабет прибыла на курорт, она весила 175 фунтов (80 кг). Она испытывала неловкость из-за своего веса и первые несколько дней отказывалась в присутствии посторонних снимать с себя халат.

«Когда она приехала к нам, настроение у нее было не из лучших, – призналась директриса заведения, – было видно, что она стесняется своего веса и никогда прежде не бывала на подобных курортах».

«Мне было искренне ее жаль, – вспоминал кто-то из персонала, – когда она к нам вошла, мне показалось, будто к нам вкатился огромный воздушный шар с фиолетовыми глазами. Было видно, что она сама себе неприятна из-за своей полноты. Поначалу она держалась крайне замкнуто и не разговаривала ни с кем из нас, но через несколько дней начала понемногу худеть и немного освоилась. Лиза, наша директриса, буквально выворачивалась наизнанку, чтобы угодить ей. Она даже занятия проводила с ней индивидуально, в ее комнате, что здесь у нас является неслыханным делом, но, как мне кажется, ради Элизабет Тейлор можно пренебречь любыми правилами».

Элизабет предпочитала есть у себя в комнате, вместо того чтобы питаться вместе с другими пациентами оздоровительного центра. «Элизабет просто не в состоянии без всякой косметики появиться на людях, – поясняла Мори Хопсон, – ей непременно нужно, чтобы она была одета с иголочки, а на это обычно уходит несколько часов. Так что для нее было проще есть у себя в комнате».

Элизабет не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о том, что она отправилась на курорт, чтобы сбросить вес, особенно после ее многочисленных заявлений, что ей это попросту ни к чему. Однако вскоре эта новость просочилась в печать, и репортеры со всей страны ринулись во Флориду. Я сказала ей: «Лиз, наша директриса сказала мне, что ей прохода нет от репортеров, они вечно пытаются вырвать у нее интервью, – вспоминала Хопсон. – Я велела ей держать язык за зубами».

Элизабет в знак признательности преподнесла директрисе набор фотографий, которые сделала Мори Хопсон за время ее пребывания на курорте. Через несколько дней некоторые из этих снимков появились в «Нэшнл Стар», среди них и те два, на которых Элизабет была изображена принимающей ванну. Директриса курорта отказалась дать по этому поводу какие-либо разъяснения. Подобное вторжение в частную жизнь его жены привело сенатора Уорнера в бешенство. Он даже позвонил председателю совета директоров курортных заведений Палм-Эйр и дал волю гневу. Он также обсуждал этот вопрос с адвокатом. И прокурор Палм-Эйр, и тот адвокат, к которому Уорнер обратился за советом, отказались прокомментировать эту ситуацию. Несмотря на очевидный конфликт, Элизабет впоследствии возвращалась на курорт, чтобы провести там еще несколько недель.

После Четвертого июля Уорнер вылетел во Флориду, чтобы провести несколько дней с женой, а заодно отпраздновать годовщину их помолвки. Он привез с собой подарок – три небольших красно-сине-белых браслета от Картье. Кроме того, у него с собой имелась статья, напечатанная на первой странице «Вашингтон Пост», в которой давалась оценка его деятельности за первые полгода пребывания в сенаторском кресле. Озаглавленная «Сенатор с сюрпризом», она повествовала о том, что, несмотря на все предсказания, Уорнер так и не стал «вашингтонской притчей во языцех с женой-актрисой». Более того, он отказался от показухи, которая неизменно вызывала нападки со стороны его оппонентов во время избирательной кампании. К счастью, он сумел не наделать глупостей. Некоторые циники язвили, будто тот факт, что Уорнер не натворил глупостей, уже сам по себе является сенсационной новостью. Однако сенатор был убежден, что в данном случае положительно сказалось его стремление не выставлять себя напоказ – неудивительно, что, приехав к Элизабет, он триумфально размахивал этой газетой. Он сказал, что особенно ему понравилось приведенное в газете высказывание Элизабет о том, будто она ужасно рада, когда люди начинают говорить о ней как о «миссис Уорнер» и все меньше – как о Элизабет Тейлор.

«Он радовался как ребенок, что в статье не было ни одного критического замечания, – вспоминала Мори Хопсон. – Ну просто как ребенок!»

Сенатор также пришел в восторг от успехов жены в деле сбрасывания веса, достигнутых благодаря строгой диете и ежедневным упражнениям. К концу своего пребывания на курорте Элизабет сбросила 20 фунтов и в результате стала выглядеть не только моложе, но и гораздо счастливее.

«Она сейчас такая хорошенькая, какой я ее ни разу не видел за три года нашего брака, – заявил Уорнер персоналу курорта. – Она та самая Лиз, которую я знал много лет назад».

«Теперь я твердо могу сказать «нет» всем этим бесконечным перекусам, – заявила Элизабет. – Хватит с меня сосисок, картошки, чипсов и попкорна. Моя цель – сбросить тридцать пять фунтов».

Пребывание Элизабет на курорте завершилось совершенно неожиданно. По телефону до нее дошло известие о скоропостижной кончине ее второго мужа Майкла Уайлдинга. Шестидесятишестилетний британский актер, страдавший от эпилепсии, скончался от черепно-мозговых травм, полученных им при падении у себя дома в Чичестере, в Англии. Элизабет планировала вылететь на похороны вместе с дочерью, Лизой Тодд, и обоими сыновьями, Майклом и Кристофером. Несмотря на то, что Элизабет развелась с Уайлдингом более двадцати лет назад, бывшим супругам удалось сохранить друг к другу самые теплые чувства. Более того, Уайлдинг был единственным из ее предыдущих мужей, с кем у Элизабет остались нормальные отношения. Надпись на венке из белых роз гласила: «Дорогой Майкл, благослови тебя Господь. Я люблю тебя. Элизабет».

К сожалению, ее присутствие на похоронах затмило собой кончину ее бывшего супруга, а тот факт, что ей удалось сбросить лишние килограммы, стал настоящей сенсацией – на страницах британской прессы моментально замелькали фотографии «до» и «после».

Элизабет вернулась в Вашингтон, где продолжила играть роль миссис Джон Уорнер, супруги начинающего сенатора из Вирджинии. Вместе с ним она устроила в их поместье в Атоке традиционный пикник для четырех тысяч гостей со сбором средств в пользу республиканской партии, причем часть собранных денег от продажи 25-долларовых входных билетов пошла на покрытие почти двухмиллионного долга Уорнера – именно такая сумма была израсходована на избирательную кампанию. Во время пикника Элизабет прогуливалась среди гостей, пожимала им руки и даже немного попозировала вместе с мужем на эстраде, чтобы толпы приглашенных могли сделать снимки.

«Неплохая идея – сосредоточить свое внимание на жене политика, – заявил гостям Уорнер. – Говоря по большому счету, ей приходится преодолевать в жизни те же самые рытвины и ухабы и есть те же самые куриные окорочка, что и ее мужу».

Как бы то ни было, но Элизабет так и не удалось добиться прежнего успеха. Выборы были уже позади, цель достигнута, и до жены политика мало кому было дело. К этому времени ее муж уже уверенно восседал в сенаторском кресле, дабы издавать законы, по которым вращается окружающий мир.

Первым законодательным актом, который Джону Уорнеру удалось протащить в сенате, стал запрет на взимание платы за пользование туалетом в аэропортах. «Я отдаю себе отчет, что на этом не сделаешь карьеру, а некоторые даже не упустят возможности позлословить по этому поводу, – заявил он, – но между заседаниями по вопросу о сокращении стратегических вооружений я все-таки выкроил время, чтобы помочь людям решить их маленькие, но достаточно острые проблемы». Когда этот закон был одобрен Конгрессом, Уорнер выпустил пресс-релиз, который впоследствии поместил в рамочку, приложив к нему для жены записку со словами: «Элизабет, моей дорогой жене и соратнику по предвыборной кампании. Я сдержал свое обещание. Закон принят. Джон».

Теперь же от нее ожидалось, что она будет развлекать избирателей или же потихоньку шить кукол. Но как бы Элизабет ни старалась следовать этим правилам, ей так и не удавалось вжиться в эту свою новую роль. Во время футбольного матча в Вашингтоне той осенью Элизабет уже со стаканом в руке увлеченно беседовала с репортером-мужчиной. Супруг забеспокоился, как бы она, как то за ней водится, не разоткровенничалась с журналистом, и поэтому изо всех сил старался заново привлечь ее внимание к игре.

«Да пошел он к черту! – воскликнула она. – Неужели не видно, что мне и так хорошо!» Через неделю этот случай всплыл на страницах «Вашингтон пост», с многозначительным комментарием, вроде того, что «после широко разрекламированного сбрасывания веса на флоридском курорте миссис Уорнер, похоже, начала набирать его снова».

Спустя несколько недель Элизабет находилась в ресторане, где одна слишком пылкая поклонница досаждала ей просьбами дать автограф: «Ну пожалуйста, еще один, для моей кузины в Оклахоме!» На четвертый раз терпение Элизабет лопнуло. Вместо того, чтобы дать женщине еще один автограф, она небрежно накарябала пожелание, которое на следующий день появилось на газетной странице: «Мы не можем напечатать последнее слово в нашей семейной газете, но зато готовы сообщить вам, что первые два были «Пошла ты в», – ехидничала газета.

В феврале 1980 года сенатор и его жена почтили своим присутствием ежегодную конференцию республиканской партии в Мэриленде, где Джон Уорнер внес предложение возобновить практику регистрации новых членов, но только для мужчин. «Только для мужчин? – возмутилась Элизабет. – Я из тех женщин, кому палец в рот не клади, и, как мне кажется, завтра только помани их, и они с готовностью ринутся в окопы».

«Мне очень жаль, но ты не имеешь права голосовать по этому вопросу», – одернул ее муж.

«Да, но ты ведь сам пригласил меня сюда», – настаивала Элизабет.

«Уверен, что даже Эйб Линкольн, великий сторонник эмансипации, и тот бы разделил мое мнение», – произнес Уорнер.

«Эйб Линкольн? И в какую еще древность тебя занесет?»

Не зная, что на это отвечать, Джон Уорнер заметил, что супруги сенаторов и конгрессменов являются участницами конференции, но без права голоса. А затем добавил, что данные комитета по делам вооруженных сил свидетельствуют о том, что женщины хотели бы занимать в армии более разнообразные посты, чем им предлагались.

«И что это за работа?» – поинтересовалась Элизабет.

«Что ж, я с гордостью могу заявить, что в бытность мою секретарем по делам флота я создал больше рабочих мест для женщин, чем они имели до этого».

«Тоже мне работа, – фыркнула Элизабет. – Подай-принеси!» В этот момент в их спор встрял конгрессмен Бад Шустер, чтобы выразить свое мнение, будто исключение женщин из обязательной регистрации есть дискриминация в их же пользу. «Все зависит от того, как на это посмотреть», – заметила Элизабет.

Другой конгрессмен вскочил со своего места и заявил, что вопрос регистрации ни в коем случае нельзя смешивать с проблемой «так называемой дискриминации женщин».

«Так называемой? – возмутилась Элизабет. – Вы сказали так называемой?»

«Да ладно тебе, Лиз, успокойся», – не выдержал Уорнер и замахал руками, чтобы его жена угомонилась.

«Только не пытайся заткнуть мне рот своей вечно указующей ручищей!» – воспротивилась Элизабет.

«Лиз, я всего лишь прошу тебя принять во внимание мой жизненный опыт», – продолжал Уорнер и принялся рассказывать о своей службе во флоте и морской пехоте.

«Можно подумать, что я не зарабатываю себе на жизнь с десяти лет!» – не унималась Элизабет. «А вскоре тебе опять придется взяться за работу», – пробормотал разозленный супруг.

Многие неправильно истолковали этот инцидент, решив, что подобная прилюдная перепалка есть не что иное, как свидетельство трений между супругами. Введенные в заблуждение внешними проявлениями, люди делали вывод, будто полнота Элизабет есть признак ее неудовлетворенности вашингтонской жизнью и ролью супруги политического деятеля.

Вскоре европейская пресса повсеместно раструбила о том, что у знаменитой актрисы дело якобы движется к новому разводу. Эти слухи вроде бы даже подтвердились после Рождества, когда Джон Уорнер один вернулся в Соединенные Штаты, а Элизабет осталась в своем шале в Гштааде.

Элизабет яростно отметала подобные инсинуации: «Здесь нет даже малой толики правды. Во всем виноваты эти чертовы фоторепортеры, из-за них и разгорелся весь этот сыр-бор. Джону надо было вернуться в Штаты, потому что его ждали неотложные дела, я же осталась в Швейцарии, чтобы встретить Новый год вместе с детьми. Ну а поскольку Джон уехал домой, европейская пресса тотчас подняла шум, что-де мы поссорились, что совершенно не соответствует действительности».

Тем не менее, слухи об отчуждении между супругами не утихали, особенно после того, как стало известно о намерении Элизабет возобновить свою карьеру в кино. Даже самые близкие друзья, и те задавались вопросом, а все ли действительно в порядке между Уорнерами.

«Мне как-то раз случилось обедать у Кэтрин Грэм, и она даже поинтересовалась, не собираемся ли мы с Джоном разводиться, – возмущалась Элизабет. – По словам Кэтрин, газета и журнал, которые она выписывала, «Вашингтон пост» и «Ньюсуик», якобы напечатали материалы о том, будто наш брак распался». Элизабет заверила миссис Грэм, что у них с Джоном все в порядке. После чего позвонила одному репортеру, чтобы тот донес ее точку зрения до читателя. «Я ужасно возмущена этими лживыми сплетнями, – заявила она. – Мы с Джоном счастливы, и этим все сказано. Поэтому ни о каком разводе не может быть и речи. Мне нравится та жизнь, которую я здесь веду, и, как мне кажется, я с каждым днем все лучше справляюсь с моими обязанностями. Я нахожу удовольствие в том, что я жена сенатора и так или иначе причастна к политике. Я вполне довольна своей жизнью в Вашингтоне и не скучаю по мишурному блеску Голливуда. Да, моя жизнь действительно изменилась, когда я вышла замуж за Джона и переехала сюда, но я наконец-таки обрела ту самую незамысловатую жизнь, к которой стремилась долгие годы».

Сенатор Джон Уорнер, сидевший в тот момент рядом с женой, добавил: «Жена любого политика время от времени не выдерживает такого напряжения. Кажется, что вы уже больше не в состоянии перекусывать в каком-нибудь придорожном заведении резинистую куриную ногу, и это несмотря на то, что жареный цыпленок – излюбленное блюдо Лиз, из числа тех, что она для меня готовит. Сколько долгих вечеров ей пришлось провести в одиночестве, потому что я допоздна задерживался в Сенате, чтобы не пропустить поименное голосование».