Текст книги "Уроки разбитых сердец"
Автор книги: Кэти Келли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)
Глава 3
Аннелизе Кеннеди опустилась в просторное кресло, повернутое к заливу, и взяла в руки один из старых цветочных каталогов. Она любила их перелистывать, когда не было желания читать газету, поэтому пачка потрепанных каталогов всегда лежала наготове на белом тростниковом столике рядом с креслом.
Обычно стоило ей начать листать знакомые, зачитанные до дыр страницы, как приходило приятное чувство покоя. Описания семян с яркими фотографиями распустившихся цветов напоминали ей о счастливых часах, проведенных в саду, когда руки по локоть в земле и радость общения с природой вытесняет из головы все мысли.
Но на этот раз чуда не произошло. Окошко в волшебную страну оказалось наглухо забито: на коленях у Аннелизе лежала всего лишь пачка старых каталогов. Их перелистывали руки с загрубевшей кожей, заусенцами и выступающими пенами.
«У тебя такие прелестные руки, тебе нужно за ними ухаживать», – вздыхала мама почти тридцать лет назад, глядя, как дочь, новоиспеченная миссис Кеннеди, ловко управляется с грязной посудой, не потрудившись надеть резиновые перчатки. Аннелизе тогда лишь весело отмахивалась, и у нее не было ни времени, ни желания думать о каких-то там перчатках.
Она всегда отличалась неукротимой энергией и стремительностью, но без примеси безрассудства или легковесности. Аннелизе была деятельной, практичной и умелой. Защитные перчатки и кремы для рук – это для матери и ее ровесниц, а не для двадцатипятилетней молодой женщины, полной жизненных сил.
«Золотые руки и настоящий гений по части садоводства», – с гордостью сказал о ней Эдвард, когда они стояли перед церковью в день свадьбы дочери. Аннелизе потратила несколько часов, связывая нежно-розовые, едва только распустившиеся розы в маленькие букеты для украшения церкви.
Ей куда больше нравилось выращивать розы в садовом центре в Тамарине, чем мастерить из них букеты, но она согласилась бы связывать розы в пучки без помощи рук, одними зубами, лишь бы увидеть, как Бет в подвенечном платье торжественно прошествует вдоль прохода в церкви.
С тех пор прошло четыре года, но для Аннелизе этот день навсегда останется самым счастливым в жизни. Ее дорогая девочка нашла наконец свою судьбу. Бет всегда напоминала ей розу, одну из тех редких старинных чайных роз, которые Аннелизе и Нейл – владелец садового центра – с любовью выращивали в огромной оранжерее.
«Мадам де Суза», прекрасная, дивно благоухающая и колючая, необыкновенно прихотлива. Этот изнеженный цветок требует тонкого обращения, за ним нужен самый деликатный уход. В день, когда Бет вышла за Маркуса, ласкового, сильного и бесконечно влюбленного, Аннелизе почувствовала, что этот человек готов взять на себя заботу о ее драгоценном цветке или по крайней мере разделить с ней эту заботу.
Если Бет была розой, то Эдвард вполне мог сойти за дерево – великолепный дуб, огромный, могучий, неподвластный порывам морского ветра. А сама Аннелизе? Когда Эдвард встретил ее, она походила на тополь: такая же высокая и стройная, гибкая, трепещущая – от светловолосой макушки до кончиков пальцев неугомонных ног.
Но прожитые годы изменили ее, она это чувствовала. Трудно сказать, какой она стала теперь.
Много лет назад, еще только начиная заниматься садоводством, Аннелизе думала, что искусство, которому она себя посвятила, дает ответы на все вопросы. Земля учит человека спокойствию и терпению. Завершив полный круг, все возвращается к началу: за самой суровой зимой неизбежно приходит весна. Подгонять время бессмысленно, и задачи, и решения приходят, когда настает их черед. Подснежник не заставишь расцвести по своему желанию, но наступит день, и этот прелестный цветок раскроет нежные сонные лепестки навстречу солнцу.
Всему в этой жизни определен свой срок. Созревший плод сам падаете ветки. Это утверждение стало жизненным кредо Аннелизе.
А теперь выяснилось, что она, похоже, ошибалась. Жестоко ошибалась.
Миссис Кеннеди встала, прошла в кухню и включила электрический чайник. Она сделала это автоматически. Ритуал заваривания чая помогал ей отвлечься, когда она не знала, чем себя занять. Чаще всего Аннелизе выпивала не больше половины чашки.
Эдвард не был страстным любителем чая, он предпочитал кофе. В буфете все еще стояла банка с его любимым, безумно дорогим ямайским сортом «Блю маунтин» из магазина «Фортнум энд Мейсон».
Аннелизе терпеть не могла кофе, но ей нравился его запах. Густой пряный аромат, носившийся в воздухе, когда Эдвард священнодействовал на кухне, рассеянно, вполуха слушая радио. И вот теперь здесь больше некому готовить кофе.
Отныне никто не будет запрятывать куда попало кухонное полотенце, перекладывать подушки, неторопливо разворачивать утреннюю газету. Можно ли привыкнуть к одиночеству после тридцати лет, прожитых бок о бок с другим человеком? Хотя, возможно, одиночество и есть наше естественное состояние, а вовсе не вечный поиск второй половины, о котором рассуждал Платон. «Хотелось бы в это верить», – вздохнула Аннелизе.
Она резким щелчком выключила чайник, схватила связку ключей и направилась к черному ходу. Сбросив комнатные туфли, она натянула ботинки и сдернула с крюка потрепанную стеганую куртку – в маленькой прихожей перед черным ходом висело много всякого старья. Дверь выходила на взморье, и когда Аннелизе распахнула ее, в лицо ей ударил свежий морской ветер.
Горьковато-соленый воздух, пропитанный запахами моря и песка, наполнил ее легкие, и на мгновение у Аннелизе перехватило дыхание.
Ее коттедж находился в полумиле от береговой линии. Вначале шла поросшая жесткой низкой травой полоса суши, где отважно цеплялись за землю светло-лиловые ирисы. Дальше тянулся гребень мелких камней, сверкавших, как драгоценности, когда океан окатывал их волной. Наступило время отлива, и у самой воды была видна желтовато-коричневая песчаная лента в форме подковы – Милшон-Бей, маленькая бухточка рядом с более крупной – Тамарин-Бей. Два залива разделял высокий зазубренный утес, глубоко погруженный в воду.
Со стороны Милшон-Бей мыс был слабо защищен от ветра, несущего с собой песок и влагу, машины здесь быстро покрывались ржавчиной, а дома, такие как у Аннелизе, довольно скоро приобретали цвет прибитого волнами к берегу плавника.
По другую сторону утеса покоился городок Тамарин, надежно укрытый от разрушительного ветра кольцом неприступных скал. Вдоль долины, рассекавшей город пополам и спускавшейся в бухту, где миллионы лет назад с грохотом рушились гигантские ледники, катила свои воды река Бон, а рядом пролегла широкая дорога. В глубине долины у излучины реки располагался садовый центр, в котором Аннелизе проработала долгие годы.
Когда-то она всерьез раздумывала, не поселиться ли в Тамарин-Бей. Окна в домах там дребезжали от ветра, зато по вечерам, когда подступали демоны ночи, поблизости всегда были соседи. Скалы и холмы, удерживая теплое дыхание моря, создали в городе особый микроклимат. В садовом центре Аннелизе выращивала деревья и цветы, о которых в Милшон-Бей не осмеливалась даже мечтать.
У Лили, тетушки ее мужа, в саду росла смоковница, раскидистая, с толстым стволом, правда, уже почти лишенная плодов. Аннелизе она напоминала пожилого джентльмена, которому перевалило за семьдесят, когда можно уже не беспокоиться о потомстве. И все же это было самое настоящее фиговое дерево, привыкшее к куда более теплому климату.
Но теперь Аннелизе была только рада, что двадцать лет назад они с Эдвардом решили переехать сюда. Ей нравилось чувствовать себя оторванной от окружающего мира, а пронзительные завывания ветра не в силах были перекричать ее собственный вопль гнева и боли. Здесь она вольна была сидеть на расшатанном крыльце и пить вино под горестный плач Тоски, скорбящей о возлюбленном. Здесь можно было не опасаться, что кто-то сочтет ее безумной и станет названивать ее родственникам, намереваясь «сообщить им кое-что по секрету».
Берег был усеян раковинами и обрывками скользких морских водорослей. На песке у кромки воды виднелись следы копыт, оставленные во время утренней проездки лошадей. Конюшни находились неподалеку, в трех милях от взморья, и всадники по утрам скакали галопом вдоль берега. Как-то летом Эдвард сфотографировал их. Черно-белые снимки вышли довольно удачными, Эдварду удалось передать неистовую ярость гонки: раздувающиеся лошадиные ноздри, растрепанные ветром гривы, тучи песка и пенные брызги прибоя.
Одна из фотографий так и осталась висеть на стене в холле, и Аннелизе бросала на нее взгляд всякий раз, входя в дом через парадную дверь. Великолепный кадр.
– Ты вполне мог бы всерьез заняться фотографией, – как-то сказала она мужу. Эдвард обладал незаурядным художественным даром, но в страховом деле, которым он занимался, подобный талант ценился не слишком высоко.
– Я всего лишь любитель, милая, – смутился Эдвард, но Аннелизе знала: в душе он был польщен. В юности Эдварду нечасто приходилась слышать комплименты в свой адрес. Его мать считала, что восхваления уместны лишь в церкви, когда они обращены к Господу. Аннелизе всегда старалась почаще хвалить мужа, щедро выражая восхищение, которого Эдварду так недоставало в детстве.
– Для любителя это просто великолепно.
– Ты слишком пристрастна, – улыбнулся Эдвард, – и видишь во мне одни только достоинства. Ты просто слепа.
– Тогда это выборочная слепота, – усмехнулась Аннелизе. – Я вижу лишь то, что мне нравится, а в тебе мне нравится почти все.
Медленно бредя вдоль берега, Аннелизе мысленно пообещала себе убрать со стены фотографию, когда придет домой. Слишком мучительно видеть ее перед собой каждый день.
Резкий порыв ветра бросил ей в лицо горсть песчинок, заставив на мгновение зажмуриться. Аннелизе вскинула голову и обвела глазами берег, пытаясь зацепиться взглядом за какой-нибудь предмет, чтобы отвлечься от терзавшей душу боли. Рядом на песке лежала выброшенная волнами коряга, запутавшаяся в обрывке ядовито-голубой рыбацкой сети.
Аннелизе медленно нагнулась и подняла ее. Вытянутая деревяшка длиной в фут оказалась закручена в спираль. Иногда деревянные обломки – порождение причудливой фантазии моря – бывали по-настоящему красивы и выглядели как творения художника, несмотря на вмятины и щербины. Но встречались и обыкновенные коряги. Океан выносил их на берег, словно желал избавиться от бесполезного хлама. Бесформенные куски дерева валялись на берегу, уродливые, никому не нужные, выпотрошенные и безжизненные. Такие, как этот плавник. Такие, как сама Аннелизе.
Да, это правда, она вовсе не живое дерево, а прибитая к берегу коряга. Неприглядная для большинства людей и красивая лишь для немногих.
Не в силах справиться с душившим ее отчаянием. Аннелиза силой швырнула обломок обратно в воду и крикнула ему вслед:
– Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!
Здесь некому было услышать ее крик. Ветер подхватил его и унес высоко в небо, где парили равнодушные чайки.
В то утро Аннелизе поднялась в восемь и предупредила, прособирается на девятичасовую воскресную мессу, а потом, возможно, заглянет к Лили, но Эдвард, пропустил ее слова мимо ушей. Он пробурчал что-то в ответ (вероятно, согласие) и перевернулся на другой бок, потянув за собой белоснежное пуховое одеяло. Его долговязая фигура оказалась спелената точно кокон. Аннелизе понимающе вздохнула. Она была жаворонком, а Эдвард – совой. Тут уж ничего не поделаешь.
Десять минут спустя, успев принять душ и одеться, она уже пила маленькими глоточками зеленый чай, прежде чем выскочить из дома. Аннелизе удалось-таки полюбить этот напиток, хотя прежде она терпеть его не могла. Когда-то давно иглотерапевт заявил, что зеленый чай ей очень полезен, и она тут же почувствовала непреодолимое отвращение к этому пойлу. Почему, интересно, ко всему полезному нужно так долго приноравливаться, а вот к вредному привыкаешь мгновенно?
Торжественная и строгая утренняя служба в церкви Сеяного Кейниса на центральной площади Тамарина была великолепна. Холодные лучи весеннего солнца, проникая сквозь цветные витражи в окнах, наполняли церковь приглушенным Сиянием, в котором отчетливо были видны мириады танцующих пылинок. Обычно художники именно так изображают божественное благословение, изливающееся на истинно верующих.
Утренняя месса проходила без музыки. Хор собирался к одиннадцатичасовой службе, когда мистер Фицпатрик с натугой выдавливал гимны из старенького, страдающего реваншизмом органа. Прихожане болезненно морщились, а отец Майк мужественно улыбался, удерживая паству от открытых насмешек.
Милый отец Майк. Он обладал прекрасным чувством юмора, но вынужден был постоянно сдерживаться, потому что далеко не всем нравится, когда священник позволяет себе шутить с прихожанами. Аннелизе искренне ему сочувствовала: бедняге приходилось вечно быть настороже, чтобы не переступить невидимую черту и не разрушить чье-то хрупкое доверие.
К одиннадцатичасовой мессе обычно являлись семьями. Едва только начавшие ходить детишки приподнимались на церковных скамьях и, сонно моргая, разглядывали своими круглыми глазенками сидевших позади людей. Это выглядело довольно забавно, но здорово отвлекало.
Во время девятичасовой воскресной службы церковь редко бывала заполнена больше чем на четверть, и это как нельзя лучше подходило Аннелизе. Ей нравилось мирное спокойствие храма. Достаточно времени, чтобы поразмышлять, но не так много, чтобы впасть в уныние. Она ненавидела эти приступы тоски. Но по счастью, во время мессы мрачные мысли отступали. Ритуал литургии действовал на Аннелизе умиротворяюще. Вместе со всеми она опускалась на колени, крестилась и шептала знакомые слова молитвы. Эти слова, как разбухшие от влаги зерна, давно успели прорасти в ее душе, ведь она повторяла их долгие годы. Ее религиозность не имела ничего общего со слепой одержимостью: молитва помогала Аннелизе освободиться от мучивших ее сомнений, заглянуть в себя и обрести покой.
В конце службы у нее совершенно неожиданно разыгралась мигрень. От внезапной и острой боли лицо Аннелизе страдальчески сморщилось, она уже знала: одним приступом здесь не обойдется, в любой момент может стать еще хуже. В таких случаях лучше без промедления ехать домой и ложиться в постель. На время о поездке к Лили можно было забыть. Аннелизе решила, что позвонит ей позже и извинится. Конечно же, тетя все поймет. Строго говоря, Лили приходилась ей не родной теткой, а родственницей по мужу, но отношения между двумя женщинами сложились самые близкие. Лили обладала многими замечательными качествами – веселостью, добросердечием, великолепным чувством юмора, – но ее главным достоинством было умение всегда оставаться в хорошем настроении и никогда ни на что не обижаться.
«Береги себя, дорогая, и дай знать, когда тебе станет лучше», – вот и все, что сказала бы она в ответ. Аннелизе знала немало людей, тщательно лелеявших свои обиды и постоянно искавших подтверждение тому, что их хотят унизить или оскорбить. Слава Богу, Лили не относилась к их числу.
Автомобиль подрагивал под резкими порывами ветра, и ехать пришлось медленно. Добравшись до дома, Аннелизе торопливо взбежала на крыльцо, думая только о том, как славно будет улечься наконец в постель. Краем глаза она заметила автомобиль своей близкой подруги Нелл, припаркованный во дворе, но головная боль отвлекала все ее внимание. Придется мужу занимать гостью. Вряд ли Нелл станет возражать, они с Эдвардом старые приятели, к тому же Нелл знает: когда у Аннелизе мигрень, с ней бесполезно заговаривать, она лежит пластом.
В кухне Эдвард и Нелл сидели за столом, держась за руки. Светлая женская головка приникла к темноволосой голове мужчины. Никакой тихой музыки, приглушенного света или разбросанной в беспорядке одежды, но близость, связывающая этих двоих, была слишком явственной, слишком очевидной. Аннелизе показалось, что ее с размаху полоснули по горлу, так разделочный нож мясника вонзается в мягкое куриное филе.
– Аннелизе! – испуганно вскрикнула Нелл и мгновенно отпрянула от Эдварда.
Увидев это стремительное, резкое движение, прежняя Аннелизе непременно отпустила бы какую-нибудь шутку насчет ишиаса Эдварда и многострадальной шеи Нелл, но сейчас все было иначе. Скованные, напряженные позы и застывшие лица ее мужа и подруги выдавали их с головой. Новый приступ мигрени лишил Аннелизе последних сил, к горлу подступила тошнота.
– Мы просто… – неуклюже начала Нелл и внезапно остановилась, не зная, как закончить фразу.
Обычно ей не приходилось лезть за словом в карман. В отличие от молчаливой, сдержанной Аннелизе Нелл никогда не упускала случая высказать свое мнение и отпускала остроумные замечания по любому поводу. Например, о дожде: «Ирландия была бы чудесной страной, если бы только нам удалось найти парня, который держал бы над ней зонтик». Людям это нравилось. Или насчет денег: «Лучше потрать их сейчас, на саване ведь нет карманов».
Но теперь Нелл не нашлась что сказать.
– Аннелизе, ты все неправильно поняла, это ошибка, – пролепетал Эдвард, встревоженно глядя на жену.
Он шагнул к ней и попытался взять ее руки в свои. Его волосы были все еще влажными после душа. Прошло каких-то двадцать пять минут с тех пор, как Аннелизе покинула дом. Должно быть, Эдвард пулей выскочил из постели, лишь только за женой закрылась дверь.
– Тогда объясни, в чем моя ошибка, чтобы я могла оценить правду, – тихо произнесла Аннелизе, мягко высвобождая руки.
В голове у нее по-прежнему стоял туман, но безошибочный инстинкт подсказывал, что лучше избегать прикосновений Эдварда.
– Ради Бога, Аннелизе, неужели ты думаешь, что мы могли бы причинить тебе боль! – воскликнула Нелл.
Она умоляюще посмотрела на Эдварда, взглядом призывая его вмешаться и все уладить.
По глазам всегда можно сказать, что человек думает на самом деле, Аннелизе давно это знала. За годы, прожитые вместе, они с Эдвардом не раз обменивались подобными многозначительными взглядами. Да и с Нелл тоже. Ведь они были подругами без малого двадцать лет, целую вечность.
Правда, до нынешнего дня Аннелизе и не подозревала, что двое людей, так много для нее значивших, выразительно переглядываются у нее за спиной.
У нее вдруг возникло ощущение, что она смотрит конец фильма с лихо закрученным сюжетом и неожиданно все загадочные события предстают в своем истинном свете. Ее муж и подруга обмениваются красноречивыми взглядами в финале, потому что они и есть главные герои картины. Не Аннелизе и Эдвард, а Нелл и Эдвард.
– Аннелизе, пожалуйста, присядь. – Взволнованный Эдвард наклонился к ней, нервно сцепив пальцы. – Я бы предпочел, чтобы этого разговора никогда не было, но, полагаю, дам все же надо объясниться начистоту. Теперь или никогда, верно? – Эдвард выглядел пристыженным, но исполненным решимости. Он собирался высказать всю ужасную правду до конца.
Именно в эту минуту Аннелизе отчетливо поняла, что муж бросает ее ради Нелл.
Эдвард всегда ненавидел бурные всплески эмоций и выяснения отношений. Когда Бет захлебывалась слезами, пережидая очередную драму, от него бывало мало проку, И теперь его настойчивое желание продолжить разговор, который легко мог перерасти в ссору, говорило само за себя.
– Ты уходишь, да? Ты уходишь к Нелл.
Эдвард молча кивнул и развел руками, словно хотел сказать: «А что мне еще остается делать?»
Аннелизе медленно села за стол и сложила перед собой руки.
– Я пришла домой раньше, потому что у меня разболелась голова, – устало пробормотала она, ни к кому не обращаясь.
– Принести тебе таблетки? – моментально откликнулся Эдвард и, дождавшись ответного безмолвного кивка, поспешил выскочить из кухни.
– Тебе поможет горячий сладкий чай, – деловито объявила Нелл. Повернувшись к буфету, она проворно достала чашки и заварку в пакетиках. За долгие годы дружбы с Аннелизе она так часто бывала в этом доме, что знала его не хуже хозяев.
– Чай не поможет. – Голос Аннелизе прозвучал неожиданно резко. – Мне уже ничто не поможет.
Слегка обескураженная, Нелл уселась на дальнем конце стола, напротив подруги, и Аннелизе неподвижно уставилась на нее потухшим взглядом.
Нелл изменила прическу. Обычно ее светло-каштановые волосы казались небрежно растрепанными, даже при отсутствии ветра. Она почти не пользовалась косметикой, и для ровесницы Аннелизе (обеим женщинам сравнялось по пятьдесят шесть лет) выглядела на редкость моложаво. Ее гладкую, лишенную морщин кожу с редкими веснушками портили лишь крохотные складочки в уголках смеющихся синих глаз. В этот день волосы Нелл были тщательно уложены, ресницы накрашены, а на губах блестела помада. Она куда-то собиралась и поработала над своей внешностью.
Собиралась улизнуть вместе с Эдвардом.
– Почему, Нелл? Зачем?
– Ох, только не надо сидеть тут со скорбным видом и делать удивленное лицо, – раздраженно огрызнулась Нелл, которая никогда в жизни не разговаривала с Аннелизе в подобном тоне. – Конечно же, ты все знала. Эдвард уверял, что ты ни о чем не догадываешься, но я никогда в это не верила. Женщины всегда знают. Ты просто закрывала на все глаза, так тебе было удобнее. Это говорит о многом, тебя всегда не слишком-то волновали отношения с мужем…
– Я не знала, – перебила ее Аннелизе, потрясенная только что свершившимся на ее глазах превращением. Еще минуту назад Нелл уверяла, что не способна причинить ей боль. – Думаешь, если бы я знала, то продолжала бы дружить с тобой? Мы ходили бы повсюду вместе как ни в чем не бывало, и я приглашала бы тебя к нам поужинать? – Она внезапно замолчала, не желая перечислять все новые и новые свидетельства своей слепоты. – Сколько же это длится? – в ужасе прошептала она. Аннелизе пыталась вызвать в себе гнев, но испытывала лишь бесконечную слабость и стыд – как она могла так чудовищно ошибаться в людях, которых знала всю жизнь?
Если бы ее предал кто-то один – Эдвард или Нелл, – другой остался бы поддержать ее, показать, что она по-прежнему любима. Но два самых близких человека сговорились и предали ее вместе.
– Не нужно притворяться, будто ты не знала, – презрительно фыркнула Нелл. – Ты все прекрасно видела. – В ее голосе звучала такая неприкрытая злоба, что Аннелизе вздрогнула, как от удара. – Ты можешь сколько угодно врать себе самой, но только не мне. Если вы двое так безумно любили друг друга, разве Эдвард пришел бы ко мне? Как по-твоему? Он пришел ко мне потому, что был тебе не нужен, ты сама его оттолкнула. Ты даже не понимала, как тебе повезло. Не ценила то, что имела. А я просто взяла то, что само шло ко мне в руки, и не собираюсь просить у тебя за это прощения.
Нелл сверлила подругу ненавидящим взглядом, ее переполняла дикая ярость: «Дорогой, бесценный Эдвард всецело принадлежал этой глупой курице, а она и не сознавала, каким сокровищем обладает».
Что ж, теперь благодаря ее глупости сокровище принадлежало другой.
Аннелизе вспомнила бесчисленные субботние вечера, когда она приглашала к себе в гости Нелл. Она всегда стараясь, чтобы их застолье выглядело как совместный ужин троих друзей, а не попытка счастливой супружеской пары поддержать несчастную вдову, вынужденную коротать долгие унылые вечера в одиночестве. Дэн, муж Нелл, умер десять лет назад, и все эти годы Аннелизе старалась окружить овдовевшую женщину заботой и вниманием, чтобы подруга почувствовала себя частью их с Эдвардом семьи. Она делала это ради дружбы, но, может быть, Нелл видела в ее поступках что-то другое? Жалость? Или желание порисоваться? Дескать, смотри, у меня есть муж, а у тебя нет. Приходи к нам поужинать, пусть тебя скрючит от зависти. Какие еще нелепые мысли могли прийти ей в голову?
– Я думала, что ты достаточно хорошо меня знаешь, Нелл. Если бы я догадывалась, что у вас с Эдвардом… – ей тяжело было это произнести, – …роман, я бы не стала молчать. Может, у меня и много недостатков, но я всегда старалась быть честной. Вспомни, как часто мы говорили о том, что в дружбе очень важна искренность. Мы все трое презирали фальшивых, двуличных людей, тех, кто кажется добрым и чистосердечным, а на самом деле только притворяется.
Внезапно Аннелизе охватил гнев. Эта женщина и Эдвард лгали ей. Они уверяли, что ценят честность и прямоту, а сами неизвестно сколько времени обманывали ее. А теперь еще Нелл пытается свалить всю вину на нее.
– Я не понимала, что происходит, – резко отчеканила она. – Возможно, тебе приятнее было верить в обратное и думать, будто ты крадешь у меня мужа с моего молчаливого одобрения, но это не так.
– Прости, Аннелизе. – В дверях появился Эдвард. В руках он держал пластмассовую коробочку с таблетками от мигрени. Вид у него был подавленный. – Я знал, что ты ни о чем не догадываешься. Мне хотелось думать, что тебе все известно, так было бы проще, но на самом деле я знал.
– Как давно длится эта ваша связь? – спросила Аннелизе, подчеркнуто не обращая больше внимания на Нелл.
– Не так уж и долго, – отозвался Эдвард.
– С начала акции по сбору средств для «Лавки королевского общества спасения на водах», – перебила его Нелл, не потрудившись хоть как-то смягчить удар.
«Значит, уже год с лишним», – отметила про себя Аннелизе.
– Полагаю, вы только ждали подходящего случая, чтобы поставить меня в известность? Моего дня рождения? Или, может быть, Рождества?
– Ты бы все равно узнала рано или поздно, – холодно возразила Нелл. – Почему бы не сейчас?
Обе женщины посмотрели на Эдварда, но тот лишь беспомощно пожал плечами. Аннелизе почувствовала, как гнев в ее душе превращается в холодную ярость. Слова слетели с ее губ прежде, чем она успела их обдумать.
– Тебе лучше собрать свои вещи, Эдвард. А тебя, Нелл, я попрошу подождать снаружи. Я больше не желаю видеть тебя в своем доме. Можешь отправляться к себе и ждать Эдварда там. Ему понадобится место, где держать вещи.
С трудом преодолевая слабость и подступающую тошноту, Аннелизе поднялась и перешла в гостиную. Там впервые за много лет она налила себе крепкого бренди, взяв бутылку с дурацкого круглого столика на колесиках. Эдвард его обожал, а она терпеть не могла. «Вот пускай и забирает его прямо сейчас», – угрюмо подумала она.
Некоторое время из кухни доносились приглушенные голоса, потом хлопнула дверь и послышался шум мотора. Нелл уехала.
И сразу же пришло облегчение. Видеть Нелл у себя в доме, дышать с ней одним воздухом было невыносимо, словно эта женщина источала отраву. Смертельный яд, незримый, неосязаемый и потому особенно опасный. Прикончив первый бокал бренди, Аннелизе налила себе второй. Нелепо было напиваться до бесчувствия, но именно этого ей сейчас и хотелось. Оглушить себя. Впасть в оцепенение. Она уселась у окна н принялась разглядывать залив, стараясь не прислушиваться к звукам, доносящимся из спальни, где Эдвард собирал вещи.
Когда Бет превратилась в подростка, Аннелизе научилась искусству слушать – улавливать и распознавать звуки. Если маленький ребенок бродит по кухне, это совсем другое. Вот открывается дверца холодильника, ваше чадо с трудом снимает крышку с бутылки молока, делает глоток и горестно вздыхает, пролив немного на пол. Ничего таинственного.
Матери подростков напрягают слух, чтобы уловить тайные сигналы, понятные лишь им одним. Какая музыка сейчас зазвучит? Выбор компакт-диска может рассказать о многом, нужно только уметь слушать.
Группы «Оазис» и «Каунтинг кроуз» можно было считать добрым знаком. Медленная тихая мелодия чаше всего говорила о том, что Бет немного устала и хочет отдохнуть. А вот Сюзанна Вега предвещала беду. Бет включала ее, когда бывала в полном раздрызге.
Придется все рассказать Бет. При мысли о неизбежном разговоре с дочерью миссис Кеннеди устало закрыла глаза.
Хлопнула задняя дверь, и Аннелизе вздрогнула. Эдвард ушел. Она подбежала к боковому окну и увидела, как он кладет в машину небольшой чемодан и спортивную сумку. Эдвард почти ничего не взял с собой. Только одежду. Означало ли это, что он собирается вернуться? Или же ему настолько не терпится переехать к Нелл, что он готов пожертвовать своими пожитками? Кто знает?
Вечер понемногу окутывал серым сумраком берег, и, несмотря на старенькую стеганую куртку, Аннелизе пробирала дрожь. Без живительных солнечных лучей берег мгновенно поблек, выцвел и казался теперь мрачным и унылым; так царство дикой природы, яркое и живописное днем, с наступлением сумерек наполняется ночными тенями и внушает страх всякому человеческому существу, напоминая о первобытной жестокости этого мира.
Начался прилив. Аннелизе стояла у кромки воды и смотрела, как волны неторопливо отступают и жадно набрасываются на берег, с каждым разом коричневатая полоска влажного песка все ближе подступала к ее ногам. В этом нескончаемом монотонном движении чувствовалась властная, неумолимая воля. Океан пятился и наступал, снова и снова, не останавливаясь, словно сама жизнь, готовая внезапно захлестнуть тебя соленой пенной волной как раз в тот миг, когда тебе больше всего хочется сойти с полосы прибоя.
Аннелизе стояла неподвижно, как зачарованная всматриваясь в серые волны, пока ее ботинки не намокли от воды. Холодная влага обожгла ступни, чары рассеялись, и Аннелизе отступила на шаг.
Если бы кто-нибудь увидел ее сейчас, то наверняка принял бы за сумасшедшую. Возможно, она и была безумна: одинокая женщина, стоящая на берегу, похожая на изваяние. Аннелизе медленно повернулась и побрела домой, оставляя позади сгущающуюся темноту сумерек.
В пустом коттедже царила пугающая тишина. Аннелизе торопливо обошла комнаты, включая везде свет, чтобы создать хотя бы какую-то видимость домашнего тепла. В гостиной она взяла в руки мешочек с вязаньем и с грустью посмотрела на пушистые мотки разноцветной шерстяной пряжи.
Она не могла даже думать о телевизоре или радио, но у нее оставалось вязание. Работа спицами помогала успокоиться и привести мысли в порядок. Аннелизе совсем недавно пристрастилась к этому занятию. Она и прежде вязала кое-какие простые вещицы – домашние тапочки-носки, детские кофточки и чепчики, одеяльца для кукол Бет – но ее поделки не отличаюсь особым мастерством исполнения. Аннелизе вернулась к вязанию год назад. Тогда только что бросила работу в садовом центре, и ей нужно было чем-то себя занять.
До того она носилась с идеей выучить какой-нибудь иностранный язык или освоить компьютер, и ее зять Маркус отдал ей свой старый ноутбук. Он долго извинялся за то, что компьютер слабоват и мало на что годен, но, несмотря на преклонный возраст, ноутбук, к восторг Аннелизе, все же работал.
– Он безнадежно устарел, – смущенно предупредил Маркус.
– Вот и чудесно, – улыбнулась Аннелизе.
– Бедняге уже десять лет. В мире технологий это самый настоящий динозавр.
