Текст книги "Сумерки Эдинбурга"

Автор книги: Кэрол Лоуренс

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Зачем вообще душить кого-то, если потом ты все равно сбросишь его с утеса? – выдохнул сержант Дикерсон, отчаянно стараясь не отстать от широко шагающего Иэна, когда они поднимались по ведущей к вершине Артурова Трона крутой тропинке в ту же пятницу ближе к вечеру.

– Отличный вопрос, сержант, – ответил Иэн, согнувшись под резкими порывами ветра со стороны Ферт-оф-Форта. Небо угрожающе нависло над ними грядами сердитых облаков, но дождь стих – по крайней мере на время.

– Падения и так хватило бы, чтобы убить парня, – сказал Дикерсон, перемежая слова отчаянным пыхтеньем.

– Да, любопытно, – сказал Иэн и слегка сбавил скорость, сжалившись над задыхающимся сержантом – на каждый его шаг Дикерсону приходилось делать два. – А может, ему было необходимо именно задушить жертву.

– И он надеялся, что следы от падения скроют настоящую причину смерти, – тут Дикерсон сложился почти вдвое под порывом ветра, который едва не сорвал у него с головы шлем, – и все подумают про самоубийство.

– Или же он выбрал это место не только потому, что тут легко избавиться от трупа, но и потому, что оно имело для него какое-то особенное значение.

– Жаль, свидетелей не было, – гаркнул сержант, пытаясь перекричать свист ветра, – денек для прогулок, видать, был не очень.

Проигнорировав подколку сержанта (нынешний день к прогулкам тоже совсем не располагал), Иэн задумался над сутью его слов. А не мог ли убийца точно знать, что даже самые горячие поклонники этих мест вряд ли станут взбираться сюда в дождливый день? Или же ему просто повезло? Иэн до сих пор не мог решить, было ли это убийство продумано заранее или преступник воспользовался неожиданно подвернувшейся возможностью, – но склонялся к первому.

– Сэр, – снова заговорил Дикерсон, – а что, по-вашему, имел в виду главный инспектор, когда сказал, что мы стоим один другого?

– Да шутил просто, – ответил Иэн, обходя поставленный кем-то прямо на тропинке каирн. Он поежился: эти пирамидки из камней всегда напоминали ему надгробные камни, роль которых, собственно, они в древние времена и выполняли.

– Вряд ли это было комплиментом, сэр.

– У главного инспектора очень много забот, вот он все время и на взводе.

– Это да, – отозвался Дикерсон, – как думаете, он все это заранее подстроил? Ну, убийца.

– Не знаю, сержант.

– Но душить-то зачем, сэр? Столкнул бы бедолагу вниз, и всего делов. Ему бы и так конец пришел.

– Ответ на этот вопрос вполне может привести нас к мотиву преступления, – задумчиво сказал Иэн, – а если повезет, то и к самому преступнику.

Дикерсон укрылся за дергающимся под порывами ветра кустом дрока и опустился на колени. Потом снял шлем и вытер со лба пот.

– Вам следовало бы чаще заниматься физическими упражнениями, – заметил Иэн, вытаскивая из рюкзака флягу с водой и протягивая ее сержанту.

Дикерсон долго не отрывался от горлышка.

– Вы правы, сэр, – сказал он наконец, возвращая флягу, – у вас-то с этим, видать, все в порядке – часто, поди, в горы выбираетесь?

– Да, довелось побродить по горным долинам.

Со временем тоска Иэна по мшистым зеленым скалам и глубоким долинам родного нагорья становилась только сильней. У пейзажей Лотиана было свое очарование, да только ничто в мире не могло сравниться с суровым великолепием Инвернессшира. Стол Иэна был завален лихорадочно исписанными листами – страстными одами красоте родных гор, которые он сочинял по ночам, когда накатывал очередной приступ тоски по родине. Ностальгию эту усиливали счастливые воспоминания о той поре, когда отец и мать еще ладили. Распри начались позже, и в его памяти они были неразрывно связаны с переездом в Эдинбург.

– А чем, по-вашему, он это сделал – ну, преступник? – спросил Дикерсон.

– Задушить человека можно много чем – галстуком, например, шарфом, ремнем… Да тут и руки подойдут – если, конечно, силы хватит, но убийца воспользовался какой-то вещью.

– Выходит, он слабак? Или просто заранее приготовился?

– Еще один отличный вопрос, сержант. Судя по костюму, Вайчерли собирался на работу и явно не планировал вылазку в горы.

– Сюда-то что его привело? – задумчиво сказал Дикерсон.

– Еще один ключевой вопрос, – откликнулся Иэн, – вот увидите, сержант, мы еще сделаем из вас инспектора.

Взглянув на стремительно темнеющее небо, Иэн ускорил шаг. Уже очень скоро должна была наступить ночь – в феврале солнце едва успевало пробудиться от своей спячки, прежде чем снова уйти за горизонт. Сделав последний рывок, Иэн с сержантом взобрались на вершину, и здесь ветер принялся терзать их, как разъяренный пес. Земля была голой – только виднелись кое-где коричневые кустики вереска да дрока, похрустывающие под ногами.

На северо-востоке тускло поблескивали в свете угасающего дня воды Ферт-оф-Форта, а чуть ближе виднелись крутые склоны Солсберийских утесов. В их сумрачной сени тянулись к небу остроконечные городские шпили, среди которых уже начинали один за другим загораться огоньки газовых фонарей. Желтые язычки пламени разбелялись по городу в надвигающихся сумерках – эдинбургские фонарщики-лири вышли на свой ежевечерний обход.

– Откуда, думаете, его столкнули? – спросил Дикерсон, подходя к Иэну по продуваемому всеми ветрами склону.

– Тело нашли вот под этим обрывом. Оглядитесь хорошенько – может, увидите что-нибудь. Да смотрите в оба, сержант, нам важна любая мелочь.

– Так точно, сэр! – ответил Дикерсон и, согнувшись в три погибели, так что его нос едва не коснулся земли, стал добросовестно рыскать по кругу, как здоровенная рыжая легавая.

Иэн последовал его примеру и принялся пристально осматривать землю под ногами в поисках чего-нибудь необычного. Как это часто случалось на закате, молодого инспектора охватило чувство удивительной безмятежности, и оно было очень кстати здесь, уравновешивая мысли о совершенном на этом самом месте убийстве. Когда он уже начал подозревать, что вся вылазка была бесполезной затеей, раздался голос Дикерсона:

– Сэр! Сюда!

– Что у вас, сержант? – Иэн поспешил к противоположной стороне каменного выступа.

– Глядите! – ткнул тот пальцем в землю. Иэн опустил глаза и увидел в мокрой грязи под ногами какой-то крошечный предмет. Выудив его, молодой инспектор поднял находку повыше, чтобы ее мог разглядеть и Дикерсон. – Та самая пуговица, сэр?

Вне всяких сомнений это была одна из кожаных пуговиц с куртки Стивена Вайчерли.

– Отлично! На такую удачу я даже не надеялся, – сказал Иэн, опуская пуговицу в рюкзак и поеживаясь от нескольких упавших сверху капель дождя. – Однако нам лучше возвращаться – небесные хляби того и гляди снова разверзнутся.

Так и случилось. Едва они успели пройти сотню ярдов, как небо сотряслось от удара грома и потоп библейской силы обрушился на головы жителей Эдинбурга. К тому времени, как Иэн и Дикерсон добрались до подножия Артурова Трона, оба вымокли до нитки. Дикерсона Иэн отправил домой на экипаже, хотя толку в этом было столько же, сколько запирать стойло сбежавшей лошади. Когда Гамильтон и сам наконец-то добрался до своей квартиры на Виктория-террас, то первым делом залез в горячую ванну. Выбрался он оттуда слишком измученным для ужина и едва дополз до кровати. Ему снились две безликие фигуры посреди сумеречных холмов, сцепившиеся в смертельной схватке на краю пропасти. Чем сильнее Иэн вглядывался в их лица, тем расплывчатее они становились. Он попытался окликнуть противников, но не смог издать ни единого звука.

Разбудил его оглушительный гром, от которого все тело напряженно сжалось. Иэн добрался до кухни и налил чашку чая. Потом уселся в гостиной перед холодным камином, наслаждаясь теплом чашки и слушая рев бушевавшей за окном грозы. Когда небо пронзили росчерки очередной молнии, руки Иэна сами потянулись за бумагой и карандашом. Все еще дрейфуя между сном и явью, он вывел на листке бумаги несколько стихотворных строк:

 
Вдоль по улице Кэнонгейт
Шорох древних шагов раздается на улицах града,
И страданье сокрыто в узорах его мостовых,
И точатся из стен крепостных вопли жертв в муках ада,
Накрывают, как дождь, горожан, сладко спящих в кроватях своих.
Безучастных и знать кроме сна ничего не хотящих.
 

Иэн писал, и его прерывистое дыхание успокаивалось – так случалось всегда, когда он предавал бумаге самые темные из гнетущих его мыслей и образов. А потом снова замер с чашкой в руках. Когда гром и молнии начали затихать, уступая место размеренному стуку дождя по крышам, Иэн вернулся в постель и почти сразу заснул под этот ритмичный перестук. И сны ему в эту ночь не снились.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Бобби Тирни жаждал драки. Выбравшись в зимние сумерки из своей крохотной квартирки на Лондон-роуд, он глубоко вдохнул весь букет уличных миазмов и развязно зашагал по улице, чувствуя, как в висках бухает неуемное желание с кем-нибудь сцепиться. В свои двадцать три Бобби был полноправным членом многочисленной касты недоедающей, недополучающей и притом тяжко трудящейся бедноты, и этим зловонным вечером очередной пятницы в его ограниченном умишке пульсировало единственное желание – хорошенько кого-нибудь исколотить. Все равно кого – у Бобби не было личных врагов, одна только всепоглощающая злоба. Тело его бурлило неудержимой энергией молодости, поставленной в самые неблагоприятные обстоятельства: у Бобби не было места, куда он мог бы пойти, и денег, которые он мог бы потратить, а самое главное – человека, способного обуздать его дикие порывы. Единственным развлечением для Бобби были его крепкие кулаки, и он выбирался из своего жилища по вечерам в поисках неприятностей. Долго искать не приходилось – этого добра на улицах Эдинбурга всегда хватало с избытком.

Роберт Джеймс Тирни был ирландцем, одной из капель того колоссального потока отчаявшихся беженцев, что покинули Изумрудный остров во время страшного Картофельного голода 1840-х и были готовы селиться абсолютно всюду. В самой Ирландии эту беду называли просто Великий голод, и те несчастные, кто не смог позволить себе перебраться через Атлантику на американский берег, направили носы своих утлых лодчонок в сторону соседней Шотландии, – но, как оказалось, лишь для того, чтобы узнать, что и здесь дела обстоят не лучше из-за все той же поразившей урожаи заразы. Местные с враждой и страхом смотрели на орды непрошеных гостей из Ирландии, опасаясь лишиться из-за них своего привычного куска хлеба.

Бобби смертельно надоели как высокомерная презрительность эдинбуржцев, так и мерзость жизни в Маленькой Ирландии – веренице ветхих лачуг вдоль улицы Каугейт. От доброй драки, думал он, и воздух станет чище, и на душе – легче. Бобби быстро шагал через Старый город к пабу «Заяц и гончая», где потолки были низкими, посетители – шумными, а пиво лилось рекой. Там ему наверняка попадутся родственные души – такие же обозлившиеся и жаждущие драки.

Бобби распахнул дверь, и его оглушил нестройный хор звуков – гомон распаленных выпивкой людей, хохот и звон кружек. Голоса были громкими, хриплыми и почти исключительно мужскими, а кружки – толстыми и грубыми, дабы уцелеть от ежевечерних попоек. Бобби покрутил головой в поисках своего приятеля Микки – дублинца, отчаянного сквернослова и редкого умельца оглушать противников молниеносным ударом крепкой башки. Наконец углядев его, Бобби стал грубо проталкиваться через плотно спрессованную толпу. Здешний воздух был смесью сигаретного дыма и вони скисшего пива – глаза вдыхающего этот пьянящий аромат Бобби пылали возбуждением.

Внезапно его нога с размаху опустилась на чужую, но прежде еще, чем Бобби успел посмотреть, в чей адрес придется буркнуть извинения, на его плечо тяжело опустилась рука. Бобби повернулся и напоролся на взгляд ледяных глаз, подобных которым видеть ему еще не приходилось. Злоба была делом понятным – в его собственном нутре плескалась неутолимая ярость, порождение жестокой несправедливости, – но в этих глазах была не злоба, они показались Бобби двумя осколками чистейшего голубого льда, парой скованных морозом маленьких озер. Бобби еще не успел издать и звука, когда человек наклонился к нему и прошептал в самое ухо:

– Выходи, я буду на задках.

Несмотря на стоявший в кабаке гвалт, Бобби услышал ни слова совершенно отчетливо. В повелительном тоне незнакомца сквозило что-то такое, от чего стыла кровь. Непохоже было, чтобы тот сердился, но этот тон… Бобби не мог сообразить, хочет ли случайный встречный драки или вызывает его на улицу для чего-то другого. Впрочем, сам-то он в любом случае был готов подраться – пусть даже и не успел еще хлебнуть ни капли. Так даже лучше, подумалось Бобби, – на трезвую голову реакция будет острей, чем у противника, который, видать, уже успел поднабраться. Бобби помахал Микки, тот успел заметить Бобби и теперь энергично подзывал друга. Не обращая внимания на его озадаченную физиономию, Бобби развернулся и стал пробираться к черному ходу.

Здание паба было отделено от окружающих строений небольшим проулком – одним из бессчетного множества эдинбургских виндов и клоузов. Улочку, по которой могла проехать повозка, эдинбургцы издавна нарекли «винд», а более узкий проход – «клоуз». Судя по расстоянию между стенами, которых почти касались широкие плечи Бобби, черный ход «Зайца и гончей» выходил в самый настоящий клоуз. Толстые каменные стены поглощали большую часть заполнявшего паб шума, и на вышедшего в узкий каменный проход Бобби сразу навалилась необычайная тишина. Дождь стих, только одинокие капли падали с края карниза в заполненную водой бочку. Их звук был гипнотизирующе монотонным – плик-плак, плик-плак – и вместе с тем отчего-то зловещим. Где-то завыла собака. Мышцы живота Бобби напряглись, горло перехватило, и мозг воспринял это как предупреждение.

Бобби подумал – а не вернуться ли? Он вполне мог бы оправдать это тем, что жажда выпивки пересилила желание подраться. И все же не вернулся, а сделал глубокий вдох и, дойдя до конца проулка, свернул на едва освещенный задний двор. Он пришел сюда за дракой и уходить без нее не собирается.

Это стало последней ошибкой в его жизни.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Дерек Макнайр был не в духе. Фредди Каббинс опаздывал – в который уже раз. На востоке над Холирудским дворцом уже брезжили первые проблески зари. Если хочешь собрать достойный урожай в мусорках эдинбургских пабов к субботнему завтраку, то начинать обход надо как можно раньше, пока все не сметет армия городских нищих и бродяг. Терзавшая город буря стихла, мостовые поблескивали от намывавшего их дни напролет дождя.

Дерек расхаживал взад и вперед у Трон Кирк, где они уговорились встретиться. Руки были глубоко засунуты в карманы брюк – взрослых рабочих штанов, перехваченных на поясе куском бечевки, которую Дерек стащил с тележки старьевщика. Под стать им были болтающиеся на ногах башмаки несколькими размерами больше необходимого, но зато с толстой подошвой и в очень неплохом состоянии. Обувку Дерек заполучил на благотворительной распродаже «Сестер милосердия» – он давно понял, что, если болтаться там целый день, к концу дня монахини могут сжалиться над сироткой и бесплатно наделить его оставшейся одеждой, а если повезет, то и пирогом-другим.

Короткая шерстяная куртка и матерчатая кепка также достались Дереку от монахинь – правильные черты лица парня и смышленые темные глаза помогли ему снискать особую благосклонность наиболее мягкосердечных представительниц слабого пола. Со временем Дерек узнал, какое именно выражение лица способно вызывать у них жалость и сострадание, а также что и как надо для этого говорить. Смышленый мальчишка десяти лет от роду мог почерпнуть из жизни на улице немало полезного.

Ну не ирония ли – жить в городе, украшенном не одним, а целыми двумя дворцами на расстоянии едва ли мили друг от друга, и при этом шарить по мусоркам в поисках еды. Однако Дерек Макнайр был практичным парнем, не склонным оплакивать свою участь или рассматривать ее философски. Отец – пьянчужка, мать – потаскуха, вот и все дела. У мальчишки никогда не было постоянного дома или новенькой пары брюк, так что и сожалеть об их отсутствии ему не приходилось. По крайней мере, именно так Дерек держал себя в причудливом обществе уличных бродяг, которые ночевали в переулках и жили тем, что выпросили, позаимствовали или попросту стащили. Если же в моменты задумчивости к мальчику и приходили более сложные мысли, то делиться ими он ни с кем не собирался.

Дерек вновь обежал улицу взглядом, ощупывая лежащий в кармане небольшой гладкий камушек. Он никогда не вынимал его оттуда. Камень мог пригодиться – в драке ли, при необходимости расколотить витрину магазина или для того, чтобы отвлечь продавца фруктов и стащить с его лотка яблоко. Впрочем, главной причиной было то, что Дереку попросту нравилось перекатывать его в ладони в минуты волнения или раздражения.

Мальчик снова оглядел улицу, но она оставалась пустой, если не считать молочника Коба, вышедшего на свой ежеутренний обход в компании рыже-чалого Тимоти. Коб был по душе Дереку – иногда он угощал мальчика кружкой молока за то, что тот придерживал вожжи – но Тимоти нравился ему еще больше. Дерек вообще отлично ладил с лошадями. Воруя яблоки, он всегда прихватывал парочку и для Тимоти, а потом угощал друга, придерживая вожжи, пока Коб ходил от крыльца к крыльцу.

А сейчас яблок не было, и Дерек почувствовал, как его голодный желудок сжался. Да где ж, черт его дери, этот никчемный Фредди Каббинс? Дерек начал придумывать, что скажет, когда тот наконец-то явится, и тут до него донеслись торопливые шаги. Так и есть, это был отчаянно поспешающий Фредди. Им уже стукнуло по десять, но Фредди был выше и на полстоуна тяжелей приятеля, с песочными волосами и глуповатой дружелюбной физиономией. Дерек же, напротив, был маленьким, жилистым, черноволосым и притом несомненным лидером в их дружбе. Фредди напоминал большого нескладного щенка, а Дерек не болтал без дела и следил за всем вокруг в оба. Скрестив руки, он замер, грозно глядя на задыхающегося от быстрого шага Фредди.

– Ты где был?

– Извини, Дерек, только не ругайся, ладно? Проспал я.

– Ладно, идем, пока все не забрали. – И они кинулись по ступенькам, которые вели сразу к нескольким пабам под Южным мостом. Истощенное зимнее солнце только-только начало карабкаться в небо над Ферт-оф-Фортом, а мальчишки уже вовсю обшаривали углы проулка Стивенло-клоуз.

– Эй! – крикнул Фредди Дереку, который шарил в бочке с пустыми устричными ракушками. – Смотри, что я нашел! – Дерек поспешил к другу, копавшемуся в мусорной куче на задворках паба. – Ты только погляди! – торжествующе воскликнул Фредди, отдергивая обрывок клеенки, скрывающий два надкусанных куска хлеба и половину отличной толстой сосиски.

– Постой, – сказал Дерек и ткнул пальцем в лежащую поодаль груду одежды, – а это что?

– Ботинок, – сказал Фредди и ткнул находку ногой. А потом он побледнел: – Иисусе, это ж… это ж…

– Иисусе… – вторил ему Дерек, помрачнев. Прямо перед ними, между мусорным баком и бочкой с водой, лежал мужчина, уставившись невидящим взглядом в светлеющее небо нового дня. Они ни разу не видели мертвеца и все же сразу все поняли.

– Н-нам это… позвать кого-то надо, – сказал Фредди.

– Позовем, – ответил Дерек, пятясь и совершенно позабыв о завтраке. Мальчишки бросились прочь, даже не подозревая, что в скрывающей дальний конец проулка тени притаился тайный соглядатай. Смотря мальчикам вслед, он задрожал от восторга. О, в сердце людском столько зла, что и не знаешь даже, с чего начать…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сперва главный инспектор Крауфорд не поверил собственным глазам. Едва он успел усесться за стол, как перед ним, словно самый настоящий банный лист, появился инспектор Гамильтон – и когда? В субботу, ради всего святого! Крауфорд крепко потер саднящие от недосыпа глаза в робкой надежде, что это лишь плод воображения его перетрудившегося мозга, но нет – перед ним стоял чертов юнец во плоти с нетерпеливо горящим взором.

– Господь всемогущий, да вы вообще спите когда-нибудь?

– «Сном окружена вся наша маленькая жизнь»[8]8
  Уильям Шекспир. Буря. Акт 4, сцена 1 (пер. М. А. Донского).


[Закрыть], сэр.

Крауфорд стиснул зубы.

– «Гамлет»?

– «Буря». А вы не слишком уж жизнерадостно выглядите, если позволите заметить, сэр.

– Не позволю, – проворчал Крауфорд, наливая чашку чая из стоящего тут же, на столе, синего керамического чайника. Он пришел сюда в субботний день разгрести кое-какие бумаги, и до сих пор в участке было тихо как в могиле. Единственным проникшим сквозь толстые стены звуком был звон отбивающих время церковных колоколов. Десять часов. Крауфорд вздохнул:

– Если вы считаете, что я невзлюбил вас, Гамильтон, то вы абсолютно правы.

Однако это его замечание не возымело ни малейшего эффекта.

– Вы уже видели утренние газеты, сэр? – только и спросил Гамильтон.

– Господи, да я еще даже чая выпить не успел, – ив качестве иллюстрации к сказанному Крауфорд сделал большой глоток обжигающего чая, едва не обварив себе язык. Потом не без труда сглотнул и воззрился на Гамильтона: – Ну так что? Расскажете мне, что там такого интересного в этих ваших газетах?

– Я взял одну с собой, чтобы показать вам, сэр, – сказал Гамильтон и кинул на стол начальника номер «Шотландца». В глаза главному инспектору бросилась набранная крупным шрифтом передовица:

МУЖЧИНА ЗАДУШЕН У ПАБА «ЗАЯЦ И ГОНЧАЯ».

СТРАШНАЯ НАХОДКА ПОД СТЕНАМИ МЕСТНОГО ТРАКТИРА БРОСАЕТ ОЧЕРЕДНОЙ ВЫЗОВ ЭДИНБУРГСКОЙ ПОЛИЦИИ. ХОЛИРУДСКИЙ ДУШИТЕЛЬ НАНОСИТ НОВЫЙ УДАР?

Крауфорд быстро и внимательно пробежал глазами всю статью. Рано утром спрятанное за мусорным баком тело обнаружила пара бродяг, охотившихся за объедками. Они заявили, что надлежащим образом оповестили о своей находке ближайшего констебля, но, судя по всему, сделали это только после визита в редакцию «Шотландца», где с максимальной выгодой продали сенсационную новость. Местные репортеры уже не в первый раз узнавали о преступлении раньше полиции и, подумал Крауфорд, наверняка не в последний. Газетчики исправно платили своим информаторам, и многие из них были представителями отнюдь не высших слоев эдинбургского общества.

– Вот только паники нам и не хватало, – сказал главный инспектор, откладывая газеты, – Холирудский душитель – вот ведь, а?

– А что, если между этими смертями действительно есть связь? – спросил Иэн.

– Ради всего святого! Да мы даже не знаем, как умер этот бедолага! Мне хватает репортеров, которые жертвуют фактами ради дешевых сенсаций, – не вздумайте повторять ту же ошибку, Гамильтон!

И тут в кабинет ввалился констебль Бауэрс. Его щеки пылали. Это был очень бледный молодой человек с длинными светлыми бровями и усами им под стать.

– Сэр, произошло убий… – Он осекся, увидев на столе Крауфорда газету. – Я только…

– Не берите в голову, констебль, – сказал главный инспектор, изо всех сил пытаясь не засмеяться. Хотя в диком выражении красной физиономии Бауэрса и правда было что-то комичное, Крауфорд понимал, что импульсивный и совершенно неуместный смех связан прежде всего с его физическим истощением. Засмеяться в такую минуту было бы верхом бестактности, однако от одной этой мысли смеяться захотелось еще больше. Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, главный инспектор делано нахмурился: – Эти клятые бродяги со всех ног кинулись продавать свои известия, пока тело не нашел кто-нибудь еще. Повезло – добрались до редакции аккурат перед отправкой номера в печать. И вознаградили их наверняка щедро. Вы оставили кого-нибудь присматривать за местом преступления, Бауэрс?

– Констебля Маккворри, сэр.

– Если не возражаете, я хотел бы задать вам несколько вопросов, – включился в разговор Иэн.

– Вы что же, сами назначаете себя на это дело, Гамильтон? – сухо поинтересовался Крауфорд.

– Я уверен, что два этих дела связаны между собой.

– «Нет ничего более сомнительного, чем безусловная уверенность», – пробормотал Крауфорд, делая еще один глоток.

– Это Роберт Бёрнс, сэр?

– Да.

– Отлично сказано, сэр.

Крауфорд вздохнул. Гамильтон определенно действовал ему на нервы, и вместе с тем он каким-то непонятным образом будил в Крауфорде родительский инстинкт, который по своей бездетности тот так и не смог воплотить в жизнь. Как бы главный инспектор ни старался поддеть парня, а все же он явно ощущал в себе стремление позаботиться о проклятом выскочке и защитить его. И тем не менее Гамильтон был невероятно раздражающим типом.

– Что ж, Гамильтон, беритесь за дело, чтобы констебль Бауэрс смог вернуться на свой пост.

– А что с мальчишками, которые нашли тело? – спросил Иэн.

– Я тут, – раздался голос из-за спины констебля.

Его обладатель оказался темноволосым пареньком лет десяти с глубоко посаженными глазами на бледном напряженном лице. Для своего возраста мальчик держался удивительно уверенно. Несмотря на разноразмерные отрепья, найденные, очевидно, в мусорных баках и на благотворительных базарах, а также на явную необходимость принять ванну и постричься, в его серьезном лице читалось что-то благородное.

– А ты кто такой будешь? – строго поинтересовался главный инспектор.

Его попытка смутить собеседника успеха не возымела. Мальчик не отвел взгляда.

– Дерек Макнайр, – негромко ответил он. – Это я с моим другом Фредди Каббинсом нашел тело.

– Да что ты говоришь! – сказал Крауфорд. – А где же, позволь поинтересоваться, Фредди Каббинс?

– А он не любит копперов[9]9
  Жаргонное обозначение полицейских, позже сократившееся до «копов».


[Закрыть], – ответил Дерек, бросив взгляд на констебля Бауэрса, который покраснел еще сильнее и стал возиться с пуговицей на мундире.

– А ты, значит, любишь?

– Я-то? Я так прям обожаю.

Главный инспектор откинулся в кресле и сложил руки на груди.

– Что ж, рад это слышать, – сказал ом и повернулся к констеблю Бауэрсу: – Прямо гора с плеч – правда же констебль?

Полицейский умоляюще поглядел на Иэна в поисках поддержки, а потом вновь повернулся к начальнику:

– Как скажете, сэр.

– О да, – сказал Крауфорд, поднимаясь из-за стола. – Тут некоторые утверждают, будто у нас весьма напряженные отношения с уличной братией вроде мистера Макнайра, а он вот лично утверждает, что это совершенно не так. Радость-то какая, прав да? Лично у меня сердце поет, вот прям честно, – добавил он, имитируя говорок мальчика. – Но не менее восхитительные отношения, как я погляжу, связывают вас с прессой, которой вы предоставляете возможность написать об убийстве еще до того, как соизволите сообщить о нем в полицию.

Дерек переступил с ноги на ногу и с беспокойством посмотрел на Гамильтона. Тот сделал шаг вперед:

– В качестве старшего следователя по делу Стивена Вайчерли, сэр, прошу разрешения допросить мистера Макнайра.

Крауфорд стряхнул несколько капель пота со лба и плюхнулся обратно в свое кресло.

– Милости просим, Гамильтон, – да смотрите, как бы он ненароком не накормил вас всякой белибердой и ахинеей.

– Да, сэр.

– А заодно постарайтесь убедить этого малолетнего головореза впредь извещать полицию о преступлениях немедленно, а не бежать на поиски ближайшего щелкопера.

– Так точно, сэр, – сказал Гамильтон, опуская руку на плечо парню. – Пойдем-ка найдем тебе чашку чая и печенья. Есть-то хочешь?

Парень лишь слегка кивнул, не сводя цепкого взгляда с инспектора. Крауфорд знал, что от внимания маленького бродяги не ускользнула ни единая деталь всей разыгравшейся здесь сцены – если хочешь выжить на улице, нужно уметь глядеть в оба.

Крауфорд повернулся к констеблю Бауэрсу:

– Так на месте преступления остался констебль Маккворри?

– Да, сэр, а репортеров туда налетело, что твоих мух.

– Отправляйтесь туда, Бауэрс, и помогите Маккворри не подпускать их слишком близко.

– Я тоже скоро буду, – сказал Гамильтон и вывел мальчика из кабинета.

Нервно вытянув руки по швам, Бауэрс сглотнул, неловко отсалютовал и спросил Крауфорда:

– Так я пойду, сэр?

– Не забудьте закрыть за собой дверь.

– Точно так, сэр, – сказал Бауэрс и вышел.

Крауфорд потер виски и выглянул в окно. Мостовые поблескивали под робким утренним солнцем, вскарабкавшимся в небо над безучастными рядами домов Старого города. А может, Гамильтон и правда что-то нащупал – тайн и секретов в этом проклятом городе было еще больше, чем проулков. Крауфорд поежился, запахнул пиджак поплотнее и вернулся к ожидающим его грудам бумаг.