Текст книги "Сумерки Эдинбурга"

Автор книги: Кэрол Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Карол Лоуренс
Сумерки Эдинбурга

Моей кузине Кэри Ларсен, наивернейшей из друзей

Столица и провинция в одном лице, город этот ведет двойную жизнь, то подолгу являя первый из своих ликов, то на мгновенье обнажив второй. Он как владыка Черных островов: наполовину жив и дышит, а наполовину – мрамор.

Роберт Льюис Стивенсон. Эдинбург. Живописные заметки

ПРОЛОГ

Эдинбург, 1881

С трудом взбираясь по крутому склону Артурова Трона – угрюмо нависшей над Эдинбургом огромной вулканической глыбы, – Стивен Вайчерли не мог сдержать пробиравшую все тело дрожь. То был промозглый зимний день, среда. С неба сеялся дождь, промокшее пальто не спасало от ледяных порывов ветра со стороны Ферт-оф-Форта. Но причиной дрожи, с новой силой пробежавшей по телу на вершине Трона, был не пронзительный февральский ветер, а терзавший Стивена страх. Сжав в пальцах письмо, которое и привело его в это забытое богом место, и защищая ладонью глаза от дождя, он оглянулся. По пути на вершину ему не встретилось ни одной живой души – и неудивительно: кто в здравом уме отправился бы сюда в такую погоду? Но почему же его мучитель настоял на встрече в такой день именно здесь – на макушке этого булыжника-переростка?

Стивен ощупал пачку денег в кармане. Больше у него не было, и он очень надеялся, что большего и не понадобится. Он никогда не думал, что станет жертвой шантажа, – все происходящее казалось дурным сном. Стивен глянул на часы: прошло уже десять минут с назначенного времени. Сердце замерло при мысли, что он мог опоздать. Но стоило ему бросить взгляд на раскинувшийся далеко внизу Эдинбург, риск потерять доброе имя внезапно показался Стивену сущей мелочью в сравнении со сладостной перспективой сию же секунду бежать отсюда, спасаясь от охватившего его ужаса. Он уже шагнул было обратно, но тут на крутой тропке, ведущей к вершине с востока, показалась темная фигура. Увидев Стивена, человек улыбнулся, однако в чертах этого лица не было и тени дружелюбия, а в ледяных глазах – ни единой искорки тепла.

– Вы пришли, – сказал человек. – Не ожидал.

– Ясное дело, пришел, – ответил Стивен с уверенностью, которой отнюдь не ощущал. – Давайте не будем тянуть.

– Давайте, – кивнул его собеседник. – Постойте-ка… а это еще что? – Его взгляд остановился на чем-то за спиной у Стивена, и тот обернулся, влекомый пересилившим инстинкт самосохранения любопытством.

Большего и не потребовалось. В следующий миг Стивен ощутил, как его горло охватила удавка, и неистово задергался, вскинув руки к горлу и тщетно пытаясь ослабить петлю. Последнее, что он услышал перед тем, как сознание покинуло его, был мягкий шепот у самого уха:

– Ну-ну-ну – скоро все кончится. Сладких снов.

* * *

В парке Холируд не было ни души, когда Кристофер Фэллон вышел на свою обычную прогулку под блеклым февральским небом. Жена не раз говорила ему, что только дурень будет бродить по такой погоде. Впрочем, дурнем жена называла его практически за все, что бы он ни делал, поэтому Кристофер не переживал. После бодрого моциона жаркое из ягненка, которое как раз взялась стряпать жена, будет только вкуснее. Будучи сапожником, Кристофер дни напролет проводил сидя, скорчившись над обувной колодкой, но сегодня, по случаю базарной среды, закончил работу раньше обычного. Он любил хорошенько размять ноги, вволю пройдясь по продуваемой всеми ветрами равнине, стиснутой Артуровым Троном с востока и великолепными Солсберийскими утесами с запада.

Не прекращавшийся на протяжении вот уже нескольких дней дождь почти стих, превратившись в туманную взвесь, из-за которой почти ничего не было видно. Но Кристофер любил такую погоду. Вот только не стоило и пытаться объяснить всю ее прелесть Беттине – жена только закатила бы глаза и сказала, что он рехнулся. Кристофер принялся негромко напевать себе под нос песенку и тут увидел на земле справа от себя что-то темное. Подходя ближе, он напряженно вглядывался, пытаясь разобрать сквозь туман, что же это. Сперва ему показалось, что прямо на земле лежит груда одежды, и он успел удивиться тому, что кто-то вздумал вывалить все содержимое своего гардероба посреди парка. Однако в следующий миг картина открылась ему во всех подробностях. Кристофер не ошибся касательно одежды – вот только при виде того, что оказалось внутри, его руки и ноги внезапно похолодели. На каменистой земле было распростерто бездыханное тело молодого человека.

– Матерь Божья, – выдавил Кристофер, вытирая взмокший, несмотря на холод, лоб. Он присмотрелся – тело лежало прямо под вершиной нависшего над равниной Артурова Трона. Кристоферу не раз приходилось слышать о людях, что убивали себя, бросаясь с местных утесов, но он никогда не придавал особого значения этим байкам. Бедняга явно был мертв – об этом красноречиво свидетельствовал слепой взгляд широко распахнутых глаз и полная неподвижность тела. На лице виднелись синяки и царапины, а при виде неестественно изогнутых рук и ног молодого человека голова Кристофера пошла кругом. Выглядело все так, будто парень кубарем, словно тряпичная кукла, скатился с нависших утесов – полный шурум-бурум, как сказала бы Беттина. И тут ноги Кристофера пустились в бег – еще до того, как их хозяин осознал это.

Пара холодных глаз внимательно следила за происходящим сверху, а когда Кристофер со всех ног кинулся туда, откуда пришел, на лице тайного наблюдателя появилась улыбка.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Молодой мужчина с буйной темной шевелюрой стоял на вершине Кэлтонского холма ранним февральским утром четверга. Он всматривался в Артуров Трон, мрачно царивший над Эдинбургом, на застывшем зимнем небе проступали первые проблески нежной зари.

Инспектор сыскной полиции Гамильтон размышлял о погибшем накануне молодом человеке и о том, сам ли он покончил с собой или кто-то столкнул его с утеса намеренно. Тело Стивена Вайчерли обнаружили меньше суток назад, и мальчишки-газетчики уже кричали об этом на каждом углу.

Иэн Кармайкл Гамильтон был человеком высоким и поджарым, крепким, как швырок – тот деревянный шест, что мясистые шотландцы мечут во время своих ежегодных Игр горцев. Эти Игры Иэн и сам часто посещал мальчишкой. Он поступил в Эдинбургскую городскую полицию, когда ему едва исполнилось двадцать, и быстро пошел вверх по служебной лестнице. Сейчас, в свои двадцать семь, он был самым молодым инспектором в Эдинбурге. Иэн никогда не планировал идти по стопам отца-полицейского: в детстве он дни напролет сочинял рассказы, твердо намереваясь стать великим писателем, новым сэром Вальтером Скоттом, как поговаривала его тетя Лиллиан (хотя ему самому больше по душе были Шекспир и По). Но мечта о литературном бессмертии погибла в том же пожаре, что унес с собой его родителей, дом и детство. Иэн переключился на изучение криминалистики (хотя и стихи кропать продолжал – но тайком, никому не показывая).

Убежденный, что причиной гибели родителей стал намеренный поджог, Иэн отдался делу погони за преступниками со всей страстью (многим из его сослуживцев казавшейся даже чрезмерной), и теперь перед ним забрезжила возможность доказать, что он вполне достоин своей новой высокой должности. Иэн не просто подозревал, что смерть Вайчерли была насильственной, – он страстно желал этого. Как писатель он верил, что обладает острым чутьем правды и способностью насквозь прозревать маски, под которыми люди скрывают свое истинное обличье. Иэн считал, что писателей и полицейских сближает умение видеть темные стороны окружающих. Он знал, что умение это отнюдь не всегда желанный дар, но, раз обнаружив его в себе, остаться прежним уже невозможно.

Пристально вглядываясь в край утеса, он пытался представить, каким образом предполагаемый убийца мог затащить туда кого-то против воли. Это казалось попросту невозможно, особенно если жертва – крепкий молодой мужчина. Нет, подумал Иэн, скорее всего тот был знаком с убийцей. Они поднялись под каким-то предлогом вместе, а потом Вайчерли отвлекли и толкнули навстречу гибели. Иэн живо представил последние мгновения его жизни – руки судорожно хватаются за воздух, и лицо убийцы – последнее, что Вайчерли видел перед смертью.

По телу прошла дрожь, и Иэн поглубже закутался в свое пальто. Оно было сделано из отличной шотландской шерсти, состриженной некогда с боков косматых высогорных овец и отправившейся на производство в Скоттиш-Бордерс, откуда ее уже в виде готовой ткани доставили на прилавки Хай-стрит – одной из улиц прославленной эдинбургской Королевской мили. Дар тети Лиллиан нес на себе сине-зеленый охотничий узор клана Гамильтонов, и сейчас, замерев, подобно своим предкам минувших столетий, среди древних скал, Иэн физически ощутил, как любящая забота тетушки окутывает его теплом. Другой родни у него не было – из всей семьи в этом шумном и странном городе их друг у друга осталось только двое.

Иэн повернулся и глянул вниз на расстилающуюся линию горизонта с одиноким силуэтом бесцельно мечущейся в воздухе вороны. Ночь неохотно уступала место блеклому серому рассвету, и рассыпанные по всему городу пятна газовых фонарей постепенно тускнели. Грузные каменные строения Эдинбурга тяжело нависли над узкими мостовыми, из-за причудливых извивов которых могло показаться, что здания одной и той же улицы тесно прижимаются друг к другу спинами. Иэн не любил город, отчаянно тоскуя по распахнутому небу и головокружительному простору шотландских гор, которые изведал мальчишкой.

Он вновь покосился на призрачный силуэт громоздкой вершины, в которой многие находили сходство со спящим львом. Может статься, что преступление было и вовсе не запланированным – убийца, возможно, действовал в порыве. Но что это должен быть за человек – мужчина или женщина, – который в порыве каких бы то ни было чувств столкнет другого с огромной высоты?

Иэн зевнул и стал спускаться к спящему городу мимо похожего на перевернутую подзорную трубу и накренившегося, словно подвыпивший морячок, монумента Нельсона. Версии самоубийства противоречило несколько моментов, и среди них были взятые уже в среду вечером показания сдававшей Вайчерли квартиру хозяйки. Она утверждала, что ее жилец отнюдь не был угнетен или подавлен. Если это преступление, совершенное под видом самоубийства, то никто, решил Иэн, не сможет разобраться во всем случившемся лучше, чем сделает это он сам.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Главный инспектор сыска Роберт Лайл Крауфорд оторвал глаза от груды бумаг, которыми был завален стол, и глянул на стоящего перед ним молодого человека, а потом вновь вернулся к документам, тщетно пытаясь сосредоточиться. Наконец он сдался и, откинувшись на спинку стула, уставился на подчиненного:

– Обязательно стоять и таращиться на меня с дурацким видом, Гамильтон? Вы же видите, что я занят.

– Боюсь, дурацкий вид – естественное состояние моего лица, сэр.

– Очень смешно, – проворчал Крауфорд. – А вы у нас тот еще умник, как я погляжу.

– Умный дурак лучше глупого мудреца[1]1
  Уильям Шекспир. Двенадцатая ночь. Акт 1, сцена 5. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть], сэр.

Крауфорд приподнял брови. Он не любил, когда Гамильтон принимался цитировать Шекспира, – это попахивало нарушением субординации.

– Ладно, что там у вас?

– Смерть молодого человека, Вайчерли, сэр. Того, что упал с…

– И что с ним? – перебил Крауфорд.

– Я хотел бы взяться за расследование его гибели.

Крауфорд страдальчески воззрился на чашку с остывшим чаем у своего локтя. Забот и без того хватало – Мойра, его жена, подхватила какую-то заразу, и теперь он очень тревожился за ее здоровье. В таком состоянии было весьма непросто сосредоточиться на работе. Донесшийся снаружи неспешный перестук копыт известил о том, что молочник вышел на свой ежеутренний четверговый маршрут: скрипучие колеса повозки нещадно грохотали по неровной мостовой. Отдаваясь давней невротической привычке, Крауфорд принялся поигрывать обрывком бечевки, намотанной на указательный и большой пальцы.

– Полагаю, у вас есть теория?

– Пока что нет, сэр.

Крауфорд вскинул вверх мясистые ладони:

– Так почему вы отнимаете у меня время?

Он понимал, что перебарщивает с эмоциями, да и Гамильтон тут ни при чем, но ничего не мог с собой поделать. Его страдальческое восклицание взлетело к толстым дубовым балкам под высокие потолки полицейского участка на Хай-стрит. Несколько констеблей, сидевших по другую сторону разделявшего помещение стекла, подняли головы от своих столов. Пара полицейских помладше боязливо переглянулись. Главный инспектор Крауфорд славился своим норовом и громовым голосом, и все шло к тому, что инспектор Гамильтон вот-вот попадет под раздачу.

– Я почтительно прошу о проведении вскрытия, сэр, – ответил Гамильтон.

– На каких основаниях?

– Подозрительная смерть, – сказал Гамильтон, кладя на стол начальника заполненный документ.

Крауфорд мрачно изучил бумагу. Потом, тяжело вздохнув, с размаху шлепнул ее поверх стопки других документов, громоздящихся на столе, и вытер ладонью блестящий лоб. Это был высокий дородный мужчина с маленькими голубыми глазками на пронизанном красными прожилками багровом лице. Спускавшиеся до самого воротника рубашки пышные рыжие бакенбарды и такие же усы с избытком компенсировали почти полное отсутствие на его голове любых других волос. За время службы на посту начальника отделения Крауфорд повидал немало инспекторов, но ни один из них не причинял ему столько проблем, сколько Гамильтон. И он был шотландским горцем – как, впрочем, и большинство остальных полицейских – и слишком уж походил на своего отца, некогда служившего здесь же. Гамильтоны были известными упрямцами и никогда не умели уйти вовремя.

– Как давно вы стали инспектором?

– Полгода тому назад, сэр. Но за это время я досконально изучил все дела в нашем участке – как текущие, так и уже закрытые.

Крауфорд потер глаза:

– Нисколько в этом не сомневаюсь. И теперь наверняка ждете не дождетесь возможности взяться за собственное дело, так?

– Да, сэр, я действительно…

– И какие же улики позволяют вам думать, что ваше предположение о преднамеренном убийстве не полная белиберда и не ахинея?

– Отсутствие предсмертной записки, сэр.

– Вряд ли это заботит каждого решившего наложить на себя руки бедолагу.

– Жертва недавно обзавелась щенком.

– Ах, щенком? Что вы говорите! И вы узнали об этом от…

– От хозяйки, сэр, миссис… – Гамильтон выудил из кармана блокнот, – миссис Сазерленд. Я поговорил с ней вчера, сразу после того, как в парке было обнаружено тело. Она сдает комнаты на Лейт-уок, и мистер Вайчерли был одним из ее жильцов. По ее утверждению, он только-только завел щенка.

– Весьма похвально, но я не вижу, каким образом…

– Замышляющий самоубийство человек вряд ли станет заводить собаку.

– И отсюда вы делаете предположение, что это мог быть несчастный случай, верно?

– Моя тетушка регулярно поднимается на Артуров Трон, сэр.

– Это, несомненно, свидетельствует о ее прекрасной физической форме, но каким образом вы…

– Здоровый молодой человек вряд оступится на тропе, которую с легкостью одолевает пожилая женщина, сэр.

Крауфорд сложил руки на груди:

– Молодой человек под воздействием виски может натворить много чего удивительного, инспектор.

– Признаки того, что он пил алкоголь, отсутствуют.

– Я ценю вашу инициативу, но судмедэксперт и без того завален работой, так что мы не можем…

– Не можем предположить вероятность преднамеренного убийства? Вы это хотите сказать, сэр?

Крауфорд залпом набрал полную грудь воздуха, готовый одним махом вышвырнуть этого надоедливого клопа вон, – а потом вдруг выдохнул, выпустив с воздухом весь свой гнев. Просто выражение лица Гамильтона было настолько серьезным, что Крауфорд почувствовал совершенно неуместное желание хихикнуть. Позывы к смеху нередко возникали у него в самые неподходящие моменты, и чаще всего это случалось в минуты усталости или возбуждения. Главный инспектор смог подавить свое неуместное желание, издав странный звук, напоминающий писк испуганной мыши.

– Сэр? – окликнул его Гамильтон, нахмурившись.

Крауфорд опустил взгляд на свою давно позабытую чашку с чаем и вздохнул:

– Что именно вы думаете обнаружить, Гамильтон?

– Пока не знаю, сэр. Именно поэтому я и прошу о вскрытии.

Крауфорд наклонился, чтобы прибавить газа в камине. Он никак не мог избавиться от проклятого холода, царившего в кабинете и пробиравшего тело до мозга костей. Внезапно главный инспектор чихнул и вытер нос. Оставалось надеяться, что он не подхватил простуду.

– Коридоры в морге весьма узкие. Как же ваша… э-э… проблема с замкнутыми пространствами?

– Я никогда не позволял ей препятствовать моим профессиональным обязанностям, сэр.

– Вы, несомненно, понимаете, что человек в вашей ситуации может быть чересчур… мнительным, скажем так, и склонным видеть злой умысел даже гам, где его нет.

Руки, которые Гамильтон держал по швам, сжались в кулаки.

– Подозрения касательно смерти Стивена Вайчерли не имеют никакого отношения к пожару, в котором погибли мои родители.

– «Подозрительность – доспех тяжелый…»

– «…Чей вес скорей мешает, а не защищает». Не думаю, что Роберт Бёрнс имел в виду работу полицейского, когда писал эти строки, сэр.

От такой дерзости главный инспектор даже приоткрыл рот. Всем в участке было известно, что начальник обожает цитировать Бёрнса, и ни один из подчиненных не смел прерывать его в такие моменты. А еще большее раздражение у Крауфорда вызвало то, что Гамильтон и сам прекрасно знал клятый афоризм.

Главный инспектор взметнулся из кресла как кит, взлетающий над гладью океана.

– Сержант Дикерсон! – заревел он.

В дверях немедля появился молодой огненноволосый полицейский невысокого роста с реденькой бороденкой и заметно проступающим из-под одежды брюшком.

– Вызывали, сэр?

– Не соблаговолите ли сопроводить инспектора Гамильтона в морг?

Дикерсон переступил с ноги на ногу и кашлянул:

– А как же свинья миссис Макгинти, сэр? – Его акцент явно был родом из Северного Йоркшира, гласные сливались и покидали оковы уст сержанта в виде длинных тягучих звуков.

– Полагаю, ее свинья некоторое время сможет позаботиться о себе сама, сержант.

– Как скажете, сэр.

Хотя полицейское управление Глазго славилось как первое подобное учреждение в Британии, полиция Эдинбурга тоже успела явить миру немало замечательных личностей – например, известного инспектора и писателя Джеймса Маклеви. Вместе с тем в число повседневных обязанностей каждого констебля входили и такие прозаические задачи, как «контроль за содержанием свиней, ослов, собак и прочих нижестоящих животных». Свинья миссис Макгинти была злостным нарушителем установленных правил, и обязанности по надзиранию за хавроньей доброй леди и всей ее свинской когортой были возложены начальством на сержанта Дикерсона.

– Забудьте о проклятой свинье, – сказал Крауфорд. – Инспектор Гамильтон хочет взглянуть на тело, а я хочу, чтобы вы его сопроводили.

Гамильтон вопросительно взглянул на начальника:

– Сэр?

– Послушайте меня, Гамильтон. Будь я неладен, если позволю вам тратить время судмедэксперта. Однако, коли пообещаете мне все сделать быстро, я разрешу вам взглянуть на тело в сопровождении сержанта Дикерсона.

– Но…

Крауфорд вскинул брови, а его губы внезапно растянулись в странном оскале.

– Будьте благодарны и за это, пользуйтесь моим великодушием, – сказал он, стараясь выглядеть как можно свирепей.

Гамильтон моргнул и отсалютовал:

– Спасибо, сэр.

Крауфорд на миг задержал на нем взгляд своих маленьких голубых глазок, а потом перевел их на сержанта Дикерсона:

– В морге следите за ним в оба, сержант.

Дикерсон озадаченно переспросил:

– Сэр?

Крауфорд вздохнул.

– С катушек может слететь, – объяснил он, – замкнутые пространства терпеть не может.

При этих словах Гамильтон заметно напрягся, но, как и Крауфорд, он отлично понимал, что находится не в том положении, чтобы возражать.

– Так что держитесь рядом и в случае чего помогите.

Полное тело Дикерсона вытянулось по стойке «смирно».

– Слушаюсь, сэр!

– А теперь марш отсюда, пока я не передумал!

Подчиненные вышли, и Крауфорд снова склонил свой блестящий от пота лоб над грудами бумаг. Если бы только его подчиненные знали, сколь многие из знаменитых приступов раздражительности главного инспектора были всего лишь искусной актерской игрой, призванной устрашить собеседника! Впрочем, нередко игра в сварливца перетекала и в приступ истинного раздражения. Крауфорд хмуро взглянул на кружку с холодным чаем – сливки собрались на поверхности в непривлекательный белесый завиток. Главный инспектор выпрямился во все свои сто девяносто три сантиметра и вперевалку подошел к забранному решеткой окну. Оно было мокрым.

Снаружи вялый дождик кропил мостовую. Пешеходы спешили по Хай-стрит, сутулясь под порывами сырого леденящего ветра, который пробирал тело и под самой плотной одеждой. Несчастными выглядели даже лошади, из-под копыт которых взлетали фонтаны брызг. Одинокий старьевщик замер над кучей тряпья, его лицо было скрыто под широкими полями шляпы из вощеной ткани.

Февраль был скверным месяцем, а Крауфорд был в скверном настроении. Он вытащил из нагрудного кармана позолоченные часы и открыл крышку. Когда-то они принадлежали отцу Крауфорда, подарившему сыну свое имя и бывшему одним из основателей сыскной полиции Эдинбурга. Несмотря на искреннее усердие, Роберт Лайл Крауфорд никогда не испытывал особого желания следовать по стопам своего достопочтенного предка. Он сунул часы обратно в карман и вернулся за стол. Больше всего сейчас ему хотелось быть около Мойры, обнимать ее и гладить по волосам. Паршивый день, подумал Крауфорд, и чем скорее он закончится, тем лучше.