Текст книги "Сумерки Эдинбурга"

Автор книги: Кэрол Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

– Да сядьте уже, бога ради, – у меня мурашки от того, что вы торчите там, как статуя. Выпейте со мной.

– Но, сэр…

– Сперва выпьем, а потом уже расскажете, что там у вас стряслось такого неотложного.

– Я не хотел бы…

– Садитесь.

Иэн подчинился, опустив свое длинное тело на стул напротив стола главного инспектора. Выдвинув один из ящиков, Крауфорд извлек бутылку, наполнил два шота и протянул один Гамильтону, тот недоуменно его принял. Участок уже опустел, если не считать дежурного на посту около входа. Тьма накрыла город, словно ниспосланный небесами приговор, а густой ледяной дождь, казалось, не выпустит этим вечером на улицу и самого закоренелого преступника. Крауфорд хлебнул скотча, наслаждаясь ощущением скользнувшего вниз по горлу жара, а потом откинулся на спинку кресла и закинул ноги на стол. Дождь хлестал за окном густыми длинными плетями, которые в блеклом свете газовых фонарей казались хвостами низвергавшихся с неба крохотных комет. Крауфорд поежился и сделал еще один глоток, а потом ткнул пальцем в нетронутый шот Гамильтона:

– Пейте. Нечего добрый виски переводить.

Гамильтон послушно сделал глоток, с его раздражающе привлекательного лица не сходило выражение недоумения. Потом он откинулся на спинку стула и аккуратно взболтнул оставшуюся в шоте жидкость.

– А теперь послушайте, – заговорил Крауфорд, – смерть хозяйки Вайчерли не на вашей совести.

– Если бы вчера вечером вместо тетушки я пошел к ней, сейчас она была бы жива.

– Мы еще не знаем, было ли это преступлением. Разве все признаки не указывают на сердечный приступ?

– Именно затем я и пришел, сэр. Я подозреваю преднамеренное отравление цианидом.

– Основания?

– Отчетливый запах горького миндаля.

– Это вы сами унюхали?

– Сержант Дикерсон его обнаружил.

Кустистые брови Крауфорда нахмурились.

– Дикерсон? А он-то к этому каким боком?

– Лишь малый процент людей способны учуять запах горького миндаля, источаемый цианидом. Дикерсон принадлежит к этому меньшинству, а я, увы, нет.

– Даже если судмедэксперт подтвердит это, вы тут по-прежнему ни при чем, – гнул свое Крауфорд.

Гамильтон провел рукой по лбу.

– Теперь я никогда не узнаю, что она хотела мне сказать.

– Как насчет остальных жильцов? Видели что-нибудь? Слышали?

– Студент, чья комната ближе всего ко входу, говорит, что гостей будто бы было двое. У первого голос вроде как детский.

– Не представляете, кто бы это мог быть?

– Не особо.

– Странно, – заметил Крауфорд. – А вот я, кажется, знаю. Да-да, – ответил он на вопросительный взгляд Гамильтона, – я уже не раз замечал, что он шляется по округе, дожидаясь вас. Я бы не советовал вам доверять таким мальчишкам, как он.

– Мне нет нужды доверять ему, – сказал Иэн. – Достаточно сделать его полезным.

– У вас какое-то романтическое представление о бедном и сломленном судьбой ребенке – причем я-то лично не сомневаюсь, что жизнь у этого парня и правда не мед. Его счастье – дождь да ненастье и все такое, да. И все же лучше быть осторожней и…

– От чего именно вы предостерегаете меня, сэр? – перебил Иэн начальника.

– От ошибки, которая может стоить вам карьеры.

– Вроде той, которую допустил мой отец?

– Я никогда не имел ничего против вашего отца. – Крауфорд одним глотком опорожнил шот и тут же снова наполнил его.

– Тогда вы были в меньшинстве, сэр.

– Послушайте, Гамильтон, не вижу смысла копаться в старых обидах. – Крауфорд покачал головой и потер лоб большим и указательным пальцами. Головная боль с утра мучила его, и теперь усиливалась. – Расскажите-ка о деле.

– Нам известно несколько важных подробностей о нашем персонаже, – сказал Иэн.

– Например?

– Это человек известного статуса и возможностей. Скорее всего, хорошо образован, вероятно, владеет двумя языками.

– Уже кое-что. – Крауфорд сделал еще один глоток.

– Я полагаю, что их отношения с мистером Вайчерли носили весьма личный характер.

– Вы к чему ведете?

– Удушение – это очень личный способ убить человека. Если в деле не было финансовой заинтересованности, которой мы пока не обнаружили, такое убийство наталкивает на мысль о гораздо более неочевидных и глубоких мотивах.

– Может быть, месть?

– Вполне возможно.

– А что там с французским детективом?

– Вскоре должен быть в Эдинбурге.

– А приведите-ка его сюда завтра, а? Покажете ему участок, все такое. Я и сам с удовольствием с ним побеседую.

– Очень хорошо, сэр.

С трудом одолевая очередной приступ неуместного желания захихикать, Крауфорд откинулся в кресле и закинул ноги на стол. Это была не слишком-то удобная поза для человека его габаритов, но главный инспектор хотел показать Гамильтону, что способен выйти за формальные рамки, не теряя присущей ему, как он искренне надеялся, внушительности.

– «Тот, кто собратьям только волк, для тысяч – горе он»[20]20
  Роберт Бёрнс. Людской удел – страданья. Печальная песня (пер. Ю. Князева),


[Закрыть].

– Роберт Бёрнс, сэр?

«Не только распознал цитату, – раздраженно подумалось Крауфорду, – но ведь и мысли не допускает, что я мог сочинить что-нибудь подобное сам».

– Знаете, а ведь когда я только пришел в полицию, то честолюбия мне тоже было не занимать. – Крауфорд попытался взять отеческий тон.

– О чем вы, сэр? – Гамильтон сдвинул свои черные брови.

– Мечтал изменить мир, сделать лучше жизнь обычных людей – вот эта вот вся белиберда и ахинея.

– Почему вы думаете, что я…

Крауфорд засмеялся, но этот долгий и мрачный звук был больше похож на рыдание.

– Ну же, Гамильтон, – неужто вы думаете, что за эти годы я не научился разбираться в людях? Послушайтесь моего совета и закиньте подальше все свои наивные представления о справедливости и правосудии – крепче спать будете. Они не приведут ни к чему, кроме горького разочарования на старости лет.

– Сэр? – Гамильтон выпрямился на стуле.

– Да как же вы не видите, что я просто пытаюсь помочь вам? Расслабьтесь, пока вас удар не хватил! – тут Крауфорду вспомнился совет жены не перебарщивать с эмоциями. Мойра говорила, что это вредно для здоровья, – правда, в настоящее время главной проблемой в их семье было уже ее самочувствие.

Гамильтон одним глотком осушил свой шот. Крауфорд только сморгнул – так обращаться с выдержанным односолодовым определенно не стоило. Он постарался не вспоминать, сколько отдал за бутылку.

Инспектор поставил шот на стол начальника и встал:

– Благодарю вас, сэр, за то, что приняли меня под свое крыло, но я…

– Мое крыло?! – Крауфорд что есть силы ударил кулаком по столу. – Да что тут у нас, по-вашему, – школа для мальчиков? Я всего лишь делюсь с вами полезным и очень нужным вам сейчас советом: хотите – пользуйтесь, а не хотите – не надо! – Поняв вдруг, что перегибает палку, Крауфорд откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул: – Послушайте меня, Гамильтон, вы мне небезразличны.

Инспектор нахмурился:

– Позвольте спросить, к чему вы ведете, сэр?

– Чтоб вам пусто было, горцам упертым, – пробормотал Крауфорд, поежившись от скользнувшей за воротник рубашки струйки пота. – Дела обстоят следующим образом, Гамильтон. Если очертя голову нырнете в эту клятую работу, она выест вас изнутри. Уж поверьте – я знаю, о чем говорю. Здесь в участке есть уйма ребят, для которых это всего лишь ежедневная служба. По вечерам они возвращаются к своим маленьким толстым женушкам с сопливыми ребятишками, мирно ждут себе пенсию – и все, баста! Ясно?

– Что вы хотите сказать, сэр?

– Найдите себе маленькую толстенькую женушку, Гамильтон, заведите сопливых ребятишек и идите себе вечером домой, как любой нормальный человек в здравом уме. Хватит ночи напролет бродить темными улицами по наводкам какого-то бездомного крысеныша! – Тут Крауфорд подался к Иэну, так что его выпуклый живот уперся в дубовый стол. – Ваш отец тоже ведь был горец. – Горцами было большинство состоявших в Эдинбургской городской полиции с момента ее основания полицейских – и тот же Крауфорд не составлял исключения. Главный инспектор был родом из Питлохри. Он сплел пальцы, будто собираясь вознести молитву, и откашлялся: – Там наверху свой жесткий кодекс чести. Да, люди там живут суровые, жесткие, вот только они никогда не станут хитрить – будут говорить то, что думают, и делать то, что пообещали. Там слова с делом не расходятся.

– А про резню в Гленко вы не забыли?

– Окстись, человече, – это было невесть когда! Да и то во всем были виноваты проклятые англичане!

На это Гамильтон выразительно приподнял бровь, но главный инспектор лишь раздраженно отмахнулся. И все же Крауфорд сбавил обороты, хотя помимо него и Гамильтона единственной живой душой в участке был отделенный от них несколькими комнатами дежурный сержант:

– Это место… город этот – тут все иначе. Темный, тесный, скользкий как угорь. В каждой стене по секрету замуровано. Он всегда был таким, Гамильтон, и ни вы, ни я, ни кто-то другой ничего никогда здесь не изменит.

Пока он говорил, в окно со всего размаху ударил порыв ветра с дождем, и переплет задребезжал, будто кто-то пытался выломать окно, чтобы ворваться в участок.

– «Не озаряй, высокий пламень звездный, моих желаний сумрачные бездны»[21]21
  Уильям Шекспир. Макбет. Акт 1, сцена 4 (пер. М. Л. Лозинского).


[Закрыть], – пробормотал Иэн.

– Коли решили снова ткнуть в меня своей ученостью, Гамильтон, – зарычал Крауфорд, – извольте хотя бы выбрать для этого достойного шотландского поэта!

– Да, сэр. «Стойкость в трудах и испытаниях есть качество, которым я всегда мечтал владеть. С рождения я презирал…»

– «…Жалобный скулеж малодушной нерешительности», – закончил фразу Крауфорд. – Я знаю эту цитату.

– Значит, вам известно, что это Роберт Бёрнс.

– Пижонов никто не любит, Гамильтон.

– Но вы же сказали…

– Господь милосердный! – Крауфорд тяжело откинулся на спинку кресла, а его взгляд был исполнен такой тоски, что Иэн невольно опустил глаза. Главный инспектор повернулся в кресле, глядя на осаждающие город батальоны дождя. – Идите домой, – наконец сказал он. – Возвращайтесь в свою пустую квартиру к своему холодному ужину.

– Она не совсем пустая, сэр.

– У вас есть женщина?

– Нет, сэр.

– Животное? Собака или кошка?

– Не совсем.

– Так кто же?

– Мышь.

– Мышь?.. У вас?.. Впрочем я, пожалуй, не удивлен. Ну тогда идите домой к своей мыши, Гамильтон.

– Спасибо за виски, сэр. – Иэн козырнул, что Крауфорд видел в его исполнении впервые.

– В следующий раз постарайтесь не проглатывать его в один присест. – Крауфорду показалось, что уголки губ молодого инспектора дрогнули в улыбке.

– Да, сэр.

Он развернулся на пятках и пошел через пустой участок к выходу, гулко стуча каблуками. Крауфорд еще некоторое время сидел в кресле, глядя в окно, а потом неловко поднялся и натянул пальто. Сняв с вешалки свою зеленую твидовую шляпу, он нахлобучил ее на лысеющую макушку. Шляпа была подарком жены – отнюдь не маленькой и совсем не толстой, благослови ее Господь. Длинные руки Мойры были сухими и прохладными, и сейчас Крауфорду очень не хватало их прикосновения ко лбу. Но даже руки жены, подумалось Крауфорду, когда он выходил из участка, кивнув дежурному сержанту, не в силах успокоить ураган, бушующий внутри, – как и все дожди, что только могут низвергнуть небеса, не в силах смыть вонь греха с улиц Эдинбурга.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Вернувшись домой, Иэн обнаружил, что квартира ярко освещена. Когда он снимал пальто, из гостиной раздался голос брата:

– А ты поздно.

Дональд сидел перед камином, закинув ноги на решетку и с книгой на коленях. На нем был багровый халат Иэна, слегка разошедшийся на животе Дональда в силу известной разницы в габаритах братьев.

– Да заглянул в участок, а главный инспектор Крауфорд налил скотча, – сказал Иэн.

– Хорошего? – осведомился брат.

– Сам он, похоже, был уверен, что отличного.

– Везет, пить можешь. Да, пока не забыл – тут какой-то бродяжка весьма сомнительного вида забегал, велел тебе кое-что передать.

– О! – Усталость Иэна сняло как рукой. – Что именно?

– Сказал, что пытался забрать что-то у квартирной хозяйки Стивена Вайчерли, но она настояла на том, что передаст тебе это лично.

– Она не сказала ему, что именно?

– Боюсь, что нет.

– Черт! Вполне возможно, что это упрямство стоило ей жизни.

– Откуда у тебя вообще такие знакомые?

– Это мой халат, – сказал Иэн, проигнорировав вопрос брата.

– Когда увидел, как он мне идет, то решил, что ты его вообще мне отдать захочешь.

– Он принадлежал дяде Альфреду. Лиллиан отдала.

– Ей точно не понравилось бы, что ты жадничаешь, – объявил Дональд, запахивая халат на своем большом теле.

– Разреши напомнить, что сейчас ты сидишь перед моим камином и читаешь мою книгу…

– Любопытная, кстати, книжонка, – сказал Дональд и прочитал с обложки: – «Гийом де ла Робер. „Разум преступника изнутри“». Где ты ее раздобыл?

– Один странный тип дал, в библиотеке познакомились.

– Так ты теперь по библиотекам друзей ищешь? Звучит печально.

– Надо было кое-что выяснить, а он библиограф.

– Ну тогда он не зря жалованье получает. От этой книги мне почти криминологом стать захотелось. Да не волнуйся ты, – воскликнул Дональд на выразительный взгляд брата, – у меня и так с возвращением в медицинский дел по горло.

– Ты по-прежнему можешь вспомнить все, что когда-либо читал?

Дональд разгладил пальцами воротник халата, и Иэн заметил, что руки его дрожат:

– Я ж почему еще бутылку забросить решил – память стала подводить. А ты как – до сих пор все вспомнить можешь, что приходилось услышать?

– Хотел бы я научиться кое-что из этого забывать.

– Дар и проклятье разом. – Дональд потянулся. – Кстати, можно у тебя пока пожить? Негоже ведь второй спальне пустовать.

Иэн глянул на брата, изо всех сил старавшегося казаться беспечным острословом. Он чувствовал гигантское внутреннее напряжение Дональда.

– Да. Но халат останется здесь.

– Ну если настаиваешь, – пожал плечами Дональд с притворной беспечностью, но Иэн отлично понимал, что все это он делает в отчаянном стремлении сохранить хрупкое внутреннее равновесие. Лиллиан была права – Дональд оказался слабее младшего брата и непрестанно мучился от силы терзавших его переживаний.

– Поесть найдется что-нибудь?

– Буженина холодная и жареная картошка в леднике, – ответил Дональд. – Как раз подумал, что ты можешь вернуться голодным.

– Если и дальше станешь помогать, живи сколько хочешь, – сказал Иэн, выходя на кухню. При виде открывшейся там картины он замер в дверях как вкопанный.

На столешнице непринужденно, как у себя дома, развалился черно-белый кот миссис Сазерленд. Иэн развернулся и кинулся обратно в гостиную:

– Что, черт подери, это животное делает в моей…

– Ах да, забыл. Его какой-то рыжий коротышка притащил… сержант Сникерс…

– Дикерсон.

– Сказал, что, если у тебя проблемы с мышами, кот поможет их решить.

– Вот наглец!

– А они есть?

– Кто?

– Проблемы с мышами?

– Да, но…

– Ну так все – они решены.

– Я бы никогда…

Дональд встал и потянулся:

– Знаю-знаю, братец, ты не любишь, когда за тебя принимают решения. Но в данном случае это вполне может оказаться перстом судьбы. Как зовут зверюгу? – спросил он, направляясь в кухню.

– Бахус.

Дональд с размаху хлопнул брата по плечу. Иэн поморщился от боли, которой отозвалось обожженное плечо, но Дональд уже отвернулся, копаясь в кухонных шкафах:

– Отлично! Греческий бог чувственных наслаждений. Видит Бог, тебе определенно не хватает этого в жизни.

– Тебе откуда знать?

– По-братски чую. О, подойдет! – воскликнул он, вытаскивая банку со сливовой приправой чатни. – Ну что, давай займемся бужениной?

После изрядной порции мяса с картофелем Иэн снова почувствовал, как же он устал. Упав в кресло перед камином, он стал глядеть на янтарные угли, постепенно роняя тяжелеющую голову набок.

Дональд растянулся на кушетке, уткнувшись в некогда предложенную Джорджем Пирсоном книгу:

– Любопытнейшее чтиво. Читаю сейчас главу про мотивы для убийств.

– Что нового узнал?

– Вариантов много, но начать можно со старых добрых семи смертных – зависть, мстительность, ревность… Что там у твоего субъекта – есть идеи?

– Я склоняюсь к варианту мести, хотя пока сходится не все.

– Подумать только, – сказал Дональд, зажигая еще одну сигарету, – как же удобно, что существуют всякие убийцы и негодяи, благодаря которым мы, все остальные, можем вести исполненную добродетелей жизнь. Они вроде гнойников на в общем-то здоровом теле, извлекают и собирают в себе все токсины общества.

– Смелая теория.

– Я считаю, что количество добра и зла в этом мире есть величина более или менее постоянная. Если согласишься со мной, то увидишь, что преступники всего лишь играют свою роль – точно так же, как мое поражение стало вкладом в твой блестящий успех.

– Хочешь сказать, что успеха мог добиться только один из нас?

– Хочу сказать, что силы света и тьмы существуют в состоянии шаткого равновесия, а убийцы утоляют неизбежно присущую человечеству жажду крови. Тут даже двойная польза – во-первых, они осуществляют общечеловеческое желание убивать, а во-вторых – становятся жертвой на заклание, когда их наконец-то привлекают к правосудию.

– Думаешь, жажда крови непреодолима?

– А ты загляни себе в душу. Нет там, что ли, темного уголка, в котором кроется радость от чужих страданий? Немцы для этого даже специальное слово придумали – Schadenfreude.

Иэн нахмурился:

– Немцы много чего придумали.

Дональд ухмыльнулся:

– А, так ты не веришь, что старый добрый шотландец способен испытывать такую извращенную радость?

Иэн издал короткий смешок:

– Да один только Эдинбург кишмя кишит карманниками, ворами и прочими мерзавцами.

– Нет-нет! Я говорю не о преступлениях ради выгоды. Это-то дело ясное – к тому же в душе у вора вполне можно обнаружить немного совести. Я говорю о зле во имя зла – о том жестком и холодном крае души, куда никогда не заглядывает сострадание или симпатия к ближним.

– Уверяю тебя, то же можно сказать о тех, кто идет на преступление из выгоды – но, конечно, далеко не обо всех.

– Полагаю, что число таковых среди наших сограждан гораздо больше, чем ты думаешь, братец, – с этими словами Дональд встал с кушетки, чтобы поворошить огонь в камине кочергой. – Взять хотя бы нашего отца…

В этот момент сырое полено затрещало и выстрелило угольком, приземлившимся прямо на ковер. Иэн вскочил и стал яростно топтать тлеющую точку под удивленным взглядом брата.

– Успокойся, – сказал тот, – это всего лишь крохотный уголек.

– Для тебя, может, и так, – сказал Иэн, – тем очевиднее, что ты почти ничего про меня не знаешь.

– Может, стоит сходить к психиатру? Ты явно страдаешь, хотя прошло уже много лет.

– По крайней мере, не загоняю себя в могилу с помощью бутылки.

Дональд побледнел:

– Думаешь, может, что меня эта трагедия стороной обошла?

– Я не могу сказать наверняка, потому что тебя той ночью там не было.

– Ах вот оно как! Значит, по-прежнему меня винишь…

– Не глупи! – выкрикнул Иэн и отвернулся.

Дональд был прав – младший брат по-прежнему винил его, и особенно страстно – в первые дни после пожара, когда Иэну казалось, что он вот-вот сойдет с ума, а брата не было рядом.

Он стремительно развернулся на месте, обернувшись к Дональду гневно пылающим лицом:

– Ты никогда не поймешь, каково это – ночь за ночью ворочаться без сна, прячась от их глаз, в которых единственная просьба – помоги!

– Разве я виноват, что в тот вечер ушел…

– Ушел напиваться!

– Я…

– По кабакам шлялся!

– Я уж точно был не единственным в городе студентом, кому в тот день пришла в голову идея скоротать вечерок с друзьями! Знал бы ты то же, что узнал в тот день я, первым потянулся бы за…

– Снова сбрасываешь с себя всякую ответственность? Узнаю, как же!

– Вышло как вышло – неясно только, почему в смерти родителей виноват теперь оказываюсь я…

Разум Иэна подсказывал, что брат прав, да только разум сейчас был позабыт, его полностью заслонила волна нахлынувших эмоций.

– Ты вообще ни о ком, кроме себя, думать не желал и не желаешь!

Увидев выражение, появившееся на лице брата после этих слов, Иэн понял, что зашел слишком далеко. Взгляд Дональда стал холодным и колючим, как ледяная сталь. Иэн судорожно попытался найти нужные слова, чтобы исправить сказанное, но было уж поздно. Не говоря ни слова, Дональд стряхнул с плеч халат, накинул свое пальто и выбежал из квартиры, оглушительно грохнув дверью.

В гостиную неслышно зашел привлеченный шумом Бахус. Потрясенный собственной жестокостью и полным отсутствием самообладания, Иэн бессмысленно уставился на кота, из пасти которого безжизненно свисало толстое тело мертвой мыши. Неожиданная гибель несчастного зверька стала последней соломинкой – Иэн рухнул в ближайшее кресло, уронил лицо в ладони и заплакал навзрыд.