Текст книги "Философия. Книга вторая. Просветление экзистенции"
Автор книги: Карл Ясперс
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)
Или же я уклоняюсь в другую сторону. Вместо того чтобы в саморефлексии натолкнуться на границу подлинного, непрестанно просветляющего себя и никогда не достигающего окончательной светлости самобытия, я думаю опереться на всегда темную и остающуюся в темноте границу моей эмпирической данности. Я изымаю себя у своей самости, которая есть лишь, поскольку вслушивается в абсолютное сознание, чтобы затем радикально и беззаботно отстаивать только само это темное существование. Я уничтожаю себя посредством изоляции и делаюсь таким бытием, которое уже не есть самобытие и которое, поскольку знает и желает, называется злым, но, поскольку все-таки оно не может по-настоящему знать и желать, есть требующее помощи существо, потаенное самобытие которого бессознательно ожидает только руки, за которую бы могло схватиться, чтобы последовать за нею, как ребенок.
В конце саморефлексии стоит, таким образом, возможность отчаяния, а именно как порыв к отречению от себя в пользу авторитета или в пользу жизни. В обоих случаях это не более чем существо, выходящее мне навстречу, как если бы взгляд его был пуст, а рука не могла пожать моей руки. В ответ мне слышна уже не самость, а только пословица (Redeweise), схема или сентиментальность, патетика собственной правоты, мольба слабого о сострадании.
Экзистенция может прийти к себе только в постоянной опасности нескончаемости своей рефлексии и в совершенной проблематичности всего, как двух непременных формах артикуляции возможного самобытия, решающегося в них на безграничную открытость. Эта открытость, которую я могу обрести также и в отношении к другому лишь в той мере, в какой я осмеливаюсь на нее с самим собою, проявляет в нескончаемой среде возможных знаемостей и рефлексий – всякий раз недоступную знанию единственность (die jeweils unwißbare Einzigkeit). Во всякой всеобщности вопрошания и ответа присутствует эта единственность, как изначальность. Поскольку всякая объективация моего самобытия вновь может прийти в неустойчивое витание из-за рефлексии, оно без покровов существует как оно само и, смотря мне как бы прямо в глаза, проникая всякую субъективность и объективность, присутствует непосредственно. Но ко мне, как мне самому, не может быть самостью тот, кто подчиняется мне, кто удаляется в некую всеобщезначимость, принимает вид заменимого рационального существа, кто, поскольку он доволен и безопасен где-то еще, уже вовсе не встречает меня всерьез, но только имеет обхождение со мною. Подлинное чудо, единственное подлинно сущее, встречающееся мне, – это человек, который есть он сам. Он не держится в косном покое ставших объективными значимостей, но допускает и осуществляет вопрошание без границ. Это он делает не произвольно, но так, что в этом вопрошании говорит и отвечает он сам. Он – разумное существо, желающее выслушать все доводы, и в то же время он – единственная самость. Его я люблю безусловно. Он присутствует духом в настоящем и делает то, чему настало время. Ему знакомы и покой ожидания и уверенность действий без промедления. В ситуации, в которой он оказывается, он прилагает все старания, и все же никогда не делается тождественным со своей ситуацией. Он ходит среди людей какого угодно склада и рода и осмеливается действовать (wagt sich). Самое чуждое и вражеское, то, что более всего ставит его под вопрос или отрицает, – привлекает его. Он нарочно ищет его, чтобы узнать на опыте, что он такое и каким он становится с ним. Он никогда не достигает цельности для себя, ибо как значимая в образе форма он уже не был бы самим собою. Он так же точно сознает свою конечность, как и свою бесконечную исконность. Существование проясняется для него, чтобы открыть ему истинную темноту. В проблематичности саморефлексии он сам выходит в конкретном мгновении навстречу себе как своему основанию. Из всякой рефлексии он выходит, как снова подлинно он сам, даже если для этого он должен пройти через разорванность, неуверенность, беспомощность. Он приходит к себе и не знает, как приходит. И все же его неустанное усилие не может вынудить в нем самости: он приходит к себе, как подарок: становится ясно, становится очевидно, теперь это решено, теперь это так неизбежно и просто – как же могло так долго длиться сомнение? Саморефлексия снята в фактическом экзистировании.
Но если это не случится? Если он не настанет для себя (Wenn er sich ausbleibt)? Если он будет отчаянно мучить себя и застрянет в нескончаемостях? Если он добровольно пожелает быть самим собой, но себя не найдет?
Самобытие свободно. Я хочу быть им; я и мое бытие здесь – одно и то же. Так есть ли ненаступление меня самого моя вина?
Здесь становится всего сильнее парадоксальность самобытия в его высказанности, в противоположности к простоте его бытия. Двойственность, выражаемая в тождестве простого бытия-Я, только здесь становится по-настоящему и единственно насущно переживается здесь как единое: Я отвечаю за себя (Ich bin für mich verantwortlich), потому что я желаю себя самого, я уверен в этом изначальном бытии своем как самости; и все же я бываю только подарком себе, потому что это желание-себя-самого требует еще чего-то привходящего.
Если я не сбываюсь для себя, то меня мучает сознание вины -поскольку я не могу – всегда двусмысленным для себя образом -возложить ответственность на болезнь как нечто мне чуждое, которое не есть я сам. Я сохраняю в себе сознание возможности моего бытия как бывшей возможности, опытом переживаю свое небытие как упущенную возможность. Поскольку это ненаступление постигает меня как временное и преходящее, на время беспочвенности утверждение моего бытия другом, который не сомневался, бывает единственной опорой. Он не дал мне забыть самого себя в то время, когда я казался сам себе потерянным для себя.
Но длящееся во времени несбывание Я есть отчаяние, и, с точки зрения другого, это отчаяние никогда не удается представить себе как окончательное. Мне кажется, что как фактичность оно могло бы быть окончательным, что я могу абсолютно погибнуть. Но никогда еще ни для какого человека его возможность не угасала абсолютно, даже если сам он уже и не видел ее. Как длящееся несбывание Я остается действительным лишь в своей абсолютной проблематичности, так же и то привходящее, благодаря которому я становлюсь самим собою, есть темнота, к которой я поднимаю глаза, когда она просветляется в становлении моей самости.
Если я прихожу к себе самому, то я осуществляю свое подлинное сознание бытия. Но если я не почувствую ненаступления себя, то я недоволен собою. Ибо именно свою подлинную свободу я переживаю опытом как данную трансцендентно.
Антиномии самобытия
Объективно я никогда не знаю, прихожу я к себе или нет. Я являюсь себе во времени, в котором я никогда не могу быть целым. Если я подлинно есмь, то я в то же время – задача для себя. Если, несмотря на то, в витающей спорности своего существования я хочу знать, что я такое, то я узнаю: я необходимо должен хотеть знать и все же не могу знать; я могу только потерять себя, отдав себя мнимому знанию, или уничтожиться с концом всякого вопрошания.
Покинутый всем внешним как таковым, я все-таки, если вообще хочу быть, должен захватить себя самого в этом внешнем. Всякая речь об этом подлинном самобытии должна была остаться без знаемого результата. Ибо, коль скоро явление не есть самость, которая бы чисто и целиком явилась себе в нем, то в силу никогда вечно непрекращающейся неадекватности как явление, так и речь о нем должны двигаться в неотменимых противоречиях. В подобного рода противоречиях мы еще раз встречаемся в измененном виде с теми же экспликациями.
1. Эмпирический и экзистенциальный смысл «я есмь».
–Уже само «я есмь» имеет двоякий смысл: я как эмпирическое существование еще не есмь окончательно, я имею возможность как будущее, поскольку я еще решаю о том, что я есмь, через посредство того, чем я становлюсь. Но моя сущность как экзистирующего действительна в некотором трансцендирующем время смысле. ~ Для предметного знания и предметной деятельности я есмь только как явление. Но форма становления во времени есть явление подлинного бытия, которого я никогда не «знаю». То «я есмь», которое говорит себе самость, не говоря при этом «я есмь нечто», по своему роду отличается оттого «я есмь», которое я, эмпирический индивидуум, говорю как значимое суждение о своей действительности. Бытию во времени это первое бытие противостоит как безусловное бытию на известный лад (auf eine Art) (а именно как эмпирическая, пространственно-временная действительность) – оно противостоит как неопределимое бытие. – Сомнение в «я есмь», понимаемое эмпирически, тут же разрешается самим актом мышления этого сомнения. То, что я сомневаюсь, предполагает, что я в это мгновение существую. Впрочем, уже и здесь к одному лишь мышлению должно привзойти нечто иное: наполнение витальным чувством жизни. Если в патологическом случае это последнее не появится, то я могу прийти к ужасному выводу: я умер, я уже вовсе не существую, и как мертвый я должен быть нескончаемо долго. Но сомнение в «я есмь», в экзистенциальном смысле, не разрешается вообще ни в какой мысли, но только в лишенных основы свершениях, в которых я сознаю себя как свободно ответственного и как исток. В таком случае формула «я есмь» не есть высказывание некоторого знания, но знак для означения сущности явления, которое я живо сознаю во всяком исполнении абсолютного сознания там, где я совершаю безусловные решения. – То, что непредметно мыслится в высказывании «я есмь» как вечное бытие, а потому постоянно исчезает для нашего знания, является мне как еще не окончательное решение, так что в мыслящем просветлении, смотря по пути, который это мышление избирает, я есмь будущее или вечность, становление или бытие. В явлении я есмь только, поскольку обретаю себя; в вечности – поскольку прихожу в явление. Я создаю себя самого в явлении – и вовсе не сам создал себя в вечности.
2. Самостановление в самопреодолении
– В явлении я стал бы для себя самого только через самопреодоление. Я мог бы эмпирически понять свое бытие как задатки, как мое так-уж-бытие (Nun-einmal-Sosein); для меня как собственно меня самого мой характер – это не Я; я имею его и отношусь к нему известным образом. Его слепое, потому что данное бытие я в борьбе превращаю в свободно-желанное, разворачиваю в нем себя самого и принимаю его на себя как свою вину. Мое «я сам» ставит себя выше характера -восходя от чисто формальной независимости в пассивном рассмотрении до активного воздействия на него. То обстоятельство, что оно стоит выше, делает так, что никакой мотив, насущно переживаемый мною как побуждение в силу данности моего характера, не является убедительно решающим; что для меня нет такого сильнейшего мотива, который бы необходимо должен был получить перевес в борьбе мотивов благодаря своей количественной силе; ибо этот его перевес был бы перевесом надо мною самим. Скорее, я даю проявиться и отступить всем мотивам, сам при этом не будучи мотивом, объемля их, господствуя над ними – или же побеждаясь ими. Если я сам есмь в этих мотивах, то все-таки без самопреодоления в явлении не может быть подлинного Я. Оно сбрасывает скорлупки своей самости, которые само оценивает как неистинные, но лишь затем, чтобы обрести более глубокую и подлинную, бесконечную, истинную самость. Погибая, приходить к себе – таково явление самобытия (Im Untergehen zu sich Kommen ist die Erscheinung des Selbstseins).
Функция самопреодоления есть саморефлексия. Эта последняя, как таковая, сама пребывает в стихии противоречий: в саморефлексии я направляюсь на себя, но всякий раз встречаю только некоторое явление. Через саморефлексию я обращен на нечто особенное, но желаю получить в ней самого себя целиком. – Я подразумеваю «себя» как будущее, обращая взгляд в свое прошлое. -Я выношу судебный приговор о себе, и все же я не судья, разве только в истоке саморефлексии, которая как исполненная сама уже в своем суде подчинена тому же вопрошанию и осуждению. – Саморефлексию я осуществляю изначально как свободу, но при помощи ее я еще только ищу тех условий, при которых я сам как свободный могу прийти к себе.
Самопреодоление может уклониться в саморазложение вообще. Я преодолевается и уничтожается, но преодолевается с целью достичь безличности (Ichlosigkeit). Вместо того чтобы осознавать себя самого в явлении объективных формаций, видеть в непрекращающемся преобразовании отсвет собственной сущности, я хочу утратить всяческую самость и прийти туда, где уже не идет более речи о Я и где прекращается всякое явление; но это уклонение возможно только потому, что самость не может быть содержанием знания (weil das Selbst nicht wißbar werden kann, ist diese Abgleitung möglich). Оно самым решительным образом выражает собою момент исчезающего во всякой объективном явлении самости, но в то же время утрачивает и самобытие, в любом смысле этого слова. В мифическом выражении: бытие в уклонении от самости есть море света, в котором потонуло и рассеялось всякое Я; бытие как самобытие, есть свечение друг в друга душ, открытых друг для друга в вечном настоящем (Sein ist in der Abgleitung vom Selbst das Lichtmeer, in dem alles Ich versunken und zergangen ist; Sein ist als Selbstsein das Scheinen der Seelen ineinander, die in ewiger Gegenwart sich offfenbar sind).
3. Самобытие в мире и перед лицом трансценденции. –
В замкнутом логическом круге самобытия и преодолевающей саморефлексии (круге, который может и опустеть) мое существование в мире дает мне точки опоры для восхождения; но я разбиваю этот круг только перед лицом трансценденции (angesichts der Transzendenz).
Я сам – ничто, если я только есмь (Ich selbst bin nichts, wenn ich nur bin). Самобытие есть единство двойственного: стоять, опираясь на себя, и быть преданным миру и трансценденции (Selbstsein ist Einheit des Doppelten: auf sich zu stehen und hingegeben zu sein an Welt und Transzendenz). Один – я ничего не могу, но, теряясь в мире и в трансценденции, я как я сам исчезаю. Я как именно я сам хотя и самостоятелен, но в себе не самодостаточен (Ich bin als selbst zwar eigenständig, nicht aber mir selbst genug).
Я прихожу к своему существованию только через причастность миру, в котором я действую (wirke); я – только звено, и все же я, в возможности, объемлю собою целое. – Я могу воспротивиться ему, но в моей изолированности моя независимость сделается пустой; ибо широта моей самости действительна лишь с широтой моего мира; но способы существования в мире я охватываю только при условии, что я на мгновение противопоставил себя им. – То, как я вступаю в отношение к миру, остается исполнено противоречий; я становлюсь собой, только удерживая в единстве эти противоположности. Самобытие по-настоящему действительно, лишь поскольку оно является себе в объективности мирового бытия.
Как я не имею существования без мира, так я не есмь я сам без трансценденции. Правда, силой собственного решения я сам становлюсь основой, я порождаю себя в разумном познавании и автономной деятельности. Но исток моего самобытия становится моим бытием, освещаемым этим разумом, лишь так, что в этом истоке я в то же время дан себе самому: данный себе как эмпирический материал моего так-сущего существования, из которого я должен строить себя, в этом истоке, в котором я свободно выхожу навстречу себе самому, я становлюсь даром. Я стою перед трансценденцией, которая не встречается мне как существование в мире среди явлений вещей, но которая говорит со мною как возможность из всего существующего, и всего решительнее – из моего самобытия. Глубина моей самости находит себе меру в трансценденции, которой я предстою.
Вопрос, кто я такой, становится вопросом: есмь ли я вообще? В этом вопросе подразумевается уже не вопрос о том, существую ли я эмпирически в то мгновение, когда я задаю этот вопрос. Скорее это есть вопрошание о подлинном бытии, который на языке мифа есть вопрос о бессмертии. Что плоть, сознание, память, какое бы то ни было явление моего существования, бессмертны, то есть нескончаемы в пространстве и времени и пребывают в них неразрушимо, – этого никто не захочет утверждать всерьез; однако наша подлинная самость может сознавать свое бессмертие в том смысле, что бытие и бессмертие суть одно и то же. Самость имеет это сознание не благодаря знанию, не в каком-либо достаточном представлении или объективной гарантии, но в той мере, в которой она сама подлинно есть в мире перед лицом своей трансценденции в своих решениях и своих воздействиях на себя. Она сознает внутри себя свою зависимость от трансценденции, пожелавшей того, что кажется пределом возможного: свободное самобытие, становящееся само для себя истоком, как бытие, которое в бренности временного существования приходит в явление самому себе. Самость безосновно сознает себя поэтому только в отношении к трансценденции, без которой она соскальзывает в бездну ничто. Если я вижу себя в явлениях существования, то я никогда по-настоящему не вижу себя, как себя самого; все конечно являющееся только благодаря моему трансцендированию получает вес, которого оно не могло бы иметь как простое существование. – Я вижу трансценденцию и удостоверяюсь в своем бытии, даже если она не говорит со мною и я пребываю в упорстве сопротивления ей. Если я уже не вижу ее, то я чувствую, как сам опускаюсь на дно.
Если мы попытаемся просветлить самобытие более полно, то получим такой смысл: самобытие прекращается как изолированное бытие-Я; оно есть в коммуникации. Оно прекращается как заменимый чистый рассудок; оно есть лишь в историчной неповторимости (Einmaligkeit) в это время и в этом месте. Оно прекращается как эмпирическое так-бытие; оно есть лишь как свобода.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Коммуникация
Коммуникация как исток
1. Коммуникация существования. – 2. Неудовлетворенность коммуникацией, не становящейся экзистенциальной. -3. Границы экзистенциальной коммуникации.
Просветление экзистенциальной коммуникации
1. Одиночество – объединение. – 2. Раскрытие – реализация (Offenbarwerden – Wirklichwerden). – 3. Любящая борьба. – 4. Коммуникация и содержание. – 5. Существование коммуникации как процесс. – 6. Коммуникация и любовь.
Недостаток в коммуникации
1. Неопределенный опыт несостоявшейся коммуникации. – 2. Молчание. – 3. Недостоинство. – 4. Одиночество.
Обрыв коммуникации
1. Страх коммуникации. – 2. Сопротивление своего существования (Eigendasein). – 3. Смысл обрыва. – 4. Формы обрыва. – 5. Невозможность коммуникации.
Коммуникативные ситуации
1. Господство и служение. – 2. Общительный обиход. – 3. Дискуссия. – 4. Политический обиход.
Значение возможности экзистенциальной коммуникации для философствования
1. Избежание (Meiden) гармонистического миропонимания как предпосылка подлинной коммуникации. – 2. Возможное отрицание коммуникации. – 3. Догматика и софистика. – 4. Общность философствования. – 5. Последствия для формы философии.
Коммуникация как исток
На вопросы: «почему есть коммуникация?», «почему я – это не только я один?» – точно так же, как и на вопрос о существе самобытия, невозможно дать постигающего ответа, если этим ответом хотят выразить самую суть дела. Правда, смысл положения: «я есмь только в коммуникации с другими» – можно трактовать объективно и субъективно для существования, обязывающего себя в понимании и действии, и тогда это некоторый определенный смысл, который мы можем продемонстрировать на отдельных обстояниях бытия-друг-с-другом. Но если это положение понимается экзистенциально, то оно обращается к становящемуся парадоксальным в высказывании о нем истоку самобытия, которое из самого себя не есть, однако же только лишь из себя и с самим собою то, что оно в подлинности есть. Для этой экзистенциальной коммуникации первая, коммуникация существования, была бы плотью, в которой она может являться.
1. Коммуникация существования.
- Коммуникация, те. жизнь с другими, как она многообразно осуществляется в нашем существовании, наличествует в отношениях общности, которые мы можем наблюдать, различать по их особенностям, прояснять в отношении их мотивов и результатов. Но каждый из способов бытия общности, неотъемлемо необходимый для существования, а потому и для возможной экзистенции в существовании никогда не бывает уже как таковой той общностью, которой я подлинно желаю как возможная экзистенция. Скорее экзистенцию следует опрашивать на границе подлежащей рассмотрению коммуникации. Психологически и социологически действительные отношения составляют предмет исследования; истинная коммуникация, в которой только я по-настоящему знаю свой смысл, порождая этот смысл вместе с другим, в эмпирическом смысле не налична; ее просветление есть философская задача.
а) Наивное, несомненное существование человека в общности вынуждает его единичное сознание совпасть со всеобщим сознанием окружающих его людей. Он не спрашивает о своем бытии, этот вопрос уже вызвал бы раздвоение. Пусть даже человек спонтанно и с инстинктивной уверенностью умеет находить собственную выгоду, однако все, что обязывает его и все, что он знает, есть то общее, в котором имеет основание и его собственное сознание существования. Субстанция жизни общности, мир и мышление людей, к числу которых он принадлежит, не противостоят особенному самосознанию индивида как нечто иное, допускающее вопросы и проверку. В наивном существовании я делаю то, что делают все, верю в то, во что все верят, думаю то, что все думают. Мнения, цели, страхи, радости переносятся от одного человека к другому незаметно для него, потому что здесь имеет место изначальное, бесспорное отождествление всех со всеми. Его сознание светло и ясно, его самосознание скрывает пелена17. – Самость, поскольку она живет в среде этой общности, еще не состоит в коммуникации, потому что она еще не сознает себя, как именно она сама. Если я хочу коммуникации, то я не желаю погрузиться обратно в эту бессознательность.
б) Если Я как сознающее само себя может противопоставить себя другим и своему миру, – это означает некоторый скачок. Я отличает себя и тем самым обретает исконную независимость. Этот скачок сопряжен с развитием, подводящим к ясному и убедительному, всеобщезначимому мышлению, в котором мир, прежде подобный сновидению, кристаллизуется в определенные, запоминающиеся и узнаваемые предметы и закономерности18.
После обособления независимого Я возникает вопрос, как понимают друг друга Я и Я и как они обращаются друг с другом. Если мы представим себе, что эта, в первобытном существовании самая отчетливая и бесспорная, общность исчезла, то остаются люди как существующие атомы-Я и их отношение как отношение рассудка к рассудку и существования к существованию.
Налицо, во-первых, понимание от Я к Я благодаря общему пониманию объективной вещи как содержания мысли, в котором известная правильность постигается и признается как таковая, или практика, в которой совместно избирается некоторая цель с относящимися к ней средствами. Эти общности имеют безличный характер, в них всякое Я, несмотря на свою формальную самостоятельность, в принципе может быть замещено другим Я, все точки Я взаимозаменяемы.
Во-вторых, у отвлеченного Я налицо возможность обращаться со всяким другим Я, как с вещью. Совместное понимание вещных содержаний, так же как и психологическое понимание мотивов другого, используются только как средство для того, чтобы привести другого туда, где мы желаем, чтобы он был вследствие некоторой цели, которую мы оставляем только за собой. Другого в этом случае не признают существованием равного с нами достоинства, сообщая ему содержание своего воления, но воздействуют на него как на подчиняемый объект природы, принимая меры, окончательного смысла которых он не понимает, держа себя с ним и обходясь с ним таким образом, что цели нашего обращения остаются неизвестны ему. Здесь также не возникает какого-либо личного отношения. Но в то время как в совместном понимании некоторой вещи мы безлично считаемся с другим как с отдельным Я, хотя мы и обращены всецело на самую вещь и видим другого только в этой вещи,-здесь сам другой становится вещью, и всякое сообщение и отношение – только средством господства над другим, как и при господстве над вещами. Если это отношение взаимно, то возникает борьба за то, кого из двоих средствами умолчания и кажимости коммуникации сделают направляемой вещью.
в) Во всех этих коммуникациях меня мыслят только как рассудок некоторого сознания вообще. Но возможность этой универсальной рациональности есть лишь среда, в которой я еще остаюсь возможным как экзистенция. Хотя я есмь я сам не благодаря ratio, но без него я не могу стать самим собою. Я приступаю к коммуникации в вещах, которые тождественны для каждого, но превосхожу их уже там, где постигаю вещь в чистом виде.
Ибо человек никогда не есть только формальное Я рассудка, и никогда не только существование как витальность, но он есть носитель некоторого содержания, которое или сохраняется в темноте первобытной общинности (in dem Dunkel primitiver Gemeinschaftlichkeit), или же осуществляется при посредстве духовной, осознаваемой и никогда в достаточной мере не знаемой целостности. Эта целостность как идея объемлет общность ясной рассудку определенности и целесообразности, но существенно отличается от эгоцентрической заинтересованности смутно сознающего себя, связанного влечениями индивида. Она направляет не с помощью определенных, допускающих разумное обоснование целей, но через включение во взаимосвязь смысла, в котором индивид обнаруживает себя расширившимся до целого мира, и его наполняет желание предаться этому миру.
Господствующая идея сама не есть предметное дело (Sache), но она является все же всеобщей благодаря своей целостности, а потому, поскольку безлична, привязана к осуществлению в субъектах, называющих ее в превосходном, непредметном смысле своим «делом». То, что на взгляд извне имеет вид первобытной общности, может стать плотью идеи, но может стать ею только через промежуточное звено сознательной независимой самости Я вообще, которая в таком случае совершенно преображает эту примитивность и бесспорность. Общность в идее некоторого целого – этого государства, этого общества, этой семьи, этого университета, этой профессии – впервые приводит меня в содержательную коммуникацию.
Однако и в этой коммуникации еще не происходит отождествления меня с самим собою. Правда, моя жизнь в объективности мирового существования может быть наполнена содержанием только через причастность идеям, но индивид сохраняет за собой самостоятельность, которая может разбить эту объективность, а потому все еще противопоставляет себя ей, если даже он как эмпирический индивид целиком растворяется и исчезает в ней. Коммуникация в идее и ее осуществлении экзистенцией хотя и ставит человека в более тесную близость с другим, чем рассудок, цель и примитивная общность, но таким образом не становится возможной абсолютная близость моего «я сам» с другой самостью, в которой стала бы совершенно невозможной какая-либо заменимость одной другими, и которой, может быть, с точки зрения идеи позволительно было бы пренебрегать как чем-то частным.
Социологические отношения, с той их стороны, которая укоренена в субъектах, можно проследить в этих трех надстраивающихся одно на другом направлениях: примитивной общинности, дельной целесообразности и рациональности, определенной идеями духовности содержания19. Тем не менее: какие бы особенные стороны действительности социологических отношений мы ни избирали предметом своего рассмотрения, мы всякий раз только в крайних случаях удовольствуемся тем, чтобы интерпретировать нечто сугубо в терминах психологии масс и исходя из примитивной общности, чисто рационально и целесообразно, чисто идеально и исходя из некоторой целостности. Идет ли речь о целях совместного труда (профессиональная солидарность, отношение коллег по службе), об отношениях учителей и школьников, врача и пациента, начальников и подчиненных, продавцов и покупателей, служащих банка и клиентов, или о ведущих переговоры противниках при заключении договоров, судебных инстанциях, истцах и ответчиках в суде, о порядке парламентских и подобных им дебатов, или о дружеских компаниях и праздновании торжественных случаев, об отношении друзей, товарищей, братьев по оружию или о союзах, – всякий раз психологическая действительность составляет основание, целесообразность и рассудок – среду, в которой добиваются авторитета, идея же целостности и принадлежность к чему-то объемлющему есть упорядочивающее, более или менее осознанное начало связи (Bindung), которое, правда, может и истончаться, вплоть до полного его отрицания, но всегда остается, по крайней мере, как возможное.
И все же, представляя себе три становящихся объективными способа коммуникации, мы живо почувствовали их границы; в них артикулируется направление к экзистенциальной коммуникации, но сама она еще не улавливается. У наивно-субстанциальной общности границей было: утвердившееся на самом себе Я; у коммуникации этого Я как заменимой точки с другим Я есть еще одна граница: объемлющая идея целостностей, в которых они оба действуют, которыми они связаны не причинно, а идеально. Наконец, граница подчиненной идеям коммуникации, – это экзистенция. Привязанная таким образом в своем явлении ко всем ступеням предшествующих ей форм коммуникации, она не заключена ни в одной из них. Экзистенция в своей изначальности состоит в актах коммуникации, относящихся единственно лишь к ней одной. По сравнению с объективными коммуникациями они незримы, ибо могут быть пережиты опытно только в самой экзистенции. В ней я пребываю, вкладывая все свое существо, а не только участвуя своим существованием или при посредстве передаваемых всеобщим образом форм.
2. Неудовлетворенность коммуникацией, не становящейся экзистенциальной.
– Если в каждой коммуникации я переживаю специфическое удовлетворение, то все-таки ни в какой не достигаю удовлетворения абсолютного. Ибо если я осознаю партикулярность своей коммуникацию и тем самым наталкиваюсь на ее границы, мною овладевает неудовлетворенность. Я участвовал в ней только в определенном направлении как чистое существование, как Я вообще, как функция некоего идеального целого, как этот конкретный характер, а не как я сам.
Неудовлетворенность коммуникацией есть поэтому исток для прорыва к экзистенции и для философствования, пытающегося просветлить этот прорыв. Как всякое философствование начинается с изумления20, знание мира – с сомнения, так просветление экзистенции начинается с опыта неудовлетворенности коммуникацией.