Текст книги "Философия. Книга вторая. Просветление экзистенции"

Автор книги: Карл Ясперс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

Свобода и трансценденция

1) Свобода и вина.

– Поскольку я знаю себя свободным, я признаю себя виновным. Я держу ответ за то, что сделал. Поскольку я знаю, что я сделал, я принимаю это на себя.

Я нигде не могу найти того истока, в котором, как начале, началась моя ответственность. Я не могу ограничить свою вину таким образом, чтобы знать начало, с которого только я стал виновным.

В той вине, в которой я уже пребываю, поскольку я осознаю ее, я -насколько это зависит от меня – не хочу становиться еще виновнее, но все же готов принять опять-таки на себя неизбежную вину.

В этом, несмотря на светлость моего решения и через ее посредство, я переживаю ограничение своей свободы, которую, тем не менее, я признаю как свою собственную активность одновременно с ограничением как виной. Я принимаю на себя (übernehme) то, чего, однако, как говорит мне все мое знание, я не мог бы избежать. Так я принимаю исток своего существа, предшествующий всякому моему определенному действию как основа, из которой я желал и должен был желать; так я, далее, принимаю на себя в действительности то, что я должен делать, хотя в данной ситуации и не могу поступить иначе. Дело выглядит так, как если бы я довременно выбрал себя таким, как я есть, и как если бы этот никогда фактически не совершенный мной выбор я своими действиями в принятии на себя (durch mein Tun im Übernehmen) признал как свой, и как если бы те действительности, в которых я нахожу себя, я чувствовал все-таки в своем сознании вины как созданные мной самим.

Если бы я знал начало своей вины, то она была бы ограничена, и ее можно было бы избежать; моя свобода и была бы возможностью избежать ее. Мне не нужно было бы в этом случае ничего принимать на себя – ни себя самого, в смысле избрания себя в том, относительно чего я не сознаю, что я это сделал (in dem, was getan zu haben ich mir nicht bewußt bin), ни существования, в которое я вступаю и за которое я в действии становлюсь ответственным.

В своей свободе я сталкиваюсь с чем-то другим как с необходимостью вины, которая, кажется, отменяет свободу, но все же действительна для меня только благодаря тому, что я, в принятии на себя, сохраняю свою свободу через признание своей вины.

Внутри моей свободы моя вина есть каждый раз определенная вина, а тем самым нечто, что я пытаюсь не допустить до себя (das ich versuche, nicht auf sich kommen zu lassen). В силу моего бытия-свободным моя вина есть неопределимая и потому неизмеримая вина, которая становится основой всякой особенной вины, поскольку эта особенная вина неизбежна. В то время как я, будучи свободным, борюсь с бременем вины (gegen Verschuldung kämpfe), я виновен уже в силу самой своей свободы. Но от этой вины я не могу ускользнуть, не навлекая на себя вины отрицания самой своей свободы (Dieser Schuld aber kann ich nicht entrinnen ohne die Schuld, meine Freiheit selbst zu verleugnen).

Ибо мы экзистируем в активности, которая есть для себя своя собственная основа, или же нас вовсе нет, потому что пассивность ничтожна. Я должен желать; ибо воление должно быть моим окончательным, если в конце я желаю быть (Ich muß wollen; denn Wollen muß mein letztes sein, wenn ich im Ende sein will). Но в способе, каким я свободно хочу, мне может открыться трансценденция.

2. Зависимость и независимость.

– Так, как я есмь, я ответственен за себя, и все же только в бытии-свободным я обнаруживаю, кто я есмь. Если прежде казалось, что я целиком утверждаюсь на себе, то теперь я вопрошаю о своей последней зависимости и независимости.

Или: я всецело зависим. Некий бог бросил меня в существование (Ein Gott hat mich ins Dasein geworfen). Моя воля – это вовсе не я сам. Моя воля не могла бы ничем пособить мне, если бы ее не приводило в движение божество. Кому не выпала на долю эта -незаслуженная – благодать, тот погиб.

Или же мое самосознание тихо высказывается против подобной зависимости. В воле я творю себя сам, пусть и не вдруг, но в непрерывности целой жизни; пусть не спонтанно, из пустоты, но с некой историчной основой моего так-бытия, предоставляющей неопределенное множество возможностей свободной переплавки (freier Umschmelzung). Я знаю себя, в некотором центре, как независимого. Только из этого центра я соотнесен с трансценденцией, которая хотела, чтобы я свободно противостоял ей, потому что иначе я не могу быть самом собою. Я сам ответственен за то, что я желаю и что делаю, и за то, что я исконно есмь. И за свое эмпирическое существование мне предстоит держать ответ, как если бы я совершал выбор своего существа и был виновен за этот выбор. Ибо во мне есть некий исток, который всецело есть моя самость, из которого я вижу свое явление, хотя оно и обременено виной как существование, которое мне надлежит оформлять (das ich zu gestalten habe). Свобода требует превращать все, что я есмь, в мою свободу и вину (Freiheit verlangt, alles, was ich bin, in meine Freiheit und Schuld zu verwandeln).

Обе эти метафизические позиции, в абсолютизации благодати или самобытной свободы, мы признаем в их рациональной определенности и однозначной прямолинейности как по необходимости неадекватные способы выражения тайны трансцендентной основы. В сознании благодати свободу отрицают в пользу божественной воли, которая действует одна, как если бы в этой форме, без свободы, еще могла существовать вина; в самобытном сознании вины свободу утверждают в пользу собственной ответственности, как если бы без трансценденции в свободе еще могла существовать вина. Только напряжение между обеими этими мыслями служит выражением для сознания опыта бессилия воли в трансцендентной соотнесенности экзистенции, и в то же время – опыта свободы воли в неограниченной ответственности моего действия и бытия.

3. Трансценденция в свободе.

– Если бы не было трансценденции, то возникал бы вопрос о том, почему в таком случае я обязан желать; тогда существовал бы один лишь произвол без вины (Wenn keine Transzendenz wäre, so wäre die Frage, warum ich dann wollen solle; es wäre nur noch Willkür ohne Schuld). В самом деле, я могу желать, только если есть трансценденция.

Но если бы не было ничего, кроме трансценденции, то моя воля исчезла бы в автоматическом повиновении (Wäre aber Transzendenz schlechthin, so würde mein Wille verschwinden im automatischen Gehorsam). Если бы, напротив, не было вовсе никакой трансценденции, то одна лишь моя воля не могла бы создать ее.

Как свобода есть уже там, где я вопрошаю о ней, так и возможность трансценденции может существовать только в самой свободе. Поскольку я свободен, то в свободе, но только через нее, я переживаю трансценденцию (Indem ich frei bin, erfahre ich in der Freiheit, aber nur durch sie, Transzendenz).

Свобода в своем осуществлении никогда не бывает завершена, больше того – в самом решительном осуществлении она для себя самой открывает самый бездонный недостаток: я действительно есмь, но не завершен и даже не приближаюсь к возможному завершению. В осуществлении я уже из своей неудачи, которая, как свобода, есть вина, соотнесен со своей трансценденцией.

Как свободный я противостою ей (bin ich ihr gegenüber), но все-таки не оторван от нее. Ибо, так как я, сравнительно с нею, не могу указать на себя как на некоторое, пусть даже лишь преходящее, совершенство, я действителен для себя в своей свободе как незавершимости, я свободен в долженствовании (Müssen), осознаваемом как вина; но сама эта действительность (Wirklichsein) уже существует в своей трансценденции. Трансценденция не есть моя свобода, и все же она присуща в ней (Transzendenz ist nicht meine Freiheit, doch gegenwärtig in ihr).

Эта объемлющая свобода с сознанием необходимости, которая есмь я сам, поскольку я творю ее, остается для меня экзистенциальным истоком, вне которого нет никакой свободы.

Именно в истоке своего самобытия, в котором я думаю, что объемлю необходимости закона природы и закона обязанности, я сознаю в себе, что я себя не сотворил. Если я возвращаюсь к себе как подлинной самости, в подлежащую лишь просветлению и никогда вполне не просветляемую темноту моего исконного воления, то мне может открыться, – что там, где я вполне есмь я сам, я уже есмь не только я сам (wo ich ganz ich selbst bin, bin ich nicht mehr nur ich selbst). Ибо хотя мне и кажется, будто этим подлинным «я сам», в котором я, в исполненном историчном настоящем, говорю «я», я бываю только через себя самого; но все же оно удивляет и меня самого; к примеру, я знаю, совершив некоторое действие: я один этого не смог бы, я не смог бы сделать так еще раз. Там, где в волении я подлинно был самим собою, там в то же время я был и дан себе самому в своей свободе.

Я есмь таков, каким я становлюсь, через другое, но в форме моего бытия-свободным. Антиномия: я не могу быть тем, что я есмь из себя, лишь через себя; поскольку я есмь это из себя, я виновен; поскольку я есмь это не только через себя, то я есмь то, чего я хотел как выпавшего мне на долю (ich kann nicht, was ich aus mir bin, nur durch mich sein; da ich es aus mir bin, bin ich schuldig; da ich es nicht nur durch mich bin, bin ich, was ich wollte, als mir zuteil geworden), – эта антиномия служит выражением слияния (Einswerden) сознания необходимости и сознания свободы в трансценденции. Овладевая собою из свободы, я овладел в этом своей трансценденцией, которой исчезающее явление я и есмь в самой своей свободе.

В существовании я могу потерять свободу, когда теряю себя самого. Но только в трансценденции свобода может быть снята (aufgehoben werden). Благодаря трансценденции я есмь как возможная экзистенция, т.е. как свобода во временном существовании. Решение за свободу и независимость против всех формаций этого мира, против всякого авторитета, не означает решения против трансценденции. Тот, кто вполне утвердился на себе самом, перед лицом трансценденции решительнее всего переживает опытом ту необходимость, которая вполне влагает его в руку его Бога. Ибо только теперь он осознает свою свободу как явление во времени, жаждущее отменить себя. У свободы свое особое время. Оно есть еще нечто низшее, желающее уничтожить себя самого. Однако эта мысль имеет смысл не в мире, но только для трансцендентного представления о конце всех времен (eines Endes aller Tage).

ТРЕТЬЯ ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ. Экзистенция как безусловность в ситуации сознании и поступке

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Пограничные ситуации 

1. Ситуация.

– Образное представление показывает моему взору ситуацию как положение вещей относительно друг друга в их расположении в топографии пространства. Руководствуясь путеводной нитью этого пространственно-перспективного представления, возникает мысль о ситуации как некоторой действительности для заинтересованного в ней, как существование, субъекта, для которого она обозначает ограничение или пространство действия; в ней проявляют себя другие субъекты и их интересы, социологические властные соотношения, комбинации или случаи, представляемые данной минутой. Ситуацией называется некоторая, не сугубо природно-закономерная, а скорее соотнесенная со смыслом действительность, которая не есть ни психическая, ни физическая действительность, но то и другое вместе как конкретная действительность, означающая выгоду или вред, шанс или предел для моего существования. Эта действительность составляет предмет не одной, но многих частных наук. Так, биология методически изучает ситуации в понятии окружающей среды животных, например для изучения приспособления; наука о народном хозяйстве – в ситуативных закономерностях предложения и спроса или в вопросах антропогеографического порядка; историческая наука – в уникальных, исполненных значения картинах (Gestaltungen) ситуаций. Ситуации в существовании действительны, таким образом, как всеобщие, типические или же как исторически-определенные уникальные ситуации. В то время как типическое представляет собою универсализацию всегда особенной определенности нашего существования, абсолютно-уникальное становится видно только в ретроспективе, если решающим для рассмотрения становится наш интерес, например, к этому неповторимому положению мира, к этой никогда более не повторяющейся возможности.

Если в существовании я постоянно нахожусь в ситуациях, в которых я действую или пассивно влекусь по течению, то все-таки я весьма далек от того, чтобы знать те ситуации, в которых я фактически есмь. Я знаю их, может быть, только скрытыми в схеме как типически всеобщие ситуации, или знаю лишь немногие стороны ситуации, исходя из знания которых я и действую, в то время как более дальновидный наблюдатель – и даже сам я задним числом, – может более широко обозревать эту ситуацию, хотя и не может никогда обозреть ее как целое, со всеми ее возможностями, и из этого видения постигнуть часто неожиданные последствия моей деятельности.

Ситуации наличны, при этом изменяясь; наступает мгновение, когда их уже более нет. Хотя я и должен терпеть ситуации как данность, и все же не безусловно; в них остается возможность преобразования также и в том смысле, что я могу, рассчитывая, создавать ситуации, чтобы затем действовать в них, как в данных теперь ситуациях. Таков характер целенаправленных мер; мы творим ситуации – в технической, в юридической, в политической деятельности. Мы не напрямик устремляемся к некоторой цели, но создаем ситуацию, из которой возникает с необходимостью эта цель (Wir gehen auf ein Ziel nicht geradezu los, sondern führen die Situation herbei, aus der er sich ergibt).

Ситуации связаны друг с другом, если одна возникает из другой. Я подчинен взаимосвязям ситуаций, правила которых только научное исследование может довести до сознания; эти правила никогда не осознаются вполне, потому что их сознание, вступая как новый фактор в оформление ситуации, в свою очередь, изменяет ситуацию, а с нею и сами эти правила. Если, например, я сам по себе знаю определенную сторону некоторой ситуации, которой все другие не знают, то я могу рассчитывать и действовать с некоторой уверенностью; если ситуация известна всем, то деятельность всех изменяется, и ситуация уже не остается прежней; то, что думает другой, другие, большинство или все, принадлежит к ситуации как решающий фактор.

Поскольку существование есть бытие в ситуациях, я никогда не могу выйти за пределы некоторой ситуации, не вступая в другую ситуацию. Всякое постижение ситуации в мысли означает не то, чтобы я мог отменить бытие-в-ситуации вообще, а означает только, что я создаю себе подходы к преобразованию ситуаций. Моя деятельность вновь выступает передо мною в своих последствиях как созданная также и мною ситуация, которая отныне есть данность.

2. Ситуация и пограничная ситуация.

– Ситуации, подобные той, что я всегда нахожусь в ситуациях, что я не могу жить без борьбы и без страдания, что я неизбежно принимаю на себя вину, что я должен умереть, – я называю пограничными ситуациями. Они не изменяются, разве только в своем явлении; они, в отношении к нашему существованию, окончательны. Они не допускают стороннего обозрения (nicht überschaubar); в нашем существовании мы не видим за ними более ничего иного. Они – как стена, на которую мы наталкиваемся, у которой мы терпим крах. Мы не можем изменить их, но можем только привести их к ясности, хотя и не умеем объяснить и логически вывести их из чего-то другого. Они даны вместе с самим существованием (Sie sind mit dem Dasein selbst).

Слово «граница» выражает, что есть нечто другое, но в то же время выражает и то, что это другое не дано для сознания в существовании. Пограничная ситуация не есть уже ситуация для сознания вообще, потому что сознание, как знающее и целесообразно действующее сознание, понимает ее лишь объективно, или же только избегает, игнорирует и забывает ее; оно остается внутри своих границ и неспособно хотя бы только в вопрошании приблизиться к своему истоку. Ибо существование как сознание не постигает различия; пограничные ситуации или не затрагивают его, или же удручают его как существование, не просветляя, и повергают от беспомощности в тупые думы (Brüten). Пограничная ситуация принадлежит к составу экзистенции, как ситуации вообще принадлежат остающемуся имманентным сознанию (Denn das Dasein als Bewußtsein begreift nicht den Unterschied; es wird von den Grenzsituationen entweder nicht betroffen oder als Dasein ohne Erhellung zu dumpfem Brüten in der Hilflosigkeit niedergeschlagen. Die Grenzsituation gehört zur Existenz, wie die Situationen zum immanent blebenden Bewußtsein).

3. Пограничная ситуация и экзистенция.

– Мы как существование можем только уклоняться от пограничных ситуаций, закрывая глаза на них. Мы желаем сохранить свое существование в мире, расширяя его; мы относимся к нему, не задавая вопросов, овладевая и наслаждаясь им или страдая от него и падая его жертвами; но в конце концов нам не остается ничего иного, как сдаться (uns zu ergeben). Поэтому мы осмысленно реагируем на пограничные ситуации не планами и расчетами, имеющими целью преодолеть их, но совершенно иного рода активностью: становлением возможной в нас экзистенции, мы становимся самими собой, когда с открытыми глазами вступаем в пограничные ситуации. Будучи доступны для знания только внешним образом, они делаются ощутимы как действительности только для экзистенции. Переживать пограничные ситуации и экзистировать – это одно и то же. В беспомощности существования это есть восхождение бытия во мне. Между тем как вопрос о бытии бывает чужд для существования в пограничных ситуациях, самобытие бытия может быть осознано в них через скачок: сознание, которое вообще только лишь знает о пограничных ситуациях, исполняется в них – уникальным, историчным и незаместимым образом. Граница вступает в свою истинную функцию – быть еще имманентной и, однако, указывать уже на трансценденцию (Die Grenze tritt in ihre eigentliche Funktion, noch immanent zu sein und schon auf Transzendenz zu weisen).

4. Ступени скачка становящейся в пограничных ситуациях экзистенции.

– Хотя я есмь в мире, я способен противопоставлять себя всему: Не имея охоты принимать участия в суете (an dem Treiben teilzunehmen), я все-таки располагаю возможностью быть в мире и в то же время – вне мира, если я, правда, не как существование, а в мыслящем рассмотрении, проникну к той архимедовой точке, с которой я вижу и знаю, что есть. В некоторой поразительной, хотя и пустой, независимости я противополагаю себя самого даже своему собственному существованию как чуждому для меня. Я как самость пребываю как бы вне своей существующей жизни (wie außerhalb meines daseienden Lebens) и отсюда вступаю в мир, чтобы ориентироваться в нем, уже не только как живущий для своих партикулярных целей в своих ситуациях, но как самость (als ich selbst) для моего знания обо всем и о целом, которое, как знание, довлеет себе.

Так я завоевываю свое собственное бытие в абсолютном одиночестве, где при сомнительности того, что встречается в мире, в гибели всего, и даже моего собственного существования, я все-таки еще предстою сам себе вне мира так, как если бы я был надежным островом в океане, с которого я без цели смотрю в мир, как на волнующуюся атмосферу, теряющуюся в безграничности. Ничто по-настоящему не касается меня, но все я вижу в сознании своего знания, которое есть моя надежная опора (der sichere Halt). В этой замкнутости своего самобытия я есмь универсальность воли к знанию. Неколебимо взираю я на положительное, которое познаю как значимое, будучи в этом знании удостоверен в своем бытии. Субстанциальное одиночество универсально знающего вне всякой ситуации подобно простому оку, смотрящему на все, но не в себя самого, и не встречающему другого ока. Оно как у себя дома в одиночестве своего самобытия, но остается исчезающим в точку бытием, не имеющим иного содержания, кроме покоя своего смотрения. Si fractus illabatur orbis, impavidum ferient ruinae⁴¹.

Это одиночество не окончательно; оно таит в себе другую возможность. Оно есть око существования, пробивающегося в нем за свои пределы в своем первом скачке. Оно не стоит действительно на некоторой внеположной точке, а только ищет пути к ней, и в мышлении о завершении этого пути оно, скорее, готовит к тому, чтобы снова вступить в мир. Ибо после этого первого скачка из мира я все же остался бы существованием, стоящим в ситуациях как возможная экзистенция, которой касается то, что действительно есть. Одинокое самобытие становится знанием, делающим меня подлинно открытым в существовании для пограничных ситуаций; лишь в преходящие мгновения оно может быть только оком. Как возможная экзистенция, таящая себя в этой одинокой точечности выступления-вовне (Außerhalbgetretensein), как бы в зародыше, существование делает второй скачок к просветлению. Оно философски проясняет для себя пограничные ситуации, которые в своем неколебимом знании оно повергало как чуждые для себя, как возможности, затрагивающие его самое в существе его бытия. Мир есть для меня не только предмет знания, которое я вправе оставить безразличным для себя, но в мире есть присущее мне бытие, в котором ситуация потрясает меня. Безбоязненность в преодолении слепой беспомощности существования становится истоком боязни за то, что в существовании важнее всего прочего и что поставлено под сомнение в пограничных ситуациях.

Таким образом, после попытки достичь бесситуационного знания я снова делаю для себя предметом свою ситуацию, чтобы узнать на опыте, что есть такие ситуации, выйти из которых я в самом деле не могу и которых в их целом я не могу проникнуть мыслью. Только там, где ситуации без остатка прозрачны для меня, я в своем знании вышел за их границу. Там, где я в знании не получаю власти над ними (wo ich wissend ihrer nicht Herr werde), там могу овладеть ими лишь экзистенциально. Теперь мировое бытие, которое в знании я могу покинуть как некоторое лишь специфическое измерение бытия, отделяется для меня от экзистенции, из которой я не могу выйти, созерцая ее, но которой я могу только быть или не быть. Подобно тому, как в ориентировании в мире мир не замыкается в целое, то историчное, из которого я пришел, не становится целым, царство экзистенций не удается мыслить образно и конструктивно, множественность истин невозможно знать как множественность, но она может сделаться ощутимой лишь самобытию того, кто сам истинен, – так и бытие-в-ситуациях необозримо как целое. Скачок, выходящий из одиночества знающего самобытия в сознание своей возможной экзистенции, ведет не к значимому знанию, но к просветлению непрозрачных для знания пограничных ситуаций.

Однако мыслящее просветление пограничных ситуаций как просветляющее рассмотрение не есть еще экзистенциальное осуществление. Если мы обсуждаем пограничные ситуации, то делаем это не как экзистенция, которая живет лишь в самой их историчной действительности, и не размышляет более с отстраненным Gelassenheit, – но как возможная экзистенция, лишь в готовности к скачку, а не в скачке. Рассмотрению недостает ситуации, в одно и то же время конечной и действительной, как плоти явления экзистенции. Рассмотрение приостановило действительность рассматривающего, и оно есть лишь возможность. Оно имеет характер важности (Relevanz) для экзистенции, не будучи уже само экзистенцией, потому что эта последняя есть нечто большее, чем только объективное осознавание (Vergegenwärtigung) ситуаций. Ибо то, что я знаю, подготавливает то, чем я могу быть, а знаю я только в обретении точечной экзистенции, но я еще не есмь то, что я знаю, философствуя.

Если пограничные ситуации объективно также постигаются как наличные для человека ситуации, то все-таки они по-настоящему становятся пограничными ситуациями только благодаря неповторимому воплощающему акту в нашем собственном существовании, посредством которого экзистенция удостоверяется в самой себе и запечатлевается в своем явлении. По сравнению с осуществлением в конечной ситуации, которое всегда партикулярно, прозрачно и есть частный случай всеобщего, осуществление в пограничной ситуации обращено на целое экзистенции, непостижимое и незаменимое. Я уже не остаюсь лишь конечно заинтересованным в особенных ситуациях как отдельное живое существо, но в бесконечной заинтересованности постигаю пограничные ситуации существования как экзистенция. Это третий и подлинный скачок, в котором возможная экзистенция становится действительной.

Каждая форма скачка ведет в пограничных ситуациях из существования к экзистенции – к зачаточно замкнутой экзистенции, к просветляющей себя самое как возможность экзистенции, к действительной экзистенции. После скачка моя жизнь для меня становится чем-то иным, нежели мое бытие, поскольку я лишь существую. Я в некотором новом смысле говорю «я сам». Скачок к экзистенции – не то же, что рост жизни, рефлекторно, по исследимым законам, совершающей каждый раз в свое время подобающие шаги. Это – сознательное внутреннее делание, посредством которого я вступаю из некоторого «прежде» в некоторое «после», так что хотя исток и есмь я сам как мое начало, но так, что я уже в начале знаю себя как прежде бывшего (daß ich im Anfang schon mich als gewesen weiß); из возможности самобытия, в качестве которой я не сотворил себя, я скачком перешел к действительности, в которой я осознаю себя как рожденного мною для меня же самого (zur Wirklichkeit, in der ich mir meiner als mir selber durch mich geboren bewußt werde).

Три скачка шли от мирового существования перед лицом сомнительности всего – к субстанциальному одиночеству универсально знающего, от рассмотрения вещей перед лицом моего необходимого участия в мире краха – к актам просветления возможной экзистенции, от существования как возможной экзистенции -к действительной экзистенции в пограничных ситуациях. Первый скачок ведет к философствованию в картинах мира, второй – к философствованию как просветлению экзистенции, третий – к философской жизни экзистенции.

Связанные один с другим, эти скачки, однако же, не составляют восходящего ряда в одном лишь направлении, но они взаимно вызывают друг друга (treiben sich wechselweise hervor). Одиночество точечного самобытия в знании есть не только refugium⁴², для того чтобы сохранить себя как возможность в случае неуспеха (um im Versagen sich als Möglichkeit zu bewahren), но положительно и само. Если, взирая на действительность экзистенции, самобытие страстно стремится вырваться из этого одиночества, то оно все-таки дорого самому себе, иначе же оно и не могло бы удержаться, как готовность. Если для экзистенции оно и преходяще, оно есть все же условие экзистенции (Wenn sie an Existenz vergeht, ist sie doch deren Bedingung). Только тот, кто был абсолютно одинок, может стать экзистенцией. Исчезновение же ее подобно жертве независимого невовлечения в мир (Opfer der unabhängigen Nichtverflechtung in die Welt), которое, если от него отказываются как от бытия, остается как возможность.

Просветление экзистенции как философствующее мышление создает пространство, в котором экзистенция способна артикулировать свою решительность. Без него экзистенция остается темной и недостоверной. Из него она черпает свою сознательность в самодостоверном бытии. В этом просветлении есть жизнь возможности, создающей в нас чуткость, приготовление даже и к тому, что никогда не станет действительным, и широта человечности, также, как в точечном одиночестве есть вся широта знания.

Действительная экзистенция есть историчная действительность, перестающая говорить. Ее молчание выходит за предел мирового знания и философствования о возможном. Неся в себе и оставляя позади себя и то и другое, она стоит там, где у всякого знания оказывается незащищенный фланг. Без этой действительности экзистенции нет и ее возможности, которая в знающем и философствующем есть обратившийся в точку минимум ее действительности.

Всякая форма скачка становится уклонением, если формы утрачивают свое отношение друг к другу. Знающее самобытие может стать жесткой эгоцентричностью непричастного (harte Egozentrizität des Unbeteiligten), безразличием знания «так оно есть», которое бессердечно остается одним только знанием без бытия. Философствование, просветляющее пограничные ситуации, может как роскошество в возможном (Schwelgen im Möglichen) замкнуться от всякой действительности и сделаться бесстыдным, как простое выдумывание экзистенциального без малейшей готовности к экзистенции. Непосредственная действительность экзистенции может в путающей страсти опуститься до радикальной потрясенности, не имеющей в себе ясности трансценденции.

5. Двойственность мирового бытия.

– Как существование я нахожусь в ситуациях, как возможная экзистенция в существовании – в пограничных ситуациях. После скачка остается неразложимая двойственность: я есмь отныне не только в мире – и все-таки я экзистирую, лишь поскольку являюсь себе в мире. От этой двойственности я могу мнимо отречься в пользу одной из сторон, и тем самым – утратить для себя пограничную ситуацию: я совершенно выхожу из мира в некоммуникабельной и безмирной мистике, или я совершенно утопаю в нем в фактическом позитивизме.

Но мистик фактически продолжает жить в этом мире. Его мистическое бытие-вне-мира и его повседневная жизнь или протекают друг подле друга без всякого взаимного отношения; мистическое становится для него переживанием, как упоение или экстаз, или же он во всем прочем опускается в состояние сугубого бытия-в-мире (des bloßen In-der-Welt-seins); тогда маскировка пограничной ситуации становится основой неосознанного противоречия. Или же его повседневная жизнь состоит в глубинном отношении к его мистическому опыту как явлению этого бытия-вне-мира, и тогда она оказывается в той двойственности, которая в пограничной ситуации составляет для экзистенции сущность мирового существования.

Наоборот, и позитивист также неспособен найти покой в мире, как только мире. В постоянном бегстве от угрожающей пограничной ситуации он гонится за новостями, пока не остановится и не окажется в кризисе, из которого он возникает как возможная экзистенция и видит теперь мир, как границу.

Существование как возможная экзистенция проходит через мгновения мистики и позитивизма, отталкиваясь от которых оно возвращается в двойственность. Эта двойственность может быть высказана в явлениях лишь косвенно, поскольку в них заключается имманентная непостижимость. Благодаря ей мнимо противоречащее существует одновременно; сила этого противоречия, если она не ослабляет ни одну из его сторон, есть истина экзистенции: Все в мире совершенно безразлично, и все в мире может сделаться решающе важным; экзистенциально я сверхвременен (überzeitlich), благодаря тому что в явлении я остаюсь абсолютно овремененным (zeitlich); несущественность (Wesenlosigkeit) времени есть в явлении экзистенции его абсолютная, в силу решения, весомость; страстность в деятельности соединяется с сознанием «все ничтожно», однако так, что серьезность действий от этого углубляется, а не ослабляется.