Текст книги "Философия. Книга вторая. Просветление экзистенции"

Автор книги: Карл Ясперс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

Если я попытаюсь отделиться от всего былого при помощи мысли, что все могло бы быть иначе (daß alles anders hätte sein können), то я вновь превращаю себя в пустую возможность; теряя основание своего прошлого, я больше уже не я. Но возможность отвлечения означает, что я также не отождествляю себя с тотальностью своих воспоминаний. Ибо я присутствую в настоящем (bin gegenwärtig) и имею будущее. Если бы, например, я отождествил себя с тем образом, который я имею о своем прошлом, то потерял бы себя. В таком случае я сконструировал бы свое прошлое, как схему, которой я хочу быть; я подчинил бы своему прошлому, как масштабу, настоящее и будущее и тем самым обесценил бы их. Я не есмь то, чем я становлюсь, но полагаю себя тем, чем считаю себя как прошедшего, так что настоящее и будущее я уже мыслю так, как если бы они были прошлым.

Правда, в воспоминаниях для меня становится зримо заметной непрерывность и только благодаря этому также субстанция моей сущности; мера самости – глубина действенно присущего воспоминания (das Maß für das Selbst ist die Tiefe der wirksam gegenwärtigen Erinnerung). Но в воспоминании я только являюсь себе. Оно не есть я сам, как фиксированный объект; ибо пока я живу, оно в своей действенности пребывает в то же время в превращениях. Всякое мгновение моей подлинной самости, будучи определен этим воспоминанием, в то же время противостоит ему; оно способно еще раз дать развернуться или замереть из насущного в настоящем жизненного решения его смыслу и значению, и из подлинной верности может даже претворить его в такой смысл.

Если я желаю знать, что я такое, то в испробованных здесь ходах мысли мое объективное существование представляется мне в схеме как мое бытие. Я постигаю себя в нем, но всякий раз узнаю, что я не всецело есмь оно; то, что становится объектом таким образом, не достигает абсолютного тождества со мною самим; ибо я объемлю все это и в подобных схемах потерял бы себя.

3. Характер.

– Что я такое, – об этом я спрашиваю в отношении к себе, который в явлении меня самого есмь лежащее в основании бытие для меня, или в себе и для меня. Ибо, хотя я и дан себе в своих явлениях, но то, что дано мне в них, я есмь в себе самом (an mir selbst). Правда, я поэтому совсем не знаю непосредственным образом, что и как я есмь в себе самом, но я заключаю о своем бытии, как о том, что лежит в основании всего моего явления. Один из изначальных моих опытов заключается в том, что я не просто существую и что я не есмь возможность всего того, чем я хотел бы быть, но что я также и дан себе как некое так-бытие (als ein Sosein).

С изумлением или со стыдом, с ужасом или с любовью я узнаю опытом из своих поступков, как именно я есмь; я могу даже, внезапно приходя в чувство, сказать себе: так вот, значит, ты каков! Каждый день я узнаю, что я зависим от бытия моей самости, которым я не абсолютно обладаю, с которым я обращаюсь, которое я направляю, содействую ему и сдерживаю его, которое, вполне осмысленным образом, становится для меня в своей данности предметом возможного психологического изучения, тем бытием, которое я есмь в себе самом, и которое получает явление в течение моей жизни: это – мой характер.

Но то, что я есмь в самом себе, как это положительное: таков уж я есть, – оно также дано мне, однако же, не так, как вещи вне меня. Эти вещи существуют для меня как абсолютно иное, не как они сами, – я же в себе самом есмь бытие, которое делает и тем самым есть и является себе как то, чем оно само в то же время может быть, но что заметить может только в своей свободе. Поэтому нечто во мне не соглашается признать себя абсолютно данным именно таким образом: я даже вменяю себе в вину то, что я таков. Если даже я не знаю, как мне следует изменить это в моей теперешней воле: свою свободу я достоверно сознаю не только в рассудочно-целесообразной деятельности как техническом вмешательстве, но эта свобода лежит во мне так глубоко, что жизнь во всей последовательности уже необозримого для моего знания множества поступков является себе в моем теперешнем так-бытии, как возникшая из меня; и то, что я есмь по рождению, может являться мне так, как если бы я пожелал его таким в довременном акте выбора и был в том виновен. Я еще изымаю себя из того бытия в себе, в качестве которого я существую для себя как некая данность, и из этой данности или против нее избираю себя самого (Ich nehme mich noch aus dem Sein an sich zurück, als das ich mir wie eine Gegebenheit bin, und ergreife aus ihr oder gegen sie mich selbst).

4. В мыслимом я не получаю достоверности себя как целого.

– Три раза я получал ответ на вопрос о том, что я такое. Я говорю «я» в трояком смысле слова, но каждый из смыслов был только одним способом бытия-Я, а не собственно мною самим.

Я есмь сознание вообще; ибо я, как и всякое другое сознание, могу рационально (verständig) мыслить, понимать и признавать всеобщезначимое. То, что я есмь это сознание вообще и в нем безличен, придает мне специфическое достоинство. Без него я не мог бы быть самим собою.

Я, в аспектах Я, как наполненных аспектах, есмь действительность моего существования, этот конкретный индивидуум здесь и теперь. Иначе как в этих аспектах, я вообще не мог бы являться.

Я, в моем так-бытии как характере, есмь относительно устойчивый состав того, в качестве чего я дан себе, хотя лишь как мыслимый и логически выводимый, но все же с неизбежностью предполагаемый как основа моего явления, поскольку я познаю сам себя. Без этого так-бытия я не имел бы никакой стабильности существования.

Таким образом, то, что я есмь, не образует для меня никакой тотальности. В бытии-Я вообще, в аспектах моего Я, в моем так-бытии как характере я подступаю к границам. Но те неизбежные мысли, в которых я пытаюсь сделать самого себя предметным для себя, косвенно приводят к некоторой ясности. Прежде всего, тем, что дают всякий раз заметить незавершенность: я есмь еще и другое. Далее, тем, что всякий раз отделяют мыслимое в них от меня самого, который вновь изымает себя из всякой предметности, когда просветляется ею. Возникает косвенное знание обо мне (um mich), которое не есть знание про меня (von mir). Самость больше, нежели все доступное знанию (Das Selbst ist mehr als alles Wißbare). На тех путях, благодаря которым я становлюсь для самого себя объективным, я поэтому в состоянии необъективно удостовериться в самом себе как возможности. Правда, объективировавшееся (das Objektivgewordene) есть как бы единственный язык, благодаря которому я есмь. Но мое активное сознание, которое может всерьез говорить «я сам», избирает этот язык, релятивируя в то же время всякую предметность, вступившую из самости в явление.

Если бы я, антиципируя, превратил себя во временном существование в целое в некотором образе, в котором бы я благодаря тому, что я такое, знал, кто я такой, то я бы обманывал себя. Только в метафизическом трансцендировании, которое может совершиться только на основе истоков, которые еще только предстоит уловить в просветлении экзистенции, я, правда, могу обратиться к своему бытию в совершенстве временного существования, так, как если бы мое знание пребывало в вечности (Nur in einem metaphysischen Transzendieren, das erst auf Grund der in der Existenzerhellung noch zu ergreifenden Ursprünge erfolgen kann, wende ich mich wohl zu meinem Sein in der Vollendung des Zeitdaseins, als ob mein Wissen in der Ewigkeit sei). Но именно в присутствии всякого завершения моего образа себя мне становится достоверно ясной фактическая незавершимость во времени. Только благодаря этому впервые по-настоящему пробуждается мое сознание возможности быть самим собою, посредством которого я знаю себя не как какое-то бытие, а скорее, проблематически, как становление и как будущее. Удостоверение в себе в метафизическом трансцендировании происходит скачком, предполагающим другой скачок: от моего опредмечивания себя для себя ко мне как свободе (von meinem mir Gegenständlichwerden zu mir als Freiheit). Относительно всего действительно ставшего от меня остаюсь я сам как возможность: относительно ставшему объективным составу Я остаюсь я сам, а стало быть, как свобода.

Если бы я сам, не становящийся для самого себя предметом, был только тем бытием, для которого налично всякое существование предметов, которое может знать о них, но не о себе, и которое само однако же абсолютно преходяще в этом мире существования, то я находился бы в такой ситуации, которую мне приходилось бы выносить, но которой я не мог бы стерпеть. Эта ситуация, как представляемая в уме, становится истоком философского просветления подлинного самобытия. Я уже не могу более разочарованно обращаться все к новым возможностям предметного знания о себе, но, однажды овладев всеми этими возможностями, я вступаю с ними как средствами на новую почву возможности самобытия.

Само рефлексия

1. Бытие-Я и саморефлексия.

– В изъятии себя из бытия-Я сознания вообще, из богатства аспектов, в которых я эмпирически являюсь себе самому, из данного так-бытия моего характера заключено некое отношение к себе самому, а в нем и начаток для нового овладения самим собою. С деловитой объективностью я проверяю, что я такое, и нахожу только некое изобилие всегда партикулярных фактических обстояний; но сверх того я проверяю, что я подлинно есмь, и вижу, что это зависит еще от меня самого (noch an mir selbst liegt). Я есмь то бытие, которое тревожится о себе самом и в самоотношении еще решает, что оно такое.

Если, после того как все объективные мои усилия дали промах, я все еще говорю «я сам», то я уже не просто подразумеваю нечто, но делаю нечто: будучи одновременно одним и двумя, я есмь к себе (bin ich zu mir), т.е. я отношусь к себе самому, но отношусь не только рассматривая себя, но действуя на себя (auf mich wirkend). Возникает вопрос: могу ли я знать себя только через свою внутреннюю деятельность, и не есмь ли я, стало быть, не только то, что является себе, но также и то, что создает себя (sich schafft). На этот вопрос предстоит ответить и «да», и «нет»: я не могу быть самим собою, если я не хочу, и я уже не есмь я сам, если я хочу быть самим собою; правда, я становлюсь, создавая себя; но если я есмь я сам, то я себя не создал. Относиться к себе самому еще не значит быть самим собою, но значит: ожидать себя в некоторой внутренней деятельности. В сущности этого отношения-к-самому-себе как истока самобытия возможность моего тождества с собою в некотором сделавшемся предметным составе коренным образом упущена. Поскольку я активно отношусь к самому себе, я есмь только возможность самобытия. Поэтому во времени я никогда не бываю для себя концом и завершением, не знаю себя самого, но достоверно сознаю себя самого лишь поскольку я есмь я сам.

Если, к примеру, я скажу, пребывая в непосредственных способах своего знания о себе, что силой своей воли я не могу быть, но что я в самом деле есмь только то, что я в качестве сознания вообще устанавливаю как мои эмпирические явления и мой характер, то следует задать вопрос: как я живу в таком случае, если действительно верю подобной речи? Или я живу для собственного удовольствия и склонности, как придется, или же – в отчаянии, поскольку нет никакого смысла (da kein Sinn ist). И то и другое – непоследовательно. Прежде всего: Я ни в какое мгновение не могу жить действительно без смысла: Уже путь случайной склонности и удовольствия сам есть некое решение; в утверждении своего так-бытия заключается в то же время акт воли, избирающей бессмысленность и неизбежно составляющей некий – пусть отрицательный – смысл, при котором из возможной экзистенции остается в силе вопрос: действительно ли я желаю этого смысла, или же скорее я обманываюсь и скрываюсь от себя. Далее: отчаяние подталкивает меня к самоубийству; этим самоубийством я говорю, что моя жизнь бессмысленна, но что я хочу, чтобы она имела смысл, потому что в бессмысленности я не способен быть самим собой. Самоубийство как активный поступок становится тем смыслом, которым я отрицательно наполняю существование; оно есть решение, в котором заключено подлинное, пусть и отрицательное, самобытие, которое только теперь могло бы начаться и вновь уничтожило бы самоубийство в вечности, трансцендируя его. – Сущность и ситуация человека таковы, что он должен спрашивать о смысле и поступать осмысленно: у него остается только выбор, но вообще не выбирать он не может, потому что перед ним снова и снова появляется некий выбор, который он и совершает активно или пассивно. Если человек хочет последовательности, то, даже и не зная смысла с абсолютной уверенностью, он не может перестать задавать вопрос о смысле и всякий раз в меру своих сил осуществлять смысл. Он есть бытие, которое помогает или не помогает себе обрести себя, коль скоро растрачивает или сознательно избирает свою возможность (Er ist das Sein, das sich zu sich verhilft oder nicht verhilft, indem es seine Möglichkeit vergeudet oder ergreift). Но если человек не хочет последовательности, то это опять-таки будет в нем отрицательной волей к смыслу (negativer Sinnwille); тем самым он должен был бы перестать действовать осмысленно, никак более себя не проявлять; он разорвал бы все, и стал бы словно умышленно безумным, поскольку в его существовании еще встречались бы обрывки смысла.

Субъект как самосознание в отношении-к-самому-себе был всегда исчезающим в предметной наличности Я предметом предыдущих размышлений. Но названное только что отношение-к-самому-себе как всеобщее субъективности вообще было бы пустым. Оно действительно только как отношение к себе единичного самобытия, наполнения которого я ищу в активных свершениях, которые в их историчной конкретности есмь я сам.

Я замечаю, что бываю самим собой только, если имею себя в своей власти. Даже там, где я всецело поглощен каким-нибудь делом и вообще не думаю о себе, я бываю дельным в той мере, в которой мой самоконтроль делает меня дельным, заставляя отвлечься от моей субъективности. Подлинная дельность моего поведения не лишена решительно выраженного самобытия, сказывающегося в самоконтроле. Однако этот самоконтроль нужен мне не только при предметном исследовании в мире, но и повсюду, вплоть до тех не знающих предела вопросов, в среде которых для меня становится достоверно ясной безусловность моего изначального делания (die Unbedingtheit meines ursprünglichen Tuns). Эта среда, в которой я ищу себя на пути, ведущем через мировое бытие и мое в нем существование, называется саморефлексией. Саморефлексия, как только рассматривающая саморефлексия, осталась бы пассивной и бесплодной, потому что терялась бы в нескончаемости. Она является подлинной саморефлексией лишь как активная рефлексия, в которой я действую на себя и превращаю рассматривающую саморефлексию в неотъемлемо нужное средство, при помощи которого я только и могу видеть, тогда как благодаря активности это зрение получает смысл и цель.

В саморефлексии вопрос о том, кто я такой, ставится по-новому. Знание о себе уже не подразумевается здесь как таковое, но сам вопрос есть как бы шпора, действием которой я прихожу в себя (die Frage ist der Stachel, unter dem ich zu mir komme). В экзистенциальной саморефлексии я ищу себя как возникающего из моего суждения о себе. Это серьезный суд над собою в саморефлектировании, который не может произойти только из желания знать о себе, лежащего в основании судящих актов сознания вообще. В саморефлектировании возникает некий источник моего бытия; в нем я становлюсь для себя своим собственным истоком. «Познай самого себя» – это не требование узнать в некотором зеркале, что я такое, но призыв подействовать на себя, чтобы я стал тем, кто я есмь. В саморефлексии, обращаясь назад от вещей в мире к самому себе,, я испытываю свои дела, свои мотивы и чувства мерилом того, есмь ли они – я сам и хочу ли я быть ими. К примеру, я спрашиваю, обретаю ли я в них тот душевный покой, в качестве которого я познаю себя самого, сохраняется ли в них моя чистота, соответствуют ли они тому, что я признаю нравственным разумом, подлинен ли я в них. Но и ни один из этих масштабов саморефлексии не может быть содержанием предметного знания, но каждый, как сформулированный и примененный масштаб, сразу же включается в испытывающую рефлексию, а тем самым и сам ставится под вопрос.

2. Разлагающая саморефлексия.

– Саморефлексия есть среда, никогда для меня не замыкающаяся; через нее я могу потонуть в беспочвенности. В каком бы качестве я ни встречался себе внутренне, это свое явление я всегда могу опросить на предмет того, не скрыто ли за ним что-то другое: Возможно, что мое чувство неосознанно скрывает за собою другое чувство, что за моей сознательной целью стоит другая цель; может быть, я сам обманываю себя, потому что хочу быть доволен собою и все же не могу расстаться с тем, что вызывает во мне недовольство собою. Но в этом искании того, что скрыто позади, я понимаю себя только в снятии своей обманчивой непосредственности, но не себя самого как бытие; таким образом я есмь только саморефлексия, которая проникает за все мои маски и не знает, найдет ли она вообще что-нибудь за ними всеми. Это понимание в саморефлексии изменяет меня, снимая одну иллюзию за другой, но ему самому, в его всякий раз особенном способе разложения форм, можно, в свою очередь, задать вопрос о мотивах, а тогда и поставить его под сомнение как вводящее в обман. Понимая себя самого таким образом, я попадаю в нескончаемый прогресс. В обманывающемся ожидании прийти таким образом к себе самому у меня не остается ничего изначального, кроме изначальности самого вопрошания.

На этом пути я оказываюсь жертвой саморефлексии, не становясь собою. Моя честность исчерпывается в воле к ясности. Эта воля еще не есть самобытие. Она, как таковая, еще не действует в будущее, не осмеливается ни на какое осуществление. Подчинившись ее абсолютному господству, я избежал бы опасности, которую представляет для меня всякое действительное явление меня самого. Я хотел бы знать, что истинно, еще прежде, чем я попытаюсь сделать это. Саморефлексия разрушает всякое начало моего действительного бытия, потому что из-за нее это начало тут же становится проблематичным. Я не могу сделать ни шагу более; воля к ясности парализовала меня.

Это могло случиться потому, что я позволил саморефлексии снова усохнуть до простой воли к знанию. Моя активность была только испытанием и оценкой, она действовала только отрицательно. Я хотел сделать или раскрыть посредством отрицания, что такое я сам. Но я есмь только как исток наполненной активности, положительно поддерживающей рефлексию, благодаря которой она в то же время сама становится собою. Я есмь, – если я есмь, – всегда в каком-нибудь смысле непосредственно; ибо и воля к ясности, в замирании моего самобытия, в котором оно становится только отрицающим снятием всех иллюзий, живо как самодостоверность своей честности, и даже во всеобщем разрушении, даже перед лицом того, что решительно все есть только маска, может быть уверено в себе самом как существе, которое все-таки, по крайней мере, даже самому себе не позволяет вводить себя в обман. Эта непосредственность в самодостоверности голой честности, лишенной всякой полноты, хотя и опрашивает еще все отдельные содержания своего собственного вопрошания, но уже ни о чем не спрашивает само это вопрошание. Поэтому с ней может случиться то, что хотя она и думает, будто утратила некое самобытие, ибо ведь все на свете – обман, но все же не впадает в отчаяние, потому что в своем знании обладает достоверностью себя самой. В этой непосредственности я еще сохраняю беззаботность в вопрошании о себе самом, – но собственно не о себе как наполненном содержанием историчном существе в его действительности, а также и не о моей абсолютной потерянности, а только о моей правдивости, истончившейся до точечности моей способности отрицать. Я вращаюсь вокруг себя в опустошающемся все более и более водовороте рефлексии, и все же не есмь. Я так же могу потерять себя в саморефлексии, как терял себя в аспектах своего Я: там – в образах себя, которые не суть я, здесь же – в некоторой функции, которая уже не обращает более на меня своей активности из глубины меня самого.

3. Саморефлексия и изначальная непосредственность.

 -Прежде чем вступить в саморефлексию, я беззаботно пребываю в собственной непосредственности. Если в таком случае я в чем-либо сомневаюсь, то принимаюсь за саморефлексию, чтобы при помощи ее возвратиться в состояние достоверной для самой себя непосредственности.

Ибо из некой более глубокой достоверности, чем та, которой может быть саморефлексия, я решаю в ней, что я сам не есмь она (entscheide ich in ihr, daß ich sie nicht selbst sei). В ней есть своя истина, если я сам остаюсь присущим в ней, а значит, есмь то, что, для того чтобы быть, нуждается в ней, но что оттого не тождественно с нею: я должен обладать изначальной положительностью, которая не только разлагает, но избирает и осуществляет свое историчное существование. Саморефлексия – не цель, а путь. Все дело в том, чтобы я, – тот я, который без нее мог бы вести только бездуховное и не имеющее собственной самости существование лишенной возможностей непосредственности, – всякий раз происходил бы из этой рефлексии, и в том, как я из нее всякий раз происхожу. Эта саморефлексия есть не изучение себя (Selbststudium), а коммуникация с собою (Selbstkommunikation) и осуществляется она не как познание, но как самосотворение (Selbstschöpfung).

Саморефлексия, следовательно, есть по своему смыслу всякий раз преходящая среда утраченной и подлежащей восстановлению непосредственности (ein jeweils transitorisches Medium verlorengegangener und wiederherzustellender Unmittelbarkeit); рефлектируя о себе, я всякий раз на мгновение уже не есмь и еще не есмь я сам; я пребываю в возможности как раздвоенности, благодаря которой снимается беззаботная непосредственность и становится возможной подлинная изначальность моей самости (meiner selbst).

Саморефлексия в отвлечении от ее почвы как возможности самобытия становится произвольной: я наблюдаю себя, ставлю под сомнение, обсуждаю возможности, и все это – как придется. Если же я, в действительном собственном присутствии, я сужу себя (richte mich), рефлектируя о своих прежних свершениях и настоящих поступках, то я хочу прийти к известным решениям во внутренней и внешней своей деятельности. Ибо я знаю: Я есмь то, чем я становлюсь (Ich bin, was ich werde); не то, в качестве чего я пассивно расту, подобно простой жизни, но то, в качестве чего я, приходя к себе самому в среде саморефлексии, хочу себя самого.

Устойчивого состава своей самости, утраченного мною в нескончаемости саморефлексии, я не сумею отыскать вновь ни в какой саморефлексии, положим, и скорректированной, как бы остановленной, но все-таки остающейся лишь в себе самой и отделенной от самости.

Пройдя путем саморефлексии (Nach dem Gang durch die Selbstreflexion), я нахожу себя только в свершении правды (Vollzug des Rechten) с достоверным самосознанием того, что это – правда: я хочу этого, потому что перед лицом вечности желаю этого как истинного. Тогда я решаюсь сказать: это – мое назначение и моя задача. Понимание и знание лишь подготавливают подобное свершение, а затем делают его возможным, но в них оно отнюдь еще не исполняется. Если мы испытываем возможности, то мы еще не решаем о них тем самым как о чем-то объективном. За трудом саморефлексии, в котором я перехожу от одного суждения к другому, стоит, как импульс, воля к единству решения, совершаемого из истока самобытия. Пока я остаюсь в саморефлектировании, я или мучаю себя, подобно Танталу: я ищу себя, но все убегает от меня; или же – иначе, чем Тантал: я надеюсь, что в образе решения я встречу себя самого.

Правда, обыкновенно говорят, в порядке предупреждения, что саморефлексия нарушает естественную уверенность жизни и деятельности: но нарушает она только произвол и грубо-животную волю, ибо они сами неуверены в самих себе. Не может быть уверенности в непотревоженной непосредственности смутного инстинктивного существования; уверенность есть лишь в светлости самосознания, вырастающего на основе неумолимой саморефлексии, не просто знающего о себе как о наличном составе, но без знания и вопрошания получающего отныне достоверность своего бытия в деянии мгновения, овладевающем непрерывностью жизни (sondern diese ist im hellen Selbstbewußtsein, das auf Grund unerbittlicher Selbstreflexion erwächst, nicht von sich als einem Bestände weiß, aber seines Seins nun ohne Wissen und Frage in der Tat des Augenblicks gewiß ist, der die Kontinuität des Lebens ergreift).

Правда, и самая светлая самодостоверность, как и слепой произвол, может сказать только: я хочу, потому что я хочу; ибо во всяком конкретном положении определенное направление воли становится также и объективно доступным для знания. Но это направление воли, как и все, что становится объективным, в отношении к самости двусмысленно. Саморефлексия наталкивается на две по смыслу различные и все же открытые для смешения границы: одна – это абсолютно непроницаемая в понимании темнота эмпирических данностей некоммуникабельного инстинктивного своеволия (das im Verstehen schlechthin undurchdringliche Dunkel der empirischen Gegebenheiten des inkommunikablen triebhaften Eigenwillens), которое, подобно силам природы, может быть только сильнее или слабее, но не может быть светлее или темнее как раскрытые духом силы: другая граница – это возможная экзистенция самости, выходящая к явлению себе в среде того, что доступно для понимания (die mögliche Existenz des Selbst, das im Medium der Verstehbarkeiten sich zur Erscheinung kommt). Двусмысленность еще усиливается оттого, что экзистенция овладевает этими смутно-витальными данностями, использует их как плоть своей непосредственности; ибо она избирает их как свое, превращает их из слепого бытия в свободу, в принадлежащее к ней существо и вину. Саморефлексия простирается в труде понимания между этими двумя границами, отодвигая их в неопределенную даль, обретая в самости новые пространства, которые она просветляет свойственными ей средствами. Но саморефлексия как объективирующее понимание не овладевает самой этой самостью, которая, скорее, уклоняется от нее и оказывается в состоянии, в своем неприкосновенном суверенитете противопоставить себя всему знаемому и истолкованному.

Моя воля, полагающая конец саморефлексии, уже не есть поэтому выражение этого всегда слепого, чуждого и враждебного духу произвола – как чистой грубости существования, которое не постигает и не любит само себя, но беззаботно себя удовлетворяет, – но выражение самобытия, которое обретает в этой воле свою достоверность. Это самобытие из истока темноты вступает в бесконечный процесс высветления (Hellwerden) в самопроникновении, как абсолютное сознание экзистенции; открытое духу, однако само большее, чем дух. Пока я констатировал, испытывал, выносил суждение, саморефлексия была инстанцией; она не была таковой, когда в свете ее я желал. Ибо саморефлексия меня не проницает: на пути бесконечного откровения (Offenbarwerden) она ведет меня вплоть до того загадочного порога, где навстречу ей скачком выступает «я сам», которое, однако, в свою очередь, только и поддерживало ее в движении.

4. Ненаступление «себя» и подаренность «себе».

– Если изначальное свершение, в котором самость удостоверяется в самой себе, не происходит, то человек может прийти в отчаяние.

Отчаяние никогда не грозит нам, если саморефлексия есть лишь случайное самоосознание (ein zufälliges Sichbewußtwerden) без собственной активности в суждении и действенности. В подобной мнимой саморефлексии я упражняюсь без заботы о себе, и всякий раз быстро выхожу из нее снова в забвение себя. Я только на мгновение осознал себя, но не вступил с собою в определяющее меня отношение.

Отчаяние не грозит также и там, где снимающая все иллюзии саморефлексия удерживает за собой в воле к ясности как таковой некоторое бесспорное отрицательное самосознание, как носитель.

Но если и это самосознание становится сомнительным, т.е. если человек, еще только ожидая себя, так и не наступает для самого себя, тогда саморефлексия, вместо того чтобы быть стимулом становления собою, огнем, пожирающим себя самого. Вместо того чтобы оставаться функцией становящейся самости в соотносительности с настоящим мгновением, саморефлексия, абсолютизируя и тем самым снимая себя, берется судить обо мне как о целом. Вместо того чтобы быть инстанцией в становлении моей самости, она становится инстанцией для моего бытия как такового; вместо того чтобы из возможной экзистенции с верой в эту возможность искать себя, я вовлекаю саму эту возможность в водоворот сомнения. Кажется, будто я уже не могу найти обратного пути из тотальной проблематизации своей самости. Саморефлексия нарушила свою границу, которая полагается ей в то же время изначальным самобытием, возможным только благодаря этой саморефлексии. Отчаяние обнаруживает здесь всю свою мощь, освободившуюся от поддерживающего его возможного самобытия и от подлинной саморефлексии. Я впадаю в абсолютную безысходность, если считаю истинным только это отчаяние, верю ему в парадоксальном неверии вопреки всякой возможности себя самого, кажусь себе вовеки верящим в то, что я вовеки должен отрекаться от себя самого.

Если, однако, мне грозит это отчаяние, то я могу попытаться уклониться от него, а вместе с тем и от себя самого. Может быть, некогда я в самом деле находился в саморефлексии, пока не испугался себя самого и не перетолковал себя в видах получения гарантий. Фиксированные формулы подобного перетолкования позволили избежать или прервать вначале все новые возможности саморефлексии. Откровения себе (das mir Offenbarwerden) я не выдержал; его опасность и притязание, которое вследствие его мне предъявлялось, устрашали меня; я бежал от своих возможностей, и как отвердевший остаюсь для себя передовым укреплением (Vorbau). И все-таки в подобном уклонении я нахожусь в неопределенном беспокойстве. Хотя я и зафиксировал гарантии: отныне никто не имеет права говорить прямо и откровенно, все загоняется в формы строгого порядка, совершенно неопределенным верховным контролером становится «такт»; я запретил себе самому возможности мыслей. Но в самом этом предохранении была в то же время заложена неизбежность его осечки: я смотрел в бездну своей безосновности, и теперь мое существование в такой установке есть не более чем фасад; я, сам себе в том не признаваясь, смотрю в ничто собственной самости. Спасением мне кажется авторитет, который извне дает мне то, чего я сам не хотел дать себе. Он должен сказать мне, что я такое и что со мной будет; я хочу самобытия из послушания; я ограничиваю свою возможную саморефлексию. она должна сделаться контролем согласно прочному мерилу, которое дается мне при помощи извне. Я хороню свое, в истоке своем абсолютное, беспокойство в беспокойстве конечности. Самобытие в движении подлинной коммуникации от самости к самости становится несостоятельным. Я не решался быть самим собою и хотел бы думать теперь, будто спасся от риска на другом уровне бытия, где прекращается само это вопрошание.