Текст книги "Философия. Книга вторая. Просветление экзистенции"

Автор книги: Карл Ясперс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

3. В просветлении экзистенции удостоверяется прорыв мирового существования.

– Если я хочу прояснить свою неудовлетворенность и при этом не просто отделить себя, но положительно мыслить то, о чем здесь идет речь, то я прихожу к просветлению экзистенции.

Если экзистенция есть действительно осуществленный прорыв мирового существования, то просветление экзистенции есть мыслящее удостоверение этого прорыва. Прорыв совершается из возможной экзистенции в сторону ее осуществления, хотя и не может покинуть границу возможности. Эта действительность в самом действии, хотя она не поддается объективному доказательству, есть для экзистенции ее подлинная действительность. Философское просветление будет искать всякой мысли, которая бы с какой-нибудь стороны улавливала этот прорыв существования:

а) Прорыв совершается на границах мирового существования. Мысль подводит к подобным границам, приводит в актуальное сознание опыт границы и последующий из этого опыта призыв. Из ситуаций в мире мысль ведет в «пограничные ситуации», из эмпирического сознания – в «абсолютное сознание», из обусловленных целями действий – в «безусловные действия».

б) Поскольку, однако, прорыв на границе все же не выводит из мира, но осуществляется в мире, философская мысль прослеживает явление экзистенции в мире, в «историчном сознании» и в «напряжении между субъективностью и объективностью» ее существования.

в) Прорыв совершается из некоторого истока. В мире происходят только события; но в прорыве нечто решается мною самим. Экзистенция уверена, что для нее ничто подлинно сущее как явление во временном существовании не может остаться нерешенным; ибо или я предоставляю ходу вещей решать обо мне, и тогда исчезаю как я сам, потому что вовсе ничего уже, собственно, не решается, все только происходит; или же я избираю бытие из самосущего истока с сознанием: это должно быть решено. Мысль, обращенная на исток, старается просветлить «свободу».

г) Но то, что должно быть решено, пусть и не может быть обосновано никаким знанием мира, следует избрать в присущей ему среде. Просветление экзистенции проницает мировое существование: не так, что теперь мы знаем действительно важное, но так, что нам дают почувствовать возможности, посредством которых мы можем овладеть истиной, действительной лишь благодаря тому, что я становлюсь ею. В фундаментальных для всякого просветления экзистенции мыслях пытаются уловить, что такое «я сам» и самобытие как сущие лишь в «коммуникации».

Методы просветления экзистенции

Самоотделение возможной экзистенции от того, что есть только мировое существование, ее неудовлетворенность миром как таковым, сознание прорыва к ее действительности в принятии решения, – все это, однако, приводит в сознание только границу знания, но поначалу оставляет мышление перед некоторым пространством, в котором ему ничего не видно. Мыслительные средства для просветления экзистенции должны иметь своеобразный характер, если экзистенция не есть ни объект в мире, ни обладающий значимостью идеальный предмет.

Просветляющее экзистенцию мышление направлено на действительность экзистирования, которое в своей историчной ситуации есть трансцендирование к себе самому. Но просветляющей мысли нужно как некое средство предметное мышление, через которое мысль трансцендирует к этому искомому изначальному трансцендированию самой экзистенции. Философская мысль как таковая, если в просветлении экзистенции она только мыслится в одних лишь предметностях, лишается своего трансцендирования и бывает затем понята неверно (mißverstanden). Но если она мыслится трансцендирующе, то она есть свершение (Vollzug), – пусть не экзистенциальной действительности, но экзистенциальной возможности. Усваивается эта мысль в первом воплощении (erste Umsetzung), если она стала такой возможностью. Но само экзистирование есть лишь как действительность фактических поступков; хотя усвоение в возможности и может, починая, осуществить во внутренней деятельности ее второе воплощение, однако следует отличать то, что только воодушевляет меня, от того, в чем я действительно становлюсь. Философствуя, мы только обращаемся к экзистенции, мы еще не есмы, но только мыслим наше бытие. Если поэтому в этих мыслях я понимаю себя как того, кто мыслит свою возможность, я, правда, уже неповторимым для другого образом усваиваю эти мысли, и без такого рода усвоения просветляющие экзистенцию мысли, как просто мыслимые всеобщим образом не имели бы вообще никакого смысла, и оставались бы даже непонятными. Но это первое усвоение еще только требует совершить то подлинное, которое благодаря этому усвоению стало только ощутимо, но еще не сделалось действительным.

Высказывания о бытии в просветляющем экзистенцию философствовании относятся к свободе (Seinaussagen im existenzerhellenden Philosophieren treffen die Freiheit). Они высказывают в трансцендирующих мыслях, что может быть из свободы. Критерием их истины вместо объективного масштаба, согласно которому сказанное определяется как истинное или ложное, или вместо данного феномена, который бы удачно или неточно подразумевался в них, является скорее сама утверждающая или отвергающая воля. Я как свобода самим собою испытываю то, что я не только есмь, но и могу быть, и чем я хочу быть, но что я могу хотеть только в светлости сознания. Философствование как просветление само в решающих пунктах есть уже волеизъявление свободы (Willensäußerung der Freiheit).

Форма всякого высказывания привязана к предметным содержаниям, а постольку к некоторому всеобщему смыслу. Но если в высказывании мы ищем просветления экзистенции, то смысл этого высказывания, выходящий за пределы всеобщности подобного смысла, уже не может быть усмотрен всеобщим образом. Поэтому просветляющее экзистенцию мышление и такая же речь имеют в одно и то же время всеобщую значимость и совершенно личное, каждый раз вполне единичное исполнение. Всеобщее как только всеобщее остается здесь словно бы пустым, и его смысл вводит нас в заблуждение. Экзистенция же без языка, т.е. без какого бы то ни было выражения всеобщего, осталась бы недействительной, ибо лишенной самодостоверности.

Просветление экзистенции смотрит на отношение экзистенции к своему всеобщему, в котором она является себе. Будучи производно от того, что просветляет ее, и в то же время участвуя в ее создании предоставляемой возможностью самопонимания, просветление хочет выразить во всеобщих мыслях то, что само по себе не может стать абсолютно всеобщим. Своими мыслями оно именно подразумевает не это всеобщее, но трансцендирует в нем к экзистенции; экзистенция же есть лишь я сам и другой, который в коммуникации есть для меня, как и я сам, не предмет, но свобода; ибо экзистенция должна существовать в настоящем как возможность, если всеобщие мысли должны иметь трансцендирующий смысл как просветление экзистенции. Эти мысли, двигаясь во всеобщем, стоят на границе всеобщего. Проявляющаяся в них философская энергия добивается не только логической ясности, которая есть лишь средство, но сама по себе только вводит в обман, но такого расположения вопроса, мысли и созерцаний, чтобы сквозь них в сомыслящем возгорелась искра самобытия, которую невозможно сообщить непосредственно, потому что каждый есть именно он из себя самого – или не есть вовсе (daß sich durch sie hindurch im Mitdenkenden der Funke des Selbstseins entzündet, welchen direkt zu vermitteln unmöglich ist, da jeder er selbst aus sich oder gar nicht ist).

Правда, возможная экзистенция, объемлющая себя в мышлении таким образом, считает всеобщее в своем мышлении имеющим силу, потому что это всеобщее уже получило в ней свое исполнение; но в то же время она знает, что у абсолютно всеобщего, тождественным образом доступного знанию каждого, иной характер понятности (Einsichtigkeit). В оказывании (Sagen) всеобщего как форме просветляющего экзистенцию мышления возможная экзистенция обращается к себе самой и к другим, чтобы в том и в другом прийти к себе. Она обращается к другим, а не ко всем, как научное познание. С ней может согласиться не каждый в его произвольной заменимости, но только индивид, поскольку он видит как возможность то, что, будучи непосредственно несказанно в области всеобщего, принадлежит все же к его собственной самости как сторона, восполняющая это всеобщее. Ибо просветляющее экзистенцию мышление имеет две стороны, из которых одна сама по себе неистинна (сугубо всеобщее), а другая сама по себе невозможна (безъязыкая экзистенция); как целое они счастливо встречаются в выражении, которое уже невозможно произвести методическим усилием. Хотя это мышление методично, поскольку оно подлежит проверке в качестве истины и может быть изложено во взаимосвязи; но опорные для него формулировки суть схватывающие в единство приемы возможной экзистенции, настойчиво требующей коммуникации. Это мышление, которое словно машет двумя крыльями и которое удается осуществить, только если действительно бьются оба крыла, – возможная экзистенция и мышление всеобщего. Если одно крыло обессилеет, взлетающее к небу просветление рухнет на землю. В нем как философствовании, которому оба служат такими крыльями, встречаются всеобщее и я сам.

Для одного лишь рассудка намерение приступить к просветлению экзистенции остается безнадежной попыткой. Там, где «то, о чем идет речь» не есть ни предмет, ни всеобщее, рассудку кажется, что нет более ничего, что можно было бы познать, знать или просветлить. Если хотят, чтобы одновременно были некоторое мышление и некоторое не-мышление, непредметно исполняющее это мышление, то, казалось бы, требуют чего-то невозможного. Как возможно, чтобы подобное тем не менее совершалось, – это можно постичь методической мыслью, выяснив троякую функцию всеобщего в просветляющем экзистенцию мышлении:

1. Подвести к границе.

– Мы трактуем о предметах негативным методом, чтобы оттолкнуть от них, как от того, что не есть экзистенция; мы проходим по некоторой предметной области, ведем шаг за шагом вплоть до самой границы, на которой уже не появляется никакой предмет, но остается только пустота, поскольку она не наполняется из другого истока. Здесь происходит призыв к трансцендированию. Если это происходит в скачке, начинающем из всеобщего, то это – второй взмах крыла после первого взмаха, в котором предмет только мыслили, чтобы исключить его, потому что он -не то, что подразумевалось в избрании экзистенции. Аргументация не может силой добиться истины; она хочет уловить в прорыве мирового существования неопределенно-возможную экзистенцию.

2. Объективирование в психологической, логической и метафизической речи.

– То предметное, в среде чего мы необходимо вынуждены говорить, даже если мыслим экзистенцию, не только исключается, но и совершается как объективирование, в котором узнает себя возможная экзистенция, не становясь при этом тождественной с нею. Предметное в то же самое время больше, нежели только предметность, потому что оно, исполнившись, сделалось стороной экзистенциальной возможности. Психологическая, логическая и метафизическая предметность становится, как всеобщее, одним крылом философского просветления экзистенции.

В философской мысли высказывается средствами психологического понимания, как является мотив и смысл того, что стало действительным. Сама экзистенция недоступна пониманию (Existenz selbst ist unverstehbar). Она становится доступной в понимаемости (Verstehbarkeit), благодаря которой она вступает в сферу всеобщего; но она сама есть процесс самопонимания (Sichverstehen), а именно так, что только на границе понимаемого она вновь с изначальностью выходит навстречу себе самой. Поэтому понимаемость есть в то же время сторона ее самой, в которой резонирует она сама, и все же нечто такое, что, опять-таки, нужно прослеживать до самой его границы, чтобы не потерять ее самой. Она как непонимаемость светлеет сама для себя в понимаемом, и только благодаря максимуму понимаемости впервые осознает свою подлинную недоступность пониманию. – Далее, в психологическом понимании из философского истока можно набросать борющиеся друг против друга возможности. Они предлагаются здесь как пути, между которыми нужно делать выбор. Набросок становится просветляющим экзистенцию благодаря возможности этого выбора, в котором, однако, избранная возможность как еще мыслимая остается всеобщим, понимание которого может быть выражением экзистенциального выбора, но не самим этим выбором.

В акте логического определения мы говорим о возможной экзистенции при помощи абстрактных мыслей, которые, впрочем, вместо того чтобы схватывать предмет, в употреблении вновь взаимно уничтожаются и тем самым получают просветляющую функцию. Здесь, казалось бы, конституируется некое знание, чтобы осуществляться именно в светлости незнания чего-то все же насущно действительного. Логические определения – это всеобщее, незнание же присуще в движении возможной экзистенции, впервые наполняющем определение. Ряды аргументации проходят не в линейных взаимосвязях, в конце которых стоит истина как некий результат. Между тем как мышление должно было бы иссякнуть в пустом аргументировании, это же мышление, как наполненное экзистенциальным смыслом аргументирование уже самим способом переживаемого им краха может быть выражением самопросветления возможной экзистенции. Оно не может желать доказательств при помощи доводов, но может стремиться только к убеждению силой призыва.

Средством такой отмены, которая дает в то же время осознать нечто насущное, является объективный логический круг, в котором предметно сказанное утрачивает свое основание и исчезает, тогда как остается именно то самое, о чем идет речь. Если, например, я говорю, что я как экзистенция есмь только благодаря другой экзистенции, как и другая – благодаря мне, что, стало быть, экзистенция как таковая вовсе не есть, но она есть лишь через коммуникацию и в коммуникации (daß ich als Existenz nur bin durch andere Existenz, wie die andere durch mich, daß also Existenz als solche gar nicht ist, sondern nur durch und in Kommunikation), то смысл подобной речи (solchen Sprechens) невозможно удержать как предметно значимую истину. Но это бытие-друг-через-друга Я и другого в коммуникации, мыслимое предметно, может иметь только значение логического круга. Впрочем, если полярные члены соотношения мы будем ошибочно мыслить как устойчиво сущие для себя и находящиеся во взаимодействии, то хотя в таком случае и будут возможны утверждения о доступных объективному рассмотрению процессах обмена между ними и их влияния друг на друга; но этот предметно постижимый способ бытия-друг-через-друга относился бы лишь к психологическому существованию, которое мы можем изучать именно как таковое; в этом бытии Я и другой суть две вещи, из взаимодействия между которыми они оба изменяются. Но экзистирующее бытие Я никогда не бывает прежде самим собой в подобной изолированности, но оно есть только с другим; коммуникация или готовность к коммуникации становится моментом рождения «я сам» в явлении. Если, таким образом, предпосылка двух сущих как экзистирующих (не только существующих) отпадает, то мысль об их бытии-друг-через-друга как сугубо предметная мысль становится лишенной смысла, поскольку из небытия экзистенции и посредством взаимодействия бытие возникнуть не может (da aus nichts an Existenz auch durch Wechselwirkung nichts werden kann). Однако утверждение подобных логических кругов – это попытка экспликации бытия экзистенции в коммуникации в отличие от познаваемости витального существования в присущем ему взаимодействии. Бытие из коммуникации, хотя оно и ничтожно для предметного знания, должно все же сделаться косвенно доступным для высказывания в определениях бытия-друг-через-друга, в которых совершается трансцендирование к этому первому бытию. Эта попытка наглядно представляет нашему взору то, что как предметно совпадающее просветляет осуществленную достоверность самобытия в коммуникации.

Другой способ выражения экзистенции посредством всеобщих категорий – это логическое противоречие в высказывании, в котором, однако, становится живо присущей действительность. Напряжение между каждыми двумя взаимно противоречащими понятиями, которые именно как понятийная пара только в своей целокупности дают возможное выражение для экзистенции, выполняет свою, в данном случае адекватную, выразительную функцию тем, что делает невозможным для рассудка предметное фиксирование и категориальное определение экзистенции.

Такие понятийные пары противоположности, из которых каждая соединена экзистенциальной связью,– это, например: временность и вечность в историчном сознании; однако только временность есть объективная действительность; объективно-временная сторона, взятая сама по себе, словно бы лишается своей души; вечность для себя самой есть ничто. Одиночество и коммуникация, но то и другое как объективные не суть то, чем оба они могут быть экзистенциально; объективно, коммуникация есть лишь понимающее отношение между заменимыми субъектами, одиночество – лишь изолированность атомистического индивидуума; объективно есть одно или другое, экзистенциально же – то и другое в единстве (beides in einem). Свобода и зависимость; но только зависимость существенным образом объективна, пусть даже свобода и мыслится объективно и формально как произвол; однако подлинная свобода, которая не есть встречающаяся в мире объективная действительность, есть единение зависимости и свободы (eigentliche Freiheit jedoch, welche nicht eine in der Welt vorkommende objektive Wirklichkeit ist, ist das Einswerden von Abhängigkeit und Freiheit).

Если, далее, мышление Я разлагает это Я, как непосредственный предмет, вследствие того что высказывает бытие этой непосредственности в удвоении отнесения себя к самому себе (in der Verdoppelung des Sichaufsichbeziehens), то оно высказывает как действительность некоторого бытия нечто логически невозможное; а именно, что «Я» есть одно, которое есть два, и два, которые есть одно (daß „Ich" eines ist, das zwei, und zwei, das eines ist). – Но если через это, заключенное еще в сознании вообще, удвоение я трансцендирую к Я как возможной экзистенции в саморефлексии, то возникает пропасть диалектического кружения в противоречии между высказываниями о том, что я есмь. Я могу мыслить себя, только понимая себя как одно, и понимая себя как два существа и много существ, борющихся друг с другом, разыскивающих друг друга, говорящих друг с другом в бесконечном множестве обликов; будучи высказан себе самому, я становлюсь бытием, которое есть в каждой из своих форм и также в противнике каждой из них, и в одном и в другом, которое есть одно и не одно.

Метафизические предметы как объективность в абсолютной предметности, которые становятся темой только для метафизики, сами в методической строгости могут быть постигнуты только из просветления экзистенции. Однако в нем они уже могут быть предвосхищены (если речь идет об образах мифов, о Едином, о трансценденции), чтобы, обратив их вспять, выразить с их помощью возможности для просветления экзистенциального сознания.

3. Измышление всеобщего, специфического для просветления экзистенции

– Психологическая, логическая и метафизическая речь всегда означает в то же время возможность срыва: используемая в этой речи всеобщность может остаться отвлеченной как таковая, – тогда не удается никакое просветление экзистенции. Или же экзистенция может резонировать, но и изнемочь во всеобщем, как в ином, в котором она является самой себе, – тогда всеобщее все же сохраняется с философской мыслью как всеобщее.

Иное дело – последний и подлинный способ просветляющей экзистенцию речи при помощи такого всеобщего, которое вовсе не может встречаться в мироориентирующем знании. Его категории не имеют силы определять новые предметы, и потому суть простые знаки (signa). Эта всеобщность совсем не существует как отвлеченная всеобщность. Не «имеется», например, ни экзистенции, ни самобытия, ни свободы, ни экзистенциальной коммуникации, ни историчности, ни безусловных поступков, ни абсолютного сознания. Слова, денатурированные и ставшие предметами знания о человеческом существовании, говорят теперь о чем-то абсолютно ином, что порождает лишь недоразумения, если обозначается экзистенциальными знаками. Посредством знаков просветление экзистенции высказывает, что составляет истинное бытие для возможной экзистенции, не как констатацию того, что объективно есть, но как то, чего я не могу постичь, если в то же время не желаю его как подлинного, потому что в возможности я есмь оно. Следовательно, в знаках как всеобщих получает выражение свобода как активность того бытия, бытие которого зависит от него самого.

Хотя знаки, специфические для просветления экзистенции, внешне, как слова, ведут свое происхождение от предметов ориентирования в мире – получая нередко ясную характеристику в прилагательном «экзистенциальный», – однако затем, чтобы стать в конце концов не формирующими предмет категориями, но знаками для мыслей, взывающих к экзистенциальным возможностям. В качестве знаков они имеют свою сторону всеобщности, которая как таковая не есть более мировое бытие, но становится уже экзистенциальной. Чтобы по-настоящему мыслить ее, требуется отголосок всеобщего высказывания в экзистенции, без которой экзистенциальные знаки не только пусты, но суть вообще ничто.

Так, например, хотя просветление экзистенции говорит о самости как о всеобщем, структуры которого оно выявляет, но оно может желать указать этим всеобщим лишь на меня самого, который, собственно незаменим: я – это не Я, а я сам. Я, правда, ищу самости, но затем, чтобы найти себя самого, и ищу себя самого, ради самости (Ich suche zwar das Selbst, aber um mich selbst zu finden, und mich selbst, um des Selbst willen). Если я задаю вопрос о себе самом, то изначально узнаю, что о себе самом как о несравнимом я совершенно не могу говорить. Самость становится знаком, при помощи которого я выражаю то, что мыслю, схватывая в единстве (ineinsfassend) как себя самого и как самость. – Далее, просветление экзистенции говорит о множестве самостей (von den vielen Selbst) как экзистенций: но оно не может подразумевать этого именно таким образом, поскольку многих как экземпляров некоторого всеобщего не существует. – Оно говорит о коммуникации и подразумевает при этом мою коммуникацию; соответственно, оно подразумевает мою свободу, мое историчное сознание, мои пограничные ситуации, и все же может говорить о них только как о всеобщих.

Сторона всеобщего, которая всегда присутствует также экзистенциально, становится, таким образом, языком, в котором созвучит то, что есть экзистенциальная возможность, если речь идет о философствовании в трансцендирующем просветлении экзистенции. Экзистенция – это то, чем я могу только быть, чего я не могу видеть или знать, но что действительно также лишь во всеобщей среде просветляющего знания. Если, однако, всеобщее уже само по себе наклонно сделаться всем, то экзистенция как единичная вновь отличает себя от окружения. Поэтому философское просветление экзистенции, хотя всегда может перевести на язык всеобщего, но не может само стать всеобщезначимым, и пусть оно и может быть общепонятным, но только для возможной экзистенции.

В мышлении экзистенции посредством знаков конструируется формальная схема экзистенции. Эта схема относится к экзистенции не как схема группы объектов к самим этим объектам, но совершенно неадекватным образом. Поскольку экзистенция не может быть подведена под понятие (eine Existenz nicht zu subsumieren ist), схема может служить только наведением к тому, чтобы обратиться также и к некой экзистенции как единичной экзистенции (als Hinleitung zum Mitansprechen einer Existenz als einzelner); только благодаря этому она имеет смысл. Но рассмотрение, поскольку оно не только не подходит ни к какой единичной действительной экзистенции, но не подходит и к родовому понятию об экзистирующем существовании, которое называлось бы экзистенцией, должно обращаться на формальную схему некоторой экзистенции. Оно вправе только пробовать пути просветления, на каждом из которых действительная экзистенция, поскольку она идет вместе с ним по этим путям, может более полно осознать себя самое. Истинное свершение мыслей просветления экзистенции может найти исполнение только из возможной экзистенции, и в этом случае – неповторимо единственным, несравнимым способом. Несмотря на это, поскольку мы вообще говорим, эта схема и ее элементы как аналоги предметных понятий оказываются неизбежными. В языке есть много слов такого рода, что они не означают предметов и не поддаются дефиниции, или таких, которые, если они и определимы, в качестве определенных не сохраняют своего подлинного содержания (такие, как: свобода, выбор, решение, решимость, испытание, верность, судьба). Язык также дает философствованию полномочие на просветление экзистенции, которое он как язык уже совершил.

Чтобы разъяснить специфически-всеобщее, присущее просветляющим экзистенцию знакам, мы контрастно сопоставим временное явление возможной экзистенции (möglicher Existenz) и временное существование (Dasein) как всеобщезначимую объективность или, выражая это иначе, понятия экзистенции и кантовские категории.

Как объективная действительность мира, так и экзистенциальная действительность являются во времени. Кант для определения объективной действительности дал своим категориям применение к чувственному материалу восприятия, при помощи времени как среднего члена, в так называемых схемах¹. Этим кантовским схемам объективной действительности возможно противопоставить схемы совершенно иного рода – схемы экзистенциальной действительности, потому что и та, и другая действительность нуждаются во времени как среде явления, – это, в принципе, контрастная, своеобразная и глубоко значительная параллель, которую мы можем высказать здесь в кратких формулах².

Объективная действительность подчинена правилам и познаваема под этими правилами, экзистенциальная, без правила, абсолютно исторична. Правила действительности – это причинные законы, происходящее имеет причину и следствие во временной последовательности³; экзистенциальная же действительность является для себя во времени из собственного истока, т.е. она свободна⁴.

Субстанция есть устойчивое во времени, которое остается, не умножается и не умаляется⁵; экзистенция пребывает в явлении времени, исчезая и начинаясь, но объективной продолжительности (Dauer)⁶ соответствует в контрастирующей параллельности испытание во времени. – Взаимной причинности субстанций (взаимодействие или общность)⁷ противостоит коммуникация экзистенций. – Объективная реальность есть то, что соответствует ощущению чувств вообще⁸; экзистенциальная действительность есть безусловность в решающее мгновение; эмпирической действительности противостоит содержание (Gehalt) решения. – Объективно определенной величине в количественном отношении⁹ противостоит нечто, называемое уровнем или рангом экзистенции, хотя мы и не можем объективно определить его. – Объективной возможности как согласию представлений с условиями времени¹⁰, контрастно противостоит возможность выбора как нерешенность будущего, которая и есть сама моя экзистенция. – Необходимости (существованию предмета во всякое время)¹¹ противостоит наполненное время мгновения (вместо нескончаемого времени). Времени вообще (у Канта оно – форма устойчивости, коррелатом которой является субстанция¹²) противостоит это наполненное время как вечное настоящее (ewige Gegenwart). Первое есть нечто объективное, измеримое и переживаемо-действительное, второе – глубина экзистенции из свободы в ее истоке. Первое налично значимым для каждого образом; здесь время с выбором и решением становится как явление в каждое данное время (hier wird Zeit mit Wahl und Entscheidung als Erscheinung zur jeweiligen Zeit). Экзистенция имеет свое время, а не время как таковое (Zeit schlechthin). Это последнее есть для сознания вообще, первое же – только для экзистенции в ее историчном сознании. Объективно ничто новое не может возникнуть, как субстанция (ибо тогда было бы уничтожено единство опыта, сам опыт стал бы невозможен). Экзистенциально же не существует никакой объективности как окончательного запаса сущего, но есть скачки и новое возникновение экзистенции в явлении (Sprünge und Neuentstehung der Existenz in der Erscheinung).

Сам Кант прямым текстом отрицает некоторые из экзистенциальных знаков, подвергая их проверке на своих объективных категориях, когда, например, он обосновывает, почему в мире нет скачков (во времени) и пробелов (в пространстве)¹³, почему не существует случайности, то есть слепой произвольности мировых событий¹⁴, и судьбы, т.е. необходимости, которая бы не была понятна в качестве необходимой согласно правилам¹⁵. Всего этого, в самом деле, не существует в мире как объективном, в мире как предмете познания. Но там, где пытаются дать объяснение (Explikation) экзистенции, – все эти слова возвращаются снова. Это не два мира, существующие друг рядом с другом; есть только один мир. Экзистенция, доступная для разъяснения (explizierbar) в совершенно ином измерении, лишь в кажущейся параллельности (параллельно оно потому только, что для выражения неизбежно приходится пользоваться объективными понятиями и категориями как средствами этого выражения) и в ином смысле и иных формах, чем те, каких требует предметное познание, просветляет себя для нас, хотя при этом и не познается.

Многозначность явления экзистенции и возможность ложного понимания  просветляющих экзистенцию высказываний

Вследствие того что экзистенция в своем явлении становится объективной, объективность, поскольку в ней говорит возможная экзистенция, оказывается многозначной сравнительно с однозначностью знаемого. Поскольку речь (das Sprechen) об экзистенции должна выразить в ней некоторую сторону всеобщего, всякое высказывание, желающее просветлить экзистенцию, по существу своему подвержено недоразумениям.

Экзистенция не претендует ни на какую всеобщезначимость. Она есть бытие в безусловности, а не в переводимости (Übertragbarkeit). Тем, что она есть, не может точно так же быть и другой. В объективациях, которые она высказывает как всеобщезначимые, – будут ли это высказывания о бытии, требования или оценки, – хотя и заключаются для высказывающего их безусловность и призыв к другой возможной экзистенции, но не заключается допускающего обоснование знания для всякого существующего (begründbares Wissen für jeden, der da ist). Скорее: объективирование (Objektivwerden), а тем самым и универсализирование (Allgemeinwerden) экзистенции многозначно: оно никогда не остается тем же самым, но либо остается явлением экзистенции, а тогда заодно со своим основанием, как его сторона в среде всеобщего, уникальным (einmalig); или же оно окончательно становится всеобщезначимым, а тогда перестает быть, в тождестве с самим собою, выражением экзистенции. Там, где экзистенция высказывает себя в форме всеобщности, как являющаяся в мире экзистенция, там это всеобщее уже не остается в отвлеченности тем, чем оно было в своем корне, т.е. в фактической экзистенции из историчного присутствия. Мы как рациональные существа со своим сознанием вообще, непрестанно настаиваем на всеобщности; все, что бы мы ни делали и ни говорили, – оно, и справедливо, имеет силу лишь постольку, поскольку может сделаться всеобщим; только тем самым мы вступаем в мир и есмы для мира. Но, пронизывая и объемля все это, мы есмы еще мы сами для другой самости и в отношении к трансценденции, и мы подлинно есмы там, где всеобщее опускается до значения простой среды. Возможная экзистенция переводит себя (überträgt sich) в мире в нечто всеобщее, которое может отделиться от нее; но экзистенция не всеобща и не всеобщезначима.