Текст книги "Позорный столб (Белый август)
Роман"

Автор книги: Кальман Шандор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Переплетение венгерского ростовщического капитала, идущего по прусскому пути развития, и крупного землевладения с органами правления классового государства, насквозь зараженными коррупцией.

Реакционные антиурбанистские настроения различных прослоек крестьянства, не видевшего коренной разницы между городскими эксплуататорами и эксплуатируемыми, стонущими от нищеты и угнетения.

Недооценка антагонизма внутри крестьянства, не состоявшийся раздел земли. Игнорирование роли беднейшего крестьянства как союзника рабочего класса в революции, осуществляемой под руководством рабочего класса.

Классовое предательство социал-демократии, выразившееся в провозглашении лозунга о «национальном единстве» в момент, когда разразилась мировая война.

Мелкобуржуазный утилитарный расчет правых профсоюзных лидеров, трепетавших за свои посты, неустойчивость и предательство рабочей верхушки, недостаточное политическое сознание значительной части рабочего класса.

Черные проповеди алчущих инквизиции клерикалов вновь возродившейся церкви.

Безудержная жажда наживы наемников румынских бояр.

Распутство и алчность влиятельных офицеров Антанты, спящих с актрисами, охотящихся с аристократами и заключающих выгодные сделки с банкирами.

Уродливое, эгоистическое классовое сознание крупной буржуазии из еврейских парвеню; смирение и в то же время деспотизм находившейся в непрестанной тревоге мелкобуржуазной еврейской прослойки.

Жестокость и разнузданный произвол унтер-офицеров, достигший чудовищных размеров во время мировой войны. Жажда личной мести. Необузданный садизм, овладевший венгерским мелкопоместным дворянством, разорившимся и оказавшимся не у дел. Неуемное стремление к компенсации за понесенные потери.

Карьеризм белогвардейских элементов.

Низкий культурный уровень населения.

Нищета в стране.

Не последнее место занимало и то обстоятельство, что первая социалистическая держава в мире, Советская Россия, громадная территория которой занимает почти целый континент, в ту пору сражалась не на жизнь, а на смерть с полчищами врагов – ее тело терзали гражданская война и интервенция четырнадцати государств, и она была отделена от Венгрии коридором фашизирующейся Польши и буржуазно-реакционной Чехословакии.

Исторический пример не оказался, однако, бесплодным; об этом свидетельствуют слова В. И. Ленина: «Ни один коммунист не должен забывать уроков Венгерской Советской республики»[16]16
  В. И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 182.


[Закрыть].

Такова была историческая обстановка, в которой начал свирепствовать в Венгрии белый террор. Нарисованная картина является далеко не полной и, может быть, недостаточно точной. Венгерский пролетариат стоял на пороге мрачного и длинного туннеля. Его ожидали страдания.

…Пятого августа 1919 года правительство Пейдла единым росчерком пера вернуло частным владельцам три тысячи предприятий, в том числе машиностроительных заводов – двести восемьдесят пять, металлургических заводов и заводов металлических изделий – двести девяносто один, прядильных, ткацких и конфекционных предприятий – пятьсот шестьдесят четыре. В этот день в столице и ее предместьях рабочая сила трехсот тысяч венгерских пролетариев, так же как и рабочая сила чугунолитейщика Йожефа Йеллена и модельщика Густава Бики, была отдана на откуп капиталистам-предпринимателям для нещадной эксплуатации.

В этот день Ференца Эгето трижды могли арестовать и трижды он избежал ареста. В это неустойчивое время все возрастающего нажима крайне правых сил и всеобщего смятения он постоянно вспоминал слова, сказанные ему Богданом: «Мы возвратимся из подполья». На углу улицы Нап он сошел с подводы, принадлежавшей фирме «Марк Леваи и сыновья». На нем был его военный китель и брюки, испачканные мукой. Обитая железом широкая подвода затарахтела по асфальту дальше. Эгето спокойным шагом прошел половину квартала, затем посмотрел по сторонам. На воротах дома номер семнадцать белели два приклеенных объявления. В одном сообщалось, что продается шкаф; в другом: «Койка здаеца хорошаму человеку. Трети эт., кв. 6». Он машинально прочел оба объявления, и рука его невольно потянулась к карману, чтоб достать карандаш и, по обычаю печатников, исправить ошибки, но тут же он спохватился, пожал плечами и стал подниматься по лестнице. Он постучал в оклеенную бумагой кухонную дверь квартиры номер пять. Дверь отворилась с поразительной стремительностью; стоявшая у плиты молодая женщина словно бы моргнула, однако не пошевелилась и не проронила ни звука; Эгето все еще не замечал ничего особенного и поэтому сказал шутливым тоном:

– Хорошему человеку нужна койка!

По всей вероятности, это его и спасло. Из-за двери протянулась рука и втащила его в кухню; щелкнул замок, и Эгето оказался между двух мужчин. Молодая женщина вздрогнула, но продолжала стоять у плиты, опустив руки.

– Пожаловал, голубчик! – сказал один из субъектов.

– Как видите, пожаловал, – ответил Эгето, и мысль его бешено заработала.

– Цыц! – рявкнул субъект. – Государственная полиция.

Началась невообразимо трудная игра. Эгето чувствовал: стоит ему взять неверный тон, и он погиб.

Сыщики загородили дверь, один держал в руках фотографию, вставленную в рамку. Он в упор разглядывал Эгето.

– Сто восемьдесят четыре сантиметра, – объявил второй сыщик, посмотрев в листок.

Он тоже мерил взглядом Эгето.

– А! – отмахнулся первый.

– Кто же он? – сквозь зубы процедил второй.

– Увидим, – громко сказал первый. – Эй ты, гусь!

– Уф-ф… – вздохнул Эгето, словно какой-нибудь растерянный провинциал. – Помилуйте… – Он огляделся.

– Заткнись! – прикрикнул второй сыщик. – Откуда ты ее знаешь?

– Д-да, – пробормотал Эгето, и мысль его тут же подсказала ответ. – На воротах… Там написано! Насчет койки! Значит…

Воцарилась тишина.

– Что за койка? – спросил сыщик.

Эгето не отвечал.

– Это у соседей, – вмешалась молодая женщина, вдова солдата и младшая сестра наборщика Берталана Надя. – В шестой квартире.

– Вас не спрашивают, – сказал первый сыщик. – А ну, подойдите.

Молодая женщина приблизилась. Она равнодушно смотрела на Ференца Эгето.

– Кто это? – со зловещим спокойствием спросил сыщик.

Женщина пожала плечами.

– Откуда мне знать! – сказала она.

И тогда первый сыщик с размаху ударил ее по щеке. Женщина опрокинулась на кухонный стол, но тут же выпрямилась; она не плакала.

– Не знаешь? – спросил сыщик.

Она, закусив губы, молчала.

Второй сыщик смотрел в глаза Эгето.

– Берци, – сказал он тихо.

Эгето не пошевелился.

– Ты тоже наборщик? – спросил сыщик.

– Видите ли, – начал Эгето, – я… – И он умолк.

– Фамилия?

– Ланг. Ференц Ланг.

– Ты еврей?

– Да что вы, я просто униат!

– Одно и то же! – объявил сыщик и промычал что-то.

– Но, сударь…

– Документы!

Эгето мгновение колебался, затем сунул руку в карман. Первый сыщик схватил его за изувеченную правую руку и принялся ее разглядывать.

– Отчего это?

– На фронте… Осколок гранаты.

Снова наступила тишина.

– Значит, ты не наборщик? – спросил сыщик, хмуря лоб.

– Какой наборщик?

Первый сыщик сделал знак второму, и они вплотную подошли к Эгето.

– Руки вверх! – приказал первый.

Они обыскали его карманы; обнаружили у него бумажник, в котором лежало триста семьдесят пять крон в белых деньгах и сто двадцать в синих. Письмо из провинции, адресованное на имя Ференца Ланга, и удостоверение личности, выданное в марте веспремской комитатской управой. Последнее оба сыщика изучали долго.

– Имя матери? – спросил первый.

– Юлия Ланг.

– Отца?

Эгето промолчал.

– Бабушки?

– Урожденная Хакер…

Вновь воцарилась тишина.

– Значит, вы бакалейщик? Откуда прибыли?

– Извините, это указано в документе…

– Не пререкаться. Я спросил: откуда прибыли?

– Кетхей, комитат Веспрем. Значит, господа, не… Я насчет койки…

– Я сказал: молчать!

Обыск продолжался. Были обнаружены половина восьмушки табака и курительная бумага В кармане брюк лежал кошелек с мелочью.

– Ваша жена не могла вам почистить брюки? Ишь вымазался мукой, как на мельнице! – сказал первый сыщик, не сводя глаз с Эгето.

– У меня нет жены, – сказал Эгето.

– Значит, холостой? – последовал вопрос.

– Вдовец, – ответил Эгето.

В кошельке лежал железнодорожный билет, оставшийся еще со времени его поездки в Щальготарьян.

– Просто какой-то деревенский разиня… – установил наконец второй сыщик.

Сыщики еще некоторое время размышляли, и Эгето уже совсем поверил в то, что его отпустят с миром. Да не тут-то было! Его провели в комнату. Когда они входили в дверь, Эгето чуть-чуть повернул голову – храбрая молодая женщина, сестра наборщика Берталана Надя, Аннуш, стояла у плиты с покрасневшей от удара щекой и на этот раз уже недвусмысленно подмигнула ему и показала большим пальцем вниз.

«Кухмистерская», – догадался Эгето.

В комнате царил отчаянный беспорядок. По всему полу были разбросаны книги, валялись предметы одежды, разорванная бумага, перед печкой возвышалась куча пепла – должно быть, во время обыска выгребли даже золу. На постели с заплаканными глазами и бледным лицом лежала больная мать Берталана Надя.

– Тут господин спрашивает вас, – спровоцировал первый сыщик и вытолкнул Эгето вперед.

– Какой господин? – спросила пожилая женщина, приподняв голову и глядя на Эгето, которого прекрасно знала. Уголки ее губ слегка подрагивали. – Этот? Что вам угодно?

– Скажите «добрый день», – с угрозой шепнул Эгето первый сыщик.

– Добрый день! – сказал Эгето.

– Чего вы хотите? – спросила женщина. – Теперь уже втроем являетесь?

Ей никто не ответил.

– Кто это? – указывая на Эгето, спросил сыщик, которому первая хитрость не удалась.

– Кто? – повторила пожилая женщина. – Наверно, не сыщик! Просто бедняга, которого вы схватили, а?

– В котором часу он был здесь вчера? – спросил второй сыщик.

– Ни в котором! Вы привели его сюда в первый раз. Что вам от меня надо? Зачем хитрите? Не видите разве, я больна…

– Ну-ну, мамаша! Потише, – сказал второй сыщик. – Значит, не знаете его фамилию? Можете говорить, мы его арестовали, и он признался, что вашего сына, этого паршивого коммуниста…

– Я его не знаю, – презрительно отозвалась больная.

Она откинулась на подушку, лоб ее покрылся испариной, она смотрела в потолок и больше не произнесла ни слова.

Наконец они оставили ее в покое.

Выйдя в кухню, Эгето тяжело вздохнул и вытер лоб.

– Что же я сделал такое, сударь, что со мной этак… – сказал он.

Сыщики пожали плечами. Один, чтобы окончательно увериться, отвел его в шестую квартиру, и они осмотрели сдающуюся койку; койка не отличалась особой опрятностью, и просили за нее сорок пять крон в неделю.

– Двоим не сдаю, – тотчас же объявила хозяйка. – Вы кто такие?

– Снимете? – спросил сыщик у Эгето.

– Боже упаси! – ужаснулся Эгето. – В таком доме, где господа…

Сыщик ухмылялся. Хозяйка с обиженным видом принялась что-то громко доказывать и продолжала кричать даже тогда, когда они вышли на галерею.

– Ладно, ступайте к черту! – сказал сыщик. – Ваше счастье, что… Если еще раз… – Он не договорил, лишь выразительно махнул рукой.

– Ваш покорный слуга! – заверил его Эгето и стал спускаться по лестнице.

Он шел медленно-медленно, зная, что спешить нельзя, и ощущал на своей спине взгляд сыщика. Это была их обычная уловка: сперва отпустить, а затем неожиданно окликнуть и уж тогда упрятать года на три. Спустившись вниз, он попрощался еще раз, а сыщик погрозил ему кулаком и скрылся за дверью квартиры Берталана Надя. Эгето вышел на улицу и примерно на третьем углу – на перекрестке улицы Нап и Большого бульварного кольца, убедившись в том, что слежки за ним нет, вошел в небольшую кухмистерскую, где должен был дождаться прихода сестры Берталана Надя.

В кухмистерской были две двери – одна выходила на узкую улицу Нап, другая – на Большое бульварное кольцо. Эгето вошел в дверь со стороны людного Бульварного кольца, однако уселся в углу близ двери на улицу Нап, пил суррогатный чай и терпеливо ждал. Он просидел, вероятно, часа два, перелистывая старые газеты «Толнаи вилаглапья» и «Эрдекеш уйшаг», когда появилась наконец молодая женщина.

Неуверенно улыбаясь, она поглядела вокруг. Кухмистерская была почти пуста, лишь у витрины, выходящей на Бульварное кольцо, сидели две старухи с вязаньем в руках; носы обеих украшали очки в жестяной оправе, и они смотрели поверх их на вошедшую Анну Надь глазами цвета сыворотки.

– Гость! – громко объявила одна из старух, приходившаяся матерью хозяйке кухмистерской. – Ма-аргит!

Анна уселась рядом с Эгето. На ней было ситцевое платье с короткими рукавчиками, из ее большого темного пучка высовывалась неплотно закрепленная коричневая костяная шпилька; руки у нее были загорелые, а кисти красные и кончики пальцев чуть потрескавшиеся.

«Потеряет шпильку!» – подумал Эгето.

– Час тому назад они ушли, – заговорила Анна, – шпики из девятого района… Вот беда…

К столику подошла хозяйка кухмистерской, Маргит. Одна из старух опустила на колени вязанье, прислушалась к тому, что заказывают гости, кивнула и снова принялась за работу. Эгето спросил для дамы суррогатный малиновый сок.

– Сегодня жарко, – заметила хозяйка, ставя на стол суррогатный напиток. Затем кивнула гостям и ушла в кухню.

– Где он? – спросил Эгето, а взгляд его был прикован к высунувшейся из пучка коричневой шпильке.

– Все в порядке, – ответила Анна.

– Вы потеряете шпильку, – не выдержав, сказал Эгето.

Анна улыбнулась, не взглянув на него. За прошедшие три года улыбка ее нисколько не изменилась, и глаза были те же, все с тем же зеленоватым отливом, только удлиненное лицо казалось бледнее. Она опустила голову, и стал виден ее затылок, пушистый и нежный.

– Его предупредили из типографии! – сообщила Анна. – Но эти идиоты его там и не искали.

– Вот как! – сказал Эгето и вдруг положил свою руку на руку молодой женщины, лежавшую на столе.

– Ну-ну! – чуть кокетливо проговорила она; ее зеленые глаза сузились, и она отняла руку.

Эгето как-то странно улыбался.

– Вы передо мной в долгу – за вас я получила пощечину! – с легкой гримаской сказала Анна, дотрагиваясь до своей щеки.

«Ничуть не изменилась, – думал Эгето. – Правда, немного пополнела и на лбу появилась морщинка. Двадцать четыре года…»

– Что вы смотрите? – спросила Анна и показала ему язык. Потом вдруг заплакала, но так же внезапно перестала плакать. – Зачем мы встретились? – пробормотала она, улыбнувшись.

– A-а, черт! – вырвалось у Эгето, и он покраснел.

Оба молчали.

– Мы не видались три года, – наконец сказал Эгето.

Анна пожала плечами. Однако щеки ее тоже окрасились румянцем.

– Вы великий актер! – вдруг сказала она, и уголки ее губ дрогнули.

– Почему так произошло? – упрямо продолжал Эгето, хотя прекрасно знал, что не ей следует отвечать на этот вопрос. Ведь это он, именно он внезапно исчез. С фронта он еще писал, но когда вернулся домой без двух пальцев, он стал избегать семью Берталана Надя. И в первую очередь его сестру. На что мог надеяться какой-то бывший наборщик с изувеченной рукой, который ко всему еще был вдовцом и на двенадцать лет старше!.. Когда ей минуло восемнадцать, он узнал, что она вышла замуж и что муж ее спустя несколько месяцев после свадьбы погиб во время крушения воинского эшелона.

Анна не ответила; она сделала вид, будто не слышала.

– Мама больна, – сказала она, – я должна идти.

Правая, изувеченная рука Эгето лежала на столе; Анна допила сок, и когда она ставила стакан, пальцы ее будто невзначай коснулись руки Эгето. Она не смотрела на него. Потом позвала хозяйку и, не обращая внимания на протесты Эгето, вынула из большого потрепанного кошелька деньги и заплатила за малиновый сок.

– В четыре, – сказала она, помедлив, – ступайте в Союз торговых служащих. Берталан будет ждать. Спросите секретаря Форста…

Она поднялась. Они пожали друг другу руки.

– У меня сохранились ваши открытки с фронта, – неожиданно сказала она и ушла, не оглянувшись.

Но она постучала ему с улицы в стекло витрины, по-детски игриво прижала к стеклу нос, и Эгето увидел ребяческую улыбку на ее слегка припухлых губах.

Он тоже недолго оставался в кухмистерской; расплатился и ушел. До четырех часов ему удалось выполнить еще два поручения Богдана; он отправился к сыну какого-то директора банка, обитавшему в квартире из пяти комнат, которого, должно быть, считали сочувствующим, но тот малодушно указал Эгето на дверь. Затем у него состоялось свидание с пожилым кладовщиком одного магазина; они разговаривали, уединившись в пустом складском помещении. Потом он приобрел себе кепку и надел ее, слегка сдвинув набок. Сейчас он походил на одного из многих тысяч бездомных бродяг, одетых в поношенный военный китель и без дела шатающихся в этот день по венгерской столице.

К дому Всевенгерского союза торговых служащих на улице Вёрёшмарти он подошел лишь в четверть пятого. Ему показались подозрительными какие-то два типа, он не исключал возможности, что они следят именно за ним, и поэтому сделал огромный крюк, выскочил на ходу из одного трамвая и на ходу же вскочил в другой. Выйдя из трамвая, он убедился, что слежки нет. У здания союза прохаживались люди; это были безработные торговые служащие, они лениво переговаривались и сплевывали прямо на тротуар шелуху подсолнуховых и тыквенных семечек. Среди них попадались щеголи с маленькими усиками, одетые по последней моде: стеклянные пуговицы, шелковый яркий жилет, высокий крахмальный воротничок и соломенная шляпа, – это были бывшие приказчики универсальных магазинов; большинство же имело потертый вид – приказчики бакалейных, скобяных, писчебумажных, галантерейных, обувных магазинов, кладовщики кожевенных заводов, инкассаторы и так далее. Был вторник, день выплаты пособий по безработице, и в этот день неизменно множество людей собиралось перед зданием союза. Какой-то немолодой тугоухий человечек делал прогноз, как отразится политический переворот на магазине подержанной мебели на площади Телеки.

Наверху, в союзе, эти дневные часы являлись официальным временем работы биржи труда; в последние дни ее деятельность сводилась к пустой формальности, ибо были только предложения, а спроса не было. При всем том люди автоматически продолжали являться на биржу.

На лестничной площадке, в коридоре и большой приемной профсоюза толпились мужчины; они переговаривались в ожидании, когда откроется касса и бюро учета.

Эгето постучал в дверь кабинета второго секретаря профсоюза Форета и вошел без приглашения. Он направился прямо к письменному столу в чернильных пятнах.

– Мне нужен Берталан Надь, – обратился он к сидящему за столом человеку, комкая в руках кепку.

Секретарь перестал писать, на секунду поднял глаза и тут же вновь склонился над бумагой. Эгето, однако, заметил, что секретарь краешком глаза наблюдает за ним, а перо просто держит в руке.

Воцарилось томительное молчание.

– Кто это? – наконец спросил секретарь.

– Берталан Надь. Он ждет меня здесь.

– Не знаю, – помедлив, сказал секретарь. – У нас по меньшей мере полсотни членов с фамилиями Надь, Ковач, Киш. Он что, торговый служащий? Да?

– Нет, – сказал Эгето.

– А кто? – спросил секретарь и пожал плечами.

– Ну что ж, пожалуй, вы правы! – сказал Эгето, помедлив, и направился к выходу.

– Курсы эсперанто, последняя дверь налево, стучать четыре раза, – неожиданно, словно про себя, пробормотал секретарь, не поднимая головы от бумаги.

В большой приемной у. окошка кассы дожидались человек двенадцать. В конце коридора, ведущего налево, была низкая, оклеенная обоями дверь; когда Эгето постучал, она открылась не сразу, ему пришлось подождать минуты две. Потом какой-то человек в очках чуть высунул голову.

– Эсперанто? – спросил он.

– Я ищу своего коллегу Берталана Надя.

Очкастый смерил Эгето взглядом, что-то сказал, повернувшись назад, и в дверях появилась голова наборщика.

– Входите же, – сказал он, улыбаясь.

В небольшой комнате, выходящей окном во двор, было так накурено, что хоть топор вешай. У окна с потускневшими стеклами за ветхим письменным столом сидел седовласый мужчина, перед ним лежали учебник по эсперанто и несколько тетрадей; человек восемь сидели на стульях, расставленных в беспорядке.

– Как же отличить прошедшее время? – спросила какая-то женщина.

Седовласый мужчина не ответил; он искоса поглядывал на Эгето.

Очкастый тем временем запер дверь на ключ. В комнате стояла какая-то напряженная тишина; Эгето примостился на пустом стуле рядом с Надем, огляделся и с некоторым удивлением заметил, что все присутствующие бросают на него вопросительные взгляды. За исключением Берталана Надя, ему был здесь знаком лишь один человек, которого он знал еще с февральских дней, – они встречались в доме, где помещался комитет коммунистической партии, на улице Вишегради; он кивнул ему. Встречал Эгето и седовласого человека, сидевшего за письменным столом: это был инженер, он принимал активное участие в антимилитаристском движении еще в конце семнадцатого года, должно быть, как член кустового фабрично-заводского комитета, а во время Советской власти занимал высокий пост в народном комиссариате общественного производства; он дважды приезжал в город В. Была в комнате одна девушка с каштановыми, гладко зачесанными назад волосами, ее он никогда раньше не видел, но позже узнал, что она студентка философского факультета, член Общества студентов-социалистов и очень отважный товарищ. Рядом с ней сидел длинноволосый юноша в черной косоворотке, какой-то поэт; этот беспрестанно морщил от дыма нос и вел себя несколько развязно. Его соседка, немолодая особа со скорбным лицом, то и дело сморкалась в носовой платок и поверх его поглядывала на Эгето; за ее спиной в самый угол забился мужчина в добротном черном костюме. У стены, подле знакомого Эгето, сидел молодой человек в рубашке с отложным воротничком. У двери устроился очкастый, который его впустил. Над головами собравшихся висели плотные клубы дыма.

Казалось, молчанию не будет конца, не будет конца и переглядываниям.

– Итак, любезные… мои слушатели, – откашлявшись, заговорил наконец седовласый, но взгляд его по-прежнему был прикован к Эгето. – Мы, кажется, хорошо поняли друг друга.

Он опять выждал некоторое время. Слушатели ерзали на стульях и продолжали переглядываться; юноша в косоворотке что-то шепнул соседке.

– Мы все желаем изучить эсперанто… и ничего иного! – подчеркнул седовласый. – Коллега тоже? – неожиданно обратился он к Эгето.

Только сейчас Эгето сообразил, в чем дело, и вспыхнул. Они не доверяют ему! Он вопросительно смотрел на Надя.

Тогда поднялся его давний знакомый и подошел к седовласому. Они о чем-то пошептались, несколько раз взглянув на Эгето, а он сидел растерянный, так как чувствовал, что уйти невозможно, но и оставаться… Он ткнул в бок Надя, который втянул его в эту нелепую историю.

Стояла напряженная, мучительная тишина. В конце концов Надь спохватился.

– Товарищи, – сказал он, покраснев до ушей. – Спокойно… Я ручаюсь! – И он коснулся руки Эгето.

Перед Эгето все еще гримасничал поэт в косоворотке и прямо-таки напрашивался на подзатыльник.

Наконец… наконец седовласый улыбнулся и кивнул Эгето.

– A-а, черт, – вырвалось у Эгето, и он с облегчением засмеялся, но лоб его все еще был усеян капельками пота. Он махнул рукой.

– Все в порядке, товарищи! – сказал седовласый. – К сожалению, наши меры предосторожности… весьма примитивны и поэтому…

– Не так уж опасно, – сказал кто-то, – в конце концов, профсоюзное правительство социал-демократов…

При этом заявлении все заговорили разом.

– Социал-предателей! – вполголоса, словно про себя, сказал мужчина в черном костюме.

Седовласый жадно затягивался сигаретой. И поглаживал свои седые волосы.

– Правительство профсоюзное… – Он остановился. – А белый террор свирепствует вовсю!

Воцарилась тишина.

Затем седовласый хрипловатым голосом заговорил о положении в стране. Лишь за последние двадцать четыре часа произошло множество событий. Прибыли итальянский герцог Боргезе и английский генерал Гортон. В «Рице» начались переговоры, на всех линиях венгерских государственных железных дорог движение остановлено, чинят расправу возрожденные суды, министр юстиции уже хвастался этим; Пейдл и компания ведут переговоры с правыми буржуазными партиями, а мужицкий лидер Надьатади просто плюет на них; в Политехническом институте кровавые потасовки… Итак, он считает, что это вопрос нескольких дней – крайние правые элементы берут верх.

– Товарищи, правда, румыны уже здесь… но увы! – Он махнул рукой. – Профсоюзные лидеры…

– Людей забирают сотнями, – сказал Надь. – Белые ищейки!

– Румыны тоже, – подала голос женщина со скорбным лицом. – Они моего мужа…

– Это же королевская армия! Они не вмешиваются в нашу внутреннюю политику, – насмешливо вставила девушка с гладкой прической. – Я слышала, на шоссе Кёбаньи приступают к демонтажу заводов.

– А мы приступили к конспиративной работе! – крикнул юноша в черной косоворотке.

Седовласый, криво усмехнувшись, смерил юношу взглядом, потом сказал, что, с его точки зрения, они пока собрались лишь для того, чтобы поговорить, обсудить положение.

– Правильно! – согласился давний знакомый Эгето, высокий, худой, неопределенного возраста человек. Он закашлялся.

Воцарилось молчание.

– Если бы всем сразу выйти на улицу, – неуверенно предложил юноша в косоворотке. Но так как на это явно детское предложение никто не откликнулся, он смутился… На улицах вооруженные до зубов румыны… одетые в форму венгерские белые ищейки… агенты профсоюзного правительства… А коммунистические организации, которые после 21 марта, неверно истолковав идею единства, столь опрометчиво растворились среди социал-демократов, сейчас нигде… В такой ситуации… Сейчас надо трезво смотреть на вещи!.. Он удрученно молчал.

– Оппортунизм? – спросил сердитый голос.

Вновь стало тихо. Седовласый продолжал усмехаться.

– Временное отступление, – глухо сказал давний знакомый Эгето, – чтоб затем снова…

– К черту! – выпалил Надь. – А где французские, английские, итальянские и румынские рабочие?

– Да. Нам еще на тысячу лет хотят сесть на шею, – сказал молодой человек в рубашке с отложным воротничком, глядя в пространство перед собой.

По его мнению, сказал седовласый, теперь все надо начинать сначала… Ни у кого не должно быть иллюзий. Их общее дело, к сожалению, пока может рассматриваться как личная инициатива… никакая партия… сейчас не может… Взгляд его сделался неподвижным. Чтобы сохранить связь, он предлагает пока изредка собираться хотя бы для обмена мнениями, скажем, по вторникам и, быть может, по пятницам в качестве «эсперантистов». У профсоюза неофициально можно получить эту комнату… У секретаря Форста.

– Мы эсперантисты, – сказал он с улыбкой. – Возможно, потом и в другом месте окажутся эсперантисты. И вместе с ними… Ведь только пять дней назад! А пока мы будем встречаться и беседовать.

– По крайней мере какая-то надежда! – сказал молодой человек в рубашке с отложным воротничком. – Ах, черт их возьми! – Голос его дрогнул.

– Трудно! – сказал кто-то. – Одни…

– А Советская Россия… товарищи! – напомнил тогда Эгето.

Все головы повернулись к нему.

– Да! – вдруг сказала женщина со скорбным лицом. – Об этом не забывайте…

Воцарилось гробовое молчание.

– Я, видно, попал сюда по ошибке… – начал Эгето.

– Как это по ошибке? – перебил его Надь.

Эгето лишь пожал плечами.

– По ошибке, – повторил он. – И не знаю, нахожусь ли действительно среди товарищей или же… Здесь такие высказывания…

Он обвел глазами присутствующих. Седовласый и его давний знакомый одобрительно кивали.

– Впрочем, я вот что вам скажу, – продолжал Эгето. – Мне хочется думать, что я попал к настоящим товарищам, а не в компанию отчаявшихся нытиков… – Он махнул рукой. – Ведь домом тридцать пять по улице Вёрёшмарти мир не кончается… Как раз сейчас английское правительство направило в Советскую Россию генерала Хавлинсона, чтобы, к стыду своему, вернуть из Архангельска и с берегов Мурманска потерпевшие неудачу английские части. Я хочу сказать, что армия белого генерала Юденича наголову разбита под Петроградом и красные части уже подошли к границе Эстонии, что морскую пехоту французского флота пришлось оттянуть из Одессы, так как она восстала, что…

– Вот это разговор! – воскликнула девушка с гладкой прической; глаза ее искрились. – Колчака уже погнали назад, за Урал!

– Забастовки в Англии! В Италии! – вмешался человек в черном костюме. – А в Чикаго…

– Если бы пробудилось румынское крестьянство, – раздался чей-то голос, – и смекнуло бы, против кого его ведут…

– А Деникин? – перебил кто-то. – Он идет на Москву!

– И его опять разобьют, – показав кулак, сказал убежденно Надь. – У Царицына один раз уже разбили!

– И слава богу! – воскликнул молодой человек в рубашке с отложным воротничком, и глаза его заблестели.

– И слава богу! – насмешливо передразнила его девушка с гладкой прической.

Все засмеялись. Молодой человек в рубашке с отложным воротничком залился густым румянцем. Постепенно все притихли.

– Я просто так… смущенно сказал он. – По привычке!

– Царицын, – заметил кто-то, – он далеко!

– И вовсе не далеко! – Надь, побагровев, ткнул кулаком в бок юношу в черной косоворотке. – Новое наступление начнет…

– Пролетарская революция, – вмешалась женщина со скорбным лицом, – когда-нибудь здесь опять…

Все с разгоряченными лицами смотрели друг на друга и вдруг умолкли.

– Видите, товарищи, – в наступившей тишине заговорил седовласый, – мы быстро сообразили, что вовсе не… не так одиноки! Всего пять дней назад, и вот уже вновь надежда…

В этот момент раздалось четыре сильных удара в дверь. Седовласый сразу схватил учебник по эсперанто.

– Спряжение… – начал он спокойным тоном.

Очкастый открыл дверь. Вошел секретарь Форст.

– Прошу вас немедленно удалиться, – сказал Форст, – румыны…

Он обвел глазами собравшихся, кивнул и тотчас вышел. Эсперантисты, не торопясь, по одному, покидали комнату. Эгето оказался в дверях рядом с седовласым инженером; он посторонился, чтобы пропустить инженера вперед.

– Мы рассчитываем на вас, – проговорил инженер поспешно и тихо. – Если что-нибудь… Сегодня вы были на высоте!

Эгето кивнул. Приемная была переполнена, там стоял невообразимый шум. На них никто не обратил внимания.

– Главная касса Коммерческого банка… Спросите Барта, – спокойно сказал инженер. – Или меня, если я там еще окажусь… – Он шепнул что-то еще на ухо Эгето. – Впрочем… в пятницу и вторник, возможно, здесь, – добавил он.

В огромной приемной царили толчея и неразбериха. Лаяла неизвестно, откуда взявшаяся собака и плакал ребенок.

– Die Toten reiten schnell![17]17
  Быстро мчатся мертвецы! (нем.).


[Закрыть] – раздался возле них голос юноши в косоворотке, и было непонятно, что он под этим подразумевал.

С улицы входили все новые и новые группы людей, и эсперантисты растеряли друг друга в толпе.