Текст книги "Позорный столб (Белый август)
Роман"

Автор книги: Кальман Шандор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Этих выгнать немедленно, – сказал Майр. Потом поднял глаза на Чёфалви. – Вы, кажется, что-то сказали? – спросил он.

– Не-ет, – протянул управляющий, – ничего. Просто я думал…

– Благодарю вас, – холодно перебил его Майр.

Управляющий молчал. Ему сразу вспомнились все обиды, которые он претерпел за долгие пятнадцать лет от деспотичного шефа. Он попытался изобразить на лице улыбку.

Кругом в цехах уже ухали трамбовки, дробильная установка крошила железный лом, лязгал подъемный кран. Вырывавшийся из труб колеблющийся дым сделался густым и черным. Работа была в полном разгаре.

В первом литейном цехе, в этом необыкновенно высоком, крытом железом помещении длиной в двадцать восемь метров преобладающим цветом является черный – черным был пережженный литейный песок, лица и обнаженные торсы людей. На высоте двенадцати метров по почерневшим снизу и отполированным сверху рельсам, лязгая, передвигался единственный в цехе огромный подъемный кран; рельсы опоясали цех и доходили до большой вагранки и до второй, чуть меньшей. Эти печи стояли у стен, одна против другой, выпускными желобами к проходу.

В этом цехе среди черных песочных холмиков обливались потом сорок семь человек; здесь главным образом работали формовщики на ручной формовке, которые стояли на коленях в горелом песке с блестящими от пота пятнисто-черными туловищами; только в незначительной части цеха пролегал узкий бетонированный тротуарчик, весь потрескавшийся; во всех прочих местах пол представлял собой утрамбованную землю. Время от времени в цехе возникал оглушительный шум, когда внезапно начинал бурлить металл; гудели фурмы, лязгал подъемный кран, пыхтел формовочный пресс, ухала трамбовка, кричали люди. Потом на какую-то минуту наступала глубокая тишина, как будто все звуки где-то зачем-то притаились.

Через боковые окна с выбитыми или потускневшими от грязи стеклами и сверху, через люк в крыше, в цех струился серый свет. Словно огромный металлический баркас, протянулся этот цех среди других помещений завода, и в сумеречные утра со всех сторон в него со свистом врывалась сырая зима; лишь кое-где, то здесь, то там, раскалялись, сверкая, багряные пятна – расплавленный металл. В углу щетинились вибрационно-формовочный и прессоформовочный агрегаты, которые чаще всего стояли без употребления, так как ремонт обоих – один был немецкой, а второй американской конструкции – был связан с большими трудностями; правда, один из слесарей, а также дядюшка Йеллен, мастер на все руки, и, наконец, подручный крановщика так хорошо освоили оба механизма, что часто своими силами исправляли дефекты, не дожидаясь прибытия механиков. Все главным образом опасались засорения воздушного компрессора.

Повсюду валялись бракованные крупные отливки, а рядом с опоками были сложены в образцовом порядке чугунные чушки. Перед одной невероятно длинной опокой двое подручных просеивали свежий желтый песок. В воздухе носился его черный прах, и все было пропитано специфическим запахом горелого песка и металла. Выщербленная стеклянная перегородка отгораживала огромный цех от стержневого отделения, а за другой такой же перегородкой у входа в углу помещалась крохотная цеховая контора, где мастер и инженер хранили свой скарб – главным образом рабочие чертежи; здесь стоял небольшой письменный стол. В противоположном углу работали несколько обрубщиков.

Перед открытой опокой сидел на корточках молодой формовщик, весь черный, и с помощью фасонной гладилки выдалбливал литниковую систему, примыкающую к заливному отверстию, чтобы у этой чувствительной части формы не было утяжки металла; он работал и в то же время с хмурым лицом рассказывал своему соседу о событиях в конторе и о сыщиках. Сосед с озабоченным видом слушал; он закрепил гвоздями части формы шайбы с более тонкими стенками, продолбил в утрамбованном песке отверстие для заливки, придав ему вид воронки, затем посыпал поверхность белым порошком ликоподия.

Молчаливые, потные, с мрачными лицами работали в это утро люди. В цехе стояла невыносимая жара. Весть об отмене национализации заводов еще вчера вечером с быстротой молнии распространилась по Андялфёльду, и все рабочие уже знали, что у заводских ворот дежурят сыщики, а в конторе, в кабинете за мягко обитой дверью, словно паук, притаился владелец завода с птичьей головкой. Он не бездельничал, он плел паутину – в этом не сомневался никто, даже самый молодой из учеников, хоть раз видевший Хуго Майра. Люди посматривали друг на друга, спрашивая взглядом, что принесут им ближайшие часы; одни думали о своих семьях, иные вынашивали план открытого сопротивления; многие считали, что надежды больше нет, самое худшее свершилось и уже, должно быть, поздно что-либо изменить. У гидры контрреволюции в городе отросли тысячи голов! Румыны! Полиция! Армия! Министерства! Министры из твердолобых социал-реформистов и профсоюзные лидеры!

Наиболее темпераментные рабочие с таким ожесточением колотили трамбовками по песку, словно опускали их на головы заклятых врагов; иные с тревогой озирались по сторонам, работали сгорбившись, и сердца их сжимались от недобрых предчувствий. Мало кто обольщался относительно своей судьбы. Ведь полиция уже здесь – у завода и на заводе. Большинство коммунистов, достаточно закаленных в борьбе, способных все вынести, упрямо стискивали зубы и, когда проходили друг мимо друга, таща тяжелые опоки или везя на тележках песок, обменивались скупыми словами; кое-кто сообщал новости, заставлявшие сильнее биться сердце, будто бы Ландлер возглавил сохранившиеся части Красной армии и двинул их из Шальготарьяна на Будапешт; но были и настроенные мрачно: впереди длинный темный туннель. Этих людей испугали слухи о жестокостях, творимых в полиции.

Ничего хорошего не сулил нынешний день – в этом не сомневался уже никто, и люди порой обращали взгляд к профуполномоченному цеха, который потел над извлечением одной крупной формы, держа в зубах тонкие гвозди, а в руке шило. Однако, если судить по его внешнему виду, профуполномоченный отнюдь не был встревожен; как ни в чем не бывало он продолжал работать, хотя на душе у него кошки скребли.

Находились и такие, кто мечтал о «стихийном восстании на заводе Ш.», и коммунистам первого литейного цеха, хотя они сами с удовольствием обрушили бы трамбовки на головы полицейских, приходилось охлаждать их пыл, чтобы удержать от каких-либо непоправимых, безрассудных поступков; в особенности надо было сдерживать одного коренастого подсобного рабочего. Вообще-то он был по профессии слесарь, но здесь временно выполнял обязанности подручного на подъемном кране; он был упрямый бланкист, побывал во Франции и не менее пяти раз сидел за решеткой в тюрьмах разных стран. Был тут и еще один человек с такой же горячей головой, тоже подсобный рабочий, но его сторонились, считая, что он провокатор и полицейский шпик. Истину об этом человеке так никогда и не удалось установить, ибо в тот день он работал в цехе последний раз.

– Рыба начинает тухнуть с головы! – так полунамеками на ходу повторял цеховой профуполномоченный не менее двадцати раз. – Там, наверху! – кивнул он в направлении Буды, где обосновалось профсоюзное правительство. – А здесь, на периферии… – И он пошел дальше с шилом в руке, так как заметил приближающегося инженера.

Вчера на цеховом собрании модельщиков Бики произнес речь, которая взбудоражила весь завод. Совершенно открыто, в присутствии мастера Мара и молодого инженера, он предложил устроить «дикую стачку» в случае, если капиталист посмеет сунуть нос на завод. Нашлось много таких, кто мечтал о подобной стачке, но литейщик Йеллен, старик с сомовьими усами, побелел от гнева, когда услышал этот вздор. «Каков! Хочет организовать стачку и начинает с того, что болтает об этом в присутствии мастера! И это мой племянник оказался таким желторотым… Осел!» – думал старик.

Сегодня утром он работал в цехе с лицом мрачнее тучи. Вчера он был в городе, его послали осмотреть проклятую партию железного лома. Ну, конечно, в ней опять оказалось слишком много печных плит… и именно вчера! Его сердце, это старое, испытанное сердце, сжималось и болело за молодого модельщика. Вчера в городе он проверял не только железный лом, но и еще кое-что. Он прекрасно знал ни перед чем не останавливающегося господина Майра и понимал, чего им ждать. А тут еще эта хитрая, пронырливая лиса, эта церковная начинка – мастер Мар с его белолицей женой, разбитной бабенкой…

– Дядюшка Йошка, не откусите от злости собственный нос! – крикнул ему молодой формовщик, когда старик проходил мимо него.

– Ума у тебя что у премьер-министра, – с презрением бросил старик и пошел дальше.

– Эй, ты, мудрец Пейдл, сегодня наверняка отправится в брак половина твоих опок, – насмешливо заметил сосед молодого остряка. – Ты что же, вздумал тягаться со стариком? Да ведь он своим умом один заткнет за пояс все профсоюзное правительство!

У первой вагранки все было готово к литью. Подъемный кран с ухватом подал к верхнему отверстию печи всю «кофейную гущу», один из электротельферов поставил перед вагранкой пустые бадьи с графитовой подкладкой и ковши с носиком, а кран-ухват приволок огромный «чайник». Шлаковое отверстие и летку уже давным-давно облепили графитом. Наверху загрузка была в полном разгаре, старый Йеллен начал ее уже добрых полтора часа назад; сперва он основательно зачерпнул «кофейную гущу» и тут же выругался – опять он нашел, что в ней слишком много литейного скрапа и чертовски мало серого чугуна; интересно, как они смогут сделать из этого приличное перлитное литье? Топочные плиты, останки ковшей и котлов у него просто вызывали брезгливость, из-за них больше всего бывает неприятностей с серой, ведь в шихте вполне достаточно и собственного брака. Йеллен сказал об этом главному инженеру.

– Ничего не поделаешь! – ответил тот и только пожал плечами. – Надо же и капельку удачи тоже. Что вы хотите, дядюшка Йожи? Ведь так не раз бывало!

«Можно ли представить подшипники из этакой дряни? – думал про себя старик. – А, да какое мне до этого дело! Разве меня это должно беспокоить? Ты что же, не слышал, старый усатый дурень, что в конторе сидит небезызвестный тебе господин Майр? Ты, значит, радеешь за его дело?»

– Дядюшка Йошка, – обратился к нему подсобный рабочий – вид у него был крайне удрученный. – Что теперь будет?

– Что будет? – сердито переспросил старик.

– Береги-ись! – крикнул им сверху крановщик и, оглушительно лязгая цепью, опустил между ними ковш с песком.

– Прочисть, – приказал Йеллен рабочему. – Холодный шлак разъедает ковш. Что ты стоишь как пень?! – вдруг накинулся он на него. – У тебя уже душа ушла в пятки?

Рабочий принялся соскабливать шлак, прилипший ко дну котла.

– У меня двое детей, – сказал он, глядя на Йеллена поблескивающими на закопченном лице голубыми глазами, – третий будет.

– Ну, ну, – сказал Йеллен и потрепал рабочего по плечу, – сразу и в штаны напустил!

Йеллен опять поднялся к загрузке – он никак не мог успокоиться. Одиннадцать лопат шихты, две лопаты кокса; до начала плавления металла в шихту требуется положить примерно пятнадцать процентов кокса, позднее достаточно уже семи процентов. Он снова спустился вниз, заглянул в смотровое окно, бросил взгляд на пирометр, послушал свист фурм и звук падающих капель расплавленного шлака.

– Тысяча пятьдесят! – крикнул он наверх загрузчику. – Что вы кокс бережете, полагается еще две лопаты!

– Дядюшка Йожи, – сказал один из литейщиков, – что-то вы сегодня уж больно глотку дерете!

– Ну и что? – окрысился Йеллен и так странно посмотрел на литейщика, что тот готов был поклясться, будто один глаз старика смеется, а второй вот-вот заплачет.

Капал шлак, было четверть десятого; если все пойдет гладко, в половине одиннадцатого можно будет выпускать металл.

Над головами литейщиков лязгал подъемный кран, подручный крановщика, бывший слесарь, вылез на крановый мост, добрался до первых блоков и что-то принялся исправлять; цепь, двигаясь вверх и вниз, скрипела и порой застревала, а крановщик, сидя в своей клетке, ругался на чем свет стоит.

– Эй, ты, шкипер дырявой шаланды! – крикнул какой-то ручной формовщик. – Опять сел на мель?

– В твоей башке разбушевались волны, вот мы и потеряли управление! – крикнул вниз подручный крановщика.

Старик Йеллен решил перед выплавкой закусить; он ел хлеб, сладкий перец и кусок какого-то жесткого мяса прямо руками. Кран уже починили, блоки смазали.

– Я скорее бы сел на управляемую парашу, чем на эту рухлядь, – брюзжал ручной формовщик.

Йеллен молча ел и посапывал. Подручный крановщика с носом, выпачканным смазкой, спустился вниз, посмотрел на блоки, потом перевел взгляд на Йеллена.

– Что это у вас за требуха? – полюбопытствовал он. – Уж не лакомитесь ли вы кишками горной серны? – Он с тоской глядел, как старик ест.

– Ты голоден? – спросил Йеллен, всегда готовый поделиться последним куском.

Подручный крановщика отмахнулся.

– Они сюда придут? – спросил он едва слышно и, моргая, огляделся по сторонам.

– Кто? – Йеллен сделал вид, что не понял.

– Те, что наверху… из конторы. – Подручный крановщика чуть повел носом, выпачканным смазкой.

Йеллен пожал плечами, защелкнул перочинный ножик.

– А что, Бланки никогда не ел требухи? – опросил он, придав своему лицу наивное выражение.

Йеллен подождал ответа, но, не дождавшись, оставил подручного крановщика и пошел пить воду. В литейный день люди выпивали огромное количество воды – огонь иссушал все их внутренности; старый Йеллен где-то читал о шведских литейщиках, которые в профилактических целях получают соленую пищу. Большое потребление воды влекло за собой болезнь сердца. Старик слегка ополоснул под водопроводным краном голову, грудь. Его не покидала мысль о Густи… И о том, другом…

Это произошло еще утром: старый Йеллен с племянником Густи шли на завод; по пути, на скрещении проспекта Сент-Ласло и улицы Форгача, они повстречали подводу, принадлежавшую бакалейному магазину. Большие спокойные лошади, впряженные в подводу, медленно двигались в направлении Пешта, сильно скрипели несмазанные колеса; сзади среди пустых ящиков и сложенных один на другой мешков сидел человек без пиджака, в грубом фартуке, обсыпанном мукой, какие бывают у возчиков, и в шляпе с полями, спереди загнутыми, а сзади заслоняющими затылок. Разумеется, ни Йеллен, ни Густи не обратили на подводу никакого внимания, ибо по проспекту Сент-Ласло в столь ранний утренний час в сторону Пешта обычно двигалось множество скрипящих подвод; но человек в фартуке, сидевший на этой подводе, тихо свистнул им, посмотрел по сторонам, шепнул что-то возчику, который тотчас, натянув вожжи, остановил лошадей у края тротуара, где начинался пустырь. Человек свистнул еще раз.

– Что ему надо? – спросил старика Густи.

Но тут Йеллен узнал человека в фартуке. Он приблизился к подводе.

– Товарищ Эгето… – чуть озадаченный, произнес старый Йеллен. И тут же крепко прикусил зубами мундштук своей трубки.

– Тс-с, – предостерегающе шепнул Эгето. Он сидел на самом краю подходы, свесив ноги.

Старый литейщик посмотрел по сторонам, увидел бредущих на заводы рабочих и еще несколько скрипящих вдалеке подвод. Подошедший Густи теперь тоже узнал человека, у которого на правой руке недоставало двух пальцев.

– Вы снова явились сюда из кого-нибудь вытряхнуть душу? – спросил Йеллен, приглядываясь к сидевшим на козлах возчику и маленькому седому человечку и пряча под усами улыбку.

– У меня нашлось дело… там, – сказал Эгето и ткнул большим пальцем назад, в сторону города В.

Йеллен вынул изо рта трубку и не сводил глаз с Эгето.

– В конце концов вас прикончат, – наконец проговорил он.

Эгето ничего не ответил. Мимо прошли двое рабочих с расположенного поблизости проволочного завода; они не обратили на эту группу никакого внимания. Грузовая повозка, запряженная одной лошадью, принадлежавшая спиртному заводу в В., также двигалась в Пешт, возчик ее поднял кнут, приветствуя восседавшего на козлах Андриша.

– Привет самогонщикам! – весело ответил Андриш.

– Вот какие дела… – сказал Эгето, пожав руку Йеллену.

– Если нужна моя помощь… – сказал старый литейщик.

Эгето молчал.

– Я не знаю… – проговорил он наконец и задумался, машинально поглаживая фартук, огрубевший от прилипшей к нему муки, красок, жиров. Тень слабой улыбки скользнула по его лицу.

– Я увидел вас… и просто обрадовался.

Йеллен сделал вид, что очень занят своей трубкой. Вдруг он поднял глаза.

– На обломки кирпичей вы больше надеетесь? – спросил он.

– Нет, – сказал Эгето. – Такого не думайте, товарищ Йеллен.

Вновь воцарилось молчание. Лошади дергали удила.

– Эй вы, канальи! – прикрикнул на них возчик.

Йеллен посмотрел по сторонам.

– Теперь вы у них работаете? – спросил он, показывая глазами на сидящих на козлах.

– Нет. Они только возят, – ответил Эгето.

– Пожалуй, сегодня опять будет жарко! – сказал Йеллен. – Я с Тони десять лет работал у Хоферра. С вашим дядей, Тони Эгето! Он был мне добрым другом. В квартире сейчас мы двое с женой. Я с удовольствием… если…

– У меня, – сказал Эгето, – есть жилье… пока.

– Это правда, – поинтересовался Густи, – что Ландлер идет на Будапешт?

– Этого я не слыхал, – ответил Эгето, и лицо его омрачилось. – К сожалению.

Он вздохнул и уставился перед собой.

– Зачем же вы меня остановили? – спросил Йеллен. – Раз…

– Просто так, – ответил Эгето. – Я уже говорил, что обрадовался!

– Эй, злыдни! – рявкнул возчик и изо всех сил натянул вожжи. – Жрете овес?

– Вчера я беседовал с одним торговцем железного лома, – сказал Йеллен.

– И что же?

– Торговец Йожеф Канн. – Йеллен смотрел на Эгето краешком глаза. Тот ждал, что последует дальше. – Ему нужен человек к пятнадцатому числу, а то и на пару дней раньше. У него во дворе есть лачуга среди лома, если надумаете…

Эгето пожал плечами.

– Не знаю…

– Если хотите, ступайте прямо туда и сошлитесь на меня. Я у этого Канна обычно принимаю лом для литейного завода. Но что будет, скажите? Вчера вечером взяли нашего производственного комиссара.

Эгето молчал.

– Меня теперь… Лангом зовут, – сказал он после продолжительной паузы. – Ференц Ланг. Возможно, потом… я дам о себе знать. – Он смотрел Йеллену прямо в глаза. – Возможно, потом… я сообщу через него. – И он кивком показал на маленького Штрауса, сидящего на козлах.

– В любое время! – сказал Йеллен.

Лицо его вдруг помрачнело – он заметил шагавшего поодаль полицейского в синей форме.

– Поезжайте! – заторопил он возчика. – Всюду эти…

Эгето снова примостился среди ящиков, Андриш хлестнул лошадей, заскрипели несмазанные колеса, большие сильные лошади побежали мелкой рысью, увозя пустую грузовую подводу в столицу. Звякал жестяной бак, подвода быстро удалялась. Эгето сидел среди ящиков, с тротуара его уже почти не было видно. Он больше не смотрел на бредущих рабочих, молодого и старого, он смотрел вдаль, в простиравшуюся перед ним серо-голубую даль, где за казавшимися крохотными холмами, зелеными лугами и тонкими полосками железнодорожных рельсов в самом конце пути скрывался город В.

Двое рабочих шли на чугунолитейный завод Ш.; старый литейщик и его племянник модельщик долго смотрели вслед все уменьшавшейся грузовой подводе, принадлежавшей фирме «Марк Леваи и сыновья», на которой, сгорбившись среди ящиков, сидел человек в фартуке, облепленном мукой.

Еще не было половины седьмого.

– Упрям! – заметил Йеллен. – Таким же был и его дядя! Этот не сдастся! А здорово они прижимают! – Он кивнул в сторону города.

Они свернули в небольшой переулок, где перед воротами чугунолитейного завода стояли экипажи.

В конторе уже расположился господин Майр, вагранщики загружали топливо уже для него, привратник стоял на страже его благ, колонки гроссбуха фиксировали его достояние, каждый входивший в заводские ворота рабочий служил уже ему. Все подходившие к заводу при виде экипажей останавливались, разглядывали извозчиков, обсуждающих грабительские цены на кожаные ремни, жующих кукурузу лошадей и приютившихся внутри второго экипажа сыщиков. Одни пожимали плечами, иные отпускали колкое словечко, третьи делали вид, будто вообще ничего не замечают. Весть о прибытии господина Майра с быстротой молнии облетела заводской двор и цехи; рабочие, приходившие группами, разговаривали об этом намеками, кто-то сообщил, что вместе с владельцем завода прибыли майор и полковник, многие лишь похмыкивали и держали при себе свое мнение, ибо отлично знали, что на заводе сколько угодно шпионов и провокаторов.

Обнаженный торс старого Йеллена покрывали мелкие капельки пота – этим утром он особенно взмок; во время работы его ни на миг не покидала мысль о конторе, об утренней встрече и о легкомысленном Густи. Нынешний день не сулил добра, и в грохоте скрипящих цепей подъемного крана, в жужжании бегущих электротельферов, в шуме летящего песка, во все возрастающем зное и в звуках начинающего уже бурлить металла ему неизменно представлялась упрямая усмешка Эгето.

– Тысяча сто двадцать! – кричал кто-то. – Наверху шлак!

Старому Йеллену вспомнился Ференц Эгето, когда тот еще был ребенком. Один-единственный раз побывал он у своего закадычного друга Тони и там увидел его. Давно это было, но память отчетливо сохранила события того дня. У Тони был ожог правой руки, и он опасался гангрены.

«Ты пришел навестить смертника?» – такими словами встретил его Тони.

В доме Тони он увидел молодую женщину с бледным лицом, белошвейку, двоюродную сестру Тони, мать этого Ференца… и мальчика. Йеллен был тогда молод и холост. Он как-то сразу решил, что эта девушка создана для него… Однажды они даже были вместе на вечеринке в Будапеште, и друг его Тони очень хотел… Он знал, что ребенок у нее незаконнорожденный – и все же! Из этого ничего, однако, не вышло, бог его знает, почему… Во всяком случае, не по его, Йожефа Йеллена, вине.

– Шлакование! – крикнул Йеллен и свистнул. – Бе-е-е-ре-е-гись!

Держа в руках длинный, обмотанный ветошью металлический прут, он проколол им сбоку шлаковое отверстие. В то же мгновение жар и свет достигли предельной силы, захлопали газы, раскаленный до красно-белого цвета шлак сплошным потоком потек с поверхности плавильной зоны в вырытую в земле яму. Проходили долгие минуты, два человека стальными гребками сгребали шлак; обливаясь потом, люди работали в молчании, а ведь это был еще только шлак; черные очки неотрывно смотрели в раскаленный зев печи.

– Хватит! – сказал чей-то голос.

Шлаковое отверстие сразу закрыли и вновь залепили влажным графитом. Не прошло и секунды, как графит, дымясь, засох. В глубине канала шлак раскалялся, а на поверхности пузырился и фыркал – из-за газов его не рекомендовалось закрывать, пока он хоть немного не остынет.

Впереди просверлили небольшую щель. Главный инженер стоял уже там, его немного беспокоил хрупкий металл для подшипников; сейчас производили пробное литье, зачерпнули несколько ковшей бурлящего металла, налили в узкую пробную форму; главный инженер кивнул головой, и два человека понесли раскаленное пробное литье в угол, за стеклянную перегородку; там произвели капельную и ковшовую пробу, потом главный инженер испытал литье на какой-то реагент, реагент с шипением закапал в литье, и в тот же миг из раскаленного металла взметнулось ввысь едкое желтоватое облако пара. Главный инженер кивком подал знак Йеллену: уносите, все в порядке, обошлось! Через четверть часа можно было приступать к заливке форм.

Большой подъемный кран стоял наготове, рабочие по двое тащили два пустых ковша для ручной разливки, Йеллен стоял перед вагранкой в асбестовых рукавицах, в темных очках, седой, взъерошенный, коренастый, с грудью, усеянной капельками пота. На душе у него было тяжело от дум о коварном господине Майре и о своем племяннике Густи. Его одолевали тревожные предчувствия, что Густи его вчерашняя речь даром не пройдет. Сперва тут зачем-то вертелся управляющий Чёфалви, потом этот хитрый мастер Мар. Что им здесь надо?

«Бешеные собаки!» – все еще звучал в ушах Йеллена голос Эгето. А сейчас еще и румынские войска… Ох, плохо будет всем нам.

– Бе-ереги-ись! – закричал Йеллен и проткнул залепленное отверстие летки.

По желобу медленным потоком, тяжеловато (фосфора, как видно, все же оказалось недостаточно) двигался к выходу расплавленный, добела раскаленный шипящий металл.

Вокруг излучающего красновато-белое сияние металла было бесполезно искать хоть какое-то подобие тени. Старый литейщик рассчитывал каждое движение; первый ковш уже наполнился, и двое рабочих унесли его; теперь была очередь за большим разливочным ковшом, висевшим на цепи, пропущенной через блоки; наверху в своей кабине сидел наготове крановщик.

Кто-то вдруг закричал:

– В ко-он-то-ору! Бики вызывают в контору!

У человека, который кричал, лицо было красным от натуги – он старался перекричать шум целого цеха.

– Густи! – заорал другой человек и приложил к уху ладонь.

– Бе-ере-еги-ись! – вопил Йеллен.

Он не смотрел по сторонам, на это сейчас не было времени, он следил за текущим металлом, не выпуская из рук обернутый ветошью металлический прут.

В цехе стоял такой немыслимый грохот, что человеческие голоса тонули в нем. Шипел металл, сновал подъемный кран, неистовствовали фурмы, лязгали цепи, а может быть, только из-за нестерпимой жары и адского света шум казался таким оглушительным.

– Вторая группа a-a-us! – закричал ручной формовщик.

Модельщик Густав Бики, белокурый юноша, входил тем временем в приемную расположенного в прохладной конторе святилища господина Майра за дверью с мягкой обивкой.

Он увидел полицейского и рядом с ним еще одного человека; однако лицо юноши оставалось безучастным – парень он был не робкого десятка. У окна стоял старый служитель и старательно делал вид, будто его сильно занимает нечто увиденное им за окном. На приветствие молодого рабочего никто не ответил, и он остановился посреди комнаты с шапкой в руке, которую затем сунул в карман. Внизу под окном на скрипучей ручной тележке куда-то везли готовые отливки. В приемную вошел управляющий Чёфалви, а следом за ним мастер Мар; оба сделали вид, что не замечают модельщика, однако прежде, чем отворить обитую дверь, как по команде, скосили глаза в сторону светловолосого юноши. Прошло несколько минут, Бики переминался с ноги на ногу – не от смущения, он просто скучал и уже в десятый раз разглядывал большой настенный календарь.

За обитой дверью кабинета шел серьезный разговор, и Майр, поразмыслив, послал за главным инженером. Он пожалел о принятом ранее решении, и сейчас у него явилась идея, что техническому руководителю завода надлежит присутствовать при расправе, которую владелец завода учинит в назидание другим. Задумано – сделано!

Время шло, нервы Бики были несколько напряжены.

«Что за комедия», – размышлял он. Штатский то и дело поглядывал в его сторону. «Надо бы спросить его, чего он без конца пялится».

Тяжело дыша и бормоча себе что-то под нос, с видом, выдававшим крайнее раздражение, шел главный инженер.

– Прямо сумасшедший дом какой-то, а не литейный завод, – ворчал инженер, взбешенный причудами разгулявшегося шефа; ведь всего полчаса, как он отсюда ушел. Да что он им, мальчишка на побегушках, что ли?

Он хоть кивнул в ответ на приветственные слова модельщика. Главный инженер вошел в кабинет, неплотно затворив за собой дверь.

Из кабинета заводчика доносились громкие голоса спорящих людей; незнакомец в штатском встал и прикрыл дверь.

– Вы не могли бы следить за дверью? – сдвинув брови, обратился он к стоявшему у окна служителю.

Тот не ответил. Человек в штатском продолжал внимательно рассматривать лицо молодого рабочего.

Прошло еще несколько томительных минут, и вдруг дверь кабинета приоткрылась, показалась сначала рука главного инженера, сжимавшая дверную ручку, а потом и вся его грузная фигура. Люди, находившиеся в приемной, услышали его возмущенный голос.

– …скорее я уволюсь сам!

С этими словами он выскочил в приемную и едва не налетел на глазеющего по сторонам Бики. Главный инженер мельком взглянул на молодого рабочего.

– Вот как, сынок… – проговорил он, пожал плечами и вышел.

– А его какая муха укусила? – пробормотал служитель.

Звякнул звонок, служитель заглянул в дверь кабинета.

– Будьте добры, войдите! – обратился он затем к Бики и, когда тот переступил порог кабинета, затворил за ним дверь.

Тут вскочил сыщик и оттолкнул старика в сторону.

– Это не ваше дело, – объявил он строго и вновь приоткрыл дверь, оставив узкую щелку для подслушивания.

Служитель не решился возразить.

– Добрый день, – войдя в кабинет, сказал Бики.

На вошедшего воззрилась вся собравшаяся там свора, однако никто не проронил ни звука, лишь восседавший за письменным столом Майр едва заметно кивнул ему. В больших кожаных креслах, стоявших у стены напротив окна, развалились какие-то офицеры, перед столом Майра стоял с пунцовой физиономией мастер Мар и старательно избегал взгляда вошедшего.

«Он меня предал», – мелькнула догадка у Бики, и лицо его сделалось жестким.

Рядом с шефом стоял управляющий Чёфалви.

«Поглядим на красного пса!» – решил про себя поручик Штерц и вперил сквозь монокль пристальный взгляд в лицо молодого рабочего.

На физиономии Чёфалви притаилась гнусная, приторная ухмылка.

– Вы модельщик Густав Бики? – глухо спросил Майр.

Он перелистывал какие-то бумаги, затем, выждав немного, поднял на юношу глаза.

– Да, – ответил тот.

– Не желаете ли вы что-нибудь сообщить мне?

Бики широко раскрыл глаза.

«Что ему надо?» – подумал он и промолчал.

– У меня имеются сведения, что вы… – начал Майр. Взгляд его был прикован к юноше.

– Что я? – удивился Бики. Он переступил с ноги на ногу и отрицательно тряхнул головой. – Да что вы, нет, – проговорил он, – как видно, произошло недоразумение…

– У меня имеются сведения, – повторил Майр и, нарочито выдержав паузу, спросил: – А все же?

Бики молчал. Лицо его было непроницаемым и упрямым.

– А то, что вы вчера заявили: если заводчик посмеет сунуть на предприятие нос, мы ему покажем, здесь ему делать нечего!

«Да, нечего», – мысленно подтвердил Бики.

Он обвел глазами собравшихся в кабинете людей, увидел сузившиеся от ненависти глаза и лучше, чем когда бы то ни было, понял истину.

«Все равно вы меня не поймаете!» – думал он.

И вновь промолчал.

– Ну, что же? – спросил Чёфалви. – Почему вы не отвечаете, молодой человек?

Бики просто смотрел сквозь него, и мозг его неотступно сверлила мысль, что теперь уж терять ему нечего.

– Разве это было не так, господин Мар? – обратился шеф к мастеру. – Может быть, я лгу?

Мастер залился густой краской.

– Не-ет! – протянул он. – То есть да, – наконец выдавил он из себя, исподлобья взглянув на шефа; на Бики же он не отважился посмотреть.