Текст книги "Позорный столб (Белый август)
Роман"

Автор книги: Кальман Шандор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Глава пятая

Наступил вторник, было раннее утро.

Задолго до того, как стали постепенно собираться рабочие, в переулке, у ворот чугунолитейного завода Ш. остановились два экипажа. Из первого вышли трое господ, из второго – полицейский и человек в штатском – агент тайной полиции. Небольшая группа прибывших вошла в заводские ворота; впереди шествовал владелец завода господин Хуго Майр с птичьей головкой и посеребренными временем висками, облаченный в темный костюм; слева, звеня шпорами и бряцая саблей, выступал его шурин – поручик Виктор Штерц; справа, также затянутый в мундир, шагал двоюродный брат Хуго Майра – поручик Эден Юрко, человек исполинского роста, по профессии учитель, преподававший геометрию в гимназии города В. За тремя господами следовали полицейский и сыщик. Все пятеро были вооружены револьверами. У господина Майра и у сыщика оружие было упрятано в задний карман брюк, а трое военных имели еще при себе и сабли.

По ходатайству Хуго Майра производственный комиссар завода был взят под стражу в собственной квартире еще накануне вечером. Какой исторический момент! С одной стороны, огнестрельное оружие, с другой – видимость законности.

Декрет правительства Пейдла об отмене национализации промышленных предприятий появился в это же утро. Было шесть часов пятнадцать минут. И вот Хуго Майр, который еще вчера ознакомился с текстом декрета во Всевенгерском союзе промышленников, не теряя ни минуты, примчался сюда, чтобы, согласно законоположению, вновь прибрать к рукам завод, прежде чем люди приступят к работе.

Над уютным двухэтажным зданием конторы из красного кирпича, скрытым за лозами дикого винограда, еще витала ночная тишина; два инженера, конторщики, чертежники, приемщики, счетоводы, калькулятор, бухгалтеры и референты, должно быть, еще нежились в постелях, ибо к службе они приступали лишь в восемь часов утра. В молчании раскинулись здания цехов с облупившейся штукатуркой. Не слышно было шума в стержневом отделении, не грохотали барабаны для очистки отливок, не пела пила, не визжал рубанок, не скрипела стамеска под ударами молотка в пристройке для модельщиков, не раздавалось глухого уханья трамбовки в двух гигантских цехах ручной формовки, не видно было летающей пыли перегоревшей формовочной земли, на складе скрапа не скрежетал по металлу нож дробильной машины.

Завод, однако, не спал.

Из трубы длинного здания цеха номер один к небесам валили сизые клубы дыма – там уже работал вагранщик, и хотя подача шихты еще не началась, гудели дутьевые вентиляторы. У первой большой вагранки начался литейный день, и вагранщик с подручным уже добрых полчаса возились над задувкой, стараясь поспеть к приходу загрузчика, чтобы тот мог немедленно приступить к работе; на этот день было приготовлено приблизительно четыре тонны «кофейной гущи», то есть смеси из чугуна и железного лома, а что произойдет потом у первой вагранки, имеющей девять метров высоты и более метра в диаметре, – это рассудит сам господин Майр. Отливки ждали кронштейны насосов, шестерни, шкивы и прочие крупные детали всевозможного назначения.

Заводский привратник, инвалид войны, чуть-чуть побледнел, когда увидел столь ранних визитеров. Он вышел из своей будки и с какой-то растерянной улыбкой поднес руку к фуражке. Майр ответил ему кивком головы, остальные в упор смотрели на однорукого привратника.

– Ну? – бросил поручик Штерц, слегка бряцая саблей и пристально глядя в лицо человеку, у которого левый, пустой рукав пиджака был сзади приколот к плечу.

Привратник опустил глаза, потом протянул руку к фуражке и стянул ее с головы.

– Ваш покорный слуга, – произнес он еле слышно.

Наступила короткая пауза. Поручик Штерц смерил взглядом однорукого привратника.

– Вот так, – изрек он наконец, едва кивнув головой. Затем посмотрел на зятя.

– Ключи от конторы, – сухо потребовал Майр.

Привратник колебался одно мгновение.

– Извольте, – сказал он и тотчас скрылся в будке, откуда через минуту вынес связку ключей, надетых на кольцо, и отдельно еще четыре ключа с металлическими бирками.

Пятеро прибывших направились к зданию конторы; привратник некоторое время глядел им вслед, но вдруг, словно опомнившись, поспешил за ворота. Там стояли два экипажа, привезшие гостей; лошади, упрятав головы в торбы, грызли кукурузу. Во втором экипаже два человека в штатском курили сигары – их котелки и суковатые палки красноречиво свидетельствовали о том, что это агенты тайной полиции, оставшиеся на улице на всякий случай – возможно, затем, чтобы наблюдать за заводскими воротами и за приходом рабочих. Предусмотрительный и точный Майр во избежание любых неожиданностей сумел должным образом обставить свой приезд на завод и даже умудрился связаться с восстановленной полицией. Полицейский комиссар Б., один из воссоздателей старой полиции, был не только его приятелем по клубу, но и был ему кое-чем обязан. Майр еще вчера преподнес Б. небольшой презент; он не желал рисковать – не исключено, что на заводе может возникнуть какой-нибудь конфликт, ведь этот рабочий район Андялфёльда был опасным большевистским гнездом.

Оба извозчика сидели на козлах, жевали табак, сплевывали и толковали о том, как трудно теперь доставать фураж и как разные шорники, черт бы их побрал, при починке сбруи норовят содрать с тебя семь шкур; время от времени они косились на стену психиатрической лечебницы с облупившейся штукатуркой, находящуюся на противоположной стороне переулка; на стене болтались поблекшие обрывки уже знакомых приказов Хаубриха о введении чрезвычайного положения. Из сада лечебницы послышались свирепые окрики, сопровождаемые какими-то нечленораздельными звуками, – это старший садовник бранил больных, страдающих тихим помешательством, которые пропалывали капустные грядки; больные лишь втягивали головы в плечи и в ответ не произносили ни слова.

– Рано начинают день сумасшедшие, – заметил один извозчик, скосив глаза в сторону завода.

Привратник в ту же минуту юркнул обратно в ворота.

Между тем Майр вместе со свитой поднялся уже на второй этаж здания конторы и стоял перед дверью, обитой зеленым сукном, перед дверью некогда его собственного кабинета, на которой висела небольшая картонная табличка с вызывающей надписью: «Производственный комиссар».

– Какая наглость! – взорвался поручик Штерц и, на всякий случай оглядевшись, сорвал табличку.

Владелец завода вставил в замок нужный ключ, повернул его, нажал ручку, какое-то мгновение помедлил, затем решительно открыл дверь и облегченно вздохнул.

Поручик Штерц, стоявший за спиной зятя и заранее подготовившийся ко всяким неожиданностям, должно быть, не был бы слишком поражен, если бы в этом наконец-то открывшемся перед ними кабинете производственного комиссара обнаружил на письменном столе ни более, ни менее, как труп самого Эгерского архиепископа в мантии и митре и с огромным, багровым от крови гвоздем в сердце, что явилось бы вопиющим свидетельством неслыханных злодейств, творимых на заводах в связи с их национализацией. Но там не оказалось никакого Эгерского архиепископа, не оказалось даже самого захудалого аббата из ракошпалотского прихода. Более того. Там вообще никого не оказалось. В этом кабинете самым прискорбным образом отсутствовали не только трупы священнослужителей, но даже – о, эти типичные большевистские козни! – лошади исчезли.

Дело в том, что Хуго Майр до революции держал на улице Алаг прекрасную конюшню для скаковых лошадей и даже принимал участие с переменным успехом в венских скачках. Как он утверждал, еще граф Иштван Сечени, основываясь на примере англичан, выразил мнение, что одним из главных устоев процветания нации являются скачки. Исходя из этого, шеф до революции украсил дубовые стены кабинета мрачного чугунолитейного завода цветными литографиями известных английских чистокровных скакунов, а также звезд его собственной алагской конюшни в золоченых рамках. Теперь все это исчезло: не было здесь ни архиепископа, ни лошадей! Стены были голые, лишь кое-где к ним были приколоты кнопками отвратительные производственные графики. Более того, в одном месте была прикреплена красная звезда, которую поручик Штерц, вскочив на стул, сорвал с победоносным видом.

Через распахнутое окно доносилось жужжание вентиляторов первой вагранки, а вот загудела заводская труба. Ввиду того что был литейный день да еще предстояло изготовить какие-то довольно хрупкие подшипники, главный инженер прибыл на завод вскоре после половины седьмого. Этот плотный, высокого роста человек прежде всего поднялся в кабинет производственного комиссара. Ему стало не по себе, когда в приемной, где обычно сидела секретарша, он увидел полицейского в полной форме и здоровенного субъекта в штатском. Главный инженер, никогда не терявший присутствия духа и даже юмора, тотчас осведомился:

– Вы явились по вопросу отливки наручников?

– Не откажите в любезности войти, – с отменной учтивостью пригласил его сыщик, указывая на обитую дверь кабинета.

Главный инженер вытер пот со лба. Он, разумеется, уже кое о чем догадался, недаром же несколько дней подряд в городе толковали о том, что готовится отмена национализации, а он, проведя на заводе десять лет, прекрасно знал бьющую через край энергию Майра. Однако сейчас, когда, отворив дверь, он увидел за письменным столом производственного комиссара птичью головку шефа, а в кожаных креслах двух поручиков с сигарами в зубах, он был застигнут врасплох. Он чуть было не сделал движение, чтобы отпрянуть назад, и прошло несколько долгих секунд, пока он полностью овладел собой и черты его лица приобрели обычное выражение.

– Добрый день, – произнес он.

– Добрый день, господин главный инженер, – сдержанно отозвался шеф и, не поднимаясь с места, протянул инженеру руку; сесть он ему не предложил…

В кабинете стояла глубокая тишина.

«Чтоб тебе сдохнуть», – пронеслось в голове у главного инженера; он ждал, чтобы первым заговорил шеф.

«Этого я вышвырну», – в свою очередь думал Майр.

Самообладание, однако, не покинуло его, и он старался вести себя дипломатично. Главного инженера шеф пока что считал на заводе незаменимым этот человек был крупный специалист-чугунолитейщик, он знал тысячи тонкостей привередливого шихтования, все разновидности кокильного литья, все до единого трюки, применяемые при сыродутном и американском процессах производства хрупкого ковкого чугуна, и еще не родился на свет тот модельщик или конструктор, который смог бы его хоть на миг обмануть в проектировании подмодельных досок, комбинированных стержневых знаков и припусков. Кроме того, он был также специалист по литью стали! А господин Майр давно задумал ввести на своем предприятии стальное литье, для чего требовалось смонтировать небольшой конвертор, установить котлы с днищами, снабженными темпелями, и рядом с электротельфером поставить крановое устройство в форме ухвата. На территории завода места для этого было в избытке, а Римамураньский металлургический комбинат благодаря дяде Майра обещал свою помощь. Правда, все эти проекты возникли еще до революции, в период военной конъюнктуры.

С этим отвратительным специалистом следует быть осмотрительным… этот тип во время пролетарской диктатуры повысил производительность завода, что, по понятиям шефа, являлось пределом подлости и вероломства. Следует, правда, признать, что главный инженер никогда не выказывал приверженности красным, – у Майра был на заводе осведомитель, – но и против них не произносил ни слова. Следовательно, по существу он показал свое истинное лицо. И все-таки сейчас нужна предельная осторожность!

Хуго Майр был заводчиком, а не каким-нибудь крикливым политиканом, не нищим голодранцем из Союза пробуждающихся мадьяр. Он всеми силами остерегался как бы, не дай бог, опрометчиво не смешать национально-политические интересы с делами своего предприятия, хотя, само собой разумеется, был решительно убежден в том, что «в моральном кодексе общества трезвый деловой расчет патриотически настроенных предпринимателей должен неизменно являться важнейшим элементом подлинно национальной политики», – так он по крайней мере заявил в своей речи, произнесенной по случаю траурного дня, объявленного Всевенгерским объединением металлургических комбинатов и машиностроительных заводов в связи со смертью императора Франца Иосифа I.

Главного инженера выгонять нельзя! А раз так, то шеф предложил ему сесть. И даже пошел еще дальше: когда инженер вопросительно огляделся, он представил ему обоих поручиков.

Штерц пробормотал что-то нечленораздельное и снисходительно протянул руку, а Юрко попросту нагло рассматривал высокого, грузного человека. Но последнего, как видно, мало заботило это. Он сидел на неудобном маленьком стульчике, сложив на коленях руки, и безучастно глядел на шефа.

– Завод, – заговорил наконец Майр, – как вы, быть может, благоволите знать, – в его голосе послышалось легкая ирония, – с нынешнего дня снова является исключительно моей личной собственностью!

Теперь пришла очередь ждать Майру. Он откинулся назад и, высоко подняв свою птичью головку, ждал ответа.

Главный инженер утвердительно кивнул.

– Я читал декрет, – сказал он просто.

Майр сдвинул брови.

Главный инженер помедлил немного, затем едва слышно все же добавил:

– Я к вашим услугам.

Но он не пожелал шефу успеха. Он даже не улыбнулся.

«Мерзавец!» – подумал Майр.

– Помочь устранить подстрекателей, – вдруг вмешался поручик Штерц, багровея от бешенства, – долг каждого честного венгра!

Главный инженер почесал затылок, скользнул взглядом по лицу шефа и сделал вид, будто вообще ничего не слышал.

Майр бросил на своего малость туповатого шурина предостерегающий взгляд и кашлянул.

Воцарилась гнетущая тишина.

– Оборудование? Материальное снабжение? Топливо? – поспешно спросил Майр, опасаясь очередного выпада шурина.

– Больших затруднений не ощущаем, – сказал главный инженер. – Оборудование… вы же знаете, – он загадочно улыбнулся, – на третьей вагранке надо менять обмуровку, иначе она скоро выйдет из строя. Ну а с материалом, учитывая нынешний объем производства, дотянем примерно до конца октября! Немного недостает зеркального чугуна, но марганец я могу заменить.

– Н-да-а, – глубокомысленно изрек поручик Штерц.

Главный инженер задумался.

– Кокса хватит всего на месяц! – сказал он. – К сожалению, шестьдесят процентов шихты нам надо собрать из литейного лома и собственного скрапа, в противном случае мы и трех месяцев не проработаем. С серой тоже будут небольшие затруднения. В общем… – Он махнул рукой. – Большой кран на ремонте…

– Благодарю вас, довольно, – остановил его Майр. – Позднее я пройду по цехам, и тогда вы сообщите мне детали.

Из того, что говорилось, поручик Штерц не понял ни единого слова.

«Два кретина! – мысленно обозвал он зятя и главного инженера. – Зеркальный чугун! Сера! Объем производства! Идиоты! В такие дни, когда кругом бушует пламя, взрослые люди заполняют драгоценное время подобными глупостями!»

Юрко не думал ни о чем и зевал от скуки.

– Кстати, – вновь заговорил Майр, – когда мы вздохнем свободнее, я попрошу вас составить письменный отчет. Об общем состоянии завода.

Эти последние слова имели целью осторожно нащупать почву.

Главный инженер кивнул в знак согласия.

– Вы включите в него поведение рабочих! – с внезапной твердостью добавил Майр, пристально глядя в лицо собеседнику.

Главный инженер пожал плечами.

– Мне кажется, это не мое дело, – сказал он. – Персональные дела…

Тогда Майр пошел в лобовую атаку.

– Если подстрекатели не будут устранены немедленно, завод не сможет спокойно работать! – отрезал он. – А работу ведете вы.

Главного инженера прошиб пот.

– Виноват… – проговорил он. – Моя работа – это… производство. Что касается его, тут я несу полную ответственность. Политическая оценка… и все прочее не моя профессия. Это, извините, компетенция отдела личного состава… Моя политика – литье чугуна, – заключил он и вытер лоб.

– Изменник! – шепнул Штерц позевывающему Юрко.

Юрко встрепенулся и с удивлением взглянул на Штерца: что это на него накатило?

Майр покосился на своих родственников. Штерц предостерегающе позванивал шпорами. Главный инженер взглянул на часы. Раздался заводской гудок. Майр чуть побледнел и сдвинул брови.

– Семь часов, – сказал главный инженер.

В кабинете воцарилось молчание.

– Отливки для подшипников мы хотим делать из чугуна первой вагранки, – вновь заговорил главный инженер, пряча часы, – но с нашей шихтовкой они немного хрупки! Из-за примеси ферросплавов я, может быть…

Все продолжали хранить молчание.

– Я вас больше не задерживаю, – сказал наконец Майр. – Мы еще встретимся внизу.

Главный инженер встал, слегка поклонился и вышел.

Поручик Штерц вновь залился краской.

– Каков негодяй! – воскликнул он. – Мерзкий плут, он явно на стороне большевиков! – Тут поручик вскочил. – Я изрублю его на куски! Я сейчас выйду и скажу…

– Прошу тебя, Виктор, – мягко обратился к нему Майр. – Очень мило с твоей стороны, что ты проводил меня и что так горячо принимаешь к сердцу судьбу литейного завода… но теперь предоставь дело мне.

– Нет, это наше общее дело, – возразил Штерц. – Когда антинациональные элементы…

Юрко, зевая, махнул рукой.

– Хуго прав! – вмешался он. – Предоставь решать ему самому. Он справится сам.

«Хуго порядочное дерьмо», – с горечью думал Штерц, которому не терпелось извлечь из ножен саблю.

Он снова бросился в кресло.

– Ваш покорный слуга, господин Чёфалви! – раздался под окном чей-то голос.

– Что за идиотская фамилия! – воскликнул Штерц. – Ничего подобного я в жизни не слыхивал! Чёфалви!

Время близилось к половине восьмого, когда в сопровождении старого служителя в контору явился невысокий человек в очках, – управляющий Енё Чёфалви, возглавлявший административную и коммерческую часть предприятия. Поднявшись на второй этаж, он прямо направился в свой кабинет, дверь в который вела из той же комнаты секретарши, где находилась дверь в кабинет производственного комиссара, или теперь вновь владельца завода. Чёфалви вошел в комнату секретарши, за ним следовал старый служитель. Увидев полицию, служитель удивился:

– Эге, так рано?

У Чёфалви подкосились ноги.

– Я… – пробормотал он и поперхнулся.

Сыщик смотрел на него, насупив брови, полицейский ухмылялся, а управляющему было настолько не по себе, что он с трудом мог собраться с мыслями.

– Я Чёфалви, – наконец объявил он. – Управляющий.

– Будьте добры войти, – сказал сыщик, указывая на обитую дверь.

Чёфалви медлил.

«Наверно, по делу о накладной», – подумал он.

– Войдем! – сказал наконец старый служитель.

Управляющий не двинулся с места; тогда служитель отворил дверь, подтолкнул в кабинет Чёфалви и вошел сам.

В кабинете за письменным столом восседал не кто иной, как сам шеф! В креслах развалились какие-то офицеры.

Вошедших встретила мертвая тишина.

– Ваш покорный слуга, господин шеф! – первым нарушил молчание служитель.

Майр кивнул ему в ответ.

«Не накладная!» У управляющего словно гора свалилась с плеч, и он развел руками. На лице его проступила тонкая улыбка, как у человека, предвидевшего такой исход событий.

– Матяш, вы можете идти, – сказал Майр, – останьтесь в приемной.

Служитель кивнул и вышел.

– У меня слова застряли в горле! – вскричал управляющий. – Поздравляю вас, господин шеф!

Растянув до ушей рот в улыбке, он поспешно приблизился к письменному столу и распахнул объятия.

«Сейчас улетит!» – подумал Штерц.

Два господина тем временем уже трясли друг другу руки, управляющий не желал выпускать руку шефа и в умилении лепетал что-то бессвязное.

– Я всегда, всегда… – твердил он и едва не прослезился от избытка чувств.

– Садитесь, господин Чёфалви, – сказал наконец шеф.

Управляющий с особой почтительностью, бочком, пристроился на краешке стула, и шеф угостил его сигаретой.

«Dritte Sorte»[10]10
  «Третий сорт» (нем.).


[Закрыть], – определил Чёфалви и, понюхав сигарету, вслух произнес:

– О? ja![11]11
  О да! (нем.).


[Закрыть] – Затем закурил. Какое счастье видеть вас здесь… вот так… – бесстыдно льстя, заявил он и зарделся.

– Не еврей ли этот субъект? – с подозрением осведомился Юрко, обращаясь к Штерцу.

– В воскресенье во время мессы, – сказал обладавший острым слухом Чёфалви, обязанный своим происхождением семье верующего шваба-католика и носивший прежде фамилию Рордорф, – я как раз сказал жене…

– Не свалиться бы ему от радости, – с долей опасения шепнул Штерц Юрко, видя, как Чёфалви вертится на стуле.

Управляющий приложил руку к сердцу.

– Конец красным мерзавцам! – выпалил он и с опаской поглядел по сторонам. – Да, красные мерзавцы, я смело заявляю это! – закончил он, преподнося свои слова шефу, словно букет цветов.

– Верно! – одобрил Штерц. В приливе воодушевления он вскочил, подошел к Чёфалви и сердечно пожал ему руку.

– Прошу тебя, Виктор… – снова предостерег Майр.

Штерц возвратился на место, а два господина пустились в длинный и нестерпимо скучный разговор, от которого у обоих поручиков, развалившихся в креслах, буквально сводило скулы; Юрко, широко зевая от скуки, размышлял о взаимозависимости между пятым постулатом Евклида и поверхностями нулевой кривизны и сферическими поверхностями. Чёфалви уже стоял за правым плечом шефа и, раболепно изогнувшись, объяснял ему запутанное финансовое положение завода. Претензии Будапештской компании шоссейных железных дорог, к сожалению, значительно превышают существующую задолженность государству, и следует опасаться, что предприятие в какой-то мере иммобильно…

Он ушел в свой кабинет и принес оттуда всевозможные документы, которые затем были тщательно изучены; но вот очередь дошла до ведомости по зарплате. Когда шеф ее просматривал, на висках его вздулись вены: почасовая оплата модельщика составляла восемь крон, литейщика – десять крон, один начинающий стерженщик получал шесть крон сорок филлеров, другой – девять крон сорок восемь филлеров.

– Черт знает что такое! – сказал он наконец.

Чёфалви сочувственно кивнул.

– Форменный грабеж! – произнес он с подобострастной улыбочкой. – Разве их заботили производственные издержки!.. Главное же то, что эти пролетарии… – Последние слова Чёфалви произнес шепотом, но Штерц все же услышал их.

– Верно! – вскричал Штерц, наэлектризованный до предела, и чуть было снова не вскочил, но, заметив предостерегающий жест зятя, неохотно остался сидеть в кресле.

– Вместе с подсобными рабочими на одну вагранку в среднем приходится двадцать четыре человека! – сказал Чёфалви. – Всего девяносто семь человек, в том числе литейщики, формовщики, кочегары, два мастера. Затем девять модельщиков, столько же стерженщиков, шесть обрубщиков; в цеховой конторе три чертежника, секретарша, инженер и главный инженер; в заводоуправлении три бухгалтера, два счетовода, референт, машинистка, один служитель и еще один служитель в цеховой конторе, два кладовщика, ученики, подсобные рабочие, ночной сторож, привратник, управляющий… – Тут он отвесил поклон.

– Сто семьдесят три человека, – слегка побледнев, подсчитал Майр. «Это ужасно! Они меня съедят!» – думал он, с ненавистью глядя на управляющего, исходившего лучезарными улыбками. «Выгоню!» – решил возмущенный Майр, однако, овладев собой, продолжал разговор. Они условились о немедленном увольнении всех нежелательных элементов – шеф держал в руке список служащих.

– Учтите, господин Чёфалви, – предупредил он, – ни один волосок не должен упасть с головы здравомыслящих рабочих, это касается лишь злостных подстрекателей…

– Канальи! – провозгласил из своего угла Штерц.

Майр бросил на него недовольный взгляд, а управляющий вновь склонился в угодливом поклоне.

Из второго литейного цеха, где сегодня был нелитейный день, Майр вызвал мастера Йожефа Мара; это был коренастый мужчина с рыжеватыми усами, заслуживший у шефа репутацию отличного рабочего. Он снял шапку, однако при виде владельца завода не выказал и тени удивления, так как во времена Советской республики регулярно доставлял бывшему принципалу все сведения, касающиеся чугунолитейного завода, и накануне вечером тоже разговаривал с шефом в городе. Этот Мар являлся доверенным человеком заводчика. Майру также было известно, что младший брат Мара, вахмистр, за всевозможные злоупотребления в армии с провиантом непосредственно перед революцией был осужден на шесть месяцев тюрьмы. Кроме того, миловидная жена этого мастера в молодости служила горничной в семье Майров.

Штерц при виде рабочего тотчас сморщил нос.

– Должно быть, твою салями делают ангелы с крылышками, – заметил Юрко.

Штерц не ответил. Фабрикой руководил его отец, а сам он и слышать не хотел о том, чтобы хоть раз побывать там.

Тем временем трое участвующих в совещании – шеф, управляющий и мастер – прошлись карандашом по списку служащих; одни фамилии отмечали крестиком, другие пропускали, на некоторых фамилиях останавливались и о чем-то шепотом переговаривались; политические, производственные и финансовые соображения требовали обсуждения в равной мере. Управляющий занимал самую безжалостную позицию, стремясь немедленно удалить с завода всех неблагонадежных рабочих; мастер же обращал внимание шефа и на деловые качества.

«Хитрая бестия!» – таково было мнение заводчика о рыжеусом Маре.

Итак, мастер колебался, бледнел, краснел и, хоть и находился в кабинете шефа, то и дело шнырял глазами по сторонам – дрожал за свою шкуру, ибо понимал, что, если его неблаговидная роль обнаружится, ему наверняка несдобровать – пырнут ножом в темноте. Но вот они дошли по списку до литейщика Йожефа Йеллена. Этот Йеллен, помощник мастера цеха ручной формовки номер один, был уже пожилой человек с сомовьими усами, проработавший на заводе восемь лет; в свое время он перешел сюда от Хоферра. Отливку некоторых крупных деталей и вставку усложненных стержней неизменно поручали ему, даже главный инженер при составлении шихты первой и второй вагранок спрашивал у него совета.

– Уволить! – категорически заявил Чёфалви и вопросительно посмотрел на шефа.

– Почему? – спросил Майр.

– Его сын – красноармеец! – ответил Чёфалви.

– Каково ваше мнение? – обратился Майр к мастеру.

– Н-не знаю… – промямлил тот.

– Значит, вы его не знаете?

– Знать знаю… но господин главный инженер не согласится… – растягивая слова, проговорил Мар.

– Вы боитесь чего-нибудь? – осведомился шеф, пронизывая мастера колючим взглядом.

Тот пожал плечами.

– Господин Мар опасается, что… – начал Чёфалви и осекся.

В этот момент у него мелькнула мысль, что и ему могут проломить череп. От этих свирепых литейщиков можно ожидать чего угодно; Чёфалви был умудрен опытом и понимал, что никакая полиция не может вечно оставаться на чугунолитейном заводе, а раз так…

– Выкладывайте все начистоту, – раздался вдруг из глубины кабинета голос Юрко, – и не бойтесь, мы здесь.

– Я не боюсь, – обиженно отозвался Мар.

Его не покидала мысль о том, что в цехе ручной формовки номер один работает сорок восемь человек и сорок из них, без сомнения, ринулись бы за Йеллена в огонь и воду. Бог его знает, почему так любили старика, ведь не только из-за его политических взглядов… Правда, этот старик с сомовьими усами не раз брал лопату из рук загрузчика, он не брезговал никакой работой… а во время разливки… трижды получал сильные ожоги.

Все это было известно Майру. В сущности же он придерживался того мнения, что все рабочие – одна шайка!

– Ну вот… – забормотал наконец мастер, – правда… старый Йеллен… но он определенно… большевик.

Высказав это, он с облегчением вздохнул.

– Вон его! – крикнул Штерц.

Майр уже держал в руках красный карандаш.

– Прошу тебя, Виктор… – не скрывая раздражения оборвал шурина Майр. – Оставим его пока, – решил он. – Со временем, конечно… За ним следует наблюдать.

– Господин мастер боится! – брякнул Чёфалви.

– Чего? – спросил Майр.

– У модельщиков вчера состоялось собрание…

– Видишь, Хуго! – не выдержал Штерц.

Майр искоса взглянул на него и лишь махнул рукой.

– Племянник этого Йеллена, Густи, первый заводила! – объявил Чёфалви. – Он болтал о забастовке, если завод будет возвращен… Густаву Бики – вот кому следует заткнуть глотку!

– Это правда? – спросил Майр.

Мар пожал плечами.

– Об этом вы мне не сказали ни слова, – с упреком начал Майр, но тут же осекся, не желая афишировать свои отношения с мастером. – Значит, Йеллен тоже был там? – спросил он затем.

– Он не был, – ответил Чёфалви. – Как раз вчера главный инженер отправил его в город принять партию железного лома, а иначе…

– Ну что вы тут мелете! – с раздражением перебил его Майр. – Хватит об этой старой развалине Йеллене! Через двадцать минут пришлите ко мне того… модельщика…

Мастер, озабоченный, вышел. Вышел и управляющий, чтобы отдать необходимые распоряжения. А шеф вызвал сыщика. Он передал ему листок, на котором были написаны двенадцать фамилий; первыми шли фамилии профуполномоченных, затем фамилии рабочих, в которых предприятие не очень нуждалось, – наиболее скомпрометировавших себя в политическом отношении; были указаны и их адреса. Все прочее – дело полиции. Людей прямо из квартир доставят в участок – таким образом, на заводе не произойдет никаких инцидентов. На втором листке значилось еще четырнадцать фамилий; этих рабочих следовало немедленно вышвырнуть на улицу при малейшей попытке публично проявить недовольство… А там уж полиция… Майр снял телефонную трубку и несколько минут разговаривал с главным полицейским инспектором Б., закончив разговор, он передал трубку сыщику, который, поминутно кланяясь, назвал себя и принял указания.

– Сюда зайдет молодой рабочий, – обратился к сыщику Майр, – будьте добры, не спускайте с него глаз…

По всей вероятности, его придется арестовать. Когда поведете его, будьте осторожны, чтобы рабочие не… в общем, никаких инцидентов…

– Прошу вас, положитесь на меня, – самоуверенно сказал сыщик.

Майр открыл портсигар и, взяв из него несколько сигарет «Dritte Sorte», сунул их в руки сыщика. Тот слегка поклонился и вышел в приемную.

Уладив таким образом дела, владелец завода продолжал сидеть в кабинете, словно паук в центре сотканной им паутины. Потом он пройдет по цехам. Честно говоря, мысль об этом немного коробила его.

Тут возвратился управляющий; он вошел, потирая руки.

– Сейчас явится, – сказал он.

Майр протянул ему второй листок, заранее наслаждаясь кислой миной, которую скорчит Чёфалви при виде его. «Не следует посвящать его во все дела», – думал Майр.

Именно так и случилось. Чёфалви даже рот разинул.

– Послушай, Хуго, ведь это чертовски скучно, – зевая, проговорил Юрко. – До каких пор нам тут торчать? Словно телохранители, уже не меньше двух часов…

– Сейчас, сейчас, – успокоил его Майр.

– Вот здесь… – запинаясь, проговорил Чёфалви, который никак не мог понять, почему в переданном ему списке как раз отсутствуют фамилии людей наиболее политически неблагонадежных.