Текст книги "Перекрёсток миров (СИ)"

Автор книги: Иван Косаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

  Глава 25

  Для чего собственно затеял я свой рассказ? Можно думать, чтобы пробудить в людях мысль. Показать на краю какой пропасти мы балансируем, чтобы поняли, что угроза зла, тёмных сил никогда не исчезала, что мы перестали видеть и ощущать её, принимая за обычные земные перипетии, не видим присутствия и действия Сатаны, принимая его за сказочный персонаж.

  Да.

  Или может, чтобы прославиться, или самоутвердиться, найти самоуважение, что вот, мол я, не совсем ещё опустившийся обыватель.

  Да.

  Что же важнее для меня? Поверьте, это я уже пишу для себя, чтобы лучше понять себя, понять бездну, в которую летят большинство из нас, с лёгкой песенкой на устах, забыв, что в конце смерть и суд. Правильно ли понимаем мы, современные люди, что такое счастье, свобода, любовь – всё то, к чему мы стремимся. Может быть, в нашем понимании они давно превратились в орудия зла. Правильно пишут, что сущностью зла всегда есть гордыня, а ведь так и есть, разве стесняемся мы ругаться или пить водку, курить при детях, зато боимся поднять человека из грязи, если он упал.

  Встанет ли кто из нас на колени в искреннем раскаянии и попросит прощения при людях или расскажет о своих преступных помыслах, которых и сам стесняется, человекам. Нет. Редко.

  А вера? И бесы веруют, даже больше, потому что знают, но не следуют. А мы?

  Потому и пишу я, порою не литературно и даже кровожадно, но главное это – поиск. Чтобы думалка работала не переставая, если глупость пишу, то почему это глупо, если вам кажется, что вот здесь скрыта крупица здравого смысла, то в чём она? И не забывайте, чувства могут обманывать, надо уметь сочетать интуицию с логикой, и всё пропускать через анализ.

  А может это фантазия? Как вы думаете? Поиск – не забывайте об этом. Думайте, а я расскажу, что было дальше.

  В первую очередь, после этого приключения, обратился я к Велесу. Нет. Сначала, мы долго брели в поисках ручья, и к тому времени, как попалась достаточно большая лужа, по закону подлости ручья мы, конечно, не нашли, кровь успела высохнуть, и мы сами больше походили на демонов, чем на людей.

  Укусы болели неимоверно, какой-то противной ноющей болью. Велес в первую очередь внимательно осмотрел раны, но ничего страшного не нашёл.

  – А бешенством мы не заразимся? – спросил я обеспокоено.

  – Бешенством? Что это такое?

  – Ну и, слава Богу. Не пора ли сделать привал?

  Привал было сделать пора. И мы долго стирали в вонючей луже, пропитанную кровью одежду. В конце – концов, вода стала красной, но одежда наша лучше от этой процедуры выглядеть не стала.

  А потом была горячка, и мысли, как вспугнутые птицы, разлетелись во все стороны. Если кто переживал клиническую смерть, знает, как стираются границы реальности. Попробую выразить те обрывки мысли, что тревожили меня тогда.

  Прежде чем пуститься в дальнее путешествие по мирам, ощущаешь странное сосредоточение и без остановки думаешь, осмысливая информацию. К примеру – мозг. Мозг человека. Почему высшие силы блокируют его потенциал? Или нам как детям не доверяют серьёзные вещи. Разве нет ощущения, что он работает как во сне, процентов на десять мощности, и вот ведь, только начинаешь просыпаться, как тут же срабатывает ограничитель, сбрасывающий напряжение мысли.

  Воспоминания. Мозг не забывает ни одной мельчайшей подробности, но нам трудно вспомнить давно минувшее. Почему? Какая энергия питает наш мозг, и кто её ограничивает? По сути, мозг – это своеобразная машина времени, под гипнозом можно вспомнить подробности прошлых жизней.

  Здесь я прервусь, чтобы добавить, скорее всего, это происходит из-за расплывающихся границ реальности, и ты уверен, что прошлое – это настоящее.

  Ну, пора вернуться к тем мыслям, что тревожат больного горячкой человека, а они отличаются не только глубиной, но и академичностью граничащей с бредом. Так думаешь, например, что, быть может, сила воли, та энергия, что питает мозг, тогда это реальная материя, регулируя которую можно управлять разумом?

  И тут же горячечные мысли переносятся на новый объект исследования. Сила воли – это выраженное желание достичь цели, желание рождено чувством, чувство – есть движение эмоции. И было слово, но прежде слова – была мысль, а мысль – это выраженные чувства, движимые силой воли под воздействием эмоции. Значит Бог – эмоция? Движение силы воли, родившее миру любовь?

  Сознание первично. Материя – плод эволюции любви в течение времени, чувства наравне со временем пропитавшего всю вселенную, и которое и есть вселенная. Это эмоция, это чувство – есть Бог, мысль продукт этого чувства, выраженная словом. Только так. Бог не может быть частью всего, он есть всё, или он уже не Бог.

  Так что было в начале. Ещё раз. Моё тело от, скажем, стола, отличает то, что оно живое, меня от этого растения отличает то, что я относительно разумен. Разум неотделим от чувств, только накал эмоции, движение чувства, рождает мысль, движимую напряжением воли, это я уже понял. Значит, любое изначальное движение – плод сознательного воздействия разума. Значит, вначале был не просто разум, а в купе с чувствами, и не могло быть иначе.

  А зло? Так, надо подумать. Зло – более поздняя эмоция разрушения, не может быть первичной, иначе царил бы хаос. Всё верно, в истоках его быть не могло, эта эмоция – плод выродившейся любви у более поздних созданий, вызванная столкновением противостоящих эмоций многих подобных себе, отвергнувшая любовь, воспользовавшись свободой воли. Интересно. Видимо, это столкновение интересов и привело к рождению противоположной любви эмоции.

  Если вкратце, то Бог – один, эмоция любви и добра – одна. Созданий его равных друг другу – много, столкновение интересов, свобода выбора, отречение от первоисточника. Это столкновение породило разлад между созданиями, а эмоция зла не совместима с Богом, оно и понятно, их было много, и ни один из них не был всем, не был и не мог быть Богом, не мог быть абсолютной любовью. Рождение зла, боюсь этого слова, возможно, было неизбежным.

  Нет, не может этого быть. Впрочем, эта мысль пришла позже, когда я уже пришёл в себя.

  – Интересный феномен! – первое, что я услышал очнувшись.

  Лично я не нашёл в нём ничего интересного, с какой это стати он меня феноменом обзывает.

  – Что это со мной? – только и мог произнести я.

  Старик почесал у себя за ухом, и бросил на меня самый, что ни на есть не хороший взгляд.

  – Помнишь, когда Люцифер разорвал нить связующую тебя с твоим истинным телом, ты тогда умирал в страшных муках.

  – Лучше бы об этом не вспоминать, ты всегда можешь поднять настроение, а что?

  – А то, что тогда ты растворялся, не возвращался в своё тело, а исчезал в этом мире, после чего умерло бы и твоё тело.

  – Не совсем понятно, но всё же, что с того?

  – Только то, что ты здесь, это твоё виртуальное тело, как ты его называешь, становится очень уж реальным.

  – Ты хочешь сказать, я переселяюсь в этот мир?

  – Велес хочет сказать, что ты умираешь в своём мире, после чего, помрёшь и в нашем. Баланс нарушен.

  – Вот спасибо, ты меня как всегда успокоил, прямо в холодную воду окунул, – пробормотал я слабым голосом.

  Гаят молча поклонился.

  – У нас остаётся совсем мало времени, – внезапно рявкнул старик, и, вскочив, быстро забегал кругами.

  Я вздрогнул.

  – Наверное, можно как-нибудь замедлить процесс.

  – Можно, создав из густой воды, с помощью ключа – ундина, ещё одного двойника, но ты не представляешь даже, сколько времени уйдёт, прежде чем в образ перейдёт вся биоинформация, и сформируются кости, чёрт тебя задери.

  – Как ты можешь так говорить.

  – Прости, вырвалось как-то.

  Так же внезапно как вскочил, старик резко уселся на землю и с омерзением посмотрел на измазанную кровью одежду.

  – Плохо дело, да, плохо наше дело, – опять разгорячился он, – одежды нет, ничего нет, Карелл, чтоб ему пусто было, провёл нас как котят, сегодня явно не мой день.

  – Успокойся.

   – Успокойся? Как я могу успокоиться, я с ума схожу, как подумаю о Ани и моей жене, а ты, ещё какой-то молокосос будет учить меня, что мне делать. Нет уж молодой человек.

  – Послушай.

  – И слушать не буду.

  Старик взъярился не на шутку, и борода его победным стягом развевалась на ветру, но какой вид она имела... Я уж решил не говорить ему в каком она состоянии, добром это бы не кончилось.

  – Мир полный болванов, – продолжал разоряться Велес.

  – Прости господи, творения твои совершенны, болванами они стали позже. Меняют веру на общие рассуждения для пустоголовой толпы, и называют это идеологией, мать их так, в то время как ты пытаешься достучаться в сердце каждого.

  – Ну не всё же так плохо, есть же что-то в них такое, что позволяет питать надежду, тонкий лучик добра, нить Ариадны ведущая к истине.

  – Да тропинка, по которой стадо тупых баранов может войти в будущее, нет и нет, эта дорога для личностей, а не для баранов, идущих за козлами, поддерживаемых кучкой купленных подлецов, готовых пожрать друг друга, не думающих, не имеющих совей воли, безвольных, во власти зла.

  Ну, я вижу, Велес разошёлся не на шутку, и при чём здесь люди? В такие минуты можно такого наговорить, только держись. Надо что-то придумать, чтобы успокоить не в меру разбушевавшегося старика. Как назло, когда надо что -то срочно сообразить, голова становится совершенно пустой, и от этого злишься ещё больше.

  – Не злись, – сказал я.

  И кулак замер почти у моего носа, сведя глаза в одну точку. Велес едва сдержался, но, к моему удивлению, это подействовало, кризис миновал, и гроза прошла дальше, пугая отдалёнными раскатами и отблеском вспышек молний мелькающих в чёрных глазах старика.

  – Не злись, – повторил я.

  – Не злюсь, – нарочито спокойно произнёс он, и на миг его взор упал на бороду.

  Лицо старика медленно налилось краской. Я поспешил зажать уши и отвернуться, не желая слышать дальнейшее и рисковать головой, ведь, как известно, за язык вечно расплачиваются уши.

  Одежда, развешенная на ветвях деревьев, тихо колыхалась на ветру, и дым от костра окутывал её сизыми волнами. Это Велес постарался, полагая, что запах дыма лучше сладковато приторного запаха засыхающей крови.

  – Ну как мы пойдём, – всплеснул руками старик и, понюхав воздух, с отвращением плюнул, – нас сожрут с потрохами волки, а может, кто и похуже соблазнится ароматом жареной крови с дымком.

  – Говорят, – медленно проговорил Гаят, – нет ничего приятнее запаха разложения и крови поверженного тобой врага, не знаю, но я бы не стал останавливаться здесь на ночлег.

  Внимательно осмотрев лезвие своего меча, он осторожно принялся править его гладким камнем.

  – Слова Гаята подстегнули сварливого старика, не терпящего как возражения в свой адрес, так и поддержку, если она прерывает его речь.

  – Но делать нечего, придётся здесь ночевать, – уверенно заявил он, и неожиданно громко чихнул.

  – Думаю, вам нужно насобирать как можно больше дров.

  Гаят невозмутимо кивнул и, молча, поднялся.

  – Это не проблема, – проговорил воин, и, бросив взгляд на меня, добавил – я и один справлюсь.

  Старик тоже на меня посмотрел и, махнув рукой, согласился. Немного погодя он принёс мне связку каких-то листьев, и велел мне пережевать их, чем я и занялся. Уйму время спустя, он взял немного получившейся массы, закрыл ей раны, обернув рану плотными листьями, похожими на наш подорожник, и туго перебинтовал обрывками мешковины, всё остальное к моему огромному возмущению он выкинул. Я почти сразу почувствовал лёгкое онемение, и скоро боль прошла.

  Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, я проговорил.

  – Интересно, почему оптимисты обладают более живым разумом, чем пессимисты, – и приготовился к долгой лекции, которая не заставила себя ждать.

  Велес легко поддавался на такие провокации, и сейчас презрительно скривившись и засопев, он влез на воображаемую трибуну.

  – Ну это же естественно – заявил он безапелляционным тоном. Пессимист – мыслитель, видит в будущем тёмное царство, картины несправедливости и вопиющей, невиданной жестокости, злобы и унижения. Память вырывает их из его прошлого, не допуская в эту тёмную галерею лучи солнца. Он видит смерть свою и близких, особенно близких, человек чувственный, он испытывает особенно острую боль, не желает с этим мириться, но принимает как неизбежность.

  Если он не богат, то его беспокоит возможная нищета, блуждая в поисках смысла, он всюду натыкается на пустоту, вызывающую в нём болезненные ощущения и постепенно в его сердце поселяется щемящее чувство страха. Ожидания неминуемой беды и бессильное отчаяние способно вызвать слёзы на его глазах и даже привести к самоубийству, если он эгоист и не богобоязненный. Как привило, размышления о вечном приводят его к логическому пониманию Бога. Но на этом всё, мозг отказывается ступать по столь опасной стезе, наступает реакция, будущее таит смерть и разум не стремится это видеть, мозг отупевает, вера превращается в суеверие.

  На секунду Велес прервался, чтобы перевести дыхание, и я поспешил воспользоваться этим, чтобы показать, что и я иногда соображаю.

  – Из твоих слов выходит, что пессимист, как правило, прагматик, реалист и практик лишённый воображения, его отсутствие – один из способов защиты мозга от саморазрушения.

  Велес покраснел от моей наглости, но ничего не сказал, выразив всё одним надменным взглядом, какой иногда взрослые кидают на нашкодивших детишек.

  – У оптимиста – другая сторона медали, чаще всего это человек сильный и не желающий делить свой кажущийся успех с Богом, присваивая все заслуги себе и потому, не желая сознавать, что его жизненный настрой, животный магнетизм, неисчерпаемая энергия и, следовательно, успех был предопределён. И, как умные люди, склонные к допущениям, можем сделать маленькое допущение, а вдруг они правы?

  Заметив, что я открываю рот, Велес поспешил продолжить.

  – Но тогда, что тогда?

  Старик задумался и поднял палец к небу, сделавшись похожим на Платона только что выбравшегося из своей бочки, или другого античного философа.

  – Тогда оптимист превращается в смертельно опасного хищника, пожирателя вселенной, в прямом смысле этого слова, и, чаще всего, людоеда в образном смысле этого слова. Он становится доминантом в мире вымирающих служителей морали, деспотом и тираном. Но!

  – Похоже на то.

  Велес поперхнулся словом, и замолчал, пытаясь ухватить конец утерянной нити мысли. Вконец рассерженный, он повернул ко мне негодующее праведным гневом лицо и гневливо вздёрнул вверх мохнатые брови.

  – Не забывай, – загремел он совсем не подобающим старику басом, что тот, кто считает, что знает всё.....

  – Оё! Да слышал я, слышал, не дурак...

  Через секунду грозного молчания.

  – Но не понял...

  – Оё!

  С сухим треском, дрова упали на землю. Гаят оценивающим взглядом окинул их количество и недовольно покачал головой.

  – Я видел волка, – произнёс он спокойным голосом.

  – В это время? Не трудно представить, что будет ночью. Нужны ещё дрова.

  – Я пойду с Гаятом, а ты Велес поддерживай огонь, пока нас не будет.

  Шагать по мягкой земле было легко и удобно, раны больше не донимали болью, а деревья росли достаточно далеко друг от друга, чтобы не задевать нас ветвями, что было очень хорошо, поскольку почти вся наша одежда сохла у костра. Лучи заходящего солнца забрызгивали лес красным золотом солнечных капель, воздух пропитался ими, тепло ласковым приливом проливалось в кровь алой пеной солнечного света.

  Постепенно вечерняя прохлада опустилась на землю, и её мягкое дыхание касалось голой кожи. Всюду воцарилась тихая гармония, песнь вечной жизни и счастья. И это было красиво, так красиво, как если к прекрасному, но давно привычному, добавить что-то ещё незаметное, ускользающее и столь редкое, что не найти слов для определения, потому что чувствуешь такое всего несколько раз в жизни. И мы вновь обращаем на это мир внимание и восхищаемся им как в первый день творения.

  Я явственно ощутил дуновение ветра ласкающего красную в лучах солнца кожу и тихий говор деревьев разговаривающих в вышине, наверное, вспоминая былое, что, кажется, было ещё вчера, и так давно, разделённое веками капризного времени. Я нагибался за сухими ветвями, павшими в борьбе с ветром, сделавшими своё дело в жизни дерева и всего леса, даже в смерти принося пользу живым в единоборстве со стихиями. В стороне слышался треск, Гаят своими могучими руками ломал толстые сучья, и от близости такого друга спокойствие и уверенность непроизвольно вселялись в сердце, делая будущее не таким уж страшным. В конце концов, мы могли потерять всего лишь наши жизни, сохранность души зависела только от нас, а для этого надо было сделать всё, чтобы спасти друзей, и помочь людям.

  Набрав по большой вязанке, мы двинулись назад к костру, и благополучно добрались до нашей стоянки. Прежде чем солнце окончательно село, случилось ещё одно событие. Из сумерек замершего в преддверии ночи леса, к огню вышел пёс, тот самый пёс, в его пасти трепыхался серый лесной зверёк, похожий на нашего зайца. Не обращая на нас никакого внимания, пёс, прихрамывая, подошёл ближе, и, улёгшись чуть в стороне от костра, принялся быстро пожирать зверька. Заяц последний раз громко закричал, и была боль и плачь в этом крике. Мы молча наблюдали, с какой скоростью разделывается он с добычей, но ни чем не нарушили его трапезы, только хруст раздираемых костей слышался в тишине, это была законная добыча.

  Позже, не обращая на нас ни малейшего внимания, пёс вытянулся на сырой земле, и уснул. Только подёргивающиеся уши и напряжённая поза, выдавали его готовность, в случае тревоги, мгновенно вскочить и броситься на врага. Но ночь прошла достаточно спокойно. В кустах, правда, слышались шорохи и чьи-то тени мелькали в отблесках костра, но никто не посмел войти в круг света. Несколько раз пёс вскакивал с грозным рычанием, и тени на время растворялись в глубине леса, чтобы вернуться позже. Но всё равно, ночь прошла спокойно, и все мы смогли отдохнуть и набраться сил. С рассветом, завернувшись в свои жалкие одежды, мы продолжили путь. Собака тут же скрылась из виду, но мы не сомневались, она была где-то рядом.

  Глава 26

  Ну, как бы так написать по реалистичнее. Меня там не было, но обойти вниманием это время никак не возможно. Позже я мог спросить, что же происходило в подземелье Карелла, но всякий раз скромность и не желание омрачить радость тревожными воспоминаниями, останавливали меня. Стоило мне посмотреть на Ани, или осунувшееся, усталое, но счастливое лицо колдуньи, как все мои помыслы развеивались как дым. Но что же всё-таки там было?

  Я мог бы представить этакую слюнявую картину, такую любимую в моё время, в моём мире, типа они сидели и долго плакали, и ведьма молилась богу или своим богам, или чертям, если вам угодно, и, проливая потоки слёз, взывала к состраданию. Но одна мысль об этом приводит меня в содрогание, и не то дело, что это так уж противно, просто это не реально.

  Или ведьма с кирпичом в руке затаилась и ждёт вампира у двери, и глаза её сверкают как раскалённые уголья, испепеляя неутолимой ненавистью к этому исчадию ада. Но это просто глупо и совершенно не вяжется с характером решительной бабы, далеко не дуры и себе на уме.

  К тому же, там где я жил, я уже встречал подобных людей как женского, так и мужского пола. Представителей народа, на протяжении долгих веков боровшихся за свободу и, находя её только в ширине души, широкой и разухабистой, как деревенский тракт, да водке, когда нету мочи терпеть более. Всегда готовых восстать из пепла и в яростном возбуждении разметать всё, к чёртовой бабушке. Народа, так долго искавшего свободу, что часто забывал, в чём она собственно заключается. Да, свобода гордое слово, иллюзия, питающая дух, или дух, питающий иллюзию, счастлив кто думает, что свободен, умный свободным не бывает. Ну, это я отвлёкся.

  Попробую хотя бы отдалённо передать ту гремучую смесь отчаяния и жалости, решимости и безысходности, что царила в подземном царстве вампира.

  Тусклое мерцание факела, освещало тёмную камору, вырытую в сырой земле. Сюда не мог пробиться луч солнца, и сырые своды не знали бодрящей свежести раннего утра. Сырость и тлен навечно поселились в гиблом царстве теней. Белая плесень облепила чёрные стены, и сочилась густой слизью. Пахло гнилью и чем-то затхлым, трупы годами разлагались в земле, отравляя ядом воздух и почву. Жутко. И в этой атмосфере, у стены, ближе к дрожащему пламени, дающему скудные крохи тепла, сидела старая ведьма, прижимая к груди худенькое тельце маленькой девочки.

  Растрёпанные седые волосы грязными космами рассыпались по плечам, но в глазах светились воля и решимость. О чём же думала колдунья, что шептала она на ухо девочке, такое, что та переставала плакать и крепче прижималась к женщине. А ведьма с благодарностью принимала такую редкую драгоценность, как доверие невинного маленького человечка, и едва сдерживалась, чтобы самой не заплакать. А вот что.

  – Ну, ну, моя девочка. Не бойся. Это даже хорошо, что так случилось. Жизнь она такая, лучше ты сейчас побываешь в этом водовороте, зато потом, ничего бояться не будешь. Многие люди живут в тихих таких заводях, а как что, течение переменится или ещё что, и они тонут, потому что не готовы к борьбе, не могут жить без берегов. А ты главное не бойся, я Велеса знаю, тот ещё дурында, но он нас спасёт, да и друзья его, тоже ничего, особенно если над ними поработать немного. А вампир, и ты знала, и я знала, все знали, что он такое, вот и случилось, ну ничего, ты мне верь, я не обману, всё хорошо будет.

  – Бабушка, я не боюсь, только ты не волнуйся, ты старенькая, лучше я о тебе позабочусь, отдохни немного, поспи, моя мама и папа, пока живы были, всегда мне так говорили, только ты не волнуйся.

  И столько всего было в этих словах!

  – Ах, сладенькая ты моя.

  Слёзы закапали из глаз старой ведьмы.

  – Не ребёнок ты уже, совсем взрослая.

  И долго сидела она, покачивая девочку, так что та уснула давно, а слёзинки одна за другой падали на сырую землю.

  Глава 27

  И снова мы шли на юг, и опять мы были одеты в обрывки старого вонючего тряпья. Это обстоятельство потихоньку начинало злить. Где тот блистательный воин в белоснежной блузе, в небрежно накинутом бархатном плаще, очаровательный в своей простоте. Сейчас осталась только простота.

  Конечно, не всё так плохо. Ещё больше заострились черты мужественного лица Гаята, сидящего, в этот момент, на бревне и держащего в руке кусок жареной оленины. Взгляд его всегда спокоен, но сразу понимаешь, что это невозмутимое спокойствие в любую минуту готово обрушиться на тебя железной стеной. Даже жутковато немного. Глядя на него, понимаешь, вот перед тобой сидит человек рождённый побеждать. И шрам, пересекающий его лицо, только усиливает это ощущение необычайной мужественности и тонкого благородства этого человека.

  Дамы от него были в восторге, по крайней мере, до того как мы забрели в эту глушь. Инстинктивно чувствуя в нём переодетого принца, они просто млели от окружающего его ореола тайны, но, к чести Гаята, сам он мало обращал внимания на мелкие, а порою и не мелкие, а очень даже назойливые знаки симпатии, которыми его одаривали. На какие только уловки не пускались легкомысленные дамы, все их попытки рассыпались в прах у его ног. Видимо, он тоже был одарён инстинктом, и знал им истинную цену.

  А Велес? Велес совсем не изменился, и то, правда, таким я его когда-то и встретил, старик с бородой, острыми ушами, лошадиными зубами, и проницательными серыми глазами. Один из первых. Незаметный среди тех, кто его не знал, и производящий оглушительное впечатление на тех, кто успел с ним познакомиться и остался в живых. Никто не знал его истинных возможностей и сил, но боялись все, старик умел внушить уважение к своей персоне.

  А я. Я, когда посмотрелся в тихую гладь лесного пруда, чуть в воду не свалился, и воздал такую хулу, но ладно, скажу лишь, что в жизни не видел такой бандитской рожи, что отобразилась на водяной глади. Ну и страшная же физиономия: борода чёрная, дикие глаза, и всё это в обрамлении густой копны волос. Кое-как, но обрезал я эти локоны и стал похож не на чудище лохматое, а на чудище, общипанное и обгрызенное, впрочем, это было необходимо, ничто не должно было мешать обзору, тем более в бою.

  Но не это главное. Мы остались втроём, как тогда, когда только начинали, и будущее было покрыто мраком. Кто-то может возразить, мол, легко всё складывается, препятствия рушатся одно за другим, было зло и не стало его, может и так, только не забывайте, будущее всегда имеет несколько путей, и то, на какую дорогу вы свернёте, определит судьбу вашу или мира.

  Иногда, сидя у костра, я думал, как мало человеку нужно для счастья, когда ты получаешь это малое – ты счастлив, а когда получаешь больше, счастлив в двойне. Человек же ждущий, когда ему принесут на блюдечке луну с небес, рискует всю жизнь провести в напряжённых ожиданиях.

  Так мы и шли. Вечерами, когда мы останавливались на ночлег, из лесу, крадучись, весь на стороже, выходил пёс, всегда с окровавленной добычей в зубах. Он съедал её в полном одиночестве, кидая свирепые взгляды на всякого, кто имел неосторожность к нему приблизиться. Наблюдать за ним было даже интересно. Ни разу он не принял подачки, равнодушно обходя угощение, и всегда добывал пищу сам. Мы думали, как его назвать, но так и не придумали, поэтому звали его просто – пёс. Ему, правда, на это было совершенно наплевать, он делал, что хотел, и не обращал на нас ни малейшего внимания, если мы ему не мешали. Такого гордого и своевольного пса я ещё не встречал.

  Лето было в разгаре, и после коротких сумерек наступала ночь, тёмная, с яркими кристаллами звёзд в вышине. Хорошо было отвлечься от суеты, и пока остальные занимались костром или ещё чем-нибудь, отойти, вытянуться, где-нибудь на поляне, чтобы ничто не загораживало небо, и смотреть, как метеоры чертят свой путь в чёрной бездне, сгорая в атмосфере, слушать стрекотание сверчков, вперемешку с голосами ночных птиц. Тогда, наедине со всем этим, ко мне приходил покой, ради этого стоило жить.

  Так постепенно восстанавливалась прорванная цепочка, объединяющая нас с бесконечной вечностью, хрупкое равновесие, словно возвращаешься в родной дом, после долгого изнурительного странствия, и вселенная как долго терпящая мать, дающая напиться родниковой воды, убаюкивает меня, тихо успокаивая раздёрганные людьми нервы. Впрочем, что я говорю, это каждый знает и так.

  Земля остывает, и в наступившей тишине слышно как шелестят тоненькие стебельки, выбиваясь из-под лесного дёрна. Лежишь так, вдыхаешь тёплый аромат земли и забываешь обо всех проблемах, все они становятся такими ничтожными, стыдно подумать, забиваешь мозг ерундой, и теряешь драгоценные секунды отпущенной жизни, распыляя их в ничто. Постепенно сон овладевает мной, и, помня об осторожности, поднимаешь расслабленное тело с земли, и входишь в круг света, под защитой которого укрылись друзья. А на утро снова в путь.

  Кое-как продрав глаза, стряхнёшь с себя свежие капли росы, потянешься, как следует и в дорогу. Сначала идешь, пошатываясь, досыпая на ходу, ёжась в утренней прохладе, и тихонько проклиная промозглый туман, укрывший лесные тропинки. Постепенно небо начинает розоветь, и, наконец, наступает рассвет, лес просыпается, всё оживает, и тишина вдруг взрывается неутомимым птичьим гомоном.

  По дороге сорвёшь ягод или яблоко, и, отведав кислого сока, окончательно просыпаешься. Когда встаёшь так рано, день будто становится вдвое длинней и к полудню, отмахав километров пятьдесят, останавливаешься на обед.

  Скоро костёр трещит во всю, и языки пламени жадно облизывают сухое дерево, тщетно пытаясь дотянуться до шипящего куска сочного мяса.

  Порою нам встречались на пути брошенные деревни. В полях росли сорняки, и покосившиеся крыши обветшалых домов грозили обвалиться на землю. Мы к этому успели привыкнуть, знали, что жители снялись с мест и разбойничают по лесам. Грустно было слышать тоскливое завывание ветра в печных трубах. Маленькие вихри кружились на пустынных улицах, осаждая на порогах домов тонкие слои пыли. Царившее кругом запустение хоть и было нам на руку, вызывало тревогу и беспокойство. И когда в стороне от дороги, мы увидели живого человека, то все почувствовали облегчение, Велес даже удовлетворённо чихнул и улыбнулся.

  – Сейчас, ещё минутку, он нас увидит, и бросится приветствовать избранного, – проворковал он довольно, и принялся теребить бороду.

  – Будем надеяться, когда он нас увидит, то не убежит сломя голову, – сказал Гаят.

  Однако человек сидел на месте, не выказывая никакого беспокойства, и спокойно наблюдал за нами.

  – Всё-таки население в последнее время значительно обнаглело, нет, вы посмотрите, даже не чешется!

  – Мир тебе добрый человек.

  – И вам мир, если не шутишь, – проговорил сидящий сдержанным тоном и уставился вперёд, словно за нашими спинами происходило что-то чрезвычайно интересное.

  – А что, все люди ушли? – спросил Велес.

  – Я здесь, – бесстрастно ответил крестьянин.

  Велес прикусил губу.

  – Это мы видим, а больше никого нету?

  – А что, разве не видно? – резонно заметил человек.

  Велес явно начинал злиться.

  – Вы напрасно нам не доверяете, мы не шпионы, – произнёс он внушительно.

  – Мне всё равно кто вы, – ответил тот, но я заметил, как воровато забегал его взор.

  На этот раз молчание длилось довольно долго. Человек явно нас изучал. На мгновение его глаза замерли, и в них промелькнуло изумление и тревога, он увидел усыпанный драгоценными каменьями меч Гаята, и явно не обрадовался, но вида не подал. Я порадовался, что вовремя позаботился достать ножны для своего клинка, тем более что сейчас обрывки полоскавшейся на ветру мешковины мешали его рассмотреть. Видимо, человек пришёл к какому-то выводу, потому что он, наконец, оторвал свой взгляд от Гаята, и спросил:

   – И откуда вы идёте?

  – С севера, а что это важно?

  – Да нет, не очень.

  Опять наступило молчание. Гаят уже хотел махнуть рукой и идти дальше. Но в голову крестьянина, видимо, пришла какая-то идея, и, судя потому какие взгляды он бросал на меч Гаята, идея не хорошая.

  – Если желаете, я покажу вам, где все.

  – Да уж любезный, было бы не плохо, – проворчал Велес.

  Я хотел было поговорить с ним, но старик отмахнулся. Крестьянин, кряхтя, поднялся с земли и пошёл в лес.

  – Ну и как ты думаешь, чем это кончится, – раздражённо пробурчал я.

  Человек обернулся и попросил не отставать.