Текст книги "Том 8(доп.). Рваный барин"

Автор книги: Иван Шмелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

Всемога

Служил матрос верой и правдой – отечество защищал, порцию водки получал исправно, все моря-окияны изъездил, свет повидал, – да вдруг заскучал и заскучал.

А звали его – Всемога.

Бывало, крикнет начальство:

– Эй, Всемога! Пластырь под корабль подводи! А Всемога уж из-под воды кричит:

– Есть, ваше благородие!

И уж стал срок ему подходить – службу свою кончать и в швицары, в банк куда определиться, – очень фигурой вышел! – а он возьми да и заскучай. Стал раздумывать, то да се…

– Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и винилировку знаю… вострономию – и ту умею! А всей мне цены – в швицары! Сволоте всякой зеркальные двери отворять да пятаки огребать? Ну, на это дело пущай поглупей меня найдутся!

Скучал-скучал, душу свою расстраивал, и до того распалился, что хочь забастовку делай. А уж как человек расстроился, – тут-то бесу самая слабость и есть.

Вот раз, ночным делом, стоит Всемога на вахте и про свое все раздумывает:

– Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и в арихметику умею… а за все про все выходит мне один питя-алтынный! Вот тебе и пра-вда!

А ему под ухо, будто с ветру:

– А по витерапасу-то тебе за кажное слово рупь полагается!

Поглядел Всемога – нет никого! Черным-то черно: ночь да море. Опять про свое стал думать:

– А что… и верно! никак не меньше… Ну, гляди на дело: и за командира могу, и за адмирала могу… за всякого могу! ей-Богу!..

А ему опять – в ухо:

– А ты, Всемога, меня поминай, а не Бога!

Глядит Всемога – кой черт?! Пригляделся – и видит: сидит на цепях – на якорях черный, а ни то серый, – не разберешь. Ну, жизнь. Ночь, понятно. И спрашивает, с опаской:

– Что за черт?!..

А серый и отозвался:

– Самый и есть он, бес! Вознесу тебя, Всемога, до небес! Желаешь?

Сплюнул Всемога и забодрился, – матрос, понятно: всякие видал страхи.

– Ах ты, – говорит, – матери твоей… бес?! А ты как на наш корабль влез? Тут тебе по штату не полагается!..

По службе, значит, сказать обязан, по уставу: потому – вахта, не полагается.

А тот на свое все ткет:

– Мне, – говорит, – по моему праву навсягды быть полагается.

– Это по какому-такому пра-ву? – Всемога-то ему. – Я все права-законы понимаю, до самой точки! и в арихметику понимаю, и витерапасы умею…

– Потому ты – Все-мо-га! – бес-то ему натачивает. – Весь свет можешь перетрясти – ба-аль-шие капиталы приобрести! А тебя в банк, в швицары! Да в швицары-то кажный швицарец может!

Обрадовался Всемога – повеселел. И спрашивает:

– Ужли могу и такое – весь свет перетрясти, все ихние капиталы приобрести?! За-нятно бы… Ну, а в дело-то как произвести?

Тут у них и пошла беседа. Учал его бес тачать:

– Да плевое вовсе дело! Только и всего, что плечами наподдавай, мозгами пошевеливай!

– Есть! – говорит Всемога. – Струмент имеется!

А плечи у него бы-ли… – никакие ворота не устоят!

– Какие твои планты – доказывай!

– Планты будут. А за науку – уж как полагается… – бес-то ему лукавит. – Первым делом… – его сымай, на шее чего мотается!

Свое, значит, дело понимает.

– Есть! – говорит Всемога, и – рраз!

Сорвал с себя крест да – в воду! И стал, прямо, отчаянный.

– Чего, – кричит, – зря трепаться! Сказывай про свои планты, в самую точку гни!

А бес, понятно, в ухи ему свое заливает:

– Есть у тебя, Всемога, товарец… зря валяется, промеж требухи болтается. Тебе без надобности, а мне, гляди, хочь на подметки сгодится. Душу под меня подпиши!

Ку-да загнул!

А Всемога уж до самой отчаянности дошел, планты-то узнать охота.

– Есть! – кричит. – На кой она мне, душа-то? Попам на счастье? Без ее куды легше! Не желаю никакому черту служить, желаю в полное свое удовольствие пожить.

А бесу того и нужно.

– А теперь только меня слушай! – и давай ему в ухи планты нашептывать. – Стало быть, варим кашу!

А Всемога распалился… – не пердохнет. Одно и одно, – ругается:

– Ах, дьявола… вашу!..

Пошептал-покрутил бес и – в воду, скинулся. И почал тут Всемога действовать.

Начальство прекратил, корабль утопил, а сам на берег отчалил и давай плечами наподдавать, мозгами пошевеливать. Шевелил да наподдавал, – и стало у него богатство несметное. Так и сверкает! На руках кольца, на руках-ногах браслеты, по три пары часов носит, золотые-серебреные, полны карманы серебра-золота, хочь в собак швыряй. От девок – от баб отбоя нету, всякое удовольствие. Ходит-зыкает, чуть что – в морду левонвером тыкает-орет:

– Я таперь все-о могу!.. И в генералы могу, и в адмиралы могу, и во министры могу, и в анжинеры могу… за дох-тура могу… в инспекторы могу!.. Проси у меня, чего кто желает!..

Ходит-хороводит – жуть Города красными флагами его встречают, по деревням собаки от него шарахаются, – а то пристрелит! Уж на что железные поезда, а и те из уважения останавливаются. Фабрики-заводы и дымить опасаются – не дыхнут, потому – кто ее знает? И таким манером таких чудес натворил, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Все-мо-га!

Вот и заходит раз, у моря на берегу, в одну харчевню. А в той харчевне женщина одна бедная соленой водицей торговала, а на заедочку корочку подавала. Заходит, стало быть, Всемога в эту самую харчевню и зычит:

– Эй, ты, голова курячья… тррави! Становь-подавай мне счас жареного гуся с кашей! сей-минут! Чтоб стал передо мной, как лист перед травой!

Ну, женщина напужалась, понятно, и говорит ему вежливо:

– И вовсе мы люди бедные, еле живы… Ну, какие у меня гуси?!

А тот знать ничего не желает – куражится:

– Дисци-плину мою не почитаешь?., такая-растакая!.. Счас гуся подавай, а ни то – на мушку! У мене разговор короткий! Ай не знаешь, чего видаешь?! Да я ж Все-мо-га! По всем морям-окиянам плавал, весь свет преизошел! Самого что ни есть жирного подавай, со всеми потрохами!

И ни слова не говоря, из кармана на стол – бутылку. Сталоть, на якорь стал. Что ты тут будешь делать!

– Желаю, – говорит, – у тебе в хибаре выпить-закусить, внимание тебе доказать! Очень, – говорит, – я бедных почитаю-уважаю!

Расстроил, понятно, женщину. С голоду, прямо, подыхают. Ну, и взяло ее за сердце от такого разговору:

– Были и у нас гуси, как ты по морям плавал… – женщина-то ему, – а как на сухопутье определился, все гуси за море улетели. Остались… слезы одне соленыя… Как мужа моего по твоему указу убили, – уважения тебе не сделал… – последнюю рубаху его продали. Мне, – говорит, – теперь с детями один конец: головой да в воду!..

А Всемога уж из бутылки дернул, – закуски обязательно требуется. Как хватит по столу кулаком!

– Ах ты, баба глупая-нитилигентная! – кричит-разоряется. – Как ты так можешь, со мной бунтуешь, дисциплины не признаешь?! Ай не знаешь, чего я с тобой могу исде-лать?

– А чего ты со мной исделаешь хужей смерти? – женщина-то ему, уж не боится.

А тот – никаких резонов!

– Я все могу! Вот тебе последний мой срок-урок: через пять чтобы минут, а гусь чтоб сюда… на рейд ко мне выплыл кашей! И каши чтобы на нем – горой! А не то я та-а-кое исделаю!..

– Ай ты сбесился?! – женщина та ему. – Человечьего разговору уж не понимаешь? Да ежели его нету, гуся-то?!

– Как-так, нету?! Хлопну-топну – тышши у меня гусей будут! Да я ж Все-мо-га!

– А ежели ты Всемога, – женщина-то ему, – ты бы нам хоть по кусочку хлебушка мяконькова определил, с девчонкой! Который уж день корочки не видим, сольцу едим…

– Эн чего захотела – хле-ба! Будя с тебя и со-ли! – значит, куражится.

Ну, тут женщина, понятно, и расстроилась:

– Сталоть, на хлебушка-то у тебя и власти нет!

Как Всемога кулаком по столу ахнет – так все чашки-миски по полкам и заплясали.

– У мене… вла-сти нету?!

А та уж и себя не помнит, свое да свое:

– Вот и выходит, что нету!

А тут девчоночка ейная, крохочная, младенчик, и елозит по полу, рубашонка на задочек задрана… Подобралась тем делом до него, до Всемоги-то, да за ногу его, за сапог-то ясный, и уцопила. Лопочет свое: ца-ца… – стало быть, хлебца просит, пузырики по губам пускает, слюньки…

– У мене вла-сти нет?! – Всемога-то, глазищи, прямо, кровью зашлись.

Да как ухватит девчоночку ту за ножки да головенкой-то об косяк, – так молочком и брызнуло!

– Вот тебе моя власть!!.

Вытянул из бутылки до дну и пошел на волю. Идет и орет:

– Я все могу!.. И витерпасы могу, и в генералы могу, и в министры могу… Кто чего супротив меня может?! Я – кричит – Всемога, недалече мне до Бога!

Вот до чего дошел! А мальчишки за ним, понятно, – кричат-балуют:

– Всемога-Всемога, дай копеечку! Всемога-Всемога, недалече тебе до Бога?..

– Я все-о могу!.. И по морю могу, и по небу могу!..

А дождь большой был, кончился, – и над морем, по небу-то громадная радуга перекинулась. Прямо – дуга-ворота. А тут один мальчишка вострый – умней его во всем городе не было, прачкин сын, – подкатился Всемоге под ноги и кричит:

– Всемога-Всемога, колечко дай!

А Всемога ему кулачище выставил и дает:

– На-кась, вы-куси!..

А мальчишка не унимается:

– Такое-то колечко и у меня недалечко! А ты мне эвона какое колечко дай!

Да на радугу-то и покажи!

Глянул Всемога на радугу – уперся. Смотрел-смотрел, как баран на воду, да как пустит все… таким, нехорошим словом!..

И пошел. Идет да свое орет:

– Я все-о могу-у!.. И гусей могу, и лебедей могу, и кашу могу… Я Всемога… всего у меня много… плевать мне на… черта и на Бога!..

А уж и ночь, темно. А он идет и орет, – вот что сказал-то, про Бога… И вдруг ему, будто ветром:

– Стой! к разделке теперь, Всемога! – да так, будто по голове колом!

Уперся Всемога – нет ему дальше ходу. А черно-та!.. И слышит – под ногами, будто, скрипит кто-то, шипит-скрипит:

– Сроки дошли, Всемога. Поиграли – будя. Давай мое, чего уговорено, на подметки!

Вгляделся Всемога – самый он, бес! Стоит перед ним столбом, красные губы облизывает, огневые, зубами щелкает. Черный, не то серый, – не разберешь. Тут Всемоге – будто в душу ударило: большое что-то да таково страшное показалось, – ахнул! Размахнулся что было силы, да как на того гукнет, да головой… да с яру-то в прорву самую, в чернотищу-то, да об камни…

Поутру нашли – видят: сапоги с подковками из воды торчат, а самая голова – в море пьет.

Напился, понятно, вдосталь.

Октябрь 1919 г.

Алушта

Инородное тело

Жила в городе Городище вдова-мещанка, – на торг калачи пекла.

Капиталов от калачей не наживешь, понятно; вот и Матрена Ивановна: жила не то чтобы небогато, а особой нужды не знала. И домишко, и добришко было, как человеку полагается. С Ванюшкой после покойника осталась – не прожилась, а кое-чего еще и прикопила. Да и парнишка – в ее пошел, смекалистый: то муки на калачи дешевле соседей купит, то баранок каких – сахарных там, – навертит… – дело-то и идет.

Пошла Матрена Ивановна распространяться. И лошадку прикупила – калачи на базар возить, и то и се… Стали уж соседи поглядывать, затылки почесывать:

– Во взялась! Эдак она и нас накроет. Как, бывало, пу-жал покойник… какую выпужал!..

А Ванюшка хоть по делу и дошлый был, а в послушании у матери находился: всей ему и дороги было, что в торг да в церкву. Отец Семен, бывало, удивляется:

– Смотрю, Матрена Ивановна, на сынка вашего… – овца и овца! Табачком бы только не забаловался или… не дай Бог, задумываться начнет… – уж больно тих!..

– Тьфу-тьфу… Уж так-то смирен-смирен… – те-ленок! Ай гармошку ему купить? тих-то больно?..

– Ну что ж… купите, Матрена Ивановна, гармошку. Музыка… Она от мыслей отводить будет.

Словом, жили – Господа-Бога благодарили.

Вот раз повез Ванюшка калачи-баранки на торг, а сосед ихний, Карла Иваныч, – в Городище маковыми кренделями торговал, – к воротам вышел и говорит:

– Базар да рынок! А ты чего ж это, Ванюшка, конпанию-то расстраиваешь, маковы кренделя вертеть пустился?..

– А что ж, – говорит Ванюша, – мух ловить? Эка невидаль – кренделя! Я, годи, ужотка и аглицкого печенья напеку, все Городище пряниками засыплю.

Ну, деляга! А как ему с торгу ворочаться – Карла Иваныч опять у ворот стоит.

– Отторговались! – кричит. – Пивка бы, что ли, когда завернул распить, в шашки поиграть… Больно парень ты антиресный. Одному-то, чать, скушно?..

– Скушно не скушно, а что ж… мо-жно. В праздник ужо приду.

Порадовалась Матрена Ивановна – уважение-то какое ее Ванюшке! Карла-то Иванович очень солидный был, при капиталах.

– Сходи, Ванюшка. Может, и какое развитие получишь. Носом-то уж не шмыгай, нехорошо…

Ладно. Вот, в праздник, после обедни, чайку попил, пирожка поел – и в гости. Сапоги новые надел, со скрипом.

Угостил Карла Иванович Ванюшку пивком-кофейком, в шашки поиграли, – и говорит:

– Уж и голова ты, парень, – не нагляжусь! С зари до зари ломишь. Много, чать, жалованья получаешь?..

– Ничего не получаю. Кладет мать в сундук – в укладку, помрет – все мне пойдет.

– Так-то оно так… – Карла-то Иваныч ему, – да всякое бывает. Женский пол… Может, куда и на сторону кидает… В книжках-то какие романы про баб бывают!..

А пивка своим чередом подливает.

– Такого не должно быть… – говорит Ванюшка. – Она греха не любит.

– Грех-то в орех, а… может, она в кого и пхает?..

– Да в кого ей пхать-то?..

– Был слушок… Допрежде, будто, с Подгородищевым барином у ней было… А тебе и лаковы сапоги не купит! Другие вон на вильсипедах катаются, а который трудящий… Вот ты ее вильсипедом и пощупай, – скажется!

И растревожил. Пришел Ванюшка домой – не смотрит. Матрена Ивановна его пытает, как погулял, а он завалился на койку – ни слова.

– Да ай тебя там обидели? ты скажи…

– И скажу! – говорит Ванюшка. – С зари до зари ломаю, а мне и лаковых сапог нет?! В кого тебе деньги садить окромя меня?..

Так Матрена Ивановна и обомлела.

– Ай ты сдурел! – кричит. – Для тебя, глупого, и коплю. Помру – все оставлю.

– Зна-ем мы эти песни! Желаю лаковы сапоги – и все! И на вильсипеде гулять мне чтобы…

Ахнула, как про вильсипед услыхала:

– Голову-то сломить?!.. Да ни в жись! Сапоги я тебе куплю, ладно, а на вилисипеды у меня денег нету!..

– Не-ту?! Ладно.

Пришло время тесто месить, баранки вертеть, а Ванюшка лежит – в потолок уперся.

– Чего ж ты это бока-то належиваешь? – Матрена Ивановна-то ему… – Время тесто мять, калачи-баранки вертеть…

А Ванюшка – не желаю, можете вертеть сами! Она – и так, и сяк, – нет! Сама принялась вертеть-мять, хоть и трудно: женщина-то уж немолодая. Пошла к батюшке посоветоваться, что делать?

– И-и-ни-ни… и не покупайте! – батюшка-то ей. – Чего надумал, вилисипед! И себе голову ссодит, да еще и кого подшибет, – с судами не развяжешься. Лучше уж гармонью ему купите. Музыка… она сердце умягчает. А вилисипед… ни под каким видом!..

Воротилась Матрена Ивановна с торгу и плачется:

– И из головы выкинь… Гармонью тебе куплю, и лаковы сапоги можно, а этот… и не думай!.. Нонче и выручки-то всего ничего. Тесно-то как с горохом, покупатели обижаются.

– Ну, ладно. Хочь гармонью…

Опять за работу встал. А Карла Иваныч, понятно, свое ведет. Встрелся и говорит:

– А вильсипеда-то не купила! Ну, я тебе удовольствие окажу. Приходи, по саду на вильсипеде покатаешься, Мар-кушка-племянник ко мне приехал, – ума палата!

И зачал Ванюшка к ему ходить – пивком баловаться, с племянником разговаривать, на вильсипеде кататься. А домой пришел – волк волком. На мать зыкает – то не так, другое не так, положь ему жалованье настоящее да вильсипед чтобы беспременно…

Билась-билась Матрена Ивановна – бунтует. И торговлишка падает, и в дому непорядок, – голову потеряла. Пошла к отцу Семену.

– Ни под каким видом не уступайте! И от дела отобьется-завертится, и… Вон у господ Еремушкиных… купили так то вилисипед, а сынок-то все науки забросил, на вильсипиде крутится… а потом и за водочку принялся, и… – на ухо пошептал, – с го-рничной спутался, та-кой скандал!.. Купите уж лучше ему… часы серебреные. Время… оно к порядку приучает. Или книгу какую, душеполезную… хоть про Робинзона… Все дух-то ему поддержит. Завлекательная история, про пупугая…

Вот Матрена Ивановна и говорит Ванюшке:

– Куплю я тебе, глупому, часы серебреные., хочешь? И этого еще… вот на записочке батюшка написал, Карбинзона. Антиресно очень, про пупугая… и я бы послушала…

Поломался-поломался – три дни на базар не выезжал, теста не вертел.

– Ладно, – говорит, – покупай часы. И про этого, про пупугая… хочу дознать, чего там антиресного. Все-то вы, – говорит, – на свое вертите, вот погляжу…

Ну, ему Матрена Ивановна и часы серебряные, и про Робинзона, про пупугая, купила. Часы навесил, в зеркальце пригляделся – ладно. Стал про пупугая читать…

– Все это, – говорит, – пустяки, глаза мне отводите, чтобы на вас работал. Я, – говорит, – энти штуки знаю! Я, – говорит, – вам не Робинзон! Вы мне, – говорит, – мозги-то не мутите!

Во, стал как достигать! Однако обошелся. Папироску в зубы.

– Заваривай, – говорит, – тесто! Черт с тобой. Матрена Ивановна и глазам не верит – за табак принялся! А тот – ногу за ногу – поплевывает-дымит.

– Да ты Бога-то у меня закурил! – кричит ему.

– Какого-такого еще Бо-га! – Ванюшка-то. – Сказки-то энти знаем! Нет никакого Бога, а… все через обезьяну!

Ну, тут уж Матрена Ивановна заробела. Оробела-пополовела, да как схватит скалку да Ванюшку по голове:

– Уймись, дурак! Бог убьет!.. А тот только ухмыляется:

– А ну-ка, – говорит, – погляну! Пущай попробует, себя докажет!..

Во, какой сукин сын, – обнаглел и обнаглел!

– Мы, – кричит, – теперь уче-ные!.. Все природы-законы знаем! А вот извольте доказать, сколько у тебе моего поту-крови в укладке схоронено? Кому чего на сторону идет?..

– Да ты сбесился, а?!. – мать-то ему, – женщина, понятно, леригиозная… и о-бида! – Да как ты смеешь меня позорить?!

А ему все смешки.

– Все дознаем, какие у кого полюбовники были, да как из законного сына для господских щенят соки выжимать! Думала – Рибинзонами мне замажешь?!..

Стала Матрена Ивановна Ванюшку крестить.

– Свят… свят… свят… сбесился… батюшки, очумел-сбесился! Отыди, сила нечистая…

Да святой водицей его, а он у ней чашку – р-раз!.. Что тут делать?! К отцу Семену. Подумал-поскорбел…

– Не иначе как он вселился! Молитесь… Против сего одно средство – молитва!

А Ванюшка тем делом к своему советчику:

– По-пал в точку с запятой! Напу-жалась!.. Вильсипеда теперь добьюсь!..

А Маркушка-племянник ему про свое доказывает – ума палата! Поговорили-попили – на вильсипед. Пошел Ванюшка по саду крутиться. Крутился-крутился – да ке-эк об дерево… да головой-то на сук! Всю машину поломал, башку рассадил… Ну, однако, поднялся, потер башку…

– Теперь, – говорит, – мне все стало явственно, как на ладошке. Так вот как она, такая-растакая, надо мной измывалась. Мне, – говорит, – про пупугая да сапоги там лаковые, а сама вон что-о!..

А Карла-то Иваныч примочки ему пивной, стало быть – еще жару:

– За вильсипед мне потом отдашь, сто рублей, как капиталы отберешь… а дознал я про ее досконально… прижила она от барина парочку – Мишу да Гришу, в господском пансионе обучаются… И по вильсипеду им купила, и дом будто отписала… А ты для нее кто выходишь? От мужика-мещанина! И каждый месяц по сту целковых им посылает, для ученья, – на почте сказывали. Понятно, тебе не скажут.

А Маркушка про свое гвоздит:

– Я тебе про высшую правду объясню! И дяденька мой прохвост тоже, зна-ю! А я из ума толкую: все трудящие пусть поймут, чтобы совместно! такой закон, природный! У дяденьки вон капиталы, а у меня штаны-брюки дырявые? Это позор для всего человечества!

А Карла Иваныч про свое натачивает:

– Тебя, простоту, жалеючи говорю! Ты ей какие капиталы баранками добываешь, а она думает – часиками откупилась? Нет, ты все свои капиталы требуй!

А у Ванюшке-то в голове уж дым, как на сук-то нарезался! Пришел домой, а Матрена Ивановна под образами поклоны бьет, за него, дурака, слезами обливается. Как на нее зыкнет:

– Подавай мои капиталы!..

Та его крестом-молитвой, а он пуще:

– Приблудкам своим господским вильсипеды на мои капиталы… мо-жешь?!..

Да ке-эк по голове ее звезданет кулачищем, – так замертво и повалилась. За укладки сейчас принялся, все-то распотрошил, повыкинул. Все клубки размотал, ниток напустил – все вкруг чисто в паутине заплел-запутал, сети такие навертел – и сам запутался, не выдерется. Нашел три целковых, а капиталов нету! Полы разворотил, квашню вывернул, тесто со зла повыкидал – вот тебе калачи! Всю посуду перебил-переколотил – нет тебе капиталов! Шумит-ломает, капиталов все добивается. За Божье Благословение принялся. Все иконы посорвал, из кивотов вытряхнул, – и там нету! За мать, – не на себе ли держит?.. Всюю ободрал, прямо вот… серебряный крест сорвал… Сказывай!.. А она, понятно, уж и не чует. Ну, сейчас водой ее из ведра…

– Вставай, не притворяйся! капиталы мои доказывай!..

Открыла глаза Матрена Ивановна да как увидала содом-то гомор – закаменела. Опять, – комод расколотил, печи ломать принялся – не в трубе ли? Стало быть, зачумел. Очкнулась тут Матрена Ивановна да в чем была, простоволосая, – в участок. А в участке-то комиссар-пристав в спин-жаке – в шляпе сидит, печатками стучит.

– Не имею, – говорит, – права. У нас теперь прикосновение личности! А пустяками не беспокойте, у нас дела спе-цыальныя!

Та ему в ноги:

– Да ваше превосходительство!., да он эдак и дом спалит… кто же его теперь унять может?! В него, – кричит, – бес вселился!

А печатник сме-ется!

– Что еще за бес? Это, – говорит, – в нем наличности появление! И некогда мне с вашим делом, надо умыть руки!

Во, какой!

Уставилась на него, понятно, Матрена Ивановна да задом от него, задом… Бежит проулком, глядь – Мартын Данилыч идет, старший городовой, уж расчелся. Ну, уцепилась за него Матрена Ивановна:

– Голубчик, ослобони!.. Ванюшка-то мой… сбесился! Полиция не вникает, – к кому ж теперь? Уйми ты его, хочь ты!..

– Никак нет, Матрена Ивановна… – Мартын-то Данилыч ей. – Не могу-с. И рад бы, да не могу-с. По случаю, сами знаете… штиль-то новый… Раньше-то бы с нашим удовольствием, в две минуты, а ноньче, сами знаете…

А сам оглядывается.

– Голубчик, поблагодарю… Калачика, бывало…

– Много довольны, Матрена Ивановна. И все калачики кушали, да вот, штиль-то новый… Оно бы, конешно, можно бы…

А сам все оглядывается, с опаской…

– И самим-то им тошно, вот что про штиль-то шумели, а самолюбие. Каждому желается печатками-то стучать… тоже ведь и жалованье полагается…

Однако пошел. Подходят, а у двора соседи:

– Ванюшка-то ваш, – кричат, – каких калачей-баранок навертел! Всех свиней порезал, с ножом – с огнем по двору мечется! все капиталов ищет… Нас еще, упаси Бог, спалит!..

А как признали Мартын Данилыча-то, все в голос:

– Голубчик! да утихомирь ты его… с ножом, ведь!..

Тут Мартын Данилыч и приступил. Усы поправил, в кулак поплевал, плечи эдак поразмял, – ну, си-ла, прямо!

– Которые… осади, не лезь!..

Пошел на Ванюшку ходом. Тот от его в куток, к свиньям, а тот свое дело понимает, достигает. Привышный… слышно, настиг, навалился, хрипит в теми-то:

– Вре-ошь… у мине… не вы… не вы-дерешься… не-эт… эй, которые там… давай… веревку!..

А уж тут все – пожалуйте! Ну, связали. Получил полтинник, козырнул – пошел. А ему вдогон:

– А ты, голубчик, нет-нет да и наведайся! кто ее знает…

– Да уж будьте спокойны… навсягды рады для беспорядку!

Присягу, понятно, принимал… правильный.

Вот Матрена Ивановна сидит в дому, во всем этом безобразии, над Ванюшкой убивается. А тот зубами скрипит, лается – признавать себя не признает. Проплакала до утра – к отцу Семену. Куда же ей больше? А тот ей:

– Господнее попущение, Матрена Ивановна… претерпите. И молились мы, и пропились… Посоветуйтесь с врачом, – а не уврачует, будем просить Врача Небесного – пусть уж к себе приберет, чем ему без ума колобродить. Серьезного, стало быть, сорту он-то! Доктора Серикова пригласите, в голову ему пусть постукает. Он по сумасшедшему делу знающий.

Пригласила Матрена Ивановна Серикова. Сразу в голову постучал, вроде как к себе в квартеру, и говорит, ну, чисто ему известно:

– Пустяк, ничего серьезного. Понятно, холера мозговая! А может, чего и в голову попало, мозги перевернуло… Можно капли успокоительные, а то лучше – от мыслей отговаривать. А там посмотрим.

Так словами и запорошил. Ну, лечил-лечил, сколько денег перебрал, – нету лучше! Хуже даже с Ванюшкой стало. Уж и говорить по-человечьи не стал, а все рычит. Под себя даже, простите сказать, непорядок делает. Ну, Матрена Ивановна слезами вся изошлась: хочь и дурак, а свое дате, жалко.

А уж доктор-то, Сериков-то, уж и сам видит, что кишка у него тонка для такого дела… да еще Ванюшка прямо в рыло ему плюется – лечить не дается… – конешно, ему неприятно, да и страшно, вот и говорит:

– Видите, Матрена Ивановна… я, конечно, могу его вылечить, но… надо подождать. И потом я должен уехать по важным обязанностям… требуют меня за границу, к министрам финансов. Обратитесь пока к другому специалисту, но только он дорого обойдется…

Наговорил-наговорил, запутал – и до свидания! К кому идти? Ну, пошла Матрена Ивановна к отцу Семену, понятно.

– Хочу и хочу. Хочь все промчу, а Ванюшку спасти желаю!

Сверился отец Семен по календарю и присоветовал:

– Есть такие приметы, что ежели болезнь это, так не иначе, как немецкая. Очень англичане по этим делам дошлые… попробуйте! Даже королей вылечивали!

Пришлось Матрене Ивановне англичанина выписывать. Приехал с чемоданчиком, зубастый да строгой, все расспросил-дознал, в бинокли голову поглядел, – говорит:

– Есть!

Так Матрена Ивановна и села!

– Ужли есть?! И батюшка-то про его все!.. Выгоните хоть вы-то его… ваше превосходительство! ничего не пожалею!..

– Есть! – говорит. – Мозги спутались. И-но-родное тело!

– И… народное?!?.. Ну, смо-три-те… Сон-то какой намедни видела… – он возле Ванюшечки-то стоит… самый он, че-орный да страшенный!..

А англичанин строго на нее:

– Какого там черта – сон! Самая-то явь гнусная! Череп с него собью и все промою…

– Че-реп?!.. – как ахнет Матрена Ивановна, – помрет?!

Страшно, понятно, стало: че-реп!

– Коли не помрет – выздоровеет. Сделаю ему наружное-внутреннее.

Ну, стро-гой, – не забалуешь!

Сейчас серебряным молоточком – тут-тук – по головушке… – да чтой-то вдруг и настукал: об одно место стал, в темечко.

– Есть! – говорит. Нашел, стало быть, имеется.

Сейчас пузыречек к носу, – лежит Ванюшка, не дышит. Снял англичанин черепушку – и опять в бинокли наставился. Глядел-глядел, нацелился… да как дернет!., да вот эдакую вот занозищу и выхватил! боле пальца! И показывает:

– Можете сами видеть – ино-родное тело! Как его угораздило такую штуку заполучить… не пойму! никогда за всю практику… как он у вас не сдох – не понимаю! Но теперь можете быть спокойны. Если от такого полена не околел – выправится.

Промыл все, как по ихней науке требуется, черепушку в пазы наставил – молоточком пристукнул, – живет! Ванюшку за нос потормошил:

– Вставай, чудо-юдо! Время!

Тот с койки долой да к квашне. А англичанин попридержал.

– Погодите, молодой человек. Сейчас внутреннее будет. Достал из чемоданчика книжку и ну вычитывать:

– Чти отца твоего и матерь твою – и благо тебе будет… Не укради! Не убий…

– Да зна-ю! – кричит Ванюшка.

А англичанин его пальцем в лоб:

– Не пожелай дому ближнего твоего, ни осла его, ни козла его…

Да пальцем, пальцем…

Вскочил Ванюшка да за квашню. А тот опять придержал – лежи! Еще книжечку вынул, и опять:

– На чужой каравай рот не разевай, а пораньше вставай да свой, свой затирай!

– Обязательно желаю! – кричит Ванюшка, а Матрена Ивановна:

– Так его, ваше превосходительство! – кричит. – Да хорошенечко ему, хорошенечко вдолбите в башку-то глупую.

А тот свое, без разговору:

– Без труда нет плода! Тише едешь – дальше будешь!

– Да зна-ю!

А тот свое да свое, да пальцем, пальцем:

– Семь раз отмерь, а один отрежь!

– Да зна-ю!.. – ну, рвется… прямо, дрожит-дрожит…

– Терпи, казак – атаман будешь! Гуляй! – как крикнет англичанин да – подзатыльник!..

Как Ванюшка со всех ног да к квашне, да за тесто, да за баранки…

А англичанин бинокли-книжки свои убрал, зубищи-клыки свои желтые ощерил и смеется Матрене Ивановне:

– Видали? Очень хорошие ваши пословицы, а самая лучшая ваша – «Сухая ложка рот дерет!»

И в ладошку почесал-потыкал. Тут, понятно, Матрена Ивановна ему в ручку, да самыми-то настоящими, звонкими, золотыми, – цельный десяток и отвалила, по уговору: понятно, тайное место у ней имелось для капиталов, женщина была неглупая.

– Век буду Бога молить за упокой – за здравие. Имечко-то ваше праведное скажите.

– А зовут меня, – говорит, – Мастер Тайм!

_ Что-то я святого такого и не слыхала… – Матрена-то Ивановна говорит.

– Напрасно-с… – тот-то ей да таково строго. – Самый святой из святых. Всякие болезни исцеляет и никогда ошибки не дает, будьте покойны. А по-вашему – Время, называется.

А свое дело понимает: все штучки об камушек прозвонил, в кошель ссыпал, чемоданчик в руку, ощерился и – прощай, мамаша!

– За Время-то и деньги платят! Это уж – наша. Зато прочно-с, можете быть спокойны: повторения не случится, с ручательством!

Трубочку закурил и айда – к себе, в Лондон.

И пошла Матрена Ивановна опять калачами-баранками торговать. А Ванюшка – диву дались! – все Городище пряниками засыпал: ешь – не надо!

Октябрь 1919 г.

Алушта