Текст книги "Гончая свора (СИ)"

Автор книги: Иван Граборов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

Тунгаван, девятнадцатого октября.

Внутренние демоны, сидевшие до того на коротком поводке, словно бы почувствовали старый вкус поселившейся в нём злости и теперь буквально разрывали своими призывами его сознание. И ещё он услышал голос.

Среди дум и боли страшных,

Путник жаждет о подсказках…

Могильный голос, словно мифический дух или сирена, нашёптывал из самого мрака, ибо истинно – мраком и являлся. Слова рифмующихся строк выговаривались растянуто, что придавало им даже среди этого забытого всем живым места, особый, зловещий окрас.

Бродит он, тревожит падших, потерявших смысл в сказках…

– Кто говорит?! Кто здесь?!

Горло будто посыпали перцем чили, предварительно истерев тот в порошок. Его нервная система сражалась, перебирая все струны волокон и окончаний, выжигая внутри нечто, что препятствовало и угрожало жизни. Глазами, заплывшими тёплой влагой, он примечал мелькающие в темноте отблески. Больше и больше. Они закружили вокруг него, что вороньё над умирающим зверем.

Голос, слившийся в звонкую мелодию, стал вещать куда громче в надрывистой истерике протяжных слогов:

Вспыхнет пламя средь стенаний, средь забытых обещаний,

Прогрызая путь сквозь горы, сквозь сомненья и раздоры.

Будут ликовать, смеяться, те, что склонны заблуждаться,

И не внемлют гласу битвы, заглушающей молитвы.

Лэрд взял себя в руки и двинулся дальше. Он чувствовал, что теряет в себе человеческое, вытесняемое злобой, такой же бесформенной как и слуги Нолгвура.

Запнувшись о твёрдую кость, он упал. С огромным трудом, но смог поднялся на колено. Теперь Лэрд не стонал, словно побитый пёс, не сгибался от пульсирующей боли, а по настоящему рычал потревоженным зверем, желавшим избавить тело от боли. Рычал на окружающую его темноту и этот голос, который пробудившимся естеством воспринимал как врага.

Оставив игру мыслей и не сопротивляясь кошмару, Лэрд, покачиваясь, быстро двинулся в неизвестность. Глаза, привыкшие к мраку, теперь различали на пути куда больше элементов пространства, вели его вдоль линии из узоров, вспыхнувших синеватым светом. Лини, узоры, схождения их и переплетения. Куда ведут хлебные крошки?

Светящийся узор вскоре разделился, петляя и лишь путая, но в нём для Лэрда уже и не было нужды. Он теперь больше всего на свете хотел убить, разорвать и изничтожить источник несмолкающего голоса. Даже покинуть это место не было столь важно.

Сам голос не отставал, нашёптывая всё ближе и ближе:

Станет злая смерть прозреньем и жестоким откровеньем,

Те, что ныне спят во тьме – раньше рыскали везде,

Часто без забот играли, да игрушки поломали.

Вновь придут из грёз о благе, после песен об отваге,

Примут ложное обличье, должно скрыв своё величье.

Голова гудела. Лэрд теперь действительно не нуждался в свете, не нуждался в ничьей помощи и даже надежду он оставил в глубине проклятых пещер. Доставало уже того, что ноги насмерть впились ступнями у костей несчастных, что были до него. Живой и разъярённый, словно раненый вепрь, человек шёл и шёл. Выбившийся из сил, терзаемый в агонии, но продолжающий идти среди костей, пустоты и кромешной темноты, прячущей саму смерть. Полумёртвый, но человек шёл, а голос был рядом:

Гнев укроет от напастей символ верности и власти,

Будет собирать с пленённых дань из ремешков тиснёных,

Сохранять покой и силу у смотревших из долины,

По камням пойдёт и норам, дабы отворить запоры,

Он омоет рог приливом, в споре с предавшим могилы,

И повергнет в крике громком, обернувшись страшным волком!

Не будучи в силах объяснить, Лэрд ощутил, что с последними словами кружившие рядом тени что-то у него забрали. Так, как состригают лишние волосы – безболезненно, но всё же ощутимо. Словно часть воспоминаний, желаний и мыслей эти тени отторгли от него, чтобы оголить то, что было им нужно.

Лэрд мотнул головой из стороны в сторону, как какой-нибудь блохастый пёс, закусил нижнюю губу, за ней язык, надеясь, что придёт отрезвление от пустоты. Не помогло. Но за пустотой пришло другое.

Твари, подобные державшему карабин чудовищу, до того выжидавшие во мраке, закружились потоком в кругах мрака, но поглощённый ощущением собственного зла, Лэрд уже ничего не боялся. Оно показало ему.

Ярость и жажда убийств, жажда уничтожения и внутреннее торжество – переполняли его. Пожар, горевший до того в груди, поглощал собой теперь всё пространство, всё до чего дотрагивался его взор. Он был там и здесь, растворяясь ветром среди собственных языков пламени, он пылал на тонких руках, на кончиках онемевших пальцев, плясал кроваво-красными сгустками победный танец в океане распластанных вокруг черепов и сердец, обратившихся в трупную пыль. Он плясал и плясал свою дикую пляску в бесконечности пустых глазниц, самых разных форм и видов, никем невиданных доселе. Плясал на тонких кистях и огромных лапах, на перекрошенных пальцах и вывернутых челюстях, среди поломанных, бритвенно-острых клыков и морей бурлящей крови, среди высочайших лесов и глубочайших вод, среди могучих гор и губительных впадин. На почве, травах, льду, в пещерах и средь алых песков. Ярость его на мгновение обесчеловеченной, гневной души, пожирала стремительные метеоры, мчащиеся меж вечных планет, яркие кометы, разрезающие белыми хвостами бессильные звёзды, целые плеяды галактик ничтожной пылью растворялись в пустоте неизвестных скоплений, зацвётших багровым заревом пирующей туманности. Он видел как безликие, никем не виданные Боги молили о пощаде! Они молили с ужасом грядущей боли и неотвратимости скорого конца, ведь в томящемся пламени слепого пожара сгорали и их миры! И некому было их спасти, ведь всё, что подлинно знало живое, было смертью! Всесильной тьмой!

Боль и кровь, полоснувшие у виска, развеяли грандиозный мираж, выдернули Лэрда в пустоту мрака оживших теней и тогда всё будто бы украденное вновь вернулось к нему. Вместе с внутренней полнотой, несколько поредела полнота внешняя – свет узора, собравшийся сгустком у его ног, в миг угас. Тени стали осязаемы и явны, он это почувствовал. Тогда же Лэрд понял, что наконец может их убить.

Он перехватил оружие и, сняв его с предохранителя, пошёл в темноту, стискивая курок. Выстрелы наконец прервали леденящий скрежет когтей – два неопределённых тела сразу же пали, изрешечённые очередью. Он увернулся от ударившей сбоку конечности и докончил обойму прямо в потусторонний блеск метавшихся зрачков, выхваченный из-за спины.

Следующая четвёрка погналась вслед за ним по останкам, цеплявшимся за штанины. Провернувшись по инерции на пятке, он, крепко сжимая карабин в руках, прошёлся косой очередью, срезав нападавших под издаваемый теми визг и звук рикошетирующих от выгнутых чешуек пуль. Одно из созданий зашло с фланга и опрокинуло его мощным ударом корпуса, потемневшие клыки с отточиной осатанело силились достать глотку. Выставленным на вытянутых руках карабином Лэрд отстранил нападавшего и одновременным ударом ног послал в груду лежавших позади остатков от его друзей. Страшная тварь пыталась подняться, визжа и вопя, дёргая множеством более мелких конечностей, но человек уже был здесь и он был намного страшнее. Удар и ещё один и ещё и ещё. Лэрд впал в раж битвы и теперь кормил своего демона, позабыв обо всём. Кормил отборной, всепоглощающей ненавистью первого сорта. Кровь твари слетая с приклада брызгала в искажённое злостью лицо, заливая глаза, но ему было уже всё равно.

В миг, поддавшись под порывом неистовой ярости, боль ушла, оставив внутри лишь клокочущий жар, какой веет от теплого природного огня, подкормленного свежем хворостом. Взор перерождённого Лэрда пламенел и разрезал полог страшной тьмы. Ничто теперь казалось не властно было остановить презревшего собственную слабость и смерть.

Тогда он услышал песнь. Образы сливались в нерушимый монолит и тут же разваливались в его сознании на бесчисленные осколки. Он повторял вслед за ней:

– Ибо силой своей отвечаем мы на слабость других!

Звук падающих гильз и ритмичное колыхание ствола, высвечивавшегося в ярких вспышках. Трое, возопив, пали к останкам своих собратьев. Его ещё раз хватили за бедро. Красная человеческая кровь влилась в копилку убиенных. Умереть представлялось для него весьма вероятным. Заученная смена обоймы и чередующиеся по два патрона выстрелы снова устремились в темноту.

– Стойкостью свергаем мы тиранию страха!

Молниеносный удар ногой по нападавшему размозжил тому торс, а покорёженный алюминиевый приклад довершил начатое, излив на Лэрда галлон вязкой жидкости. Теперь он, покрытый ей с ног до головы, почти ничего не видел. Стрелял на звук.

Массовое скрежетание послышалось из глубин прямо перед ним, а потом ещё больше тварей стало приближаться, шаркая когтями по взмокшим от крови плитам. Зажатый спусковой крючок, метавшегося из стороны в сторону карабина, заставил их умолкнуть. Отсечка – кончились патроны. Ещё дюжина, желая перехватить инициативу, быстро выскочила правее поваленных собратьев, но всё было готово для искромётного рандеву.

– И пламенем развеиваем тьму!

Круглая чека соскочила с разжатых пальцев и приплюснутый цилиндр, нашпигованный стальными иглами, отправился в непродолжительный полёт.

Огненная вспышка высветила гробницу, которой точно не было никакого конца, равно как и мерзким полчищам обступивших Лэрда существ. Он зажмурился, укрывшись воротом от гадких, хлеставших всюду маленькими гейзерами, линий крови, а вновь открыв глаза увидел солнечный свет исходивший из вывороченного гранатой проёма.

Взметнув карабин, Лэрд быстро рванулся в него и, прыгая, пустил удерживавшую оружие руку в свободный оборот. Стенания, визги и багровый фонтан, сменивший Лэрду цвет волос, окончили сражение и весь этот кошмар.

Как по щелчку, опьяняющая песнь битвы стихла. Приземление было довольно жёстким, но хотя бы пришлось на опорные конечности.

Буйство первозданной природы! Небеса стянуло синеющими тучами. Электрические разряды, ударявшие о древа и камни, титанами застывали в ледяные скульптуры, тянущиеся до небес. Куда ни посмотри – всё было ими усеяно, подобно тому как колосьями усеяно поле ржи, готовое к жатве. Ураган выворачивал и гнул громадные кроны. Древа испуганно дрожали, скрипели и стенали. Дрожала и сама земля. Каменная крошка, бывшая некогда монолитным камнем, стала рваться за ветром, застревая в отчерневших слоях коры и взрыхляя землю целыми пластами, словно сверхмощный экскаватор, вышедший на промысел.

Зажмурившись, он и развёл руки в стороны, готовый к неизбежному. Он слишком устал, чтобы сопротивляться следующему уровню кошмара, да и стоял почти на открытом месте – не спрятаться, не успеть убежать. Они со смертью теперь были близки как никогда. Два неразлучных друга. Два брата и две мессии.

Вихревой столп коснулся небес, завихрился, разверзся синевой разрыва и ураган закончился так же внезапно как и начался.

Лэрд медленно открыл глаза. Коснувшись лба, по которому крупными каплями стекал солоноватый пот, он убедился, что лесная духота отнюдь не иллюзия. Запах пыльной прохлады сменился ненавистным ему летом, характерным резкостью тепловых излияний и пестротой испарений. Остовы ледяных глыб начали крошиться и рушиться о землю, забирая ввысь песок и разбрасывая всюду колотые льдины, размером с грузовые автомобили.

Он увернулся от самых больших из них, упавших поблизости, отошёл в сторону и, отряхнувшись, ещё раз осмотрелся.

Большинство мегалитов пали на леса. Рассветное солнце ещё не касалось земли, но маленькой желтой точкой подсвечивало густые облака, словно рассечённые небесной гильотиной на множество изорванных кусков. Сияние, озарявшее свечением скалистые земли, подсвечивало и показавшийся ему миражом город, возвышающийся на далёких сплетениях из нескольких высоких скал.

Величественная твердыня толстенными стенами и башнями, уходящими за ними на сотни ярдов в глубину, тянулась непреступным поясом над алым плато, занимая срединное возвышение меж двумя горами, сросшимися подобно сиамским близнецам. Широкая блочная дорога до врат в подъём оплетала левую гору, в то время как правая осталась необработанной. Там виднелись очертания высоких каменных домов, настенные выходы, узкие бойницы и переходы на высоту – туда где начиналась наивысшая застроенная часть, и большая канатная дорога, протянутая к одной из вершин. На той вершине, оставлявшей монументальностью далеко позади мифический Олимп, располагался ещё ряд башен покрупнее и неимоверных размеров купол, закреплённый на врезанный в скалу треножник, ходивший вокруг неё на колёсах, ныне прикрытых облачностью. Закруглённый панцирь из слепящих металлических пластин, что венчал сверху треножник, словно щит укрывал покой жителей, пряча город от происков солнца. Он двигался вслед за светом с той скоростью, с какой звезда меняла своё положение на небосводе и никогда не отставал.

Очевидный признак разумности какого-то местного вида. Лэрд взвесил шансы. Вид столь монументальной двухуровневой крепости напрочь убил первое желание забраться в неё по стенам и скалам, чтобы покопаться в чужих вещах без спроса у хозяев. Построившие подобное не могли оказаться легкомысленными чудаками, а значит будут защищать своё с большим энтузиазмом.

Повеяло свежим ветром. Рядом стоял воткнутый в землю толи флаг, толи указатель, пояснявший нерадивым скитальцам, вроде него, о том, что лезть в недра скалы, из которой он выпал – наисквернейшая из идей. Вот только прочитать он ничего не смог. Если смотреть на композицию как на рисунок, то ничего сложного, но этих вьющихся гроздями закорючек разобрать не смог бы и сам Геснер.

Его по-прежнему знобило. Лэрд снова, на сей раз скрупулёзно, окинул взглядом лиственные и хвойные столбы древ, скалистые сходы, гладкие валуны, поваленные рядом, и верхушки крон, не уступавших отражающему щиту города в размерах. Получится ли развести из них костёр?

Внутренний голос молчал, но не молчала природа. Бурлящими перекатами, вниз по скальному краю стелилась лазуритовая река, так и манившая усталое тело пасть в свои мягкие объятия. Вода подкупает размеренным журчанием, убаюкивает, зовёт. За ней виднелся крутой перевал.

– Сквозь ход у скал… – сообразил он и, словно очарованный, припустил быстрее.

Дойдя, напился воды и наполнил флягу. Обернувшись, Лэрд не увидел развороченного проёма с гладкой внешней стеной. Вместо этого перед взором предстала пещера с уходящим в темноту тоннелем. Множество неотёсанных камней, которыми кто-то привал вход, образовывали насыпь. Низина и весь склон вокруг пещеры были затянуты коротко растущей зеленоватой травой.

– Подделка? – изумившись, задался он вслух вопросом.

Дыхание перехватило. Теперь даже груды убитых теней и шепчущий откровения злобный дух не так повлияли бы на его сознание, не вызвали бы такого страха. Ибо выше страха обмана, поддельности настоящего, нечего быть не могло.

Лэрд чувствовал себя так, словно его использовали. Хуже для него откровения и быть не могло. Вокруг ни капли крови, ни следов битвы. Он последовательно проверил руку, висок, шею. Порезы настоящие. Плоть устало ноет, синяки и ушибы ощущаются, но действительно ли Лэрд получил их, сражаясь с тварями?

Он не понимает. Всё было так реально секунду назад, да и так и было, иначе как всё это объяснить? И Лэрд помнил слова. Все до единого из той абракадабры, которую нашептал ему призрачный голос. Быть может это место вызывает у рискнувших войти в него наваждение? Реален ли голос? Или он сходит с ума? Ему ещё больше захотелось побыстрее и как можно дальше уйти отсюда. Прочь от проклятого места.

Он осмотрелся. Никаких иных ориентиров, кроме города, стоявшего на горе, в пределах двух сотен миль не наблюдалось, а бесцельно рыскать по такому лесу было бы хорошей идеей только до темноты. Одной встречи с той громадной тварью достаточно для закрепления урока.

Видимость близости, впрочем, была обманчива, ввиду искажавших истинное расстояние протяжённых полей долины Самшада, сети болот, поднимавших в воздух пахучие столбы оливково-чёрных полос, а так же ровных, как на подбор, верхушек лиственных деревьев, достигавших у подножья ближних хребтов ни как не менее двух миль в высоту.

Путь долгий предстоял.

***

Вскочил с помоста Жар и нет в глазах стыда. Прекрасный жизни дух пылает без конца!

– Как завещали старшие, как вторят им легенды – злой демон скорой кары придёт из тёмной бездны!

– Ты ищешь верно, да не там. Сулит народам многим гибель не рука, но разум опьянённый смертью.

– Сей разум? – вопрошает он.

Я отвечаю:

– Да.

Столпотворенье приростает шумом и группы плотно заполняют зал просторный, стремясь поближе разглядеть меня и ощутить виденье снов. Их завораживает действо, как представление способно впечатлить дитя, но лишь один из них способен воспринять слова, общаться, получать и слышать зов. И на него все уповают. О, бедный Жар…

– Что следует нам делать? Вознесть ли щит над головой или в покое удержать смутьян, чтобы скорей покинуть дом родной и отнестись в бурьян? Как нам ступать?

Не то, не то он предлагает. Давно народ заблудший не принимал отказ, с пути не отвернёт. Народ сей как свеча горит, не жаждав понимать, и доводы рассудка, кошмарами небытия грозящего, их не заставят благим словам внимать. Как мне его в движеньях направлять? Лишь правды боль, увы, способна нам, живым, путь верный указать.

– Ступать средь слов, копыт ударов, мелодий арфы и пожаров. Смотреть. – бросаю я и мой наряд, как крылья тёмные, вздымает пыль у трона. – И более никак до срока. – справляюсь у узоров. – Не нам грозит сия беда.

– Но как мне возвестить тем, кто услышать страждет?

– Страждет ли? Не возвещай же все сплетения рассказа страхами смущённым, коль сам желаешь правду знать и слышать песнь. Молчи! – преподношу ладонь к нему на расстоянии и чувствую свою гордыню.

– Как можем мы сидеть, как я могу, в пору, когда никто иной не слышит песни звук, не слышит завываний ветра и гул вновь пробуждённых лун? Что делать мне, скажи? Исполню я любое обещание, что непременно дам тебе. – склоняется в слезах, поклоне и мольбе.

Клянётся сердцем он, но то, что должен, не исполнит. Свирель аккордов мысли полнит… Как мне сказать ему, открыться, как знаньем поделиться, что изнутри терзает плоть мою, повелевая той смириться? Не видно и самой полотна все, лишь малую их часть. Так много ли могу я истинно прочесть и без сомнений Жару рассказать? А вдруг подлог, а вдруг я не права и песнь не выведет в видениях к ответу? А вдруг ответа вовсе нету? А если всё же есть надежда? Что если это провиденье?

Да будет так, долой сомненья.

– Дослушай песнь, моя любовь. Придёт и твой черёд – черёд свою пропеть, что эхом грянет в вечной кутерьме, заставив многих жён скорбеть. – решаюсь.

– Война и нам грядёт?

– О да… – смыкаю очи. – Я ощущаю города, что будут стёрты в пыль, и битвы, ещё не отгремевшие. Разрывы грома, молний скрежет, лучи сжигающие сталь. Предвижу, как звёрь страшнейший своё оружье тешит о врага!

Ещё сильней сгущается толпа, усиливая громкие раздумья. И уж не вижу статуй я великих, что головами опускаются к проходу, сужающему лаз под небосводом вечного дворца у трона. Огромна дымчатая крона…

Жар скован словом, недвижим. Его румянец блёклый, застывший на щеках, не ясен им.

– Что сделать, чтобы искупить вину и бойню слабых отвратить? – вновь повторяет он вопрос, воинственно прижав к груди кулак, и на колено припадает.

– То доля не твоя. – фельветовый огонь на факелах сильнее сквозняком от тьмы поколебало. Господ простое дуновенье ветерка, пусть и впотьмах, до дрожи испугало. – Престало сильным ждать.

– Скорбеть, стенать и умирать… И к поруганию отдать безвольным полчищам, пришедшим до миров, вот это? – бессильно распускает клиссовый цветок прекрасный, что долго сохранял в руках своих, усталых от ненастий.

– Не бойся… – наставляю и, скользящей дымкой приближаясь, принимаю дар. – Та скорбь, что будет пролита, исполнит хор величья. Последний истый хор увядших. Великий хор. – к щеке его прикладываю перст и Жара боль в себя вбираю. И собственную ширю боль.

– Во имя умерших мужей? – как на богиню смотрит на меня, не в силах шевельнуться. – Во имя сгинувших в бою? – он знает. Не отбираю я – даю. – Во славу сыновей погибших?

Загадочно шепчу над самым ухом Жара:

– В твою…

Он изумлён и поражён, да так, что сердце замирает. Как многого ещё не знает…

– Слушай! – справляю резко одеяния, что вьются вкруг меня, и отступаю к трону. – От пения сего поведаю ответ. Ответ на заданный вопрос.

– Завет нам дашь? – догадлив Жар.

– Не всем. Тебе. – растерян лик его. Не понимает почему, с чего к нему мне обращаться, зачем то знанье одному? – В тебе Его течёт река. – держу ответ. – Святая кровь, не требующая исповеданья.

– Не верю… – теряет речи дар.

– Не веришь мне?! – с подобием вызова бросаю, витая дымкой страшной в зале.

– Но ведь не мне честь отдают преданья!

– Но истина. – я плавно двигаюсь к нему по тени. – В отличие от голословных толмачей она не требует истолкованья. Твоя сестра, зачем амбициозным господам она иначе? Подумай. – мотает головой. Так много смыслов… Он смущён. Противоречья мыслей Жара понимаю, а потому детали сразу раскрываю, не тая. – В её устах, как и в твоих, живёт завет.

Сутулится он, подавляя шум от толп, несущих пламя, и пробуя сложить явленья:

– Они желают так, через меня, последним сном сестре грозя, на откровения твои влиять?

– Прекрасно понимают подлые, что крови этой не смею я в ответах отказать. Не смею врать. Используют тебя, мой Жар, чтобы конец истории узнать. Они боятся ошибаться.

– Мои раздумья, отправленные вдаль, ко мне никак не возвратятся… – молчу и тут в его лице встречаю просветленье. – Они не знают, верно? Не знают, жив пророк иль мертв, и потому такое копошенье. У них надежда на спасенье и прежней власти возвращенье! За этим мы нужны. В том смысл приводить меня сюда!

– Ты понял верно. – слова в дороге застывают, как потолочная слюда.

– Нугхири предок мой… О боги, поверить в это сложно… Но почему тогда песнь о других? Происходящее так мерно. Так много странных, чуждых взору лиц…

– В неясный для меня момент, пути существ, о коих говорит она, переплелись в единый завиток. – веду рукой меж клиссовых спиралей. – В конце концов, что происходит на земле – то отражение игрищ звёзд. – к скопленьям молодым, готовым выйти на войну, мой лик направлен. – Крепись. С былым невежеством простись и наберись терпенья.

– Одно скажи: как я здесь помогу и отчего, как ты сказала, овеян буду славой? Как разум, что сулит погибель нам, остатку жалкому былого, поможет отыскать в истории пророка и отца?

– Не торопись. – теряю в сне я залу и юнца. – Поспешность – мудрость гордеца…