Текст книги "День разгорается"
Автор книги: Иссак Гольдберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
Когда она подходила к дверям, пристав вывернул из-за угла и быстро направился к ней.
– Подтопить собралась? замерзла? – игриво спросил он, останавливаясь пред Еленой. – А я, вишь, дохнуть воздухом вышел... Душно в квартире... Твой-то дома?
Елена прижала к себе охапку дров, которую несла, и, стараясь быть приветливой и простодушной, ответила:
– Дома. Куда ему ходить-то...
– А... – протянул пристав. – Дома? А мне показалось, что он у тебя где-то бродит... Я, признаться, к тебе завернуть хотел... Тючок-то, который схоронить хотел у вас, без надобности теперь. Прошло!.. Значит, дома, говоришь, твой?..
– Дома, дома! – подтвердила уже с некоторым нетерпением Елена, поглядывая на калитку, откуда каждую минуту мог показаться товарищ, который должен принести текст свежей листовки.
– Ишь, торопишься! – хрипло засмеялся пристав, ближе подвигаясь к Елене. – Боишься, ты, видно, мужа!.. Напрасно! Чего на него смотреть? Ты бы смелее!..
Елена встрепенулась: она услыхала шаги за воротами возле калитки. Сообразив, что это может идти товарищ, которого ждет Матвей, она нашлась и громко ответила приставу:
– Ах, ваше благородие! Да ведь он мне муж!.. Законный муж он мне, ваше благородие!
Пристав расхохотался. Но Елена не слушала его. Она напрягла все свое внимание к тому, что происходило за воротами. И вот она облегченно вздохнула: человек, который только что подходил на улице к калитке, круто повернул и пошел прочь. Елена усмехнулась и с нескрываемым задором крикнула приставу:
– А чего тут смеяться, ваше благородие?! Меня сбивать с пути вам стыдно!.. Тем более, у вас супруга!..
– Ну, ну! Скажешь!.. – немного смущенно возразил ей пристав и опасливо оглянулся в сторону своей квартиры.
Елена повернулась и быстро вошла в свои сени.
– Ну, что? – встревоженно спросил ее Матвей. Она сложила дрова возле печки, стряхнула с платья снег, разделась и, смущенно улыбаясь, вплотную подошла к Матвею:
– Все пока благополучно... Это пристав наш бродил...
– Он что-нибудь подозревает?
– Нет, мне кажется... – Елена густо покраснела.
– А в чем же дело?
– Глупости!.. – освобождаясь от смущения, раздраженно сказала Елена. – Ну, понимаете, Матвей, этот идиот... ухаживать стал за мною...
– Ухаживать? – Матвей поднял брови.
– Да, да!.. Он уже раз заходил без вас сюда... А сейчас он высматривал, дома ли вы, мой законный муж... Ах, гад какой!.. Вот из-за него товарищ ушел ни с чем...
Она рассказала, каким способом дала она знать товарищу, что входить во двор опасно. Матвей выслушал ее со строго сдвинутыми бровями. У Матвея мелко вздрагивали пальцы. Он прятал их, но Елена видела эту дрожь и все больше и больше смущалась...
Немного позже Матвей неожиданно сказал:
– В конце концов, здесь работать становится опасно...
Елена молчала.
33
На станции застыли два поезда. В красных теплушках того, который прибыл с запада, томились арестованные. Их собрали с разных станций, они не знали, что их ожидает. Им неизвестно было о том, что происходит кругом: плотные стенки полухолодных теплушек отгородили их от живого мира.
Осьмушин попал в одну теплушку со слесарем Нестеровым. Слесарь угрюмо сопел и, когда телеграфист шопотом спрашивал его: «Это что же такое, товарищ Нестеров?» – брезгливо отвечал: «Засыпались!.. какая-то, видать, заминка!..»
Их везли на восток и чем ближе подъезжали они к городу, тем тревожней становилось в теплушке. Однажды солдаты, окарауливавшие их, вошли к ним и сердито заявили:
– Имейте в виду: ежели что с поездом ваши товарищи там, на воле, сделают, вас каждого десятого повесим!.. Такое распоряжение!..
Немного позже двух рабочих вызвали на какой-то остановке и на виду у всех жестоко выпороли шомполами. После этого каждый из арестованных с содроганием ждал, что и его может постичь такая же участь, и на каждой остановке в вагонах все замирали и боялись глядеть друг другу в глаза.
Осьмушин, захлебнувшись от горя и ужаса, прижался после того случая к Нестерову и поведал ему:
– Если со мной что-нибудь... я сам под поезд брошусь!..
– Ты-ы!.. – прикрикнул приглушенно на него слесарь. – Не скисай!.. Рано, брат!..
Совсем недалеко от города по теплушкам прошел офицер в сопровождении трех солдат. Один из солдат нес ручной фонарь и освещал им арестованных. Офицер сверял по списку людей, был строг и иронически и многозначительно усмехался. После этого обхода у многих упало сердце:
– Что это с нами собираются делать?..
И опять, когда Осьмушин пришел в смятение, Нестеров одернул его:
– Прежде времени не умирай, брат!.. Обожди!..
На рассвете поезд внезапно остановился среди пустынного снежного поля.
Стоявший на паровозе рядом с машинистом часовой увидел впереди разобранный путь и выстрелил в воздух. Тревога подняла всех в поезде. Солдаты высыпали из вагонов. Вышли из своего вагона и офицеры. Путь был осмотрен и была снаряжена команда для его исправления. А машиниста вызвали в вагон к самому графу. Через десять минут машиниста провели по сугробам рядом с поездом, повалили на снег, содрали с него одежду и стали сечь. Солдаты тупо и мерно били его, а стоявший возле офицер курил папироску за папироской и несколько раз проговорил:
– Будешь внимательней!.. Будешь внимательней, каналья!..
Путь исправили в два часа. Затем поезд двинулся осторожно дальше. Вел его тот же машинист, но теперь уже на паровозе рядом с ним были не один, а два часовых.
И в поезде, в красных теплушках, стало после этого еще тревожней, еще настороженней.
За двадцать-двадцать пять верст до города тревога эта выросла и охватила и солдат. Откуда-то пришла уверенность, что в городе ждет сопротивление, что без жестокого, кровопролитного боя дело не обойдется. И когда подошли к полустанку, последнему перед городом, где поезду и не полагалось останавливаться, поезд остановился. Солдат выгнали из вагонов, построили вдоль поезда. Офицеры осмотрели своих людей, проверили оружие, выровняли фронт, сами подтянулись. Из своего классного вагона вышел генерал. Высокий, немного сутылый, с повисшими седыми усами и лохматыми бровями, он, брезгливо поджав тонкие губы, прошел по фронту замерших в строю солдат и привычно бросил:
– Здорово, ребята!
Солдаты дружно рявкнули приветствие. Генерал оправил на руках и застегнул перчатки.
– Полагаю, – сказал он резким скрипучим голосом, – полагаю, что вы понимаете куда мы направляемся!.. В городе нас, может быть, ждет сопротивляющаяся банда бунтовщиков. Так вот знайте: вы идете делать правое дело, служите батюшке царю и родине. У вас не должно быть жалости. Трусов я не признаю! Изменников накажу!.. Тех, кто честно выполнит свой долг, награжу!.. Садить людей по местам!.. – неожиданно закончил он, обернувшись к офицерам. Потом, спохватился и крикнул: – Отставить!.. Выведите сюда арестованных!..
Арестованных выгоняли из вагонов поспешно и грубо. Их тоже построили вдоль поезда, лицом к шеренге солдат. Генерал повернулся к арестованным, нахмурил мохнатые брови и что-то сказал своему адъютанту. Тот вышел вперед, вздернул голову вверх, отчего его щегольская папаха совсем заломилась назад, и прокричал:
– Его превосходительство объявляет, что в случае сопротивления со стороны революционеров и забастовщиков, все вы, здесь находящиеся арестованные, подвергнетесь наказанию вплоть до повешения!.. Имейте это в виду!
Арестованные стояли неподвижно и молчали. У некоторых на бледных лицах вспыхнули бурые пятна. Некоторые вздрогнули.
34
После совещания у губернатора, в скорости после того, как по улицам в перегонку пронеслись Келлер-Загорянский в губернаторской коляске и Сидоров на созонтовской тройке, город внезапно изменился. На обычных местах появились городовые, от которых многие успели уже отвыкнуть. Тяжело и угрожающе зашагали воинские патрули.
В полдень сидоровские солдаты пришли на телеграф, в банк, заняли типографию. В полдень же были на всех заборах и на всех витринах расклеены новые угрожающие приказы и обязательные постановления Сидорова и губернатора.
Днем начались первые аресты в городе.
Днем многие хозяйки находились в оживленных хлопотах по дому: шли приготовления к встрече нового года. Выехала на извозчике на базар и в магазины Завьялова. Проезжая мимо дома, где жили Огородниковы, Завьялова в сердцах отвернулась. Производила последние мелкие покупки Суконникова. Сходила на базар, не столько за покупками, сколько для того, чтобы немного рассеяться, Гликерья Степановна.
По дороге с базара она увидела первых арестованных, которых проводили посредине улицы под конвоем. С жадным и тоскливым волнением вгляделась она в них, боясь узнать кого-нибудь из знакомых. И первая мысль ее была о Натансоне и о Гале. Проводив глазами конвоируемых людей, она решительно повернула назад и заторопилась к Брониславу Семеновичу. Ее охватило беспокойство о нем, она почувствовала потребность убедиться, что с ним ничего не случилось, почувствовала потребность чем-либо помочь ему, если он нуждается в помощи и поддержке.
Квартирная хозяйка Натансона встретила ее нелюбезно. Ей надоело открывать двери посетителям квартиранта, который задолжал за несколько месяцев за комнату. Она угрюмо буркнула, что Натансон дома и что нечего беспокоить порядочных людей зря. Гликерья Степановна свысока окинула ее презрительным взглядом и постучалась к Брониславу Семеновичу.
Натансон бесцельно валялся на койке. Он при стуке в дверь вскочил, поправил на себе пиджак, открыл дверь.
– Вот что, – вместо приветствия властно сказала Гликерья Степановна, оглядывая Натансона, – одевайтесь и пойдемте!
– Куда?
– Говорю: одевайтесь, разговаривать потом будем. Пойдем к нам...
– Да знаете ли... – нерешительно начал Бронислав Семенович.
– Ничего не хочу знать! Собирайтесь и, если есть у вас какие-нибудь запрещенные книжки и прокламации, то давайте их сюда, я буду пока их жечь!..
Натансон беспомощно топтался на одном месте. Гликерья Степановна тронула его своей жирной увесистой рукою за плечо.
– Да не копайтесь вы, чурбан вы этакий! – зловещим шопотом произнесла она. – Не копайтесь! По городу уже идут аресты! Понимаете?!
Натансон понял. Быстро одевшись, он перебросал на столе и на инструменте ноты, нашел в ворохе пыльных бумаг пару нелегальных книжек, несколько номеров рабочей газеты, одну прокламацию и отдал все это Гликерье Степановне. Та открыла дверцу топившейся голландки и сунула нелегальщину в огонь.
– Вот так-то лучше будет! – удовлетворенно сказала она, проследив, как огонь весело сожрал бумагу.
Выйдя на улицу и отойдя от дома, где жил Натансон, Гликерья Степановна озабоченно спросила:
– Вы адрес Галочки Воробьевой знаете?
Смущенное лицо Натансона рассердило ее:
– Да не стройте из себя красной девицы! Я спрашиваю затем, чтобы как-нибудь и ее забрать в безопасное место... Наверное, она так же, как и вы, сидит и дожидается, пока ее заберут...
Узнав нужный адрес, она отправила Натансона к себе домой, а сама пошла разыскивать Галю.
35
Ни Гали, ни Павла в это время дома не было. Они не оказались так беспечны, как предполагала Гликерия Степановна. С момента появления карательных отрядов Павел почти не появлялся домой. В тот раз, когда Павел пришел такой усталый и опустошенный, он не остался ночевать дома. Он куда-то ушел, пред уходом заботливо посоветовав сестре:
– Ты, швестер, не торчи дома... Надо хоть тебе уцелеть...
Галя не стала его расспрашивать и после его ухода тоже вышла из дому.
Сначала она подумала о Скудельских, но сразу же отбросила мысль искать убежища у них: Вячеслав Францевич и сам-то находился под жестоким обстрелом охранки. Потом она перебрала в памяти всех подруг и остановилась на одной, жившей со старухой матерью тихо и мирно. Там можно было переждать тяжелые и опасные времена.
Подруга встретила Галю радостно, мать оказалась добродушной и сердобольной женщиной. Галю приютили, пригрели и стали следить за тем, чтобы она напрасно и лишний раз не выходила из дому.
– Сидите, сидите, Галочка! – настаивала подругина мать. – Зачем рисковать? Я сегодня несколько раз встречала по улице арестованных... Вот вам книжки зоичкины, а желаете, так и рукодельем займитесь!..
Павел бродил от знакомых к знакомым, ночуя где придется. Он потерял из виду товарищей, не знал, что происходит с Сергеем Ивановичем, с Варварой Прокопьевной, с Лебедевым, с Антоновым, с десятком других. В нем что-то происходило, что-то назревало новое. И он, не отдавая себе в этом отчета, боялся встреч с товарищами.
После последней встречи на улице с Мишиным у Павла засела неотвязная мысль о том, что эта гадина не должна, не смеет существовать. Павел как-то словно забыл об обстановке, о том, что не в Мишине и не в ему подобных дело. Павел утратил здоровое чувство представления о действительности. Он как бы внезапно позабыл или нарочно отодвинул от себя все то, что знал, чему научился в последний год. Устранить, убрать с дороги Мишина, еще кого-нибудь, кого он считал конкретным виновником неудач и поражений, – вот что было для него сейчас главным и важным.
И если раньше мысль об убийстве, о террористическом акте появлялась у него только при встрече с приставом Мишиным, то теперь он носил ее в себе прочно, и была она у него неотвязна и назойлива, как болезнь.
Как только Сидоров обрушился на город и стал производить аресты, Павел переключил свою мысль о террористическом акте с Мишина на генерала.
Павел стал искать встреч с Сидоровым. Однажды он его увидел. Генерал мчался по городу на тройке, сзади его кошевы неслись два казака. Тройка промчалась мимо Павла, как вихрь, и Павел сообразил, что проехавший – это и есть генерал Сидоров, каратель, только тогда, когда кошева и казаки завернули за угол. Павел остановился и долго в волнении смотрел в ту сторону, куда скрылся Сидоров.
Тридцать первого Павел вечером шел задумчиво по улице. Ему предстояло пойти ночевать к малознакомым людям, к какому-то зубному врачу. Он представлял себе настороженную любезность гостеприимных хозяев, их с трудом скрываемый испуг при каждом стуке, при каждом шорохе в передней. Ему стало тоскливо и нудно. На улицах было немного прохожих. Горели электрические фонари. Изредка проезжали извозчики. Павлу пришлось проходить мимо ресторана. Подъезд был ярко освещен. Сквозь тщательно протертые зеркальные стекла виден был празднично убранный зал, много огней, цветы. Немного приостановившись, Павел заглянул в одно из окон и вспомнил: вот здесь же, в октябре, так недавно, был дико убит культурный, нужный человек, и убийство его остается до сих пор безнаказанным! Павел сжал зубы и широко раскрыл глаза. О! Нельзя оставлять это безнаказанным! Нельзя! Нельзя!..
Мимо Павла проходили люди. Его даже кто-то легонько толкнул. Он очнулся и быстро пошел дальше.
У зубного врача все было так, как представлял себе Павел. Хозяин провел его сразу же в комнату, предоставленную ему для ночлега. У хозяина на лице блуждала неопределенная улыбка, он суетился, говорил любезности, но в глазах его прятался страх. Павел устало успокоил его:
– За мной нет слежки. Я это хорошо знаю...
– Ах, конечно!.. Но знаете, сегодня арестовали очень много народу. Берут без всякого разбору... Даже совсем ни к чему не причастных...
Павел болезненно поморщился. Хозяин спохватился:
– Ну, спите спокойно! Я, кажется, вне всяких подозрений. Спокойной ночи!..
Ушел из этого дома Павел рано утром, когда зимний день еле-еле начинал просачиваться сквозь стекла. На улицах было серо, холодно и безлюдно.
36
Сергея Ивановича устроили у каких-то тихих и незаметных мещан.
В маленькой квартирке пахло крепким уютом, стояла ровная тишина, и звонко тикали старинные стенные часы с кукушкой и гирями. Хозяева ходили по устланным половиками комнатам неслышно и легко. У печки блаженствовал породистый длинношерстый кот. Стены были увешаны бесчисленными фотографиями. Сергей Иванович удивился: туда ли он попал? Очень уж эта обитель непохожа была на убежище для революционера, за которым наверняка охотятся жандармы! Но хозяева – двое тихих и приветливых людей – успокоили его:
– Вы у нас живите спокойно, сколько угодно!.. Видите, как здесь тихо и неопасно...
Сергей Иванович молча улыбнулся и устроился в отведенной ему комнатке.
Он внешне был спокоен и невозмутим. С книжкой в руках сидел он у стола, и со стороны можно было подумать, что человек безмятежно отдыхает от работы, что у этого человека нет сейчас никаких забот, что он всем доволен и удовлетворен. Но книга лежала пред Сергеем Ивановичем развернутая на одной и той же странице. Сергей Иванович не читал.
Он думал.
Он перебирал в памяти все, что произошло и совершилось в последние месяцы. Он следил за своими поступками, за тем, что делал, на чем настаивал. Он искал, не было ли где-нибудь, в чем-либо ошибки с его стороны и со стороны организации. Ему припоминались письма из центра, указания цека, статьи в руководящем нелегальном органе. Он сравнивал свои действия с действиями таких, например, как Сойфер, с действиями и решениями других организаций. Он ни на мгновенье не сомневался в правильности линии своей партии, но сейчас, в эти минуты вынужденного бездействия, была потребность проверить, проанализировать свои поступки, свои решения, свои мысли.
Сергей Иванович вспоминает весну этого года, Англию, Лондон, третий съезд партии, резолюции этого съезда. Он, один из участников съезда, наизусть знает и помнит его резолюции. Он не отступал от этих резолюций и проводил их неуклонно в жизнь... Надо было звать массы к вооруженному восстанию. И он это делал. Надо было разъяснять им и политическое и вместе с тем и практически-организационное значение восстания. И разве он хотя бы на минуту прекращал работу в этом направлении?!
Противники все время толковали о заговорщичестве, они высказывались, что в России может быть только восстание «одичалых масс». Им трудно было понять, они не хотели и боялись понять, что дело идет к восстанию сознательной массы, способной к организованной борьбе. И жизнь показала, как жестоко они ошибались. Жизнь показала, что правильное понимание процессов борьбы, истинное представление о роли пролетариата только у большевиков, у него, Сергея Ивановича, у его партии... Даже вот это временное поражение, даже оно доказывает правильность тактики, которой следовали, которой придерживались он, Сергей Иванович, и его партия. Ибо, если бы речь шла об «одичалых массах», о массах, неспособных на планомерно-организованные и политически-продуманные выступления, то разве можно было бы так организованно отступить пред очевидной опасностью?! Да, пусть говорят теперь что угодно Сойферы, Васильевы и им подобные: даже и отступление, вынужденное отступление доказало правильность призыва масс к вооруженному восстанию!..
Впереди – борьба! Жестокая, упорная. И, конечно, впереди – победа!.. Надо напрячь все силы, надо не отступать... И он, Сергей Иванович, готов... Вот только проскочить это вынужденное безделье...
Машинально Сергей Иванович перелистал страницы книги, которую не читал, и отложил ее в сторону. Кругом стояла умиротворяющая тишина. Из соседней комнаты доносился сдержанный говор, звон посуды. Лампа освещала только часть комнаты, оставляя углы в темноте.
В дверях показалась хозяйка. Она кашлянула, откинула портьеру, заглянула в комнату:
– Пожалуйте поужинать!.. Отдохнули?..
Сергей Иванович быстро встал.
– Ужинать? Что ж, можно!..
Он вышел следом за хозяйкой в маленькую столовую. Стол был накрыт. Хозяин ставил бутылку вина.
– Пожалуйте! – сказал хозяин. – Мы сегодня попозже ужинаем... Завтра ведь новый год!
Они усадили Сергея Ивановича за стол и стали ухаживать за ним. Их обращение с ним было трогательное и немножко наивное. Словно был пред ними больной, которого надо беречь, которого нельзя раздражать, который требует какого-то особенного ухода. Мгновеньями Сергей Иванович подмечал в их глазах что-то вроде жалости: вот, мол, сидит бедный, загнанный человек, ближайшая судьба которого темна и неизвестна. Сергей Иванович не показывал виду, что замечает это, и незаметно посмеивался про себя. Ах, чудаки! Ах, милые обыватели! Они думают, что его нужно жалеть! Они совсем не понимают, что он сильнее их, что он богаче их!..
И, ценя их деликатность, их подвиг и бесстрашие, что они приютили у себя его, такого опасного человека, Сергей Иванович оживился, стал весело шутить, отпил с хозяином глоток слабого вина, похвалил стряпню хозяйки, с аппетитом отведал всего, что было подано на стол.
К концу ужина хозяева заволновались. То он, то она поглядывали на стенные часы и к чему-то прислушивались. Сергей Иванович тоже взглянул на часы и понял причину волнения хозяев: до двенадцати оставалось всего минут пять.
Хозяйка прибрала на столе, вытащила из буфета другую бутылку вина, поставила какие-то сласти. Виновато улыбнувшись, она обратилась к Сергею Ивановичу:
– Мы уж так, на скорую руку новый год встретим!.. Надо бы иначе...
– Ничего! – весело успокоил ее Сергей Иванович. – Вы напрасно беспокоитесь. У вас тут просто пиршество целое!..
В стенных часах что-то зашипело. За окнами, на улице невнятно прокатился удар колокола. Хозяин торопливо розлил вино по рюмкам и встал. За ним встала, раскрасневшись, хозяйка. Встал и Сергей Иванович.
– Ну-с, с новым годом! С новым счастьем! – торжественно провозгласил хозяин, чокаясь с женой и с Сергеем Ивановичем.
– С новым годом! – поддержал Сергей Иванович. – За хорошее, за настоящее, будущее!..
Резные дверцы распахнулись, и кукушка выскочила на балкончик. Кукушка отсчитала двенадцать ударов.
37
Тридцать первого ротмистр Максимов был целый день небывало занят. Наконец-то наступило время, когда он может заняться настоящим делом! С генералом Сидоровым у него установились самые хорошие отношения. Генерал по-настоящему оценил его опыт и его способности. Правда, ротмистр побывал и у графа. Там он получил возможность просмотреть списки арестованных и кой о ком дал нужные сведения. Вышел у него, впрочем, небольшой спор с его сиятельством по поводу некоторых арестованных. Ротмистру очень хотелось заполучить их в свое распоряжение, а Келлер-Загорянский не соглашался.
– Ваше сиятельство! – доказывал горячо Максимов. – Эти лица охранному отделению чрезвычайно необходимы. Через них мы могли бы получить важные материалы! Они дали бы нам много новых сведений...
– Я не согласен! – ревниво отказывался граф. – Я против лишних формальностей!.. Я накажу их, и это будет прекрасным примером для других!..
– Уверяю вас, ваше сиятельство, что они и у нас не уйдут от должного наказания!..
– Нет!.. Они останутся в моем распоряжении. Прошу прекратить об этом разговор!..
– Слушаюсь! – выпрямился ротмистр, и лицо его стало непроницаемо-покорным.
У себя в охранном Максимов быстро собрал своих сотрудников и возобновил прерванную событиями работу. Гайдук появился сияющий и словоохотливый. Он с любовью поглядывал на ротмистра, ловил его взгляд, сиял от его улыбок. Он заготовил для ротмистра целую тетрадку сводок и теперь торопился доложить их ему. Но Максимов остановил его.
– Подожди с этим! Вот у меня список. Прогляди, найди знакомых и действуй!
Действовать Гайдук готов был в любое время. У него накопилось много неизрасходованной энергии, и он подметил за время своих хождений по митингам и собраниям богатейший материал. В списке он нашел знакомых. Вот семинарист Самсонов, вот брат и сестра Воробьевы, железнодорожник Антонов, невыясненный, фигурирующий в революционных кругах под кличкой «Старик» или Сергей Иванович. Да, Гайдук встречал их, Гайдук раз слышал и Старика. Но до этого невыясненного добраться трудно. Вряд ли он так просто дастся в руки. Что касается семинариста, то, если помнит его высокоблагородие, он, Гайдук, уже однажды выяснял его...
– Ладно! – добродушно машет рукой ротмистр. – Не вспоминай! Твоя правда!..
Гайдук отправился работать. Ротмистр с наслаждением закурил. Взглянул на часы, позвонил. Спросил у вошедшего жандарма:
– Пришел?
– Так точно. Ожидают.
– Проведи.
Коренастый, хорошо одетый человек вошел торопливо и сразу же как бы в свое оправдание сказал:
– Никак не мог, Сергей Евгеньевич, дольше ждать! Рискнул появиться здесь. Здравствуйте!
– Значит, что-нибудь очень важное?
– Сейчас, Сергей Евгеньевич, почти все важно!.. Но все-таки у меня имеется и кое-что особенное...
– Рассказывайте!
– Пахнет покушением...
– Да? – обрадованно встрепенулся ротмистр. – Уже выявлено?
– Пока еще только, так сказать, в проекте. Но готово созреть.
– На кого?
– А это, – усмехнулся засекреченный сотрудник, – окончательно еще не установлено. Может быть, на Сидорова, может быть, на Келлера-Загорянского, а может быть, и на вас...
– Вот как? – поморщился Максимов. – Я за собой ничего не замечал.
– Не могли! Никак не могли, Сергей Евгеньевич, что-нибудь заметить! У самих исполнителей еще толком не определено, куда направить удар...
Ротмистр отложил папироску на пепельницу и взял со стола массивный бронзовый нож для разрезывания бумаги. Взмахнув этим ножом в воздухе, ротмистр с наигранной убежденностью перебил собеседника:
– Ну, что ж! Я готов пострадать!..
Засекреченный сотрудник чуть-чуть усмехнулся.
– Что вы, что вы, Сергей Евгеньевич! Зачем вам страдать? Боже, упаси! Мы дадим этому дельцу созреть и в самую нужную минуту снимем его.
– Эсеры? – перестав ломаться и переходя на обычный свой тон, спросил Максимов.
– Тут и эсеры и анархисты и, что весьма удивительно, и социал-демократы...
– Скажите, пожалуйста! Неужели и социал-демократы меняют свою тактику?
– Не думаю... Наверное, на свой риск и страх кто-то действует. Это обстоятельство как раз и помогло мне нащупать...
– Та-ак... – протянул ротмистр и со звоном бросил на стол нож. – Ну, хорошо, давайте фактическую сторону...
Засекреченный сотрудник ушел через полчаса. После его ухода ротмистр потянулся, зевнул, снял какую-то пушинку с рукава, затем нахмурился и стал звонить по телефону в жандармское управление.
После трудового дня Максимов взглянул на отрывной календарь, вспомнил, что сегодня, по обычаю, надо было бы съездить куда-нибудь на встречу нового года, недовольно усмехнулся и махнул рукой.
38
Ночь под новый год для многих оказалась очень беспокойной и неприятной. Жандармы обходили заранее отмеченные квартиры и забирали людей. Люди растерянно встречали непрошенных гостей. Некоторые только при властном стуке в двери спохватывались и обжигались догадкой, что это пришли с обыском и что надо было прятать, спрятаться самим. Но было поздно.
Врасплох были застигнуты Огородников и Самсонов. Только когда властный и настойчивый стук потряс двери, сообразили они, что дело не ладно.
– Ох, черти! – хлопнул себя по коленям семинарист. – Да ведь это, Силыч, жандармы!..
Обыск делали грубо и бестолково. Перерыли весь скарб Огородникова, вытряхнули сундучишко Самсонова. Проснувшиеся ребята следили испуганными глазами за необычной суетней в доме, потом девочка громко заплакала, а, глядя на нее, захныкал и мальчик.
– Уймите ребят! – грубо приказал жандарм.
Самсонов вспыхнул:
– Вот еще!.. Вы их напугали... Надо бы поаккуратней!..
Жандармы опешили от такой дерзости. Старший зло оборвал семинариста, быстрее закончил обыск и велел обоим, Огородникову и Самсонову, собираться:
– Так что пожалуйте у тюрьму!..
Было тяжело оставлять ребятишек одних. Они плакали и цеплялись за отца. Самсонову удалось уговорить соседа, бывшего понятым при обыске, чтобы тот позвал женщину, которая уже привыкла ухаживать за ребятами. Женщина пришла встревоженная, кинулась к детям, оторвала их от отца, нежно обхватила и стала причитывать:
– Ой, сиротоньки вы мои!.. Да как же вы теперь будете?!.
Шли в тюрьму по застывшим улицам молча. Огородников кутался в прохудившийся полушубок и украдкой вздыхал.
Повели не прямо в тюрьму, а сначала в охранное. Там усадили обоих в полутемном коридоре и приказали ждать. Минут десять тянулось нудное, томительное ожидание. Затем в коридоре появился Гайдук. Он пристально вгляделся в Огородникова, усмехнулся торжествующей, удовлетворенной усмешкой, узнав Самсонова, и снова ушел. И опять потянулось тягостное ожидание.
Ни Огородников, ни семинарист не понимали и не догадывались, что сидели они под обстрелом десятка глаз, что через неплотно прикрытые двери их разглядывали филеры, сыщики, что так всегда водилось в охранном.
Когда все, кому следовало присмотреться к ним, хорошенько разглядели их, Самсонова и Огородникова, наконец, вывели из охранного и отправили в тюрьму...
Как и в октябре, пришли жандармы и за Скудельским. Заметив Веру, они пошептались между собой и потребовали, чтоб она тоже одевалась.
– А разве на нее ордер тоже имеется? – встревоженно вмешался Вячеслав Францевич.
Ордера на арест Веры не было, но жандармы стояли на своем. Вера, вздрагивая от волнения, оделась и вышла из квартиры вместе с отцом.
– Не волнуйся, Вера! – успокоил ее Вячеслав Францевич. – Это недоразумение. Выяснится, и ты вернешься домой!
Действительно, когда в охранном Веру оглядели и когда Скудельский потребовал, чтобы его провели к самому начальнику охранного, Гайдук сбегал, что-то доложил ротмистру, и Вере разрешили вернуться домой.
Набирали арестованных по городу десятками. Вели в охранное, потом в тюрьму. Арестованные шли не так, как в октябре, когда все казалось простым и легким, когда никто не верил, что сидеть придется долго, когда и сами жандармы не придавали серьезного значения арестам. Теперь шли без шуток, молчаливо, тоскливо поглядывая по сторонам, вслушиваясь с тревожным чувством в ночную, морозную тишину. Теперь каждый нес в себе тревогу за будущее, за завтрашний день. Вели группами, по несколько человек вместе. Немного позже других провели большую группу. Этих жандармы забрали за встречей нового года. Веселая компания, только что шумно приветствовавшая «новый год», была захвачена врасплох. Жандармский офицер, явившийся арестовать их, насмешливо оглядел пораженных удивлением людей и ехидно и с издевкой заявил:
– Ну-с, новый год, я вижу, вы уже встретили! Теперь будьте добры пройти по одному в соседнюю комнату!
В соседней комнате всех тщательно обыскали, сложили на столе записные книжки, письма, перочинные ножи, всякую мелочь. Обыскав, вывели на улицу, где молчаливыми тенями стояли, опершись о оружья, конвойные.
Тюрьма наполнялась. Ворота скрипели в ржавых петлях, позвякивали ключи, глухо отдавались в ночной тишине шаги по тюремному двору. Надзиратели и помощники смотрителя ходили озабоченные, подтянутые, злые: они знали, что наступает для них трудная, беспокойная пора. И они были озлоблены на то, что им помешали по-настоящему, по-хорошему встретить новый год.
