Текст книги "День разгорается"
Автор книги: Иссак Гольдберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
– Софья Петровна! Что же у меня так и не убирают в комнате? Посмотрите какая грязь!
Равнодушный голос не сразу ответил из-за стены:
– Прибрато было на той неделе... Мы убираем, Бронислав Семенович, по субботам! Не забывайте этого!..
– По субботам!.. – прошептал Бронислав Семенович и схватился за голову.
Что же это на самом деле!? Комнату, оказывается, убирают всего раз в неделю, изящные девушки учатся стрелять из револьверов, по улицам вечером страшно пройти, жизнь меняется невероятно, годы ползут. Вот ему уже перевалило за сорок. Фу, как нехорошо!.. А в общем что?.. Бронислав Семенович пробежался по комнате, остановился возле небольшого зеркальца и с обидой погляделся в него.
– В общем худо... – прошептал Бронислав Семенович, увидя в запыленном зеркале свое отражение: из зеркала хмуро вглядывался в него скучный, плохо побритый сорокатрехлетний мужчина. Нос у этого мужчины был длинный и тонкий, волосы небрежно закинуты назад, на щеках желтый румянец.
– Худо! – повторил Бронислав Семенович.
42
Пал Палыч с волнением развернул пахнущий типографской краской лист. Заголовок у новой газеты был боевой: «За родину и царя!» Печаталась она в губернской типографии. Какие-то неведомые Пал Палычу фамилии красовались там, где обычно стояли подписи редактора и издателя.
– Вышли все-таки! – огорченно воскликнул Пал Палыч. Секретарь редакции заглянул в другой номер, лежавший перед ним на столе. Секретарь усмехнулся.
– Нельзя сказать, чтоб очень грамотно... Поглядите, они агентские телеграммы со всеми грамматическими ошибками ляпнули! Как получили с телеграфа, так и сдали в набор!
– Д-да-а... – протянул Пал Палыч. – Грамотны, как дворники. Но газетку-то все-таки выпустили! Часть подписчиков и читателей, Василий Савельич, утянули!
– Ерунда! – тряхнул седыми лохмами секретарь. – Лабазники и из обжорного ряда будут ее читать, эту, с позволения сказать, газету!..
Но это заявление секретаря не успокоило и не убедило Пал Палыча. Настроение у него было испорчено. Ну, на первых порах газетка будет неграмотной и даже может быть смешной, но что стоит ее хозяевам улучшить ее, поставить получше информацию, завести бойких фельетонистов? Ведь деньги у группы, которая издает газету, есть. Деньги им даст губернатор. Может быть, раскошелятся толстосумы. Лиха беда начало. Были до сего времени «Восточные Вести» единственной газетой в губернии, а теперь вот и конкурент появился. Правда, конкурент такой, с которым можно бороться. Но это будет стоить лишних усилий, лишней энергии, наконец, это потребует лишних денег. А бороться надо...
– Что ж... – вслух сказал Пал Палыч и приосанился. – Поборемся!
– Все конечно! – одобрил секретарь. – Поборемся и положим эту мелкоту на обе лопатки!..
Новую газету рассылали бесплатно имущим людям, ее раскладывали на столах в трактирах и чайных. Она красовалась на прилавках некоторых магазинов и была почти у всех мелочных лавочников. Ее щедро рассылали и разносили совершенно безвозмездно и без спросу многим обывателям.
Какой-то благообразный человек сунул ее Огородникову, когда тот возвращался с работы.
– Почитай на досуге, добрый человек.
Огородников недоуменно взял газетку и развернул ее только придя домой. Название газеты сразу рассердило его. «Ишь! – подумал он, – за царя! Рабочий народ против него идет, а тут... Что это за листок такой?!»
Поздно вечером Самсонов долго и обстоятельно объяснял ему, что это за листок и кто его выпускает и ради чьих интересов и блага.
– Видал, Силыч, что тут написано: социалисты это от антихриста, волнения производят жиды, а деньги на бунты дает англичанин!.. Здорово стараются!.. Это все, Силыч, самые злейшие враги рабочего класса стараются. Почувствовали, что дело плохо, ну и давай туман подпускать, легковерных поддевать на всякие выдумки подлые!..
– Вряд ли рабочий человек поверит... – вставил Огородников.
– Конечно! – уверенно подхватил семинарист. – Какие-нибудь, может быть совсем темные... А сознательных не проберешь!..
– Темноты много в народе...
Огородников повертел в руках газетку и бросил ее в угол. Там подобрали ненужный листок ребята и стали им играть.
На другой день, когда выдалась пригожая солнечная погода, ребята, кое-как закутанные в шали и отцовский пиджак, выбежали играть на улицу. С собой потащили они измятую газету. Они заигрались возле ворот и не заметили, как подошла к ним та тетя, которая когда-то приходила попроведать их и приносила гостинцы. Тетя остановилась, подозвала их к себе поближе, стала разглядывать, расспрашивать. Девочка потянулась к тете приветливо, а мальчик насупился и ничего не отвечал ей на расспросы.
– У, какой ты бука! Разве ты меня не узнал?.. Ну, как отец, работает?
– Работает... – нехотя отозвался мальчик.
– А это что же у вас за газетка? – заинтересовалась тетя. – Покажите?
Она взяла газету, расправила ее, увидела заголовок, удовлетворенно кивнула головой.
– Отец читает? Очень хорошо.
Мальчик продолжал глядеть исподлобья, молча отодвинулся в сторону.
Женщина засмеялась:
– Ай, звереныш какой!.. Вот ты паинька! – она погладила девочку по плечу. – Ты умница... Вот что, детки, скажите папе своему, что он молодчина. Я зайду к вам, гостинцев принесу, а папе вашему еще хороших газет...
Ребята остались одни, продолжая играть и скоро забыли о тете и о ее обещании.
43
С пачкой этой газеты вошел однажды, не постучавшись, к Матвею и Елене пристав, живший в одном с ними дворе.
– Вот почитай-ка, Прохоров, газетку! Полезная и нравоучительная!.. Сам почитай и другим знакомым православным дай!
Матвей взял газеты и положил их на угловой столик под иконы. Пристав вытащил портсигар, закурил папироску.
– Почитай, – продолжал он назидательно и строго, – в ей статейки пишут люди почтенные и можно сказать высокопоставленные... И еще советую тебе да жене твоей притти в воскресенье к обедне к спасо-преображению, там собрание состоится. Советую прямо и непременно!..
– Надо будет сходить! – сказал Матвей после ухода пристава. – Там у них собирается черносотенный их союз. Копят силы!
В воскресенье Матвей отправился в церковь спаса-преображенья, старинный приют городского благочестия и ханжества. Елена осталась дома. В церкви было необычно много народу. Матвей протолкался поближе к середине и стал рассматривать собравшихся. Ближе к престолу и к «царским вратам» столпились почетные и уважаемые прихожане. Купцы, чиновники, степенные опрятные старики, франтоватые дамы. Среди них находился и полицеймейстер и несколько офицеров. Церковная служба уже подходила к концу, когда Матвей появился в церкви. На клиросе прогремели последние звуки хора. Священник провозгласил заключительные молитвы. Густые синие лоскутья ладанного дыма, колыхаясь, истаивали в вышине. Прихожане покашливали, сморкались, переговаривались. По всему видно было, что скоро откроется собрание.
Наконец, оно началось.
Тот же священник, который только что закончил богослужение, поднялся на кафедру и провозгласил:
– Братие! Помолясь господу богу, приступим теперь к собеседованию! Великие смуты, ниспосланные на нас грешных в воздаяния нерадения к церкви, непочитания божеских законов и пренебрежения к установлениям власти, наполняют сердца верующих скорбью и воздыханиями... Кучки смутьянов, иноверцами и нехристями подбиваемых, волнуют младших братьев наших и подбивают их на богопротивные и противоправительственные действия. Нельзя, братие, равнодушно и бездейственно взирать на сии мерзостные деяния! Нельзя равнодушно и бездейственно взирать на то, как предается поруганию мать наша церковь и рушится все святое и исконнее на Руси!.. Как некогда славный сын родины Минин, призываем мы вас сплотиться в дни смуты вокруг защитников родины. И наш клич: за веру, за царя, за отечество!..
Матвей со скрытой усмешкой вслушивался в гладкую горячую речь священника. Поп знал своих слушателей и умел действовать на их чувства. Несколько старух уже прослезились. Кто-то громко вздохнул, кто-то горестно произнес: «о, господи!» Стоявшие близко около духовного оратора приосанились и переглядывались многозначительно и победоносно. Возле полицеймейстера Матвей заметил рыжего юркого полицейского чина. Матвей знал кто это: как-то товарищи показали его Матвею на улице и объяснили, что это пристав Мишин, организатор погромных банд. Сейчас Мишин видимо находится в большой фаворе у начальства, хотя на улицах показывался редко, побаиваясь мщения революционеров. Мишин почтительно, но настойчиво что-то нашептывал полицеймейстеру. Поп глянул в их сторону, слегка нахмурил брови и заговорил еще страстней и убедительней.
После попа взошел на кафедру незнакомый Матвею осанистый хорошо одетый господин. Соседи Матвея взволнованно зашептались:
– Вот этот скажет!.. Да!
– У губернатора запросто бывает... В Петербурге связи...
– Тшш!.. Слушайте!.. Тише!
Новый оратор заговорил по-другому. Речь его, плавная и решительная, ничем не напоминала елейного и молитвенного слова попа. Словно командуя и повелевая, он бросал толпе указания и призывы. Он тоже говорил о смуте, но называл ее прямо революцией, а с революционерами предлагал повести решительную и беспощадную борьбу. Матвей насторожился. «Этот, – подумал он, – от слов, видать, легко может перейти к делу!»
Говорил этот оратор недолго и закончил предложением всем присутствующим записаться во вновь организуемый с пастырского и губернаторского благословения «союз святителя Иннокентия».
– О задачах и идеях нашего союза вы можете подробно прочитать в последнем номере газеты «За родину и царя!». Приобрести этот номер можете, господа, при выходе, у свечного ящика. Там же и запись в союз...
К концу собрания Матвей пробрался поближе к выходу. Возле свечного ящика происходила давка. Церковный староста привычным движением совал верующим сложенные листы газеты и хватал пятаки, которые со звоном катились в раскрытую шкатулку. Торговля шла бойко. Но стол, за которым сидели трое и где происходила запись в союз, многие старались обойти мимо. Матвею даже показалось, что кой-кто оглядывался на стол и на сидящих за ним с некоторой опаской.
«Не очень-то разохотились под знамя «святителя Иннокентия» вступать!» – внутренно усмехнулся Матвей и выбрался из церкви.
На улице было морозно. Ядреный ноябрьский мороз обхватил Матвея, ущипнул его за щеки, дохнул острым ветерком. Но на морозе после душной и чадной церкви было хорошо и Матвей смело вдохнул в себя бодрящий, хотя и обжигающий стужей воздух.
44
Третья полицейская часть считалась центральной частью города. Мишин был назначен сюда в прошлом году помощником и быстро выдвинулся за усердие и распорядительность. В октябрьские дни он лучше всех приставов и даже самого полицеймейстера сколотил группу погромщиков, которые совершали нападения на собрания и митинги и которые попытались разгромить железнодорожников. После манифеста Мишин ненадолго скрылся. Начальство, оберегая хорошего и верного служаку и подчиняясь негодованию и возмущению общества, упрятало куда-то Мишина и его нигде не видно было долгое время.
Полицеймейстер, передавая Мишину благодарность от высшего начальства за усиленную и самоотверженную борьбу с крамолой, дружески посоветовал:
– Вы бы, Петр Евграфович, скрылись бы куда-нибудь на-время. Ну, вроде отпуска. Отдохнули бы, подлечились...
Мишин послушался совета и исчез из полиции. Несколько раз его встречали переодетым в штатское, узнавали. Однажды ему показалось, что двое пошли следом за ним. Он встревожился, ускользнул от преследователей. И потом рассказывал близким:
– Охотятся за мной! Боюсь покушения...
Рыжие, тщательно подстриженные и подкрученные усы Мишина при этом вздрагивали, в глазах прятался страх.
И опять Мишин упрятался, убрался куда-то. И опять не стало его видно даже и переодетым.
Матвей слыхал о Мишине и о том, что он прячется и боится покушения. Поэтому открытое появление пристава в церкви удивило его. Было что-то вызывающее и наглое в том, что пристав вылез из своего потайника и красуется рядом с начальством, словно поддразнивая тех, кого совсем недавно так трусил.
Товарищи, которым Матвей сообщил о появлении Мишина в церкви на собрании черносотенного союза, тоже встревоженно удивились.
– А ведь неспроста он, мерзавец, обнаглел!
Действительно, обнаглел он совсем не зря. Снова по Спасскому предместью зашныряли суетливые люди. Сюда толстыми пачками стали приносить и раздавать бесплатно газетку «За родину и царя». Здесь опять, как полтора месяца назад, начали происходить таинственные сходки и совещания.
Об одном таком совещании рассказал Огородникову его кум.
Кум пришел в гости трезвый и степенный.
– Как живешь-можешь, Силыч? – осведомился он по привычке. – Здоров?
– Здоров, Афанасий Иваныч! Нам что делается?! А ты как?
– И у меня ничего, все благополучно... Вот роздых сегодня, дай, думаю, к куму зайду... Да вот еще... – Афанасий Иванович чуточку замялся.
– Чего еще? – заинтересовался Огородников.
– Опять, слышь, у нас там шепчутся да табунятся по углам. Газетки вот еще носить стали, даже без денег всем суют! А в газетках на счет бунтов да про жидов... Чего-то, слышь, Силыч, заводят. Не иначе, как сызнова бить будут...
– Ну, навряд ли! – возразил Огородников, озабоченно вслушиваясь в слова кума.
– А я так думаю, что опять выйдет заварушка!.. – настаивал Афанасий Иванович. – Был я у соседей третьего дня, люди ничего, тихие будто, баба его пирогами на базаре торгует... Так в ту пору двое каких-то городских у них сидели да наших спасских сколько-то. Меня-то не побоялись да при мне беседу свою продолжали. Всего я не слыхал, а одно понял: подбивают на буйство народ!.. Насчет солдат городские толковали, что скоро, значит, солдат по домам отпустят и прекратится бунт солдатский, а тогда и с жидами и с забастовщиками расправиться можно будет!..
– Скажи на милость! – покрутил головою Огородников. – Шевелятся!.. Не желают рабочему народу воли и хорошей жизни дать! Портют все! Ух, гады!
– Я думаю, – продолжал кум, – зайду-ка я к Силычу, оповещу его. Сдается мне, что поопасаться тебе, кум, надо бы!..
– А с чего же это?
– Да с того, что еще говорили они на счет замечаний всех, кто там на митингах да на собраниях бывает. Берут, слышь, на заметку, а потом, мол, время придет, так и садить в тюрьму да всяко наказывать будут!..
Огородников растерянно взглянул на кума, нахмурился, но, что-то вспомнив, покачал головой:
– Врут! Не удастся им это, Афанасий Иваныч. Народ дружно взялся. Куда им лезти!..
– Может и так... – недоверчиво согласился Афанасий Иванович. – Все может статься!..
Вечером Огородников рассказал о словах кума Самсонову.
Семинарист уже знал о том, что черносотенцы в городе зашевелились.
– Ничего, Силыч! – беспечно успокоил он Огородникова. – Мы им голову шибко высоко не дадим поднять!
– Все-таки шевелятся... – растерянно возразил Огородников. – Значит, неспроста...
45
Генерал Синицын, пытавшийся не сдавать своих позиций и не идти на большие уступки, попал в неловкое положение. Кругом в городе бушевали страсти, солдаты не признавали прежнего своего начальства, собирались на митинги, ходили по улицам с пением недозволенных песен, слушали агитаторов и становились час от часу все более дерзкими, а ему приходилось сидеть в своем временном штабе и чего-то ждать. А чтоб взбунтовавшиеся солдаты не посмели что-нибудь с ним сделать, держать под ружьем юнкеров и выставить у решетки артиллерию.
Губернатор волновался. И его власть существовала только на бумаге, по привычке. Никто его не слушался, никто с ним не считался. Даже жандармский полковник, который никогда раньше не предпринимал ничего более или менее важного, не посоветовавшись с его превосходительством, теперь избегал появляться в губернаторской квартире и действовал самостоятельно. Своевольничала и полиция. Она не исполняла своих прямых обязанностей: бывали дни, что у подъезда белого с колоннами дома не оказывалось дежурного околодочного и городового. Полиция где-то шныряла, что-то делала, чего-то ждала, на что-то надеялась.
– Базиль, – болезненно морщась и томно закатывая когда-то красивые глаза, недоумевала губернаторша, – я не понимаю, Базиль, что кругом происходит? Почему ты не проявишь своей власти? Зачем ты всех распустил и ничего не предпринимаешь?..
– Ах, матушка! – сердито тряс губернатор головой. – Ну, чего ты не понимаешь?.. Кругом и так скверно и омерзительно, а тут еще ты...
– Не понимаю... – не отставала губернаторша. – Решительно не понимаю... Прикажи действовать... Ну, там кого-нибудь арестуй, кого-нибудь отдай под суд...
Губернатор багровел, задыхался от негодования и молчал...
Губернатору однажды показалось, что все обернулось к лучшему и, наконец, скоро можно будет легко вздохнуть. Самый ловкий и самый услужливый чиновник особых поручений, Анатолий Петрович, пришел с известием, что в городе слава богу, начинается отрезвление, что благомыслящая часть населения вышла из бездействия.
– Ваше превосходительство, – радостно докладывал он в присутствии губернаторши, – революционеры и забастовщики скоро получат должный отпор. Создался союз честных, верующих и патриотически настроенных людей. Как вы изволите помнить, инициативная группа еще в самом начале беспорядков обращалась за содействием... Теперь эти смелые люди начали действовать. Извольте посмотреть, ваше превосходительство, какую газету уже выпустили!..
Губернатор взял газету, развернул, просмотрел, улыбнулся.
– «За родину и царя»... М-да... Прекрасно!.. Вот даже и не ожидал!.. Прекрасно!.. А я думал, мы тогда напрасно им субсидии отпустили... М-да...
– «За родину и царя», – вслух прочитала губернаторша заголовок. – Мне кажется, Базиль, надо было бы наоборот...
– Что-о?.. То-есть в каком смысле, наоборот?
– Здесь, – внушительно и глубокомысленно пояснила губернаторша, – поставлена родина раньше царя... Правильнее и патриотичнее «За царя и родину»...
– М-да... – пошлепал губами губернатор. – М-да... А ведь ты, пожалуй, права!.. Как ваше мнение?
Чиновник особых поручений кинул на губернаторшу почтительно-восторженный взгляд.
– Их превосходительство замечательно правильно и метко сказали!.. Было бы лучше, как их превосходительство полагает!
– А-а... Ну и как?
– Вполне исправимо, ваше превосходительство! Надо приказать и переставят: царя впереди, а родину сзади...
Редакции газеты было приказано и она переставила слова. Редакции это не составило никакого труда и никаких хлопот. Но на четвертом номере газеты дело запнулось...
Газету печатали в казенной, губернской типографии. Здесь всегда были наименее сознательные рабочие и сюда раньше с трудом попадали нелегальные брошюры и прокламации. Печатники этой типографии последними вступили в новый профессиональный союз и туго поддавались агитации. Поэтому черносотенная газета и нашла приют в этой типографии. И три номера газеты «За родину и царя» были набраны и отпечатаны без всяких препятствий и хлопот для ее редакции. Но когда уже набирался четвертый номер с новым заголовком, в типографию явились представители профессионального союза.
– Товарищи! – обратился к работавшим наборщикам Трофимов, который возглавлял депутацию. – Давайте-ка поговорим на чистоту!..
Рабочие оставили верстатки и вышли на средину цеха.
– Вы что же, – продолжал резко и взволнованно Трофимов, – соображаете что делаете?
– А что? – задетые его тоном, спросили рабочие. – В чем дело?
– Дело самое простое! – насмешливо продолжал Трофимов. – Вполне сознательно действуете!.. Набираете и печатаете сволочную газетку, злейшим врагам своим помогаете!.. Мы даже «Восточным Вестям» кой в чем спуску не даем, а у вас монархисты орудуют, погромщики! Рабочее это занятие? Не стыдно вам?!
Расталкивая сгрудившихся молчаливою кучкою наборщиков, вылез навстречу Трофимову фактор.
– Какие тут могут быть разговоры? – заносчиво закричал он. – Здесь казенная типография, чего прикажут набирать и печатать, то и обязаны! Наше дело отработать свое время добросовестно и больше ничего...
Трофимов оглядел фактора, седенького, опрятного старика, и сплюнул.
– Эх, ты!.. Чиновничья твоя душа, продажная, не рабочая!.. Ребята! Неужели вы согласны с ним? Не может быть! Никогда этому не поверю!.. Я вам от имени профессионального нашего союза говорю: бросайте набор! Отказывайтесь помогать погромщикам!.. Правильно я говорю? Кто возражает?
Фактор быстренько оглянул рабочих своей типографии, хмуро сверкнул через очки в пришедших неприязненным взглядом и еще громче закричал:
– Нас профессиональный ваш союз кормить станет, когда расчет получим? Ребята, не слушайте! Какое нам дело на счет того, что набирать?.. Отказываемся слушать чужих!.. Хватит!..
Кучка наборщиков распалась. Из кучки вытолкнулись двое-трое, они отпихнули фактора в сторону. Один презрительно сказал:
– Не верещи! Спрячься!..
Другой прямо взглянул Трофимову в глаза и признался:
– Виноваты, товарищи! Ей-богу, виноваты!.. Вот сколько раз разговор у нас об этом шел, чтобы не набирать черносотенную газетку, да все как-то до конца договориться не могли!.. Слизь вот эта мешала!.. – он указал рукой на фактора. Фактор отошел в сторону, затем совсем скрылся из цеха.
Наборщики заговорили вдруг все сразу. Трофимова и его спутников обступили со все сторон. Со всех сторон посыпались оправдания, объяснения, жалобы. У Трофимова прояснилось лицо. Выждав пока рабочие немного успокоились, он уже другим тоном, не так, как начал, просто и даже с легкой насмешкой, в которой сквозило добродушие старшего, понимающего и прощающего, коротко повторил предложение прекратить набирать и печатать газету «За родину и царя».
– Согласны? – спросил он, чувствуя по настроению рабочих, что они вполне согласны. – Ну, так давайте рассыпайте гранки! И чтоб впредь ни-ни!..
Гранки были весело и озорно рассыпаны. Новый заголовок, еще не бывший в работе и приятно поблескивавший гарто, был разбит на куски. Блестящая идея ее превосходительства так и не была осуществлена.
46
Прохожие ходили сначала мимо каменной решетчатой ограды, за которой устрашающе выставились жерла пушек, торопливо и с опаской. Улица, где помещался штаб генерала Синицына, сначала пустовала и была тихой и заброшенной. Но как только солдатская забастовка окрепла, мимо штаба люди стали проходить смелее и независимей, а потом появились любопытные, которые подолгу стояли и разглядывали вооруженный двор, юнкеров, несших караул, две пушки и снарядный ящик возле них. Затем любопытные совсем осмелели и начали подшучивать громко и развязно над устрашающим видом штаба, над юнкерами, над генералом.
Хозяином в городе был военный стачечный комитет.
Обыватели скоро почувствовали это. Вместо дружин самообороны, патрулировавших по городу, появились воинские караулы, которые быстро навели страх на кошевочников. В дружинах даже посетовали по этому поводу:
– Разве мы бы не справились?.. В два счета!..
Солдаты, почувствовав свою силу, вспомнили о начальстве, которое угнетало их, и стали разыскивать наиболее ненавистных офицеров, чтоб расправиться с ними. По казармам гремели угрозы, офицеры, чувствовавшие за собою грешки, попрятались.
– Все равно! – бушевали солдаты. – Найдем, не уйдут от нас!..
– Поймаем и покажем, как над нами изгаляться!.. Свернем им шеи!..
Военный стачечный комитет решил спасать некоторых офицеров от самосуда и постановил на время арестовать их. А так как опасно было доверять арест солдатам, то комитет обратился к дружинам самообороны. Штаб дружины получил список офицеров, которых надо было задержать, и нарядил несколько групп дружинников для этой цели.
В дружине, где была Галя, произошел спор. Когда стали назначать людей, которые должны были разыскать офицеров, задержать их и отправить в соответствующее место, начальники десятков решительно заявили, что для этой цели совершенно непригодны женщины.
Товарищи женщины освобождаются от этой операции!
– Почему? – вспыхнула одна из дружинниц, девушка с которой Галя сидела в тюрьме в одной камере. – За что нам такое послабление?!. Мы не желаем!
– Мы вместе с мужчинами заодно!.. – подхватили еще две девушки, – это неправильно!
– Конечно, это несправедливо! – вмешалась Галя, загораясь и решимостью и стыдом одновременно. – Напрасно вы считаете нас неженками и белоручками!.. Мы желаем нести всякие опасности наравне с вами, мужчинами!..
– Наравне с мужчинами! – подхватили девушки. – Не нуждаемся в снисхождении!.. Направляйте нас куда угодно!..
Начальник десятка смутился, заколебался, потом с отчаяньем махнул рукою:
– Ладно! Никакого различия!.. Только не пеняйте потом!
Девушки весело засмеялись и успокоились.
Попозже Галя вместе с четырьмя дружинниками направилась задерживать одного из намеченных офицеров. Шли возбужденные, скрывая друг от друга легкое смущение. Шли на непривычное дело: арестовывать человека. Самсонов, державшийся поближе к Гале, откашлялся и тихо сказал:
– Замечательно! Вот никогда бы и в голову мне не пришло бы, что буду арестами заниматься!.. Удивительно!
Галя в темноте не разглядела его лица, но почувствовала, что семинарист волнуется и что у него, наверное, щеки пылают и румянец залил веснушки.
– Самое интересное, – не сразу ответила она, – то, что мы даже не знаем его, этого офицера...
– Сволочь! – убежденно воскликнул Самсонов. – Извините, Воробьева... Самая подлая сволочь! Я слыхал о нем от солдат... Этого Айвазова весь полк ненавидит.
Когда пришли на место и стали стучать и звонить в парадную дверь, Галя нервно засунула руки в карманы пальто. Как же это все вот сейчас произойдет? Человек ничего не подозревает, его подымут, может быть, с постели, он будет смущен, растерян... Сердце у девушки забилось быстрее и ей стало тоскливо.
Дверь после долгих переговоров открыли.
– Никакого поручика Айвазова у нас нет, не проживает! – сердито, с затаенным испугом ответил человек, открывший дверь. – Вы ошиблись...
– Нет, мы не ошиблись, – отстраняя человека и проходя в переднюю, решительно заявил начальник десятка. – Поручик Айвазов скрывается у вас. Скажите ему, чтобы он вышел к нам. Ему ничего не сделают. Мы дружина...
В передней на вешалке висела офицерская шинель. Хозяин квартиры перехватил взгляды дружинников, понял, что запираться нечего и растерянно молчал. Из плотно прикрытой двери, ведшей из передней в квартиру, неожиданно вышел офицер. Галя вспыхнула. Она узнала того щеголя, который недели полторы назад приставал к ней. Офицер остановился в дверях, вызывающе оглядел дружинников и прищурил нагло глаз.
– Ну-с, в чем дело? Я – поручик Айвазов. Что вам угодно?
Начальник десятка кашлянул.
– Одевайтесь... У нас имеется распоряжение доставить вас в военный стачечный комитет.
Офицер вздернул голову кверху.
– Бросьте говорить глупости и убирайтесь прочь! – насмешливо и злобно крикнул он. – Поняли? Убирайтесь прочь!
Галя, стиснув зубы, следила за офицером. У нее копилось негодование против него. Она тяжело дышала. Офицер только теперь заметил ее. Его глаза изумленно расширились, потом в них засверкала насмешка. Вкладывая как можно больше глумления и издевательства в свои слова, он протянул:
– Это что такое? Барышня, почему вы являетесь ко мне в такой компании? Ай-яй, не хорошо!..
Дружинники молчали. Начальник десятка, высокий, рабочий с электрической станции пристально вглядывался в офицера, слегка посапывая широким носом.
– Хватит! – вдруг резко и властно произнес начальник десятка. – Хватит дурака валять, ваше благородие! Насдевывайте на себя шинелку и пошли!.. Ну!
И видя, что офицер собирается спорить, он брезгливо, но успокаивающе объяснил:
– Если не пойдете с нами, вызовем воинский караул, солдат вызовем. Только сообразите, что нас на это дело послали как раз потому, что если бы солдатикам поручить увести вас в комитет, то от вас и клочка бы не осталось! Любят вас очень солдаты-то!.. Вот читайте бумажку военного комитета да не задерживайте нас!
Бумажку офицер читал долго. На щеках у него наплывали желваки, губы под щегольски подстриженными и нафиксатуаренными усами подрагивали. Галя с нескрываемой ненавистью глядела на его породистое, красивое лицо и с радостной злобой замечала, как тщетно скрываемое смущение выступало на нем легкой дрожью и румянцем.
– На каком основании?! – в последний раз вспыхнул офицер и отбросил от себя бумажку. Но это была его последняя попытка. Дружинники окружили его. Потребовали, чтобы он отдал револьвер, оставив ему его шашку. Затем начальник десятка пропустил его вперед в выходную дверь и громко сказал:
– Товарищи, стрелять разрешается только в том случае, если задержанный попытается бежать... Пошли!
На улице офицера окружили. Двое по бокам, двое сзади. Галя пришлась с правого боку.
– Без-зобразие! – пробормотал офицер, сбоку поглядев на Галю, – причем тут женщина?!.
– Товарищ Воробьева! – окликнул начальник десятка, как бы не слыша слов офицера, – вы можете решить, не отправить ли нам господина поручика в его полк! Как вы думаете?
Галя поняла товарища и почти весело ответила:
– Нет. Выполним приказ стачечного комитета... Господин поручик, мне кажется, скоро научится уважать женщин!..
Поручик сжался и молчал. Пустынная улица была зловеща и тревожна. Шаги пятерых отдавались гулко, как в пустыне.
47
В комитете стоял вопрос о боевых дружинах.
Сергей Иванович выслушал рассказы товарищей о самообороне, потрогал очки и качнул головой.
– Получается замечательно остроумно! – сказал он, насупившись. – В самообороне люди с бору и с сосенки, не поймешь – любительский спектакль или серьезное дело.
– Ребята неплохие...
– Да не в том дело, что плохие там или красивенькие! Надо сколачивать настоящие боевые дружины! С преобладанием рабочих... Вообще, ерунда какая! Поймали кошевочника и любезно препроводили в полицейский участок!
– А куда его было девать?..
– Надо уметь все предусмотреть!..
По предложению Сергея Ивановича, из самообороны были отозваны все партийцы и созданы боевые десятки. Павел был поставлен во главе одного такого десятка. Во главе других встали Потапов, Трофимов, Емельянов.
В боевых дружинах завели настоящую воинскую дисциплину. Их решили хорошо вооружить. В поисках оружия боевики рассыпались по городу и, когда нащупали, что в лучшем оружейном магазине имеется партия хороших наганов и браунингов, то задумались над получением этого оружия. Взять его прямо было невозможно. Магазин был закрыт, и торговля не производилась, да хозяева и не продали бы наганы и браунинги революционерам, забастовщикам. Среди продавцов магазина был свой человек. Он сообщил, где хранятся револьверы и патроны к ним, и вызвался помочь. Несколько боевиков, которых повел за собой Трофимов, вечером нагрянули к закрытому магазину, сбили замки у железных штор, ворвались внутрь и стали выкидывать ящики и пачки на улицу. Там их подбирали на подводу, и в полчаса все, что нужно, было сделало. Когда хозяин спохватился, когда набежали люди, боевиков уже и след простыл.
