Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Мы умилостивили мужчину двумя бутылками самого изысканного золотого ликёра, который Бланка приготовит из водки, сахара и молочной сыворотки со специями, и обосновали ему целесообразность вовлечения ребят в спортивную деятельность, чтобы те не попадали в какие-либо передряги. Дон Лионель согласился. С тех пор любое упоминание о футболе всегда сопровождалось очередной рюмочкой золотого ликёра, а Мильялобо подверг себя риску всё же подарить нам одиннадцать пар обуви нужного размера. Тут следует объяснить, что именно столько обуви требуется для «Калеуче», команды мальчиков, и столько же для «Пинкойи», состоящей из девочек, а также шесть пар для запасных. Узнав о цене, дон Лионель разразился речью, обличающей экономический кризис, лососевые фирмы, безработицу, собственную дочь, этот бездонный мешок, что собирается его же и угробить, всегда прося у отца бoльшего. И вдобавок заметил, что футбольные бутсы – явный приоритет в неполноценной системе образования этой страны.

Уже под конец он вытер лоб, приговорил четвёртую рюмочку золотого ликёра и выписал нам чек. В тот же самый день мы заказали в Сантьяго обувь, а через неделю поехали на автобусе в Анкуд её забирать. Тётя Бланка запирает бутсы на ключ, чтобы дети не носили их каждый день, и распорядилась так: у кого вырастет нога, того просто исключим из команды.

ОСЕНЬ

Апрель Май

Глава 2

Ремонт в школе закончился. В ней люди и находят убежище в чрезвычайных ситуациях, потому что это самое безопасное здание, за исключением церкви, чьё ветхое деревянное строение поддерживается одним Богом, что и подтвердилось в 1960 году, когда в мире произошло сильнейшее землетрясение за всю историю наблюдений – девять с половиной баллов по шкале Рихтера. Море вышло из берегов, и вся деревня была на грани затопления, но вода остановилась у дверей церкви. За десять минут озёра уменьшились, целые острова исчезли, земля раскрылась и поглотила железнодорожные пути, мосты и дороги. Чили подвержена катастрофам: наводнениям, засухам, штормам, землетрясениям и огромным волнам, способным донести корабль к центру городской площади. У живущих здесь есть философия смирения на этот счёт: это испытания, посланные Богом, но в то же время жители нервничают, если долгое время не происходит никаких потрясений. Моя Нини именно такая женщина, всегда ждёт, что небо упадёт ей на голову.

Наша школа готова и к следующей истерике природы. Она является социальным центром острова: здесь собирается женский кружок, группа ремесленников и общество анонимных алкоголиков, в котором я побывала несколько раз, потому что обещала Майку О’Келли это сделать, хотя я была единственной женщиной среди четырёх-пяти мужчин, которые бы так и не осмелились при мне заговорить. И всё же я думаю, что не нуждаюсь в этом, поскольку ходила трезвой более четырёх месяцев. В школе мы смотрим фильмы, улаживаем мелкие конфликты, не настолько важные, чтобы вмешивались полицейские, и обсуждаем предстоящие вопросы, как, например, посев и сбор урожая, цены на картофель и морепродукты. Здесь Лилиана Тревиньо делает прививки и рассказывает об основах гигиены, слушая о которых пожилые женщины слегка веселятся. «Прошу прощения, сеньорита Лилиана, но как вы собираетесь учить нас медицине?» – говорят они. Акушерки уверенно утверждают, и весьма справедливо, что таблетки всё же сомнительная панацея, поскольку кто-то богатеет, продавая их. Они же выбирают домашние средства, которые, в основном, бесплатны, или крошечные гомеопатические пакетики. В школе нам рассказали о правительственной программе по контролю над рождаемостью, которая отпугнула нескольких бабушек, а полицейские раздали инструкции по борьбе со вшами на случай эпидемии, которая бывает в здешних краях каждые два года. Одна только мысль о вшах заставляет чесаться мою голову. Я предпочитаю блох, потому что они живут на Факине и котах.

Компьютеры в школе ещё доколумбовы, но в хорошем состоянии, я использую их для всего, что мне требуется, за исключением электронной почты. Я привыкла жить без связи с внешним миром. Кому я буду писать, когда у меня нет друзей? Я получаю новости от моих Нини и Белоснежки, которые пишут Мануэлю под никами, но я хотела бы рассказать им о своих впечатлениях от этого странного изгнания. Чилоэ невозможно себе представить: здесь нужно именно жить.

Я осталась в академии штата Орегон, ожидая, пока немного не потеплеет, чтобы тогда и сбежать, но зима пришла надолго в эти леса, одарив их кристальной красотой льда и снега, и покрыв всё своими небесами, иногда синими и невинными, а временами свинцовыми и яростными. Когда дни стали длиннее, температура поднялась, и люди начали больше проводить времени на улице, я вновь задумалась о побеге, но чуть погодя в школу принесли двух викуний, стройных животных с выпрямленными ушами и кокетливыми ресницами невесты – дорогой подарок от благодарного отца одного из выпускников прошлого года. Анджи назначила меня ответственной, утверждая, что никто не сможет позаботиться об этих нежных существах более умело, чем я, поскольку я выросла с ищейками Сьюзен. Мне пришлось отложить свой побег: викуньи во мне нуждались.

Со временем я адаптировалась к графику занятий спортом, искусством и сеансов терапии, но так и не обзавелась друзьями, потому что здешняя система препятствовала дружбе; самое большее, мы, воспитанники заведения, были соучастниками разных проделок. Я не скучала по Саре и Дебби, как будто из-за изменения моего окружения и обстоятельств подружки потеряли свою значимость. Я думала о них с завистью, как те живут своей жизнью без меня, как и все в Беркли Хай, сплетничая об этой безумной Майе Видаль, пациентке сумасшедшего дома. Может быть, другая девушка уже и заменила меня в нашем трио вампиров. В академии я научилась психологическому жаргону и способу обходить правила, которые назывались не правилами, а соглашениями. В первом из многих соглашений, подписанном без намерения соблюдать, я, как и остальные воспитанники, взяла на себя обязательство держаться подальше от алкоголя, наркотиков, насилия и секса. Для первых трёх не было никаких возможностей, хотя некоторые мои товарищи всё же нашли способы практиковать последний, несмотря на постоянный контроль консультантов и психологов. Я же воздерживалась от всего.

Чтобы избежать неприятностей, было очень важно казаться нормальным человеком, хотя определение нормальности колебалось. Если кто-то ел слишком много, значит, страдал от беспокойства; слишком мало, болен анорексией; если предпочитал одиночество, пребывал в депрессии, но и любая дружба вызывала подозрения; если человек не участвовал в каком-либо мероприятии, то саботировал, а если участвовал с энтузиазмом, то нуждался в особом внимании. «Будь ты проклят, если сделаешь, будь ты проклят, если не сделаешь», – вот ещё одно из любимых высказываний моей Нини.

Программа была основана на трёх кратких вопросах: Кто ты? Что ты хочешь делать со своей жизнью? И как ты собираешься этого добиться? Но терапевтические методы были менее понятны. Девушку, которую изнасиловали, заставляли танцевать перед другими учениками в костюме французской горничной; парня с суицидальными наклонностями отвели наверх лесной сторожевой башни, чтобы посмотреть, прыгнет ли он, а другого, страдающего клаустрофобией, регулярно запирали в шкафу. Нас принуждали к раскаяниям – ритуалам очищения – и к коллективным занятиям, когда приходилось разыгрывать наши травмы, чтобы, в конце концов, их преодолеть. Я отказалась отыграть смерть моего дедушки, отчего мои товарищи были вынуждены делать это для меня, пока дежурный психолог не объявил меня вылеченной или неизлечимой – какой именно, я сейчас вспомнить не могу. В длительных сеансах групповой терапии мы открывали – разделяли – воспоминания, мечты, желания, страхи, намерения, фантазии, наши самые сокровенные секреты. Обнажать наши души – вот какова была цель этих марафонов. Мобильные телефоны были запрещены, телефон контролировался, переписка, музыка, книги и фильмы подвергались цензуре, никакой электронной почты и никаких неожиданных посетителей.

Через три месяца моего пребывания в академии, меня впервые посетили родные. Пока отец обсуждал мой прогресс с Анджи, я повела бабушку прогуляться в парке и познакомиться с викуньями, чьи уши я украсила лентами. Моя Нини принесла маленькую ламинированную фотографию моего Попо, запечатлённого на ней примерно за три года до его смерти, в шляпе и с трубкой в руке, улыбавшимся на камеру. Майк О’Келли принёс снимок на Рождество, когда мне было тринадцать лет. В тот год я подарила дедушке его потерянную планету: маленький зелёный шарик, меченный сотней цифр, которые соответствовали картам и иллюстрациям того, что должно существовать на ней, в соответствии с придуманным нами вместе вариантом. Дедушке очень понравился подарок; вот почему на фотографии он улыбался, как маленький ребёнок.

– Твой Попо всегда будет с тобой. Не забывай об этом, Майя, – сказала мне бабушка.

– Он мёртв, Нини!

– Да, но он всегда в твоём сердце, хотя ты этого до сих пор не знаешь. Сначала горе душило меня так, Майя, что я думала, мол, потеряла его навсегда, но теперь я почти его вижу.

– Ты уже не сожалеешь? Вот ты какая! – ответила я ей сердито.

– Я сожалею, но я с этим смирилась. Я чувствую себя лучше.

– Я тебя поздравляю. Я чувствую себя всё хуже и хуже в этом прибежище идиотов. Нини, забери меня отсюда, пока я не сошла с ума.

– Не драматизируй, Майя. Это намного приятнее, чем я думала, здесь есть понимание и доброта.

– Потому что вы в гостях!

– Ты сейчас хочешь мне сказать, что когда нас нет, они плохо с тобой обращаются?

– Нас не бьют, но применяют психологические пытки, Нини. Нас лишают еды и сна, они снижают способность к сопротивлению, а затем промывают мозги и внедряют в голову разные вещи.

– Какие вещи?

– Ужасные предупреждения о наркотиках, венерических заболеваниях, тюрьмах, психиатрических больницах, абортах, к нам относятся как к идиотам. Ты думаешь, этого мало?

– Я думаю, достаточно. Я прямо поговорю с этой тёткой. Как бишь её зовут? Анджи? Она ещё узнает, кто я такая!

– Нет! – воскликнула я, удерживая её.

– Как это нет! Ты думаешь, я позволю, чтобы с моей внучкой обращались как с заключённой Гуантанамо? – И само чилийское лукавство зашагало по направлению к офису директора. Через несколько минут Анджи позвала меня.

– Майя, пожалуйста, повтори своему отцу всё то, что ты рассказала своей бабуле.

– Что именно?

– Ты знаешь, что я имею в виду, – настаивала Анджи, не повышая голоса.

Мой отец, казалось, не особо впечатлился услышанным и просто напомнил мне о решении судьи: реабилитация или тюрьма. Я осталась в Орегоне.

Во время второго визита, состоявшегося два месяца спустя, моя Нини была в восторге: наконец-то вернулась её девочка, сказала она, никакого макияжа Дракулы и бандитских манер, она увидела, что я здорова и в хорошей физической форме. И всё благодаря пробежкам по восемь километров в день. Мне разрешают это, потому, что как бы много я ни бегала, я далеко не уйду. Они и не подозревали, что я тренировалась, чтобы сбежать.

Я рассказала моей Нини, как мы издевались над стажёрами психологических тестов и над терапевтами, такими открытыми в своих намерениях, что даже новичок смог бы манипулировать ими, и зачем говорить об академическом уровне; когда мы выпустимся, нам бы дали диплом невежд, повесить на стену. Мы были по горло сыты документальными фильмами о потеплении полюсов и экскурсиях на Эверест, нам было необходимо знать, что происходит снаружи в реальном мире. Она сообщила мне, что не происходит ничего, достойного рассказов, только плохие изменения, не имеющие никакого решения, мир движется к концу, но так медленно, что это продлится до тех пор, пока я не закончу обучение здесь. «Жду не дождусь, когда ты вернёшься домой, Майя. Я так по тебе скучаю!» – вздохнула она, поглаживая мои волосы, окрашенные в разные не существующие в природе цвета красками, что сама прислала мне по почте.

Несмотря на радужный цвет волос, я выглядела сдержанно по сравнению с некоторыми из моих одноклассников. Чтобы компенсировать бесчисленные ограничения и дать нам ложное чувство свободы, сотрудники разрешали нам экспериментировать с одеждой и волосами в соответствии с фантазией каждого из нас, хотя мы не могли добавить ни новых проколов, ни татуировок к уже имеющимся. У меня было золотое кольцо в носу и моя татуировка «2005». Один мальчик, пройдя короткий этап неонацизма, прежде чем предпочесть метамфетамин, носил на правой руке свастику, отмеченную калёным железом, а у другого на лбу было слово «фак».

– У него на лбу призыв облажаться, Нини. Нам запретили упоминать его татуировку. Психиатр сказал, мол, это может травмировать.

– Это который, Майя?

– Тот долговязый, кому волосы чуть ли не лезут в глаза.

И тогда именно моя Нини сказала юноше, чтобы он не волновался, ведь теперь есть лазер, которым можно убрать странное слово со лба.

Мануэль воспользовался коротким летом для сбора информации, закончить книгу о волшебстве Чилоэ он планирует потом, в тёмные часы зимы. Мне кажется, мы очень хорошо ладим, хотя он всё ещё ворчит на меня время от времени. Я же просто игнорирую его. Я помню, когда я познакомилась с ним, Мануэль показался мне угрюмым, но за месяцы, что мы живём вместе, я обнаружила: он один из тех добрых типов, которые стыдятся быть таковыми; он не старается быть добрым и пугается, когда кто-то заботится о нём, поэтому он немного боится меня. Две его предыдущие книги были изданы в Австралии в большом формате с цветными фотографиями, и с этой будет похожая ситуация, благодаря поддержке Совета культуры и нескольких туристических компаний. Издатели заказали иллюстрации знаменитому в Сантьяго художнику, ему будет нелегко изобразить некоторых ужасных существ чилотской мифологии.

Надеюсь, что Мануэль даст мне больше работы, так я смогу вознаградить его за гостеприимство; если нет, я буду у него в долгу до конца своих дней. Плохо то, что этот человек не умеет делегировать обязанности: он даёт мне самые простые задания, а потом тратит своё время, проверяя их. Должно быть, думает, что я глупая. В довершение всего, он должен был дать мне деньги, потому что я приехала ни с чем. Мануэль заверил, что бабушка открыла банковский счёт для меня, но я в это не верю: она не ищет простых решений. Её характеру больше соответствовало бы прислать мне лопату для выкапывания сокровищ. Здесь спрятаны сокровища пиратов прошлых лет, все об этом знают. В ночь святого Иоанна, 24 июня, на пляжах видны огни – это знак, что там закопан сундук. К сожалению, огни движутся, что вводит в заблуждение жадных. А также возможно, что этот свет – всего лишь уловка колдунов. Ещё никто не разбогател, копая в ночь святого Иоанна.

Погода быстро меняется, и Эдувигис связала мне чилотскую шапку. Столетняя донья Лусинда покрасила ей шерсть с помощью растений, коры деревьев и фруктов с острова. Эта старушонка – настоящий мастер, никто не добился столь же стойких цветов, какие получились у неё: различные оттенки коричневого, красноватого, серого, черного и желчно-зелёного цветов, которые мне подходят. За небольшую сумму я смогла разжиться тёплой одеждой и обувью, мои розовые ботинки сгнили от влаги. В Чили никому не нужно прилично одеваться: везде продают уже ношенную одежду или вещи с китайских или американских распродаж, где временами можно найти и вещи моего размера.

Я зауважала «Кауилью», лодку Мануэля, такую хлипкую на вид и оказавшуюся такой храброй. Она на полной скорости провезла нас по заливу Анкуд, а после зимы мы двинемся дальше на юг, на залив Корковадо, совершая каботажный рейс до Исла-Гранде. «Кауилья» – транспорт медленный, но надёжный в этих спокойных водах; самые сильные штормы происходят в открытом море, в Тихом океане. На островах и в отдалённых деревнях ещё можно найти жителей коренных племён, помнящих легенды. Там местные живут сельским хозяйством, разведением животных и рыбной ловлей, в небольших общинах, до которых ещё не дошёл даже намёк на прогресс.

Мы с Мануэлем выходим на рассвете, и, если расстояние небольшое, стараемся вернуться до темноты, а если путь занимает более трёх часов, мы остаёмся ночевать, потому что ночью плавают лишь суда Армады и корабль-призрак Калеуче. По словам древних, все, что есть на земле, существует и под водой. Есть города, погружённые в море, в лагуны, реки и лужи, и там живут пигичены, злые существа, способные вызывать приливы и коварные течения. Нас предупредили, что во влажных местах требуется большая осторожность, но данный совет бесполезен на этой земле непрекращающегося дождя, где повсюду сплошная влажность. Иногда мы встречаем коренных жителей, готовых рассказать нам то, что они видели, и возвращаемся домой с сокровищами записей, которые потом бывает проблематично расшифровать, поскольку у них своя своеобразная манера речи. В начале разговора они избегают темы волшебства, это дело стариков, мол, уже никто в это не верит; возможно, они боятся возмездия «художников», как сами называют колдунов, или же просто не хотят способствовать своей репутации суеверных, но при помощи сноровки и яблочного самогона Мануэль умудряется выведать интересующее его.

У нас была самая серьёзная за всё время, что я живу здесь, буря, пришедшая молниеносно и неистовствовавшая по всему свету. Она разразилась молниями, громом и безумным ветром, обрушившимся на нас, решив отправить дом в плавание под дождём. С балок сорвались три летучие мыши и начали кружить по залу, пока я пыталась выгнать их метлой, а кот по кличке Гато-Лесо наносил им бесполезные удары лапой при дрожащем свете свечей. Генератор неисправен уже несколько дней, и мы не знаем, когда придёт «главный мастер», если он ещё придёт, что никогда не известно, в этих широтах никто не соблюдает расписание. В Чили «главным мастером» называют любого человека, способного починить что-либо хоть наполовину при помощи плоскогубцев и проволоки, но на этом острове таковых нет, и мы вынуждены обратиться к посторонним, которые заставляют себя ждать, как будто они чиновники. Шум урагана был оглушительным: катящиеся камни, военные танки, поезда, сошедшие с рельсов, завывания волков, и внезапный вопль, доносящийся со дна земли. «Земля дрожит, Мануэль!» Но он, невозмутимый, читал со своим шахтёрским фонарём на лбу. «Это всего лишь ветер, женщина, когда дрожит земля, падают горшки».

В этот момент, в дождевике и рыболовных сапогах, с которых капала вода, пришла Асусена Корралес просить помощи, поскольку её отец был очень плох. Из-за разбушевавшегося урагана мобильники не ловили, а идти пешком в деревню было невозможно. Мануэль надел плащ, шапку и сапоги, взял фонарь и направился к выходу. Я шла позади, я не собиралась оставаться наедине с летучими мышами и ураганом.

Дом Корралесов находится неподалёку, но нам потребовалась целая вечность, чтобы преодолеть это расстояние в темноте, по дороге пропитываясь небесным водопадом, погружаясь в грязь и борясь с ветром, толкавшим нас во встречном направлении. Временами мне казалось, что мы заблудились, но вдруг в окне дома Корралесов появился жёлтый свет.

Дом, старее, чем наш, и очень ветхий, казалось, едва стоял посреди грохота отстающих досок, но внутри было тепло. В свете двух керосиновых фонарей я смогла увидеть беспорядочные горы старой мебели, корзин с шерстью для вязания, груды картофеля, горшки, пакеты, сушащуюся на проволоке одежду, вёдра для протекающей крыши, и даже клетки с кроликами и курами, которых нельзя было оставить снаружи в подобную ночь. В одном углу находился алтарь со свечой, зажжённой перед гипсовой Девой Марией и изображением отца Уртадо, чилийского святого. Стены были украшены календарями, фотографиями в рамках, почтовыми открытками и рекламными проспектами по экотуризму, а также выдержками из руководства по питанию пожилых людей.

Кармело Корралес был коренастым мужчиной, плотником и судостроителем, но алкоголь и диабет, долгое время истощавшие организм, его сломили. Вначале он игнорировал симптомы болезни, затем жена лечила его чесноком, сырой картошкой и эвкалиптом, а когда Лилиана Тревиньо заставила пойти в больницу Кастро, было уже поздно. По словам Эдувигис, после вмешательства врачей ему стало хуже. Корралес не изменил своего образа жизни, он продолжил пить и издеваться над своей семьёй до тех пор, пока ему не ампутировали ногу в прошлом декабре. Он уже не может поймать своих внуков, чтобы дать им ремня, но Эдувигис обычно ходит с синяком под глазом и никто не обращает на это внимания. Мануэль посоветовал мне не расспрашивать о происхождении этого синяка, потому что Эдувигис будет чувствовать себя неловко, домашнее насилие здесь замалчивается.

Кровать больного придвинули к печке. Из историй, которые я слышала о Кармело Корралесе, о его драках, когда он напивался, и о том, как он плохо обращался со своей семьёй, я представляла его отвратительным человеком. Однако на этой кровати лежал безобидный старик, свихнувшийся и костлявый, с прикрытыми веками, открытым ртом, который едва дышал с мучительными хрипами. Я полагала, что диабетики всегда получают инсулин, но Мануэль дал ему несколько ложек мёда, и в результате этого (и благодаря молитвам Эдувигис), больной пришёл в себя. Асусена приготовила нам по чашке чая, который мы молча выпили, ожидая, когда стихнет ураган.

Около четырёх часов утра мы с Мануэлем вернулись в наш дом, уже холодный, потому что печка давно остыла. Он пошёл за дровами, пока я зажигала свечи и разогревала воду и молоко на примусе. Не осознавая этого, я дрожала не столько от холода, сколько от напряжения этой ночи, шторма, летучих мышей, умирающего человека и от чего-то, что я почувствовала в доме Корралесов и не могла объяснить, но явно чего-то зловещего, подобного ненависти. Если это и правда, что дома пропитаны жизнью, протекающей в их стенах, то в доме Корралесов царит зло.

Мануэль быстро разжёг огонь, мы сняли мокрую одежду, надели пижамы, тёплые носки и закутались в чилотские одеяла. Мы пили стоя, прижавшись к печке, он – вторую чашку чая, а я – молоко, затем он проверил жалюзи, не упали ли те от ветра, приготовил мне бутылку с горячей водой и оставил её в моей комнате, а затем отправился к себе. Я почувствовала, как он зашёл и вышел из ванной и лёг в кровать. Я слушала последние ворчания урагана, удаляющиеся раскаты грома и ветер, начинающий уставать от того, что дует.

Я разработала различные стратегии по преодолению страха ночи, и ни одна из них не работает. С тех пор, как я прибыла на Чилоэ, я здорова телом и душой, но моя бессонница ухудшалась, а я не хочу прибегать к снотворным. Майк О`Келли предупредил меня, что последнее, что восстанавливает наркоман, – это нормальный сон. Днём я избегаю кофеина и триггеров вроде фильмов или книг со сценами насилия, которые затем терзают меня ночью. Перед сном я выпиваю стакан тёплого молока с мёдом и корицей, волшебное зелье, которое мне давал мой Попо, когда я была маленькая, и успокаивающий настой Эдувигис: липа, бузина, мята и фиалка, но что я только ни делаю, и ложусь спать как можно позже, читая до тех пор, пока мои веки не начинают смыкаться, я не могу перехитрить бессонницу, она беспощадна. Много ночей в своей жизни я провела без сна, раньше я считала ягнят, сейчас считаю лебедей с чёрной шеей или дельфинов с белым брюхом. Я провожу часы в темноте, один, два, три часа утра, слушая дыхание дома, шорох привидений, царапанье монстров под моей кроватью, и боюсь за свою жизнь. Меня преследуют вечные враги: боль, потери, унижения, чувство вины. Включить свет равносильно поражению, это означает, что остаток ночи я уже не засну, ведь при свете дом не только дышит, он также движется, трепещет, в нём появляются протуберанцы и щупальца, привидения обретают видимые контуры, монстры бушуют. Это могла бы быть одна из тех бесконечных ночей, было уже слишком поздно и сегодня выдалось слишком много событий, взволновавших меня. Я была погребена под горой одеял, считая проплывающих лебедей, когда услышала, как Мануэль бьётся во сне в комнате напротив, как я слышала много раз.

Что-то вызывает эти кошмары, что-то, связанное с его прошлым и, возможно, с прошлым этой страны. В интернете я обнаружила некие сведения, которые могут иметь значение, однако я действую вслепую, имея очень мало подсказок и практически никакой уверенности. Всё началось, когда я захотела выяснить о первом муже моей Нини, Фелипе Видале, и рикошетом попала в военный переворот 1973 года, изменивший жизнь Мануэля. Я нашла пару статей о Кубе в шестидесятые годы, опубликованных Фелипе Видалем, (он был одним из немногих чилийских журналистов, писавших о революции), а также другие его репортажи из разных частей света; очевидно, он много путешествовал. Через несколько месяцев после переворота этот человек просто исчез, это единственное и последнее сведение о нём в интернете. Фелипе состоял в браке и у него был сын, но имена жены и сына нигде не упоминаются. Я спросила Мануэля, где именно тот познакомился с первым мужем моей Нини, и он ответил мне сухо, что ничего не хотел бы говорить об этом, но у меня предчувствие, что истории этих двух мужчин каким-то образом связаны.

В Чили многие отказывались верить в злодеяния, совершённые военной диктатурой до тех пор, пока это не стало очевидным в девяностые годы. По словам Бланки, уже никто не может отрицать, что совершались зверства, но всё ещё существуют люди, кто их оправдывает. Эту тему нельзя затрагивать в присутствии её отца и остальных членов семьи Шнейк, для которых прошлое похоронено, военные спасли страну от коммунизма, навели порядок, ликвидировали подрывную деятельность несогласных и повсюду насадили рыночную экономику, которая принесла процветание и заставила ленивых по своей природе чилийцев работать. Зверства? На войне они неизбежны, а это была война против коммунизма.

Что снилось Мануэлю этой ночью? Я снова ощутила это зловещее присутствие его кошмаров, присутствие, которое раньше пугало меня. В конце концов, я поднялась, и, нащупывая стены, направилась в его комнату, где предположительно ещё горел огонь в печи, и этого едва хватало, чтобы различить очертания мебели. Я никогда не входила в эту комнату. Мы тесно сосуществовали, он спас меня, когда я страдала от колита – нет ничего более личного, чем это – мы пересекались в ванной, он даже видел меня голой, когда я, рассеянная, выходила из душа, но его комната была запретной территорией, куда без приглашения входили лишь Гато-Лесо и Гато-Литерато. Зачем я это сделала? Чтобы разбудить его, и чтобы он перестал страдать, чтобы обмануть бессонницу и поспать с ним. Не более того, но я знала, что я играю с огнём: он – мужчина, а я – женщина, хоть он и старше меня на пятьдесят два года.

Мне нравится смотреть на Мануэля, носить его потёртую куртку, чувствовать запах его мыла в ванной, слышать его голос. Мне нравится его ирония, его уверенность, его тихая компания, мне нравится и то, что он не знает, насколько люди любят его. Я не чувствую влечения к нему. Я чувствую вовсе не влечение к нему, а огромную любовь, которую невозможно выразить словами. Правда в том, что у меня немного людей, которых я люблю: моя Нини, мой папа, Белоснежка, двое, оставшиеся в Лас-Вегасе, и никого в Орегоне, кроме викуний, и несколько из местных, кого я успела слишком полюбить на этом острове. Я приблизилась к Мануэлю, не заботясь о шуме, залезла в кровать и обняла его спину, обхватив его ноги своими и уткнувшись носом в его затылок. Мужчина не двигался, но я знала, что Мануэль проснулся, потому что он уже весь напрягся. «Расслабься, дружище, я пришла подышать с тобой», – было первым, что мне пришло в голову сказать ему. Мы, не шевелясь, так и лежали, как старые супруги, окутанные теплом одеял и жаром наших тел, просто дыша. И я погрузилась в глубокий сон, как в те времена, когда я спала со своими бабушкой и дедушкой.

Мануэль разбудил меня в восемь утра чашкой кофе и тостом. Ураган отступил и оставил чистый воздух со свежим запахом влажного дерева и соли. Случившееся прошлой ночью казалось дурным сном в утреннем свете, озарявшем дом. Мануэль был с влажными волосами, выбрит, и одет в свою обычную одежду: бесформенные брюки, футболка с поднятым воротником, протёртая на локтях куртка. Он передал мне поднос и сел рядом со мной.

– Извини. Я не могла уснуть, а у тебя были кошмары. Полагаю, с моей стороны было глупостью прийти к тебе в комнату…, – сказала я ему.

– Согласен.

– Не веди себя как старая дева, Мануэль. Любой подумал бы, что я совершила непоправимое преступление. Я не изнасиловала тебя, даже близко не было.

– Слава Богу, – ответил он мне серьёзно.

– Могу я спросить тебя кое о чём личном?

– Смотря о чём.

– Я смотрю на тебя и вижу привлекательного мужчину, хоть ты и старый. Но ты обращаешься со мной так же, как со своими котами. Ты не видишь во мне женщину, правда?

– Я вижу тебя такой, какая ты есть, Майя. Поэтому я прошу тебя не возвращаться в мою постель. Больше никогда. Всё ясно?

– Всё.

На этом пасторальном острове Чилоэ мои страхи из прошлого кажутся непонятными. Я не знаю, что это был за внутренний зуд, не дававший мне покоя раньше, почему я перескакивала с одной вещи на другую, всегда в поисках чего-то, не зная, что ищу. Я не могу чётко вспомнить порывы и чувства последних трёх лет, как будто тогдашняя Майя Видаль была другим, незнакомым мне человеком. Я рассказала об этом Мануэлю во время одного из наших редких и более-менее интимных разговоров, когда мы были наедине: снаружи шёл дождь, не было света, и он не мог укрыться от моей болтовни за своими книгами. Мануэль сказал мне, что адреналин вызывает привыкание, человек привыкает жить как на углях, и не может избежать мелодрамы, которая, в конце концов, всегда интереснее, нежели обычная жизнь. Он добавил, что в мои годы никто не хочет душевного покоя, что я нахожусь в приключенческом возрасте, а изгнание на Чилоэ, это лишь пауза, оно не может стать образом жизни для кого-то вроде меня. «То есть, ты намекаешь мне, что чем раньше я уйду из твоего дома, тем лучше, не так ли?» – спросила я его. «Лучше для тебя, Майя, но не для меня», – ответил он. Я ему верю, потому что если я уйду, этот человек будет чувствовать себя даже более одиноким, чем моллюск.

Правда в том, что адреналин вызывает привыкание. В штате Орегон было несколько ребят-фаталистов, очень спокойных в своих несчастьях. Счастье скользкое, оно утекает сквозь пальцы, но за проблемы можно зацепиться, у них есть за что схватить, они грубые и жёсткие. В академии я была как в русском романе: я была плохая, безнравственная и злая, я обманывала и причиняла боль тем, кто любил меня больше всего, моя жизнь уже была испорчена. На острове же, напротив, я почти всегда чувствую себя хорошо, как будто, сменив пейзаж, я также сменила и кожу. Здесь никто, за исключением Мануэля, не знает о моём прошлом: люди доверяют мне, они верят, что я студентка на каникулах, приехавшая помогать Мануэлю в его работе, наивная и здоровая девочка, которая плавает в ледяном море и играет в футбол, как мужчина, американка и немного дурочка. У меня и в мыслях нет их разочаровывать.