Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Да, но твои мать и отец тебя бросили.

– Так говорят терапевты штата Орегон, но мои бабушка с дедушкой…

– Когда-нибудь тебе придётся пересмотреть это на терапии, – прервал он.

– Вы, психиатры, буквально всё решаете с помощью терапии!

– Бесполезно зарывать в землю психологические раны – чтобы залечить, нужно их проветривать.

– Я сыта по горло терапией в штате Орегон, Даниэль, но если мне нужно именно это, ты мог бы мне помочь.

Его ответ был скорее отрезвляющим, нежели романтичным: он сказал, это будет долгосрочный проект, ему же придётся скоро уехать, и вдобавок в отношениях пациента с терапевтом секс не допустим.

– Тогда я попрошу моего Попо мне помочь.

– Хорошая идея. – И он рассмеялся.

В несчастливые времена в Лас-Вегасе мой Попо пришёл меня навестить лишь один раз. Я достала столь дешёвый героин, что даже сама начала подозревать, а героин ли это. Я знала наркоманов, которые погибали от отравления всякой дрянью, подмешанной в наркотик, но я крайне нуждалась и не могла сопротивляться потребности. Я нюхала это в отвратительном общественном туалете. У меня не было шприца, чтобы вколоть себе дозу, возможно, это меня и спасло. Едва я вдохнула, сразу почувствовала, как мул бьёт меня копытами в виски, моё сердце бешено стучало, и меньше, чем через минуту чёрный плащ закутал меня, он душил и не давал возможности дышать. Я рухнула на пол, аккурат в те сорок сантиметров между унитазом и стеной и прямо на использованную бумагу, в аммиачную вонь.

Я смутно понимала, что умираю, и не испугалась, а, напротив, ощутила значительное облегчение. Я плыла в какой-то чёрной воде, становящейся всё глубже, всё отчётливее, но как во сне, довольная своим мягким падением до самого дна этой жидкой пропасти и исчезновением чувства стыда, своим уходом, уходом на другую сторону, я была рада убежать от фарса, которым была моя жизнь, от лжи и оправданий, жизни недостойного, лживого и трусливого существа, каким я была. Создания, обвиняющего своего отца, свою бабушку и всю вселенную в собственной глупости, несчастную, что в свои девятнадцать лет уже сожгла позади себя все корабли, отчего чувствовала себя испорченной, пойманной, потерянной, того зашитого рубцами скелета со вшами, которым я стала. Жалкая тварь, валящаяся с ног лишь от глотка, которая обокрала лишённую дома мать. Я только и желала, что сбежать навсегда от Джо Мартина и Китайца, от своего тела и собственной долбанной жизни.

В то время, когда я уже была без сознания, откуда-то издалека я слышала крики: «Майя, Майя, дыши! Дыши! Дыши!» Я долго колебалась, растерянная, желая снова отключиться, лишь бы не принимать никакого решения, пытаясь высвободиться совершенно и, точно стрела, улететь в никуда, но я была подчинена нашему миру этим властным гудящим голосом, зовущим меня. «Дыши, Майя!» Инстинктивно я открыла рот, глотнула воздуха и начала, точно умирающий, часто-часто дышать. Постепенно, с ошеломляющей медлительностью, я вернулась из своего последнего сна. Со мной не было никого, хотя в щель всего лишь в дюйм между полом и дверью в туалет я могла видеть по другую её сторону какую-то мужскую обувь, которую, кстати, сразу узнала. «Попо? Это ты, Попо?» Ответа не было. Английские туфли остались ещё на мгновение на том же месте, а затем бесшумно удалились. Я осталась здесь, но уже сидя, прерывисто дыша, мои ступни вздрагивали и хрустели, совершенно не слушаясь, а я всё звала его, Попо, Попо.

Даниэль вовсе не удивлялся тому, что мой дедушка навещал меня, и не пытался придумать для меня рационального объяснения всему случившемуся, как сделал бы любой из многих знакомых мне психиатров. Он даже не посмотрел на меня тем насмешливым взглядом, который, как правило, кидает на меня Мануэль Ариас, когда я «ударяюсь в эзотерику», как он говорит. Как я могла не влюбиться в Даниэля, который не только красив, но ещё и чувствителен? Он особенно красив. Даниэль напоминает Давида Микеланджело, хотя цвет его кожи куда более привлекателен. Во Флоренции мои бабушка с дедушкой купили миниатюрную копию статуи. В магазине им предложили Давида с фиговым листком, хотя мне больше всего нравятся его гениталии; на тот момент я не видела эту часть тела ни у одного живого человека и была знакома с нею лишь благодаря книге по анатомии моего Попо. Так, я отвлеклась, вернусь к Даниэлю, который полагает, что половина всех мировых проблем решилась бы, будь у каждого из нас безусловно принимающий Попо, а не крайне требовательное супер-эго, поскольку лучшие добродетели процветают лишь с любовью и лаской.

Даниэль Гудрич был одарён жизнью сполна, в отличие от меня, но и у этого юноши имелись свои горести. Будучи серьёзной в своих целях и намерениях личностью, он с юных лет прекрасно знал, каким будет его жизненный путь, в отличие от меня, плывущей по течению. Можно легко обмануться на первый взгляд его поведением не нуждающегося ни в чём ребёнка и слишком лёгкой улыбкой, улыбкой того, кто доволен собой и миром. Этот момент вечного удовлетворения жизнью встречается редко, поскольку в своих медицинских исследованиях, практике в больнице и путешествиях, совершаемых пешком и с рюкзаком на плече, он, должно быть, видел на своём веку немало нищеты и страданий. Если бы я с ним не спала, то подумала бы, что это очередной честолюбивый Сиддхартха, ещё один лишённый каких-либо эмоций, как Мануэль.

История семьи Гудрич – это сюжет для романа. Даниэль знал, что его биологический отец был темнокожим, а мать – белой, но он их не помнил и не хотел отыскать, потому что семью, которая его вырастила, он просто обожал. Его приёмный отец Роберт Гудрич – англичанин, из тех, у кого есть титул сэр, хотя им он не пользуется, поскольку в Соединённых Штатах это лишь повод для насмешки. В качестве доказательства есть цветная фотография, на которой Гудрич-старший с вычурным орденом на оранжевой ленте, висящим на груди, приветствует королеву Елизавету II. Сам он известный психиатр, с несколькими опубликованными в его прошлом книгами и титулом сэр, полученным за немалые заслуги в сфере науки.

Сэр англичанин женился на Алисе Вилкинс, молодой американской скрипачке, находившейся тогда в Лондоне проездом, после чего оба переехали в Соединённые Штаты, где устроились в Сиэтле: он основал клинику, а она стала играть в симфоническом оркестре. Узнав, что у Алисы не может быть детей, и после долгих сомнений они всё же усыновили Даниэля. Через четыре года, совершенно неожиданно, Алиса забеременела. Поначалу думали, что беременность ложная, однако вскоре убедились, что это не так, и в положенное время Алиса родила малышку Фрэнсис. Вместо того, чтобы ревновать к появившейся сопернице, Даниэль сжал в объятия свою сестрёнку с абсолютной и исключительной любовью, с течением времени лишь усиливающейся и полностью взаимной со стороны девочки. Роберт и Алиса разделяли общее на двоих увлечение классической музыкой, которую и привили двум своим детям, любовь к кокеру-спаниелю, который был с ними всегда, и к горным видам спорта, что впоследствии станут причиной несчастья Фрэнсис.

Даниэлю было девять лет, а его сестре только пять, когда их родители развелись, и Роберт Гудрич переехал на десять кварталов от дома жить с Альфонсо Залески, пианистом, работающим в том же оркестре, в котором играла Алиса. Это был талантливый поляк, но с грубыми манерами, крупным телом лесоруба, шапкой непослушных волос и неприличным юмором, что контрастировало с британской иронией и изысканностью сэра Роберта Гудрича. Даниэль с Фрэнсис услышали некое поэтическое объяснение насчёт яркого во всех отношениях друга их отца и успокоились мыслью, что переезд носит временный характер, хотя прошло уже девятнадцать лет, а эти двое так и продолжали жить вместе. Тем временем Алиса, которую повысили до первой скрипки в оркестре, продолжала играть с Альфонсом Залески, точно добрые товарищи, которыми они и были, потому что поляк никогда не пытался забрать её супруга, а только поделить Роберта между ними.

В конце концов, Алиса осталась в семейном доме с половиной всей мебели и двумя кокер-спаниелями, сэр Роберт со своим возлюбленным поселился в том же квартале в похожем доме с оставшейся мебелью и третьей собакой. Даниэль и Фрэнсис росли, кочуя между двумя домами, по одной неделе в каждом, вечно на чемоданах. Они всегда ходили в одну и ту же школу, где не обращали внимания на ситуацию с их родителями, отмечали праздники и дни рождения с обоими родителями, и какое-то время считали, что многочисленные члены семьи Залески, приехавшие толпой из Вашингтона на день Благодарения, были цирковыми акробатами, потому что это была одна из многих историй, придуманных Альфонсом, чтобы заслужить уважение детей. Этот поляк мог сгладить ситуацию, ведь Даниэль и Фрэнсис любили его по своим причинам: он стал им матерью. Альфонс в них души не чаял, посвящал ребятам куда больше времени, нежели настоящие родители, и сам был весёлым и ярким парнем, обычно показывавшим русские народные танцы, обряжаясь в пижаму и повесив на шею знак отличия сэра Роберта.

Чета Гудрич развелась законным образом без особых проблем и сумела ещё и сохранить между собой прежнюю дружбу. Роберта и Алису объединяли всё те же интересы, что они разделяли до появления в жизни Альфонса Залески, за исключением, пожалуй, альпинизма, которым они более не занимались после того несчастного случая с Фрэнсис.

Даниэль окончил среднюю школу с хорошими отметками в семнадцать лет, и был принят в университет, чтобы изучать медицину, однако незрелость выпускника была столь очевидна, что Альфонсо убедил его подождать год, чтобы тем временем хотя бы немного повзрослеть. «Ты всё ещё сопляк, Даниэль, каким образом ты будешь работать доктором, если до сих пор не умеешь сморкаться?». Несмотря на скрытый протест Роберта и Алисы поляк отправил Даниэля в Гватемалу по студенческой программе, чтобы тот выучил испанский язык и стал настоящим мужчиной. Даниэль прожил девять месяцев в семье коренных жителей деревни на берегу озера Атитлан, выращивая кукурузу и плетя верёвки из сизаля, не сообщая о себе ничего, и вернулся с кожей маслянистого цвета, волосами, превратившимися в непроходимый кустарник, идеями партизан в голове и выученным киче, языком местного населения Гватемалы.

Получив подобный опыт, молодой человек смотрел на изучение медицины уже как на детскую игру.

Возможно, любовный треугольник Гудрич-Залески был бы разрушен, когда двое детей, которых воспитывали совместно, выросли, но необходимость и дальше заботиться о Фрэнсис сплотила их больше прежнего. Ведь теперь Фрэнсис полностью от них зависела.

Девять лет назад Фрэнсис Гудрич трагически сорвалась, когда вся семья (за исключением поляка) поднималась в горы Сьерра-Невада. Тогда девочка сломала больше костей, чем можно сосчитать, и после тринадцати сложнейших операций и постоянных упражнений и физических тренировок едва могла двигаться. Даниэль решил изучать медицину, лишь увидев свою собранную буквально по кусочкам сестру на койке отделения интенсивной терапии, и, памятуя о её просьбе, выбрал психиатрию.

Девушка пребывала в глубокой коме три долгих недели. Родители стояли на том, чтобы отсоединить дочь от аппарата искусственного дыхания, однако сделать этого не позволил Альфонс Залески, ведь только он предчувствовал, что Фрэнсис лишь временно выключилась из жизни, и если её никуда не отпускать, их любимица непременно вернётся. Члены семьи по очереди сутками дежурили в больнице, разговаривая, лаская и всячески призывая к жизни. На момент, когда девочка всё же открыла глаза (это произошло в субботу в пять часов утра), рядом с нею оказался один Даниэль. Фрэнсис не могла разговаривать, потому что ей сделали трахеотомию, брат же успешно переводил в слова всё то, что сестра выражала глазами, и объявлял окружающим, что Фрэнсис вполне довольна жизнью в целом, поэтому лучше отказаться от милосердного плана помочь ей умереть. Они выросли вместе, как близнецы, знали друг друга лучше самих себя и не нуждались в словах, чтобы понять друг друга.

Кровотечение не повредило мозг Фрэнсис так, как она боялась, а вызвало лишь временную потерю памяти, косоглазие и глухоту на одно ухо, но Даниэль понял, что нечто фундаментальное всё же изменилось. Раньше его сестра была вся в отца: рассудительная, обладающая логическим мышлением, склонная к наукам в целом и к математике в частности, но после несчастного случая она стала больше думать сердцем, как сама мне то объяснила. Теперь говорят, что Фрэнсис способна угадывать намерения и состояния души людей – стало невозможным что-либо скрыть от неё или же обмануть, способность предчувствовать до того обострилась, что Альфонс Залески обучает Фрэнсис угадывать выигрышные номера лотереи. У девочки потрясающе развито воображение, креативность и интуиция. «Ум в разы интереснее тела, Даниэль. Тебе бы стать психиатром, как папа, чтобы выяснить, откуда у меня это огромное желание жить, тогда как другие люди, здоровые с виду, то и дело кончают самоубийством», – сказала ему Фрэнсис, когда смогла заговорить.

То мужество, что ранее она проявляла в рискованных видах спорта, помогло Фрэнсис терпеть страдания: она поклялась, что выздоровеет. В настоящее время жизнь девочки полностью посвящена физической реабилитации, которая ежедневно занимает многие часы, её удивительной общественной жизни в интернете и учёбе; в этом году она оканчивает курс по истории искусства. Фрэнсис живёт со своей любопытной семьёй. Гудрич и Залески решили, что теперь будет куда удобнее жить всем вместе, и даже с кокер-спаниелями, число которых увеличилось до шести. Вот почему они обменяли квартиры на большой дом, в котором Фрэнсис стало куда удобнее перемещаться с одного конца в другой в своём инвалидном кресле. Залески сам посетил несколько занятий, чтобы в дальнейшем помочь Фрэнсис с упражнениями, и уже никто точно и не помнит, какие отношения связывают семью Гудрич и польского пианиста. Это не важно; это просто три хороших человека, которые уважают себя и заботятся об общей дочери, любят музыку, книги и театр, люди коллекционируют бутылки с вином, и у них всё общее, включая как собак, так и друзей.

Фрэнсис не может сама причёсываться или чистить зубы, но шевелит пальцами и управляется с компьютером, при помощи которого связывается с университетом и даже всем миром. Мы входим в интернет, и Даниэль показывает мне страничку своей сестры в Фейсбуке, с несколькими фото девочки до и после несчастного случая: девочка с похожим на мордочку белки лицом, вся в веснушках, рыжеволосая – нежное и весёлое создание. На её странице есть несколько записей, фото-и видеоматериалы о путешествии Даниэля.

– Мы с Фрэнсис очень разные, – рассказал он. – Я более чужд шума и сидячего образа жизни, тогда как она точно мелкий порох. Когда сестра хотела стать исследователем, её любимой книгой было «Кораблекрушения и комментарии к ним» Альвара Нуньеса Кабеса де Вака, некоего испанского искателя приключений XV века. Ему хотелось дойти до самых границ земли, до самых морских глубин, даже до Луны. Моё путешествие в Южную Америку было её идеей – сестра планировала именно это, но вот не смогла осуществить. Мне же предстояло всё там увидеть словно бы её глазами, услышать её ушами и заснять на её фотоаппарат.

Я опасалась и опасаюсь до сих пор, что спугну Даниэля своими откровенностями, и он отвернётся от меня, такой неуравновешенной. Хотя мне пришлось рассказать мужчине всё – ведь на лжи и недомолвках ничего основательного не построить. По словам Бланки, с которой я говорила об этом, пока она не устала окончательно, у каждого человека есть право на свои тайны, а моя подобная настойчивость показать себя далеко не с положительной стороны есть лишь проявление высокомерия. И об этом я подумала. Высокомерие было бы в том, чтобы притвориться, что Даниэль любит меня, несмотря ни на мои проблемы, ни на моё прошлое. Моя Нини говорила, что детей и внуков любят безоговорочно, но в паре мужчины и женщины так не бывает. На этот счёт Мануэль молчит, хотя он предостерёг меня от безрассудства влюбиться в незнакомца, живущего очень далеко. И какой другой совет он мог мне дать? Вот такой он: не идёт на риск в чувствах, предпочитает уединение своего дома, где ощущает себя в полной безопасности.

В ноябре прошлого года моя жизнь в Лас-Вегасе настолько вышла из-под контроля, и я была до того больна, что подробности всего со мной произошедшего явно перепутались. Я ходила повсюду одетой как мужчина, опустив на глаза капюшон широкой длинной куртки, с головой, вжатой в плечи, двигаясь всегда быстро и резко и ни разу надолго не показывая своего лица. Чтобы отдохнуть, я прислонялась к стене, а ещё лучше к углу между ними, где сворачивалась калачиком, с разбитой бутылкой в руке, которая не очень-то годилась для защиты. Я перестала просить еду в приюте для женщин и начала ходить в приют для мужчин, выжидала подходящий момент и вставала в конец очереди, брала свою тарелку и, пристроившись в углу, в спешке сметала с неё всё. Среди этих людей прямой взгляд означал агрессию, даже одно неосторожное слово подвергало опасности: это были существа анонимные и невидимые, за исключением, пожалуй, стариков, немного слабоумных и приходящих туда годами – место считалось их территорией, и никто не хотел с ними связываться. На их фоне я просто была очередным мальчиком-наркоманом, которого вобрал в себя мощный поток человеческих страданий. Мой внешний вид был столь уязвим, что у некоторых порой просыпалось какое-то сочувствие, они приветствовали меня восклицанием «ничего, дружище!» Я не отвечала, ведь голос меня бы сразу выдал.

Тот же самый дилер, обменивавший для меня сигареты на крэк, скупал электронные гаджеты, CD и DVD-диски, iPodы, мобильные телефоны и видеоигры, но достать их было не так-то легко. Чтобы украсть подобные вещи, нужно быть очень смелым и очень ловким, а этих качеств мне недоставало. Фредди объяснил мне свой метод. Первым делом стоило нанести ознакомительный визит, чтобы понять для себя расположение выходов и находящихся там камер наблюдения. Затем дождаться, пока в магазине не соберётся много людей, отчего служащие будут заняты – подобное происходит особенно при крупных распродажах, в праздники, а ещё в начале и середине месяца, в так называемые дни зарплаты. Теоретически это звучит хорошо, но если нужда подпирает, ждать идеальных обстоятельств уже не представляется возможным.

День, когда меня удивил офицер Арана, был для меня днём страданий. У меня ничего не получилось, мало того, я часами билась в судорогах, дрожа от ломки и чуть ли не пополам сгибаясь от вызванной циститом боли, которая к тому же обострилась, и теперь я успокаивала болезнь, лишь прибегая к героину либо очень дорогим лекарствам на чёрном рынке. Я не могла вытерпеть подобного состояния даже час, отчего, вопреки советам Фредди, сделала всё ровно наоборот. Отчаявшись, я вошла в магазин электротоваров, совершенно незнакомый мне магазин, чьим единственным преимуществом было отсутствие вооружённой охраны в дверях в отличие от других торговых точек. Вот почему я уже не беспокоилась ни о служащих, ни о камерах, ища лишь глуповатых и слегка сумасшедших в отделе с видеоиграми. Моё поведение вкупе с внешним видом просто не могли не привлечь внимания. Я очутилась рядом с играми, взяла какого-то японского воина, так нравившегося Фредди, спрятала игрушку под футболку и поспешила к выходу. Нанесённый на товар штрих-код громко запищал, лишь только я подошла к двери.

Учитывая своё нынешнее жалкое состояние, я пустилась бежать с удивительной даже для себя энергией ещё до того, как служащие магазина успели среагировать на происходящее. Я всё бежала и бежала, сначала прямо посередине проезжей части, уворачиваясь от транспорта, а затем и по тротуару, расталкивая людей, то и дело награждая их толчками и непристойными криками, пока не поняла, что меня уже никто не преследует. Тогда я остановилась, вся запыхавшаяся, практически не дыша, ощущая свои, будто пронизанные копьём, лёгкие, тупую боль в пояснице и мочевом пузыре, тёплую влагу мочи между ног, и постепенно я, падая, всё же села на тротуар в обнимку с коробкой, в которой лежала японская игрушка.

Спустя несколько мгновений на своих плечах я ощутила две тяжёлых и крепких руки. Обернувшись, я столкнулась взглядом с ясными глазами на очень загорелом лице. Это был офицер Арана, которого я сразу даже и не узнала, поскольку офицер не был в униформе на данный момент, а я никак не могла сфокусировать взгляда, ведь сама практически падала в обморок. Если задуматься, станет даже удивительно, отчего Арана не нашёл меня раньше. Мир нищих, воров-карманников, проституток и наркоманов ограничивается определёнными кварталами и улицами, хорошо известными полиции, которая несёт там же патрулирование, равно как эти сотрудники следят и за приютами для бедняков, куда рано или поздно обращаются голодающие. Побеждённая, я достала игрушку из-под футболки и передала офицеру.

Полицейский одной рукой поднял меня с земли и вынужден был поддерживать меня и дальше, поскольку ноги мои подкашивались. «Идём со мной», – сказал он намного вежливее, чем это вообще можно было ожидать. «Пожалуйста,… не арестовывайте меня, пожалуйста…» – еле-еле произнесла я. «Конечно, я тебя не арестую, успокойся». Он вёл меня за руку ещё двадцать метров, к «Ла Такерия», мексиканской столовой, хозяева которой, видя моё беспомощное состояние, попытались было помешать мне войти, но отступили, стоило Аране показать им своё удостоверение личности. Я развалилась на стуле, обхватив голову руками, бесконечно сотрясаемая неконтролируемой дрожью.

Даже и не знаю, каким образом Арана меня узнал. Он видел меня слишком уж редко, и ныне стоявшее перед ним чуть ли не разлагавшееся существо ничем не походило на ту здоровую, одетую по последней моде девушку с платиновыми прядями, которую он когда-то знал. Полицейский мгновенно сообразил, что сейчас я более всего нуждалась даже не в еде и, помогая мне точно какому-нибудь инвалиду, отвёл меня в душ. Оглянувшись мельком, полицейский убедился, что мы, наконец, одни, сунул мне что-то в руку и нежно подтолкнул меня внутрь, пока сам караулил у двери. Белый порошок. Я наскоро высморкалась в туалетную бумагу и, волнуясь и торопясь одновременно, вдохнула наркотик, что ударил меня ледяным ножом в лоб. Спустя мгновение меня уже охватило божественное облегчение, известное каждому зависимому, я перестала дрожать и стонать, а мой разум вмиг прояснился.

Я смочила лицо и пальцами слегка попыталась привести в порядок свою причёску, по-прежнему не узнавая в зеркале этот труп с заплаканными покрасневшими глазами и сальными волосами, лежащими отдельными двухцветными прядями. Я не выносила собственного запаха, но и мыться было бесполезно, если не представлялось возможности переодеться во всё чистое. Снаружи меня ждал Арана, стоя сложа руки и прислонясь к стене. «Я всегда ношу с собой что-либо для подобных срочных надобностей», – и он улыбнулся мне своими глазками-лучиками.

Мы вернулись к столику, и офицер купил мне пива, которое провалилось в мой желудок, точно святая вода, а также заставил меня съесть несколько кусочков куриного рулета, перед тем как дать две таблетки. Те, по всей видимости, были сильными обезболивающими, поскольку мужчина настаивал на том, что их никак нельзя принимать на пустой желудок. Менее чем за десять минут я ожила и более-менее пришла в себя.

– Когда убили Брэндона Лимана, я искал тебя, чтобы ты оформила заявление и опознала тело. Это простая формальность, потому что в личности погибшего ни у кого не было никаких сомнений. Надо заметить, подобное преступление вообще-то типично среди торговцев людьми, – сказал он.

– А известно, кто это сделал, офицер?

– Скажем, кое-какая мысль на этот счёт у нас есть, но вот доказательств пока маловато будет. В теле нашли одиннадцать пуль, и, должно быть, далеко не один человек тогда слышал стрельбу, но вот с полицией не сотрудничает у нас практически никто. Я уж думал, ты вернулась к своей семье, Лаура. И каковы твои планы насчёт поступления в университет? Я никогда и не представлял себе, что ты окажешься в подобных условиях.

– Я испугалась, офицер. Как только я узнала, что его убили, я не осмелилась вернуться в здание, а всего лишь спряталась. Я не могла позвонить своей семье и вот почему оказалась на улице.

– И, по всей видимости, стала очередной наркоманкой. Тебе нужно…

– Нет! – прервала я его. – Честное слово, со мной всё в порядке, офицер, мне ничего не нужно. Я пойду к себе домой, и мне вскоре пришлют денег на автобус.

– Ты задолжала мне объяснения, Лаура. Имя твоего предполагаемого дяди было не Брэндон Лиман и не какое-либо ещё из той полдюжины имеющихся у него поддельных удостоверений личности. Он был опознан как Хэнк Трэвор, который отбыл два срока в тюрьме города Атланта.

– Он никогда не говорил мне об этом.

– Как и не говорил о своём брате Адаме?

– Возможно, своего родственника он когда-то и упоминал, я не помню.

Полицейский попросил ещё пива каждому и тотчас мне рассказал, что Адам Трэвор считался одним из лучших фальшивомонетчиков в мире. В пятнадцать лет он устроился работать на чикагскую типографию, где обучился ремеслу чернил и бумаги, после чего разработал технику столь безупречной подделки банкнот, что фальшивки спокойно проходили испытание как тест-маркером, так и ультрафиолетовым излучением. Этот молодой человек продавал один фальшивый доллар за сорок-пятьдесят сентаво различным мафиозо из Китая, Индии и Балканского полуострова, которые те смешивали с настоящими купюрами, а уже затем пускали в рыночный поток. Связанный с поддельными деньгами бизнес – один из самых доходных в мире, правда, и требует особых осмотрительности и хладнокровия.

– Брэндону Лиману, или, скажем лучше, Хэнку Трэвору никогда не доставало таланта и ума его брата, он, напротив, был мелкой сошкой. Общим у двоих братьев было лишь преступное мышление. Для чего гнуть спину на честной работе, если правонарушение всегда прибыльнее и вдобавок веселее? У них ведь имелось достаточно причин, Лаура? Даже я признаюсь тебе, что в определённой степени сам восхищаюсь Адамом Трэвором – он артист и никогда не причинил ущерба ни одному человеку, за исключением американского правительства, – заключил Арана.

Он объяснил, что основное правило фальшивомонетчика – не тратить свои деньги, а как можно лучше их продавать, не оставляя каких-либо следов, ведущих к самому автору дела или к типографии, где всё изготавливается. Адам Трэвор нарушил это правило и вручил некоторую сумму денег брату, который вместо того, чтобы хранить их, как его инструктировали, стал тратить их в Лас-Вегасе. Арана добавил, что у него уже имеется двадцатипятилетний опыт работы в отделе полиции, и он хорошо знал, чему именно посвящал себя Брэндон Лиман, и что делала я для шефа, но ни разу не задерживал нас, поскольку подобные нам наркоманы были не столь и важны. Забирай он в участок каждого наркомана и торговца наркотиками в штате Невада, на всех не хватило бы тюремных камер. Но когда Лиман ввёл в оборот фальшивые деньги, то попал в другую категорию, куда выше своего уровня. Единственной причиной, по которой оказалось невозможным поймать Лимана немедленно, было то, что именно через него планировалось узнать о происхождении банкнот.

– Я уже месяцы за ним наблюдаю, питая надежду на то, что Хэнк выведет меня на Адама Трэвора – только представь себе моё разочарование, когда выяснилось, что его убили. Я стал разыскивать тебя, поскольку ты уж точно знаешь, где твой любовник хранил полученные от своего брата деньги…

– Он не был моим любовником! – прервала я офицера.

– Это мне уже всё равно. Я просто хочу знать, где деньги и как найти Адама Трэвора.

– Если бы я знала, где эти деньги, офицер, думаете, я бы до сих пор была бы на улице?

Хотя часом раньше я, нисколько не колеблясь, сказала бы, где банкноты, но наркотики вкупе с таблетками, пивом и стаканчиком текилы временно облегчили моё состояние, и я вспомнила, что вообще-то не должна впутываться ни во что подобное. Я и не знала, были ли спрятанные в Бьюти банкноты фальшивыми, подлинными, либо теми и другими вперемешку, но в любом случае меня не устраивало, если Арана свяжет меня с этими сумками. Как советовал Фредди, всегда самое безопасное – молчать. Брэндон Лиман жестоко погиб, его убийцы до сих пор гуляли на свободе, полицейский упомянул лишь мафию, а любая информация, которую я выдам, спровоцирует месть Адама Трэвора.

– Да как вам только в голову пришло, офицер, что Брэндон Лиман доверит мне подобные вещи. Я была всего лишь его девочкой на побегушках. Джо Мартин с Китайцем – вот его партнёры, и они принимали участие во всех его делах и сопровождали буквально повсюду, но никак не я.

– Они были партнёрами?

– Я полагаю именно так, хотя и не уверена, потому что Брэндон Лиман ничего мне не рассказывал. До этого момента я даже не знала, что его звали Хэнк Трэвор.

– Иными словами, Джо Мартин с Китайцем знают, где лежат деньги.

– Вам нужно спросить об этом у них. Единственные деньги, что я видела, были чаевыми, которые я получала от Брэндона Лимана.

– И те, что ты в гостиницах получала для него же.

Офицер продолжал расспрашивать меня, чтобы выяснить подробности сосуществования в этом преступном логове, каким было жилище Брэндона Лимана, и я отвечала ему крайне осторожно, не упоминая Фредди и не давая никаких намёков на сумки «Эль Пасо ТХ». Я пыталась больше приплести к этому делу Джо Мартина с Китайцем, думая, что в случае их ареста я освобожусь от этих типов, но Арана, казалось, ими и вовсе не интересовался. Мы недавно закончили обедать, было около пяти часов вечера, и в скромном мексиканском ресторане оставался лишь официант, ждущий, когда мы всё же уйдём. Считая, что всё ещё сделал недостаточно мне добра, Арана дал мне ещё десять долларов и номер своего мобильного, чтобы мы были на связи, и я могла позвонить ему, если попаду в беду. Полицейский предупредил меня, что перед отъездом из города я должна поставить его в известность, и посоветовал беречь себя, поскольку кварталы Лас-Вегаса крайне опасны, особенно по ночам, – будто бы я сама об этом не знала. Когда мы прощались, мне пришло в голову спросить Арану, отчего он ходит без униформы, и тот признался, что сотрудничает с ФБР: подделка денег – это федеральное преступление.

Меры предосторожности, позволявшие мне скрываться в Лас-Вегасе, не спасли меня от Силы судьбы, именно так, прописными буквами, как сказал бы мой дедушка, ссылаясь на одну из своих любимых опер Верди. Мой Попо всей душой принимал поэтическую идею судьбы, а иначе и не объяснишь, пожалуй, факта нахождения женщины его жизни в Торонто. И всё же мой дедушка был куда меньше фаталистичным, нежели моя бабушка, для которой судьба – понятие столь же определённое и конкретное, как генетическое наследство. И то, и другое, как судьба, так и гены определяют, кто мы, и этого не изменить. Если они в опасной комбинации, мы терпим провал, но если это не так, мы можем контролировать свою жизнь при условии, что астрологическая карта благоприятна. Как мне она объяснила, мы приходим в этот мир уже с определёнными картами на руках и начинаем каждый свою игру; с похожими картами один тонет, другой же выкарабкивается. «Это закон компенсации, Майя. Если твоя судьба – родиться слепой, ты вовсе не обязана сидеть в метро и играть на флейте, ты можешь развить своё обоняние и стать дегустатором вин». Типичный пример, приводимый моей бабушкой.