Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Я нацелила пушку в голову Феджевика – решалось: его жизнь или моя. Я едва могла поднять оружие одной рукой, дрожа от нервов, со скрюченным и ослабленным наркотиками телом, но это должен был быть выстрел в упор, и я не могла промахнуться. Я положила палец на спусковой крючок и заколебалась, ослеплённая оглушительным пульсированием в висках. Я с абсолютной ясностью поняла, что у меня не будет другой возможности сбежать от этого животного. Я заставила себя пошевелить указательным пальцем, почувствовала лёгкое сопротивление спускового крючка и снова засомневалась, предвкушая вспышку, отдачу оружия, дантовский треск костей, кровь и кусочки мозга. «Сейчас, это должно быть сейчас», – прошептала я, но не смогла ничего сделать. Я вытерла пот, бежавший по моему лицу и затуманивавший моё зрение, засунула руку в простыню и снова взяла пистолет, положила палец на спусковой крючок и прицелилась. Я ещё дважды повторила это жест, не в силах выстрелить. Я посмотрела на часы: была половина четвёртого ночи. В конце концов, я оставила пистолет на подушке рядом с ухом моего спящего палача. Я повернулась спиной к Феджевику и пожала плечами, обнажённая, онемевшая, плача в отчаянии от угрызений совести и облегчения от того, что удалось избавиться от необратимого ужаса убийства.

На рассвете Рой Феджевик проснулся, рыгая и потягиваясь, разговорчивый и в хорошем настроении – никаких следов пьянства. Он увидел пистолет на подушке, взял его, приложил к виску и нажал на спусковой крючок. «Пум! Ты ведь не думаешь, что он заряжен, верно?» – сказал он, рассмеявшись. Феджевик поднялся, голый, взвешивая двумя руками свою утреннюю эрекцию, на мгновение задумался, но отказался от порыва. Он положил пистолет в сумку, вытащил ключ из кармана брюк, открыл наручники и освободил меня. «Ты видишь, для чего мне нужны эти наручники, они нравятся женщинам. Как ты себя чувствуешь?» – спросил он, по-отечески поглаживая по голове. Я всё ещё не могла поверить, что жива. Я проспала пару часов, будто под наркозом, без снов. Я потёрла запястье и руку, чтобы восстановить кровообращение.

«Давай позавтракаем, это самый важный приём пищи за день. Хорошо позавтракав, я могу вести машину двадцать часов», – объявил он мне из туалета, где сидел с сигаретой, зажав ту губами. Вскоре я услышала, как он принимает душ и чистит зубы, после чего мужчина вернулся в комнату, с мурлыканьем оделся, и растянулся на кровати, обутый в ботинки из искусственной кожи ящерицы, чтобы посмотреть телевизор. Я медленно пошевелила онемевшими конечностями, неуклюже, как старуха, встала на ноги, спотыкаясь, пошла в ванную и заперла дверь. Горячий душ был мне как бальзам на душу. Я вымыла волосы обычным для придорожных гостиниц шампунем и яростно потёрла тело, пытаясь мылом стереть ночной позор. У меня были синяки и царапины на ногах, груди и талии; правая рука и запястье были деформированы из-за отёка. Я почувствовала общую боль внутри от жжения во влагалище и заднем проходе, между ног текла нить крови; я сделала прокладку из туалетной бумаги, надела трусики и закончила одеваться. Водитель грузовика сунул в рот две таблетки, проглотил их, запив половиной бутылки пива, а затем предложил мне остаток в последней бутылке и другие таблетки. «Выпей их, это аспирин, он помогает от похмелья. Сегодня мы будем в Лас-Вегасе. Тебе нужно остаться со мной, девочка, ты уже заплатила за проезд», – сказал он мне. Мужчина взял свою сумку, проверил, что ничего не оставил, и вышел из комнаты. Я без сил последовала за ним к грузовику. Небо только начало проясняться.

Чуть позже мы остановились в ресторане для проезжающих путешественников, где у входа уже были другие мощные грузовики и трейлер. Войдя внутрь, я почувствовала, что аромат бекона и кофе разбудили во мне голод, за предыдущие двадцать с лишним часов я съела лишь два энергетических батончика и горстку картошки фри. Феджевик вошёл в заведение, расточая добродушие направо и налево, шутя с другими «прихожанами», которых, по всей видимости, знал, расцеловался с официанткой и поприветствовал на жёванном испанском языке двух гватемальцев, тут же готовящих еду. Чуть погодя водитель попросил апельсинового сока, яиц, сосисок, блинов, хлебных тостов и чашку кофе – всё это, естественно, заказывалось на двоих. Я же, тем временем, впилась взглядом в линолеум на полу, постепенно переводя его на висящие под потолком вентиляторы, на лежащие на стойке кучки сладких булочек под стеклянной крышкой. Когда нам принесли еду, Феджевик взял меня за обе руки, протянув свои поверх стола, театрально склонил голову и закрыл глаза: «Спасибо тебе, Господи, за этот питательный завтрак и нынешний прекрасный день. Благослови нас, Господи, и защити на оставшейся части пути. Аминь». Я, уже не питая никаких надежд, просто наблюдала за людьми, шумно завтракавшими за другими столами, за женщиной с усталым видом и крашеными волосами, подающей кофе, за, казалось, работающими тут вечно индейцами, которые на кухне переворачивали яичницу с беконом. Обратиться здесь было совершенно не к кому. Да и что я могла им сказать? Что я попросила себя подвезти и теперь расплачиваюсь за эту услугу в придорожной гостинице, что я сделала глупость, поэтому именно такой судьбы и заслуживаю. Я склонила голову, вторя за водителем грузовика, и молча стала молиться: «Никуда не отпускай меня, Попо, береги меня». А затем я сожрала свой завтрак до самого последнего кусочка.

Из-за своего месторасположения на карте, столь далёкого от Соединённых Штатов и столь близкого к «нигде», Чили находится за пределами привычного маршрута наркоторговцев, но их товар проникает даже сюда, как, собственно, и везде. Здесь можно увидеть витающих в облаках молодых людей; один из таких мне попался на пароме, когда я пересекала канал Чакао, чтобы добраться до Чилоэ, отчаявшийся человек, уже чуть ли не превратившийся в невидимое существо, который слышит голоса, разговаривает сам с собой и жестикулирует. Здесь марихуана доступна каждому, она, пожалуй, наиболее распространена и значительно дешевле сигарет. Травку предлагают на каждом углу; кокаиновая паста либо крэк ходят по рукам бедноты, которая дышит бензином, клеем, растворителем лака и другой отравой. Для предпочитающих разнообразие имеются также и галлюциногены различных видов, кокаин, героин и их производные, амфетамины и полное меню чёрного рынка. На нашем же острове выбор куда меньше: только доступный желающим алкоголь да кокаиновая паста для молодёжи. «С детьми надо быть очень внимательной, американочка», – наказала мне Бланка Шнейк, а далее объяснила, каким образом следует выявлять симптомы у учеников. Она и не догадывалась, что я уже давно знаток в данном вопросе.

Когда мы наблюдали за учениками на перемене, Бланка заметила мне: Асусена Корралес не пришла на занятия, и она боится, что девочка и вовсе бросит учёбу, как и её старшие братья, не окончившие и средней школы. Она не знакома с матерью Хуанито, поскольку та уже уехала, когда сама Бланка оказалась на острове, однако ж знала, что его мать в прошлом была замечательной девушкой, правда, в свои пятнадцать лет уже забеременела и навсегда уехала далеко отсюда сразу же после родов. Теперь эта женщина живёт в Квеллоне, на самом юге Исла-Гранде, где расположено большинство лососевых фирм, благополучно просуществовавших лишь до появления убившего всю рыбу вируса. Когда с лососёвыми было всё хорошо, Квеллон напоминал Дикий Запад, этакую страну искателей приключений и одиноких мужчин, которые, как правило, заправляли здесь законом, и женщинами лёгкого поведения, обладающими настоящим предпринимательским духом. Они были способны зарабатывать за неделю куда больше получаемого рабочим за целый год. Большим спросом у населения пользовались колумбийки, которых пресса окрестила «странствующими секс-работницами», а благодарные клиенты «черномазыми с толстой задницей».

– Асусена была хорошей ученицей, как и её сестра, но вдруг ни с того ни с сего стала угрюмым ребёнком и начала избегать людей. Я не знаю, что с ней случилось, – сказала мне тётя Бланка.

– Она и не пришла убираться в нашем доме. Последний раз я видела Асусену в ночь сильного шторма, когда она пришла искать Мануэля, поскольку Кармело Корралес сильно заболел.

– Мануэль рассказывал мне об этом. У Кармело Корралеса случился приступ гипогликемии, очень распространённый среди не гнушающихся алкоголем диабетиков, но вот дать ему мёд было, пожалуй, рискованным решением со стороны Мануэля; так можно было и убить. Только вообрази себе, какая ответственность!

– В любом случае, он уже наполовину мёртв, тётя Бланка. У Мануэля потрясающе холодная кровь. Ты ведь уже заметила, что он сам никогда не раздражается и вообще никуда не спешит?

– Это из-за пузырька воздуха в мозгу, – сообщила мне Бланка.

Случилось так, что десять лет назад у Мануэля нашли аневризму, способную лопнуть в любой момент. И подумать только – я совсем недавно об этом узнала! По словам Бланки, Мануэль приехал на Чилоэ, чтобы полнее прожить свои дни в окружении здешнего великолепного пейзажа, занимаясь любимым делом, что-то записывая и изучая.

– Аневризма – то же, что и смертный приговор, она сделала его отстранённым, но всё же не безразличным ко всему. Мануэль как можно лучше пользуется оставшимся ему временем, американочка. Этот человек живёт настоящим, час за часом, это в значительной степени и примиряет его с мыслью о смерти, нежели, например, меня, у кого внутри тоже бомба замедленного действия. Иные вот годами медитируют где-нибудь в монастыре и не достигают подобного состояния мира и спокойствия, что есть у Мануэля.

– Я уж поняла, что и ты веришь в то, что он как Сиддхартха.

– Кто?

– Неважно.

Мне тут пришло в голову, что у Мануэля Ариаса никогда и не было великой любви, подобно той, что случилась у моих бабушки с дедушкой, – вот отчего этот мужчина смирился с жизнью одинокого волка. Имеющимся в мозгу пузырём воздуха он оправдывает избегание любви. «У него нет глаз, чтобы увидеть Бланку? Йесусе!» – как сказала бы Эдувигис, хотя, кажется, именно я пытаюсь свести его с Бланкой. Этот губительный романтизм – результат слащавых любовных романов, которые в последнее время я читаю запоем. Неизбежный вопрос в том, почему Мануэль всё же согласился приютить в своём доме такую персону, как я, незнакомку, кого-то из совершенно другого мира, с весьма подозрительными обычаями и вдобавок беглянку. И как получилось, что его дружба с моей бабушкой, которую он не видел несколько десятилетий, весит больше, чем незаменимое спокойствие.

– Мануэль волновался насчёт твоего приезда, – сказала Бланка, когда я спросила её об этом. – Он думал, ты испортишь ему жизнь, но не смог отказать в любезности твоей бабушки, поскольку, когда в 1975 году его выслали, кто-то всё же его приютил.

– Твой отец.

– Да. В то время было рискованным делом помогать преследуемым диктатурой, о чём предупредили и моего отца, который потерял своих друзей и знакомых, и по данному поводу сердились даже мои братья. Лионель Шнейк прячет у себя коммуниста! Хотя он сам говорил, мол, если в этой стране нельзя помочь ближнему, всё же будет лучше уехать далеко отсюда. Мой папа считает себя неуязвимым и говорит, что военные не осмелятся его задевать. Высокомерие, присущее классу, к которому принадлежал и он, именно в этой ситуации очень помогло.

– И теперь Мануэль платит дону Лионелю тем, что помогает мне. Чилотский закон взаимовыручки в двойном объёме.

– Конечно.

– Страхи Мануэля в отношении меня очень даже оправданы, тётя Бланка. Я же приехала, точно выпущенный на свободу бык, чтобы разбить его хрусталь…

– Да, это хорошо на него повлияло! – прервала меня она. – Я нашла его изменившимся, американочка, теперь он более раскован.

– Раскован? Да он крепче морского узла. Полагаю, у него депрессия.

– Таков характер этого человека, американочка. Клоуном он никогда не был.

Тон и отсутствовавший взгляд Бланки лишний раз подтвердили мне, насколько сильно она его любит. Она рассказала, что Мануэлю было тридцать девять лет, когда его выслали на Чилоэ, и тот жил в доме дона Лионеля Шнейка. Его сломило длившееся более года тюремное заключение, ссылка, потеря семьи, друзей, работы, впрочем, всего, а для неё это было великолепное время: Бланку выбрали королевой красоты, и она планировала свою свадьбу. Контраст между их жизненными ситуациями оказался очень жестоким для обоих. Бланка почти ничего не знала о госте своего отца, хотя её и привлекал трагичный, с налётом меланхолии, вид этого мужчины; по сравнению с ним, остальные – и даже её жених – казались ей какими-то несерьёзными. Вечером, накануне высылки Мануэля, именно в тот момент, когда семья Шнейк отмечала возвращение экспроприированного участка в Осорно, она прошла в комнату к Мануэлю, чтобы доставить ему удовольствие, дать что-то запоминающееся, что он смог бы увезти с собой в Австралию. До этого Бланка уже занималась любовью со своим молодым человеком, успешным инженером из богатой семьи, католиком и сторонником военного правительства, полной противоположностью Мануэля и весьма подходящей партией для такой девушки, как она, но то, что было пережито этой ночью с Мануэлем, очень и очень отличалось. На рассвете они всё ещё обнимались и грустили, точно двое сирот.

– Он сделал мне подарок. Мануэль изменил меня, дал совершенно иной взгляд на мир. Он не рассказывал мне о том, что произошло с ним в тюрьме, об этом Мануэль никогда не говорил, хотя все его страдания я прочувствовала на собственной коже. Чуть погодя я прекратила отношения со своим женихом и отправилась в путешествие, – сказала мне Бланка.

В последующие двадцать лет она получала известия о Мануэле, потому что тот никогда не переставал писать дону Лионелю. Так, Бланка узнала о его разводах, его длительном пребывании в Австралии, а затем и в Испании, о его возвращении в Чили в 1998 году. К тому времени она сама уже была замужем с двумя дочерями-подростками.

– Мой брак катился ко всем чертям, мой муж оказался одним из этих хронических изменников, которых словно бы воспитали именно для того, чтобы его обслуживали многие женщины. Ты ещё поймёшь, до чего шовинистическая эта страна, Майя. Меня бросил муж, когда мне поставили диагноз; он не мог ужиться с мыслью каждый вечер ложиться рядом с женщиной без груди.

– А что произошло между тобой и Мануэлем?

– Ничего. Мы снова встретились на Чилоэ, два человека, немало раненных самой жизнью.

– Ты его любишь, правда?

– Не всё так просто…

– Тогда ты должна ему об этом сказать, – прервала я тётю Бланку. – Лучше бы ты занялась обустройством собственной жизни, чем просто ждать, пока он возьмёт инициативу в свои руки.

– В любой момент ко мне может вернуться рак, Майя. Ни один мужчина не захочет заботиться о женщине с такой проблемой.

– А у Мануэля в любой момент может лопнуть пузырёк воздуха в голове, тётя Бланка. Не стоит терять времени.

– И чтобы ты даже не думала совать свой нос в это дело! Последний, кто нам нужен в этом деле, – это американочка-сводня, – обеспокоенная, предупредила меня Банка.

Я же боюсь, что не вмешайся я в это дело, оба просто умрут от старости, не решив ничего. Позже, когда я приехала домой, то застала Мануэля сидящим в кресле перед окном, он редактировал свои разлетающиеся страницы с чашкой чая на столике, с Гато-Лесо в ногах и Гато-Литерато, лежащим калачиком поверх рукописи. Дом пропах сахаром: Эдувигис готовила дамасские сладости из последних в этом сезоне фруктов. Сладости замораживались в заранее припасённых банках разных размеров, готовые к зиме, когда, по её словам, изобилию даров природы наступит конец, а земля заснёт. Мануэль услышал, как я вошла, и сделал неопределённый жест рукой, но так и не оторвал взгляда от своих бумаг. Ай, Попо! Я не переживу, если что-то произойдёт с Мануэлем, ты береги меня, чтобы и мне не умереть вместе с ним. Я подошла на цыпочках и обняла его сзади, почувствовав от объятия лишь печаль. Страх перед Мануэлем я потеряла уже тем вечером, когда я без приглашения сама проникла к нему в кровать. Теперь я беру его за руку, целую, убираю еду с его тарелки – хотя он не может этого терпеть – кладу голову ему на колени, когда мы читаем, прошу почесать себе спину, что он, приходя в ужас, и делает. Мануэль больше меня не оскорбляет, когда я беру его одежду, пользуюсь его компьютером или вношу правки в его книгу; сказать по правде, я пишу гораздо лучше его. Я зарываюсь носом в жёсткие волосы Мануэля, и на него сверху, точно маленькие камешки, падают мои слёзы.

– Что-то случилось? – удивившись, спросил он.

– Случилось то, что я тебя люблю, – призналась я ему.

– Не целуйте меня, сеньорита. Больше уважения к старшим, – пробормотал Мануэль.

После обильного завтрака вместе с Роем Феджевиком весь последующий день я проехала в его грузовике, слушая по радио кантри и проповедников Евангелия, а также его нескончаемый монолог. Хотя последний я слышала едва-едва, поскольку мозг несколько притупился из-за принятых наркотиков и навалившейся усталости после ужасной, проведённой подобным образом ночи. У меня было две или три возможности сбежать, и он бы даже не попытался этому помешать, поскольку потерял ко мне всякий интерес. Это, конечно, не придало мне сил, я чувствовала, что моё тело ослабло, а разум помутнён. Мы остановились на заправке, и пока он покупал сигареты, я пошла принять душ. Мне было больно мочиться, к тому же внизу до сих пор немного кровоточило. Я подумала остаться в этом туалете, пока не уедет грузовик Феджевика, но усталость и страх попасться ещё кому-нибудь столь же бессердечному отогнали подобную мысль далеко прочь. С опущенной головой я вернулась в машину, скрючилась там в самом углу и закрыла глаза. Мы добрались до Лас-Вегаса только под вечер, когда мне уже стало чуть лучше.

Феджевик оставил меня прямо посередине бульвара – а называется он Стрип —, иными словами, в самом сердце Лас-Вегаса, с десятью долларами в качестве чаевых, поскольку я напоминала Рою его дочь, как он сам меня в том заверил и, желая доказать, показал какую-то светловолосую малышку лет пяти на экране своего мобильного телефона. Уходя, он погладил меня по голове и попрощался, сказав: «Благослови тебя, Господи, дорогая». Я поняла, что он ничего не боялся и ушёл со спокойной совестью; в его жизни наша встреча была лишь одной из многих, похожих друг на друга, к которым он был готов, запасшись заранее пистолетом, наручниками, алкоголем и наркотиками; спустя несколько минут он бы меня напрочь забыл. В какой-то момент своего монолога Феджевик вдруг дал понять, что существуют дюжины подростков, мальчиков и девочек, сбежавших из дома, предлагающих себя на дорогах и надеющихся на милость дальнобойщиков; такова вся культура детской проституции. Хорошее о человеке можно сказать только следующее: он принял меры предосторожности, чтобы я не заразила его какой-нибудь болезнью. Я предпочитаю не знать подробностей случившегося той ночью в придорожной гостинице, хотя помню, что под утро на полу лежали использованные презервативы. Мне повезло: Рой насиловал меня, предохраняясь.

В это время воздух Лас-Вегаса свеж, но тротуары до сих пор хранят сухое тепло дневной жары. Я сидела на скамейке, тело ныло от пережитого за последние часы, и я была ошеломлена какофонией многочисленных огней этого нереального города, возникшего словно по волшебству в пыли пустыни. Улицы оживлял нескончаемый праздник: поток транспорта, автобусы, лимузины, музыка. И люди буквально повсюду: старики в шортах и гавайских рубашках, немолодые женщины в техасских шляпах, голубых джинсах, окаймлённых блёстками, и с искусственным загаром, обычные туристы, бедняки, много страдающих ожирением. Моё решение наказать отца оставалось твёрдым, я обвиняла его во всех своих несчастьях, но я захотела позвонить бабушке. В наш век мобильных телефонов общественную телефонную будку практически невозможно найти. В единственном пункте связи, пребывающем в относительно хорошем состоянии, работавшая там сотрудница не смогла либо не захотела сделать обратный звонок.

Я зашла поменять десятидолларовую купюру на монеты в казино-отель, одну из огромных роскошных цитаделей с пересаженными с побережья Карибского моря пальмами, вулканическими извержениями, фейерверками, и даже красочными водопадами с лишёнными моря пляжами. Выставленная напоказ роскошь и пошлость сосредоточена в нескольких кварталах, где также немало борделей, баров, игорных домов, массажных салонов и кинотеатров, специализирующихся на порнофильмах. На одном конце бульвара можно пожениться за семь минут в часовне, украшенной мерцающими сердцами, а на другом – развестись за такое же время. Вот как я описала бы всё здесь происходящее спустя несколько месяцев своей бабушке, хотя это было бы всё равно не всей правдой. Ведь в Лас-Вегасе есть прослойка состоятельных людей, живущих в зарешёченных особняках, окраины, населённые представителями среднего класса, где матери прогуливаются с колясками, разрушающиеся кварталы нищих и членов банд. Здесь есть школы, церкви, музеи и парки, которые я смутно видела лишь издалека, поскольку, в основном, я вела ночной образ жизни. Я позвонила по телефону в дом, принадлежащий моему отцу и Сьюзен, в котором теперь в полном одиночестве жила моя Нини. Я не знала, сообщила ли уже ей Анджи о моём отсутствии, хотя прошло только два дня с моего исчезновения из академии. Раза четыре в телефоне пропищали гудки, после чего записанный там голос сообщил о том, что следует оставить сообщение. Тогда я вспомнила, что по четвергам моя бабушка дежурит в ночную смену как волонтёр хосписа, подобным образом благодаря сотрудников за оказанную моему Попо помощь, когда он умирал. Я повесила трубку; до следующего утра мне так и не удалось никого найти.

В этот день я позавтракала очень рано и не захотела поесть с Феджевиком в полдень, поэтому теперь ощущала пустоту в животе, но всё же решила приберечь свои монеты для телефонного разговора. Я зашагала в противоположном направлении, удаляясь от источаемого различными казино света, от толпы, от фантастического блеска светящихся знаков, от каскадного шума транспорта. Одурманивающий город исчез и уступил место другому – тихому и мрачному. Бесцельно блуждая по улицам, дезориентированная, я вышла на сонную улицу, села на скамейку крытой автобусной остановки, опёрлась на собственный рюкзак и вознамерилась немного отдохнуть. Уставшая и вымотанная, я заснула.

В скором времени меня разбудил незнакомец, тронув меня за плечо. «Могу ли я отвести тебя к тебе же домой, спящая красавица?» – спросил он меня тоном, каким подчиняют себе лошадей. Мужчина был низкого роста, очень худым, со сгорбленной спиной. Его лицо, обрамлённое жирными, точно солома, волосами, напоминало заячью морду. «Ко мне домой?» – повторила я, несколько смущаясь. Незнакомец протянул мне руку, улыбаясь и обнажая свои зубы в пятнах, и назвал своё имя: Брэндон Лиман.

В ту нашу первую встречу Брэндон Лиман был одет целиком и полностью в цвет хаки: рубашка, брюки со множеством карманов и ботинки на резиновой подошве. У него был обнадёживающий посетителей вид смотрителя парка. Длинные рукава закрывали татуировки на тему боевых искусств и синяки от игл, которых я до поры до времени так и не видела. Лиман отсидел два срока в тюрьме, его искала полиция по нескольким штатам, но в Лас-Вегасе он чувствовал себя в безопасности и считал его своим временным логовом. Брэндон употреблял героин, был вором и спекулянтом – ничто не отличало его от многих таких же в этом городе. Он ходил вечно настороже и не отступал от своих привычек вовсе не потому, что был склонен к насилию. В случае необходимости Лиман всегда мог рассчитывать на двух головорезов – Джо Мартина из штата Канзас и Китайца, некоего перенёсшего оспу, филиппинца, с которым познакомился ещё в тюрьме. Брэндону Лиману было тридцать восемь лет, хотя выглядел он на все пятьдесят. В нынешний четверг он вышел из сауны, которая была одним из удовольствий, что он себе позволял, не ради аскезы, а для достижения состояния полнейшего равнодушия ко всему, за исключением, пожалуй, его белокожей женщины, его снежинки, его королевы, его сладкой брюнетки. Он только что принял дозу внутривенно, отчего и чувствовал себя свежим и бодрым, полном готовности начать привычный ночной обход владений.

Из салона своей машины, пикапа похоронного вида, Лиман увидел, как я клевала носом на уличной скамейке. Как Брэндон описывал это мне позже, он доверял своему инстинкту судить людей и, надо сказать, это чутьё выручало его в работе – я же привиделась ему необработанным алмазом. Он прогулялся по округе, ещё раз медленно прошёлся передо мной и подтвердил своё первое впечатление. Мужчина подумал, что мне лет пятнадцать, поэтому я слишком молода для его целей, однако он был не в том положении, чтобы требовать слишком многого, поскольку искал кого-то вроде меня вот уже несколько месяцев. Лиман остановился в пятидесяти метрах, вылез из машины, приказал своим приспешникам исчезнуть, пока не позовёт, и подошёл к автобусной остановке.

– Я до сих пор толком не ел. Тут в трёх кварталах есть какой-то «Макдоналдс». Ты не против составить мне компанию? Я тебя приглашаю, – предложил он мне.

Я проанализировала ситуацию в считанные секунды. Недавний опыт с Феджевиком сделал меня подозрительной, хотя этот мужчина в форме какого-то исследователя не вызывал ни малейшего опасения. «Пошли же!» – настаивал он. Немного сомневаясь, я всё же последовала за ним, но как только мы свернули за угол, и вдалеке показалась вывеска «Макдоналдс», не смогла и дальше сопротивляться искушению: я была голодна. Всю дорогу мы шли и болтали, и я закончила на фразе, что я недавно прибыла в город, здесь, можно сказать, проездом и намерена вернуться в Калифорнию, как только дозвонюсь своей бабушке, которая вышлет мне денег на дорогу.

– Я бы, конечно, одолжил свой мобильный телефон, чтобы ты ей позвонила, но в нём села батарейка, – сказал мне Лиман.

– Спасибо, но я в любом случае не смогу позвонить ей до утра. Сегодня моей бабушки просто нет дома.

В «Макдональдсе» было несколько посетителей да человека три обслуживающего персонала: одна негритяночка-подросток с накладными ногтями и двое латиноамериканцев, причём один из них с висящим поверх рубашке образом Святой Девы Гваделупской. Запах жира лишь возбудил во мне аппетит, и вскоре двойной гамбургер с жареной картошкой вернул мне прежнюю самоуверенность, а также прибавил устойчивости в ногах и ясности в мыслях. И мне уже не казалось таким срочным делом звонить своей Нини.

– В Лас-Вегасе полно развлечений, – заметила я с набитым ртом.

– Город грехов, так его и называют. Ты ещё не назвала мне своего имени, – сказал Лиман, не попробовав еды.

– Сара Ларедо, – наскоро брякнула я, лишь бы только не говорить незнакомцу своего настоящего имени.

– Что произошло с твоей рукой? – спросил он, указывая на моё опухшее запястье.

– Я упала.

– Расскажи мне о себе, Сара. Не сбежала ли ты из дома?

– Ну разумеется, нет! – воскликнула я, слегка подавившись жареной картошкой. – Я только окончила среднюю школу и до поступления в университет захотела посетить Лас-Вегас, но вот потеряла свой кошелёк, отчего мне и нужно позвонить бабушке.

– Понимаю. Но поскольку ты уже здесь, тебе стоит посмотреть Лас-Вегас, это же настоящий Диснейленд для взрослых. А ты знаешь, что город этот – самый быстро развивающийся во всей Америке? Любому хочется приехать сюда жить. Ты не меняй своих планов из-за каких-то незначительных неудобств, дай себе немного времени. Послушай, Сара, если денежный перевод от твоей бабушки несколько задерживается, то я могу в качестве аванса дать тебе немного денег.

– Зачем? Ты ведь меня не знаешь, – ответила я настороженно.

– Потому что я хороший человек. Сколько тебе лет?

– Скоро исполнится девятнадцать.

– Ты выглядишь моложе.

– Так только кажется.

В этот момент в «Макдональдс» вошли двое полицейских: один, молодой человек в зеркальных солнцезащитных очках (хотя был уже поздний вечер), и с мышцами настоящего борца, которые, казалось, вот-вот разорвут униформу по швам, и другой, мужчина примерно сорока пяти лет, во внешнем виде которого не было ничего примечательного. Пока полицейский, выглядящий моложе, излагал просьбу девушке с накладными ногтями, второй подошёл поприветствовать Брэндона Лимана, который представил нас друг другу: его приятель, офицер Арана, а я была его племянницей из штата Аризона, приехавшей погостить на несколько дней. Полицейский оглядел меня с неодобрительно-вопросительным выражением своих ясных глаз, у него было открытое лицо, лёгкая улыбка, а кожа напоминала обгоревший под солнцем пустыни кирпич. «Береги свою племянницу, Лиман. В этом городе приличной девушке крайне легко потеряться», – сказал он и со своим товарищем ушёл к другому столику.

– Если хочешь, я могу дать тебе работу на лето, пока в сентябре ты не пойдёшь в университет, – предложил мне Брэндон Лиман.

Мгновенное пробуждение интуиции предостерегло меня от столь широкой щедрости, но впереди у меня была целая ночь, и к тому же не было необходимости немедленно отвечать этому облезлому типу. Я подумала, что этот человек – один из прошедших реабилитацию алкоголиков, посвятивший себя спасению душ заблудших, очередной Майк О’Келли, разве что лишённый свойственной ирландцам харизмы. Посмотрю, что за карты мне выпали, решила я. В туалете я вымылась как можно лучше, удостоверилась, что кровотечение прекратилось, переоделась в чистую одежду, которая лежала в моём рюкзаке, почистила зубы и, словно бы обновлённая, вознамерилась ещё раз ознакомиться с Лас-Вегасом в компании своего нового друга.

Выйдя из туалетной комнаты, я увидела, как Брэндон Лиман разговаривает по мобильному телефону. А не говорил ли он мне, мол, у аппарата полностью разряжена батарея? И что же с того? Разумеется, тогда я просто плохо его поняла. Мы зашагали до его транспорта, где уже поджидали два подозрительных на вид типа. «Джо Мартин и Китаец, мои партнёры», – сказал Лиман, представляя мне мужчин. Китаец сел за руль, Джо устроился рядом, а мы с Лиманом разместились на заднем сиденье. Мы всё ехали и ехали, и я уже начала беспокоиться, ведь мы въезжали на территорию, выглядящую вовсе непривлекательно, со множеством давно опустевших либо разрушающихся домов, с раскиданным повсюду мусором, с какими-то группами ничего не делающих молодых людей у подъездов, с парой нищих в паршивых спальных мешках, лежащих рядом со своими тележками, набитыми какими-то сумками с хламом.