Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Альенде Исабель

Дневник Майи

Роман

Дубна

2019—2020

Перевод с испанского Щепетовой К. В.

Под редакцией Мерзляковой В. А.

Подросткам моего племени:

Алехандро, Андреа, Николь, Сабрине,

Аристотелису и Ахиллесу

Скажи мне, что ещё я должен был сделать?

Разве в итоге всё не умирает слишком скоро?

Скажи мне, что ты планируешь делать

со своей дикой и драгоценной жизнью?

Мэри Оливер Летний день

Аннотация

«Меня зовут Майя Видаль, я – девушка девятнадцати лет, одинокая и невлюблённая из-за отсутствия возможностей, а не из-за щепетильности. Я родилась в городе Беркли, штат Калифорния, у меня американский паспорт. В настоящий момент я нашла временное пристанище на острове на юге мира. Меня назвали Майей, потому что мою Нини привлекает Индия, а моим родителям не пришло в голову никакого другого имени, хотя у них было девять месяцев на раздумья. На языке хинди майя означает «заклинание, иллюзия, сон», что никак не вяжется с моим характером. Имя Аттила подошло бы мне гораздо больше, потому что везде, где бы я ни прошла, не остаётся живого места. Моя история началась в Чили у бабушки – моей Нини – задолго до моего рождения, так как если бы она не эмигрировала, то не полюбила бы моего Попо и не обосновалась в Калифорнии, мой отец не познакомился бы с моей матерью, и на свет появилась бы не я, а некая другая молодая чилийка».

ЛЕТО

Январь, февраль, март

Глава 1

Неделю назад моя бабушка без слёз обняла меня в аэропорту Сан-Франциско и повторила, что если бы я хоть как-то ценила свою жизнь, то не общалась бы ни с кем из незнакомых до тех пор, пока мы не убедимся, что мои враги меня уже не ищут. Моя Нини – параноик, как и все жители Народной Независимой Республики Беркли, преследуемые правительством и иностранцами, однако в моём случае не было никакого преувеличения: даже от всех мер предосторожности было мало проку. Она вручила мне тетрадь в сто листов, чтобы я вела дневник жизни. Это я и делала с восьми до пятнадцати лет, когда моя судьба круто изменилась. «У тебя будет время скучать, Майя, – сказала она мне. – Потрать его на запись монументальной чуши, которую ты совершила, чтобы понять, осознала ли ты её». Существует несколько моих дневников, запечатанных промышленным скотчем, которые мой дед держал под замком в своём письменном столе, а теперь моя бабушка хранит их в обувной коробке под своей кроватью. Это была бы тетрадь уже под номером девять. Моя Нини верит, что дневники помогут мне при психоанализе, потому что в них кроются ключи к разгадке моей личности. Но если бы она их прочитала, то знала бы, что в них содержится много выдумок, способных ввести в заблуждение самого Фрейда. Вначале бабушка не доверяла профессионалам с почасовой оплатой, так как их не устраивали быстрые результаты. Несмотря на это, она делает исключение для психиатров, потому что один из них спас её от депрессии и уберёг от магической ловушки, когда бабушке довелось общаться с мёртвыми.

Я положила дневник в свой рюкзак, чтобы не обидеть её, хотя и не намеревалась когда-либо им пользоваться. Но правда в том, что время здесь растянуто, и писанина – отличный способ занять долгие часы. Эта первая неделя изгнания показалась мне длинной. Я нахожусь на островке, почти невидимом на карте, в полном средневековье. Мне трудно писать о своей жизни, потому что я не знаю, сколько я помню, а сколько является продуктом моего воображения. Строгая правда может быть утомительной, и, следовательно, совершенно того не осознавая, я изменяю её или преувеличиваю, однако я обещала себе исправить этот недостаток и в будущем врать как можно меньше. И вот сейчас, когда даже яномами в Амазонке пользуются компьютерами, я пишу от руки, чем себя только задерживаю и отчего моё письмо, должно быть, получается на кириллице, поскольку даже я сама не в состоянии его расшифровать. Но, полагаю, что постепенно, от страницы к странице, всё исправится. Писать – это как ездить на велосипеде: не забывается, даже если годами не практиковаться. Я пытаюсь двигаться в хронологическом порядке, ведь какой-нибудь порядок всё же необходим. И я подумала, что это будет делом нетрудным. Но я теряю нить, хожу вокруг да около или вспоминаю о чём-то важном лишь несколько страниц спустя, когда уже нет возможности вставить это в текст. Моя память движется кругами, спиралями и трапециевидными прыжками.

Меня зовут Майя Видаль, я – девушка девятнадцати лет, одинокая и невлюблённая из-за отсутствия возможностей, а не из-за щепетильности. Я родилась в городе Беркли, штат Калифорния, у меня американский паспорт. В настоящий момент я нашла временное пристанище на острове на юге мира. Меня назвали Майей, потому что мою Нини привлекает Индия, а моим родителям не пришло в голову никакого другого имени, хотя у них было девять месяцев на раздумья. На языке хинди майя означает «заклинание, иллюзия, сон», что никак не вяжется с моим характером. Имя Аттила подошло бы мне гораздо больше, потому что везде, где бы я ни прошла, не остаётся живого места. Моя история началась в Чили у бабушки – моей Нини – задолго до моего рождения, так как если бы она не эмигрировала, то не полюбила бы моего Попо и не обосновалась в Калифорнии, мой отец не познакомился бы с моей матерью, и на свет появилась бы не я, а некая другая молодая чилийка. Какая же я? Ростом метр восемьдесят, весом в пятьдесят восемь килограммов, когда играю в футбол, и несколько больше, если ленюсь двигаться. С мускулистыми ногами, неуклюжими руками, голубыми или серыми – в зависимости от времени суток – глазами. И, полагаю, что светловолосая, хотя сейчас я в этом не уверена, поскольку не видела своих натуральных волос вот уже несколько лет. Я не унаследовала экзотическую внешность своей бабушки, обладающей оливковой кожей с присущими ей тёмными кругами под глазами, придающими женщине порочный вид. Также во мне нет ничего и от облика отца, сложенного точно тщеславный тореадор. Я не похожа и на дедушку – моего замечательного Попо, поскольку он, к несчастью, не мой биологический предок, а всего лишь второй муж моей Нини.

Я похожа на маму, по меньшей мере ростом и цветом кожи. Она, конечно, не принцесса из Лапландии, как я думала в несознательном возрасте, а всего лишь помощница на датской авиалинии – в эту женщину и влюбился прямо на рабочем месте мой отец, коммерческий пилот. Для брака он был тогда слишком молод, однако уже отстаивал своё мнение, заключающееся в том, что вот, мол, женщина его жизни, которую, соответственно, настойчиво и преследовал, пока та, порядком устав, не уступила. А возможно, к тому времени она забеременела. По факту же вышло так, что они поженились, раскаявшись в подобном поступке уже на первой неделе брака, хотя и продолжали жить вместе вплоть до моего рождения. Через несколько дней после, пока муж летал по работе, моя мама собрала чемоданы, завернула меня в одеяльце и уехала на такси навестить своих свёкра со свекровью. Моя Нини поехала в Сан-Франциско, резко выступая против войны в Заливе, а вот мой Попо остался дома и принял на руки переданный дочерью тюк, о котором та особо ничего не рассказала, а лишь вручила и убежала в ждущее её такси. Внучка так мало весила, что легко помещалась всего лишь в одной руке деда. Немного погодя датчанка выслала по почте документы о разводе и в придачу бумагу об опеке над дочерью. Мою маму зовут Марта Оттер. С ней я познакомилась как-то летом, когда мне было уже восемь лет и дедушка с бабушкой отвезли меня в Данию.

И вот я в Чили, стране моей бабушки Нидии Видаль, где океан по кускам изъел землю, а южноамериканский континент раздёрган на острова. Чтобы быть точнее, скажу, что пребываю на Чилоэ, части области Лос-Лагос, расположенной между 41-й и 43-й параллелями южной широты и представляющей собой некий архипелаг площадью приблизительно в девять тысяч квадратных километров общей поверхности и с примерно двухсоттысячным населением, рост которого, в общем и целом, гораздо ниже моего собственного. На мапудунгуне, языке коренных жителей региона, Чилоэ означает «земля кауилес, визгливых черноголовых чаек», но она должна называться землёй дерева и картофеля. Помимо Исла-Гранде (Большого острова), где расположены самые густонаселённые города, существует множество небольших островов, и несколько из них необитаемы. Некоторые острова сгруппированы по три-четыре и расположены так близко друг от друга, что во время отлива они соединяются по суше, но мне не посчастливилось попасть ни на один из них: при спокойном море мне понадобилось бы сорок пять минут, чтобы добраться из ближайшего посёлка на моторной лодке.

Моё путешествие с севера Калифорнии до Чилоэ началось на благородном жёлтом «фольксвагене» моей бабушки, пережившем с 1999 года семнадцать аварий, однако резвом, как «Феррари». Я уехала в середине зимы, в один из тех ветреных и дождливых дней, когда залив Сан-Франциско теряет цвета, и пейзаж кажется нарисованным перьевой ручкой в бело-чёрно-серых тонах. Моя бабушка управляла в своём стиле, стремительно, вцепившись в руль как в спасательный круг и глядя больше на меня, нежели на дорогу, занятая тем, что давала мне последние наставления. Она ещё не объяснила мне, куда именно собирается меня отправить. Чили – вот, пожалуй, и всё, что она сказала, составляя план моего исчезновения. В машине она раскрыла мне все детали и вручила дешёвую туристическую брошюру.

– Чилоэ? Что это за место? – спросила я её.

– Здесь есть вся необходимая информация, – ответила она, указывая на книгу.

– Кажется, это очень далеко…

– Чем дальше, тем лучше. На Чилоэ я рассчитываю на своего друга Мануэля Ариаса – единственного человека в этом мире, кроме Майка О’Келли, которого я могу осмелиться попросить спрятать тебя на один-два года.

– Один-два года! Ты с ума сошла, Нини!

– Послушай, малышка, бывают моменты, когда ты не можешь контролировать свою жизнь, и всё происходит словно само собой. Это один из таких моментов, – объявила она мне, вжавшись носом в лобовое стекло и пытаясь устроиться поудобнее, пока мы вслепую петляли по лабиринтам автострад.

Мы торопливо прибыли в аэропорт и расстались без сентиментального надрыва. Последнее, что у меня осталось в памяти о ней, – это «фольксваген», с чиханьем удаляющийся в дождь.

Несколько часов я летела до Далласа, зажатая между окошком и жирной, пахнущей жареным арахисом женщиной, а затем на другом самолёте десять часов до Сантьяго, неспящая и голодная, вспоминая, обдумывая и читая книгу о Чилоэ, восхваляющую достоинства пейзажа, деревянных церквей и сельской жизни. Я была в ужасе. День 2 января 2009 года встретил меня оранжевым небом над пурпурными горами Анд, реальными, вечными и огромными, когда голос пилота объявил о снижении. Вскоре появилась зелёная долина, затем – ряды деревьев и разбросанные пастбища, а в отдалении – Сантьяго, где родились моя бабушка и мой папа, где есть загадочный кусочек истории моей семьи.

Я очень мало знаю о прошлом своей бабушки. Она редко упоминала о нём, как будто её жизнь началась только тогда, когда она встретила моего Попо. В 1974 году в Чили умер её первый муж Фелипе Видаль, спустя несколько месяцев после военного переворота, в результате которого было свергнуто социалистическое правительство Сальвадора Альенде и в стране установлена диктатура. Став вдовой, она решила, что не хочет жить в режиме угнетения, и эмигрировала в Канаду с сыном Андресом, моим отцом. Последний в свою очередь ничем не дополнил рассказ, потому как сам мало что помнит о своём детстве, но всё ещё почитает отца, от которого остались только три фотографии. «Мы больше не вернёмся, не так ли?» – спросил Андрес в самолёте, увозившем их в Канаду. Это был не вопрос, а обвинение. Ему было девять лет, он быстро повзрослел за последние месяцы и хотел объяснений, потому что понял одно – мать пытается защитить его полуправдой и ложью. Он мужественно принял новость о внезапном сердечном приступе отца, а также о том, что его похоронили, так и не дав возможности увидеть тело и попрощаться с ним. Вскоре после этого мальчик оказался в самолёте, направлявшемся в Канаду. «Конечно, мы вернёмся, Андрес», – убеждала его мать, но он ей не поверил.

В Торонто их встретили волонтёры из Комитета по делам беженцев, которые предоставили им необходимую одежду и поселили в меблированной квартире с застеленными кроватями и полным холодильником. Первые три дня, пока оставались запасы провизии, мать и сын находились взаперти, охваченные одиночеством, но уже на четвёртый день появилась посетительница из общественной организации, хорошо говорившая по-испански, и сообщила им о преимуществах и правах каждого жителя Канады. Прежде всего они получили интенсивные уроки английского языка, и Андрес был зачислен в соответствующую школу. Затем Нидия добилась должности шофёра, чтобы не унижаться, выпрашивая у государства пособие по безработице. Это была наименее подходящая работа для моей Нини, которая и сейчас-то водит отвратительно, а тогда это давалось ей ещё хуже.

Короткая канадская осень уступила место полярной зиме, отличной для Андреса, теперь называемого Энди, открывшего для себя радость катания на коньках и лыжах, но невыносимой для Нидии, которая не могла согреться и преодолеть грусть от потери мужа и своей страны. Её настроение не улучшилось с приходом робкой весны и цветов, которые, словно мираж, возникли всего лишь за одну ночь на месте, где раньше всё было покрыто снегом. Она чувствовала себя человеком, лишённом каких-либо родственных связей, и держала наготове свой чемодан, ожидая возможности вернуться в Чили сразу, как закончится диктатура, не предполагая, что та продлится все шестнадцать лет.

Нидия Видаль провела в Торонто пару лет, считая дни и часы, пока не встретила Пола Дитсона II, моего Попо, профессора Калифорнийского университета в Беркли, отправившегося в Торонто, чтобы прочитать серию лекций об ускользающей планете, существование которой он пытался доказать при помощи поэтических расчётов и скачков воображения. Мой Попо был одним из немногих афроамериканцев в астрономии – науке с преобладающим большинством белых, авторитетом в своей области и автором нескольких книг. В молодости он провёл год на озере Туркана в Кении, изучая древние мегалиты региона, и развил основанную на археологических открытиях теорию, согласно которой эти базальтовые колонны были астрономическими обсерваториями и использовались за триста лет до появления христианства для определения лунного календаря Борана, до сих пор применяемого пастухами Эфиопии и Кении. В Африке он научился наблюдать за небесами без предрассудков. Тогда и зародились его подозрения о существовании невидимой планеты, которую он затем бесполезно искал в небе при помощи самых мощных телескопов.

Университет Торонто поместил его в гостевую комнату для академиков и, прибегнув к услугам специального агентства, арендовал для него машину. Так вышло, что именно Нидии Видаль пришлось сопровождать Пола, пока он занимал данное жильё. Узнав, что его шофер – чилийка, Пол рассказал ей, что был в расположенной в Чили обсерватории Ла-Силья, что в Южном полушарии видны неизвестные на севере созвездия, такие как галактики Малого облака Магелланов и Большого облака Магелланов, и, мол, кое-где ночи настолько светлые и климат настолько сухой, что они идеально подходят для изучения небосвода. Таким образом, он обнаружил, что галактики сгруппированы в похожие на паутину конструкции.

По одной из таких свойственных романам случайностей он завершил свой визит в Чили в тот же день 1974 года, когда Нидия отправилась со своим сыном в Канаду. Я думаю, что, возможно, они были вместе в аэропорту, ожидая каждый свой рейс и не зная друг друга, но, по их словам, это было бы невозможно, потому что тогда он обратил бы внимание на эту прекрасную женщину, и она тоже увидела бы его, поскольку негр, особенно такой высокий и физически хорошо сложенный, как мой Попо, привлекал внимание людей в тогдашнем Чили.

Нидии хватило одного утра, проведённого за рулём в Торонто со своим пассажиром на заднем сиденье, чтобы понять, что этот человек обладает редким сочетанием блестящего ума и фантазии мечтателя, но у него начисто отсутствует здравый смысл, которым так хвасталась она сама. Моя Нини никогда не могла объяснить мне, как она пришла к такому выводу, находясь за рулём автомобиля при полной загруженности дороги, но факт в том, что она полностью права. Астроном жил непонятно где, впрочем, как и планета, которую он искал в небе. В мгновение ока он мог рассчитать, сколько времени потребуется космическому кораблю, двигающемуся со скоростью 28,286 километров в час, чтобы добраться до Луны, но применение на практике электрической кофеварки его озадачивало. Долгие годы она не ощущала неуловимой дрожи любви, и этот человек, сильно отличающийся от тех, кого она узнала за свои тридцать три года, её заинтриговал и привлёк.

Моему Попо, довольно напуганному смелостью вождения шофёра, тоже было любопытно, что за женщина прячется в слишком большой униформе и шляпе охотника на медведей. Он не являлся человеком, легко поддающимся порывам чувств, и если ему в голову и пришла мысль соблазнить Нини, то сразу же её отбросил, сочтя нелепой. В свою очередь, моя Нини, которой терять было нечего, решила завоевать астронома ещё до окончания его лекций. Нидии нравилась его замечательная кожа цвета красного дерева – она хотела увидеть тело Попо – и ей представлялось, что у них много общего: у него астрономия, а у неё астрология, а это, по её мнению, было почти одно и то же. Она подумала, что они оба приехали издалека, чтобы встретиться в данной точке земного шара, поскольку так сошлись звёзды. Уже тогда моя Нини жила по гороскопу, а не полагаясь на волю случая. Прежде чем взять инициативу и неожиданно напасть на Попо, Нини выяснила, что он холост, в хорошем экономическом положении, здоров, и всего лишь на одиннадцать лет старше её. Хотя на первый взгляд она могла бы показаться его дочерью – при условии принадлежности к одной расе. Годы спустя мой Попо, смеясь, рассказывал, что, если бы она не нокаутировала его в первом же раунде, он всё ещё был бы влюблён в звёзды.

На второй день профессор сел на переднее сиденье, чтобы лучше разглядеть своего водителя, и она дала ему такую возможность, несколько раз проехав по городу. В тот же вечер, покормив и уложив спать сына, Нидия сняла униформу, приняла душ, накрасила губы и предстала перед своей жертвой под предлогом возврата забытой в машине папки, которая вполне могла быть передана на следующее утро. Моя Нини никогда не принимала такого смелого любовного решения. Бросая вызов ледяной метели, она всё же приехала к зданию, поднялась в номер, перекрестилась для поднятия духа и постучала в дверь. Была половина двенадцатого, когда она окончательно вошла в жизнь Пола Дитсона II.

В Торонто моя Нини жила, как заключённая. По ночам она тосковала по тяжести мужской руки на своей талии, но ей нужно было выживать и растить сына в стране, где она всегда будет иностранкой, – на романтические мечты не оставалось времени. Смелость, которой она была вооружена той ночью, чтобы добраться до двери астронома, испарилась, едва он открыл её – в пижаме, сонный. Они смотрели друг на друга полминуты, не зная, что сказать, поскольку он не ждал её, а у неё не было никакого плана. Потом Пол пригласил её войти, удивлённый тем, как эта женщина изменилась без форменной шляпки. Он восхищался её тёмными волосами, её лицом с неправильными чертами и немного кривой улыбкой, которую раньше видел лишь украдкой. Её удивляла их разница в росте, менее заметная внутри машины: на цыпочках она едва доставала до груди этого великана. Внезапно Нидия осознала, что в тесном номере царит стихийный беспорядок и заключила: этот мужчина и в самом деле в ней нуждается.

Пол Дитсон II провёл бoльшую часть своей жизни, изучая таинственное поведение звёздных тел, но очень мало знал о телах женских и совсем ничего о прихотях любви. Он никогда не влюблялся. На тот момент его последними отношениями был роман с коллегой по факультету, с которой он встречался дважды в месяц, – некой привлекательной еврейкой в хорошей для своих лет форме, всегда настаивающей на оплате половины счёта в ресторане. Моя Нини любила лишь двух мужчин – своего первого мужа и любовника, причём последнего она выбросила из головы и из сердца уже десять лет назад. Её муж был легкомысленным спутником, погружённым в свою работу и политическую деятельность, беспрерывно путешествовавшим и слишком отстранённым, чтобы замечать её потребности, а отношения с любовником и вовсе оказались неудачными. Нидия Видаль и Пол Дитсон II были готовы к любви, которая объединит их до конца.

Я много раз слышала историю любви моих бабушки и дедушки, возможно выдуманную, и решила воспроизвести её слово в слово, как поэму. Мне, конечно, не известны подробности того, что произошло в ту ночь за закрытыми дверями, но, зная их обоих, я могу это представить. Открыв дверь этой чилийке, мог ли мой Попо предположить, что он стоит перед важным выбором и что выбранный путь определит его будущее? Нет, конечно, эта пошлая мысль не приходила ему в голову. А моя Нини? Я вижу, как она, подобно лунатику, продвигается между брошенной на пол одеждой и полными окурков пепельницами, как она пересекает маленькую гостиную, как входит в спальню и садится на кровать, потому что кресло и стулья заняты бумагами и книгами. Он встал на колени рядом с любимой, и так они провели несколько хороших мгновений, пытаясь приспособиться к этой внезапной близости. Возможно, Нидия начала задыхаться от жары, и он помог ей избавиться от пальто и ботинок; затем они нерешительно ласкали друг друга, узнавая себя, чувствуя свою душу, чтобы убедиться, что они не ошиблись. «Ты пахнешь табаком и десертом. И ты гладкий и чёрный, как тюлень», – прокомментировала моя Нини. Много раз я слышала от неё эту фразу.

Последнюю часть легенды мне вовсе не нужно придумывать, потому что они мне её рассказали. С первого же объятия моя Нини пришла к выводу, что знала астронома в других жизнях и в другие времена, что это было лишь воссоединением и что их астральные знаки и арканы Таро совпадают. «Хорошо, что ты мужчина, Пол. Представь себе, если б в этом перевоплощении тебе бы выпало стать моей матерью…», – вздохнула она, сидя у него на коленях. «Поскольку я не твоя мать, как насчёт того, чтобы нам пожениться?» – ответил он ей.

Две недели спустя Нидия приехала в Калифорнию, таща за собой сына, который не хотел эмигрировать во второй раз, и получила визу невесты на три месяца. По их истечении она должна была выйти замуж или покинуть страну. Они поженились.

Свой первый день в Чили я провела, наматывая круги при нестерпимой и сухой жаре по Сантьяго с картой, чтобы успеть на автобус, везущий на юг. Это современный город, в котором нет ничего экзотического или живописного: нет индейцев в типичной одежде или колониальных кварталов дерзких цветов, какие я видела с бабушкой и дедушкой в Гватемале или Мексике. Я поднялась на фуникулёре на вершину горы, что является обязательным туристическим маршрутом, и смогла оценить размер столицы, которая, кажется, не заканчивается нигде, и загрязнений, покрывающих её, подобно облаку пыли. На закате я села в автобус абрикосового цвета, направляющийся на юг, на Чилоэ.

Я тщетно пыталась заснуть, трясясь от движения, под рокот мотора и храп других пассажиров. Но для меня никогда не было лёгкой задачей заснуть, особенно тогда, когда я всё ещё живо помнила свою дикую жизнь, которую вела в недавнем прошлом. На рассвете мы остановились, чтобы принять душ и выпить кофе в гостинице, посреди пасторального пейзажа с зелёными холмами и коровами. А затем мы проехали ещё несколько часов до простой пристани, где смогли окончательно размять мышцы и купить блинчики с сыром и морепродуктами у женщин, одетых в белые халаты медсестёр. Автобус заехал на паром, чтобы пересечь канал Чакао: полчаса молчаливого плавания по светлому морю. Я вышла из автобуса и выглянула за борт вместе с оставшимися окоченевшими пассажирами – они, как и я, провели много часов в плену своих сидений. Наперекор сильному ветру, мы восхищались стаями чаек, похожими на платки в небе, а также тунцами и дельфинами с белой кожей, которые, пританцовывая, сопровождали корабль.

Автобус оставил меня в Анкуде, на Исла-Гранде, втором по важности городе архипелага. Там мне нужно было сесть на другой, чтобы отправиться в деревню, где меня ждал Мануэль Ариас, но я обнаружила, что у меня пропал кошелёк. Моя Нини предупредила меня насчёт чилийских карманников и их ловкости фокусников: они любезно украдут твою душу. К счастью, у меня остались фотография моего Попо и паспорт, которые я носила в другом кармане рюкзака. Я была одна, без единого сентаво, в незнакомой стране, но, если чему и научили меня собственные же неудачные прошлогодние приключения, так это не сдаваться перед незначительными неудобствами.

В одном из небольших ремесленных магазинов на площади, где продавались чилотские ткани, в кругу сидели три женщины, разговаривая за вязанием. Я предположила, что если они такие же, как моя Нини, то точно мне помогут; ведь чилийки спешат на помощь любому попавшему в беду человеку, особенно незнакомцу. Я объяснила им проблему на неуверенном кастильском языке, и они сразу же отложили спицы, предложили мне стул и апельсиновую газировку. Женщины немедленно начали обсуждать мой случай, перебивая друг друга, чтобы высказать своё мнение. Они сделали несколько звонков по мобильному телефону и договорились, что через пару часов к ним подъедет двоюродный брат одной из здесь присутствовавших, которому по пути: его не затруднит немного отклониться от маршрута, чтобы доставить меня в нужное место.

Я воспользовалась временем ожидания и посетила деревню вместе с превращёнными в музеи церквями Чилоэ, спроектированными иезуитскими миссионерами триста лет назад и доска за доской возведёнными чилотами, которые являются судостроителями и мастерами работ по дереву. Сооружения мастерски собраны без единого гвоздя, а сводчатые крыши представляют собой перевёрнутые лодки. На выходе из музея я встретила собаку. Она была средних размеров, хромая, с сероватой жёсткой шерстью и жалким хвостом, но держалась с достоинством породистого животного. Я предложила ей пирожок из своего рюкзака, она аккуратно взяла его большими жёлтыми зубами, положила на землю и подарила мне взгляд, ясно говоривший, что её голод вызван вовсе не отсутствием еды, а отсутствием компании. Моя мачеха Сьюзен была дрессировщицей собак и научила меня не трогать животное, пока само не приблизится – это сигнал того, что оно чувствует себя в безопасности. Но у нас с этим проблем не было, и мы сразу же поладили. Мы вместе погуляли, и в назначенный час я вернулась к ткачихам. Собака осталась снаружи магазина, деликатно положив одну только лапу на порог.

Двоюродный брат появился с опозданием на доверху нагруженном фургоне, с женой и грудным ребёнком. Я поблагодарила своих благодетельниц, которые также дали мне мобильный телефон, чтобы я связалась с Мануэлем Ариасом, и попрощалась с собакой, но у неё были другие планы: она уселась у моих ног, подметая пол хвостом и улыбаясь, как гиена. Собака наградила меня вниманием и считала, что, мол, этим она меня осчастливила. Я сменила тактику. «Брысь! Брысь! Чёртова собака», – крикнула я ей по-английски. Она не двигалась, пока двоюродный брат с жалостью наблюдал за происходящим. «Не волнуйтесь, сеньорита, мы можем забрать с собой вашего Факина», – сказал он, наконец. Вот так это животное пепельного цвета приобрело новое имя. Возможно, в прошлой жизни его звали Принцем. С большим трудом мы втиснулись в переполненный автомобиль и уже через час прибыли в деревню. Там я должна была познакомиться с другом своей бабушки. Я договорилась встретиться с ним в церкви рядом с морем.

Деревня, основанная испанцами в 1567 году, является одной из старейших на архипелаге и насчитывает две тысячи жителей, но я не знаю, где они были, потому что кур и овец встречалось больше, нежели людей. Я долго ждала Мануэля, сидя в компании Факина на ступенях церкви, окрашенной в белый и синий цвета, и с некоторого расстояния наблюдала за четырьмя спокойными и серьёзными детьми. О нём я знала только, что он был другом моей бабушки, и они не виделись с семидесятых годов, но поддерживали нерегулярную связь, сначала в письмах, а затем по электронной почте.

Мануэль Ариас наконец появился. Он сразу узнал меня по описанию, которое моя Нини дала ему по телефону. Что же она ему сказала? Что я как некий столб с четырёхцветными волосами и с кольцом в носу. Он протянул мне руку и быстро осмотрел меня, оценивая следы синего лака на моих обкусанных ногтях, рваные джинсы и окрашенные розовым спреем командирские сапоги, которые я приобрела в магазине Армии Спасения, когда была нищей.

– Я – Мануэль Ариас, – представился мужчина по-английски.

– Здравствуйте. Меня преследуют ФБР, Интерпол и криминальная мафия Лас-Вегаса, – заявила я в лоб, чтобы избежать недоразумений.

– Поздравляю, – сказал он.

– Я никого не убивала и, честно говоря, не думаю, что они будут утруждать себя поисками меня в этой заднице мира.

– Спасибо.

– Извините, я не хотела оскорблять вашу страну, милый друг. На самом деле она очень красивая, здесь много зелени и воды. Но как же она далеко!

– От чего?

– От Калифорнии, от цивилизации, от остального мира. Моя Нини не сказала мне, что будет холодно.

– Сейчас лето, – сообщил он мне.

– Лето в январе! Где это видано?

– В Южном полушарии, – ответил он сухо.

«Плохо дело», – подумала я: этому типу не хватает чувства юмора. Он пригласил меня выпить чаю, пока мы ждали грузовую машину с холодильником, которая должна была приехать тремя часами ранее. Мы вошли в дом, отмеченный поднятой на палке белой тряпкой, точно флагом капитуляции. Это означало, что здесь продаётся свежий хлеб. Там находились четыре стола в деревенском стиле с клеёнчатыми скатертями и стулья разных видов, прилавок и плита, на которой кипел покрытый сажей чёрный чайник. Толстая женщина с заразительным смехом поприветствовала Мануэля Ариаса поцелуем в щёку, потом посмотрела на меня с некоторым изумлением, но тоже поцеловала.

– Американка? – спросила она у Мануэля.

– Разве незаметно? – спросил он в ответ.

– А что случилось с её головой? – добавила женщина, указывая на мои окрашенные волосы.

– Я родилась такой, – огрызнулась я.

– Американочка говорит понятно! – воскликнула она удовлетворённо. – Присядьте ненадолго, я принесу вам чайку.