Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Мы прозвали Ларедо психопатом, поскольку он хвалился тем, что мучил животных, и, производя впечатление на окружающих, использовал собственные мышцы и атрибутику настоящего бандита, хотя оружием Рик пользовался исключительно в целях разогнать кучку ребят, которым поначалу продавал наркотики, и добиться, чтобы его выгнали с Беркли Хай. Услышав наш план по шантажу педофилов, Ларедо испугался, поскольку подобное злодеяние было явно вне его простенького репертуара, хотя в то же время он хотел впечатлить «кровопийц» и показать себя смельчаком. Молодой человек намеревался помочь нам и для храбрости прибегнул и к текиле, и к наркотику крэк. Когда он открыл дверь номера пинком и вошёл внутрь с безумным выражением лица, гремя одновременно и каблуками, и ключами, и цепями, целясь обеими руками сразу, напоминая в этот момент киногероя, насмерть перепуганный «папочка» рухнул на единственный стул, сжавшись на нём, словно зародыш. Тут Ларедо малость заколебался, поскольку, заметно нервничая, забыл следующий шаг, но у Дебби было лучше с памятью.

Возможно, жертва не слышала и половины того, что ей говорили, поскольку мужчина рыдал от испуга, однако должное впечатление некоторые слова, как, например, «федеральное преступление», «детская порнография», «попытка изнасиловать несовершеннолетнюю», «годы тюрьмы» всё же производили. Было сказано, что чаевые в двести долларов наличными помогли бы избежать этих проблем. Тип поклялся самым святым, чего у него не было, и это настолько взбесило Ларедо, что тот его, пожалуй, и застрелил бы, не приди тогда Дебби в голову мысль позвонить мне по мобильному; я же являлась идейным руководителем банды. В этот момент вновь постучали в дверь, и на этот раз за ней оказался служащий гостиницы, стоявший с содовой и бутербродами в руках. Дебби взяла поднос ещё на пороге, закрывая собой как скулящего и сидящего на стуле человека в трусах, так и ещё одного, одетого в чёрную кожу и сующего пистолет тому в рот.

Я поднялась в комнату «папочки» и приняла открывшуюся моим глазам ситуацию с тем спокойствием, что мне обеспечил косячок марихуаны. Я жестом приказала несчастному одеться и заверила его, что если тот будет с нами сотрудничать, с ним ничего не произойдёт. Я выпила газировки и пару раз откусила бутерброд, а затем приказала жертве сопровождать нас без лишних вопросов, потому что устраивать скандал было не в его интересах. Я взяла мужчину за руку, и так мы спустились по лестнице ещё на четыре этажа с шедшим сзади вплотную к нам Ларедо, поскольку в лифте мы запросто могли с кем-нибудь столкнуться. Мы втолкнули жертву в «фольксваген» моей бабушки, который я одолжила без спросу и вела машину без прав, и доставили к банкомату, где тот снял деньги за свой же выкуп. Мужчина вручил нам купюры, мы сели в машину и исчезли оттуда. Несчастный остался на улице, облегчённо вздыхая, и, я полагаю, излечившийся от порочного желания играть в «папочку». Вся операция целиком заняла тридцать пять минут, и выброс адреналина был столь же восхитителен, как те пятьдесят долларов, что каждый из нас закинул себе в карман.

Более всего вывело из душевного равновесия мою Нини отсутствие у меня каких бы то ни было угрызений совести. В сообщениях, которые ежедневно получались и отправлялись чуть ли не сотнями по электронной почте, бабушка не обнаружила ни проблеска раскаяния, ни страха перед возможными последствиями, в них сквозила одна наглость прирожденной негодяйки. К тому времени подобную схему вымогательства мы повторили три раза и завязали, поскольку были сыты по горло Риком Ларедо, его пистолетом, его приставучей любовью приспешника, а также угрозами убить меня либо заявить на нас, если я не соглашусь стать его девушкой. Он был человеком вспыльчивым, мог в любой момент потерять голову, а при очередной истерике и вовсе кого-то убить. Вдобавок наш подельник сильно хотел, чтобы мы отдавали ему бoльший процент прибыли, потому что, пойди что-нибудь не так, его посадят в тюрьму на несколько лет, а нас станут судить как несовершеннолетних. «У меня есть самое главное: пистолет», – сказал он нам. «Нет, Рик, самое главное это у меня: мозг», – ответила я. Ларедо приставил дуло к моему лбу, которое я отодвинула одним пальцем, и мы, три «кровопийцы», отвернулись от него и, смеясь, ушли оттуда. Вот так и закончилось наше прибыльное дело с педофилами, хотя я и не освободилась от Рика, продолжавшего умолять меня столь настойчиво, что я стала его ненавидеть.

При очередной проверке комнаты моя Нини обнаружила ещё больше лекарств, сумок с таблетками и толстую золотую цепь, чьё происхождение она не могла для себя прояснить по перехваченным сообщениям. Сара украла её у матери; я же спрятала, пока мы обсуждали способ продажи. Мать Сары являлась щедрым источником доходов для всех нас, поскольку работала в корпорации, немало зарабатывала и любила покупки. Вдобавок она путешествовала, поздно приходила домой; её было легко обмануть, поскольку она даже не замечала, что чего-то не хватает. Женщина хвасталась, что она лучшая подруга своей дочери, которая буквально всё рассказывает маме, хотя, на самом деле, даже не подозревала, какой была жизнь её Сары, и не обращала внимания на то, что дочь недоедала и страдала анемией. Иногда она приглашала нас к себе домой вместе выпить пива и покурить марихуаны, поскольку, как сама говорила, здесь заниматься подобными вещами куда безопаснее, нежели на улице. Мне многого стоило понять, что Сара навязывала всем миф о жестоком отчиме при такой завидной матери. По сравнению с этой сеньорой моя бабушка была настоящим чудовищем.

Моя Нини потеряла и то небольшое количество спокойствия, что у неё было, убеждённая в том, что внучка, в конечном итоге, станет бродить по улицам Беркли среди наркоманов и нищих либо же окажется в тюрьме с молодыми правонарушителями, откуда даже Белоснежке не удастся её спасти. Бабушка читала, мол, когда часть мозга медлит в развитии, подростки, точно помешанные, бродят повсюду и договариваться с ними абсолютно бесполезно. И она пришла к выводу, что я прочно застряла на этапе магического мышления, что было не чуждо и моей Нини, когда она пыталась общаться с духом моего Попо и попалась в лапы ясновидящего из Окланда. О’Келли, её преданный друг и доверенное лицо, пытался успокоить бабушку тем аргументом, что я нахожусь во власти неудержимого всплеска гормонов, как это происходит со многими подростками, но, в основном, я всё же приличная девочка и в итоге это и спасёт меня, в то время как они могут защитить меня от себя же самой и от опасностей внешнего мира, пока моя непокорная внутренняя природа завершает свой цикл. Моя Нини была согласна со всем, поскольку, я, по крайней мере, не страдала булимией, как Сара, и не резала себя лезвиями бритвы, как Дебби. Также я не была беременна и не заразилась ни гепатитом, ни СПИДом.

Об этом и ещё много о чём узнали тогда Белоснежка с моей бабушкой благодаря более чем откровенным посланиям «кровопийц» друг другу по электронной почте, а также дьявольским способностям Нормана. Моя Нини разрывалась между долгом обо всём рассказать отцу и дальше ждать непредсказуемых последствий, и тайным желанием помочь мне, на что намекал и Майк. Она никак не могла принять решение, поскольку шквал происходящих событий вечно сносил её куда-то в сторону.

Среди важных людей на этом острове были и два полицейских – их называли «надзиратели» – Лауренсио Кaркамо и Умилде Гарай, ответственные здесь за общественный порядок: с ними я дружила, поскольку дрессировала их собаку. Раньше люди не жаловали надзирателей, ведь во времена диктатуры те вели себя крайне жестоко, но за последующие двадцать лет установившейся в стране демократии они как-то восстановили доверие к себе и уважение граждан. В годы диктатуры Лауренсио Кaркамо был ещё ребёнком, а Умилде Гарай и вовсе не родился. На главных плакатах в чилийском корпусе полицейских изображены люди в форме с роскошными немецкими овчарками, хотя в данный момент здесь у нас живёт лишь собака неопределённой породы по кличке Ливингстон, названная в честь самого знаменитого чилийского футболиста, надо сказать, уже старенькая. Собаке только-только исполнилось шесть месяцев, это идеальный возраст для обучения, но боюсь, что со мной он выучится лишь садиться, подавать лапу и прикидываться мёртвым. Полицейские попросили меня обучить собаку нападать и находить трупы, однако ж, первое требует агрессивности, а второе терпения, качеств противоположных. Вынужденно поставленные перед выбором, сотрудники всё же предпочли поиск мёртвых тел, поскольку нападать здесь не на кого, даже, напротив, люди чаще всего сами исчезают под завалами после землетрясений.

Метод, что я ещё не применяла на практике, хотя и читала о нём в руководстве, таков: нужно смочить тряпку в трупном яде, некоем зловонном веществе с запахом разложившегося мяса, дать собаке понюхать, затем спрятать и заставить животное её найти. «С трупным ядом дело обстоит сложнее, сеньорита. А нельзя ли использовать сгнившие куриные кишки?» – намекнул Умилде Гарай, но, когда мы так сделали, собака привела нас аккурат на кухню Аурелио Ньянкупеля, в «Таверне Мёртвеньких». Я и далее применяю различные, придуманные мной, методы, преследуемая ревнивым взглядом Факина, которому вообще не нравятся другие животные. Вот под этим предлогом я часами сижу на посту полицейских, попивая растворимый кофе и слушая завораживающие истории этих «людей на службе Родине», как они себя называют.

Пост полицейских представляет собой небольшой дом, построенный на цементном фундаменте, окрашенный в белый и тёмно-зелёный цвета, цвета полиции, и огороженный забором, украшенным по периметру рядами сделанных из папье-маше ракушек. Полицейские разговаривают крайне редко, говорят «отрицательно» и «положительно» вместо «нет-нет» и «да-да», как это делают чилоты, я у них «сеньора», а Ливингстон «пёс», тоже «служащий Родине». Лауренсио Кaркамо, человека с наибольшим авторитетом, распределили в затерянную деревню провинции Ультима Эсперанса (Последняя надежда), где на его долю выпало ампутировать ногу несчастному, попавшему под обвал. «При помощи ручной пилы, сеньора, и без всякого обезболивания, ведь водки на тот момент у нас больше не было».

Умилде Гарай, который кажется мне самым подходящим напарником Ливингстона, на вид очень симпатичный, даже похож на актёра из кинофильмов про Зорро, проклятье, не помню, как его зовут…. Позади него вечно собирается батальон женщин, начиная со случайных туристок, поражённых его присутствием, и вплоть до настойчивых девушек, приехавших с континента, чтобы только его повидать, хотя сам Умилде Гарай серьёзен вдвойне – он и носит униформу, и является ярым евангелистом. Мануэль рассказал мне, мол, этот человек спас каких-то затерявшихся в Андах аргентинских альпинистов. Отряд спасателей уже было отказался от дальнейших поисков, поскольку людей сочли умершими, но тут в дело вмешался Гарай. Тот просто отметил карандашом точку на карте, куда отправили вертолёт, и именно там обнаружили полуобмороженных, однако всё ещё живых людей. «Ясное, дело, сеньора, что местонахождение предполагаемых жертв несчастной братской республики было верно отмечено на карте Мишлен», – ответил он мне, когда я задала соответствующий вопрос, и даже показал репортаж в прессе за 2007 год, освещающий данную новость, вместе с фотографией полковника, отдавшего ему приказ. «Если младший лейтенант срочной службы Умилде Гарай Ранкилео может найти воду в недрах земли, то ему вполне будет по силам отыскать на её поверхности пять аргентинцев», – сказал полковник, давая интервью. И получается, что когда полицейским нужно где-нибудь выкопать колодец, они по радио советуются с Умилде, тот на карте отмечает безошибочное место и указывает глубину, на которой есть вода, после чего отсылает по факсу копию карты. И именно эти истории мне нужно записать, поскольку они как-нибудь всё же послужат моей Нини материалом для её сказок.

Эта пара чилийских полицейских напоминает мне сержанта Вальчака из Беркли: они вполне, надо сказать, терпимы к человеческим слабостям. Две камеры поста полицейских – одна для женщин, вторая для мужчин, как это указывается на закреплённых на решётках вывесках, используются, главным образом, для того, чтобы держать там выпивших граждан, когда идёт дождь и нет возможности отправить их домой.

Последние три года моей жизни, с шестнадцати до девятнадцати лет, выдались настолько взрывоопасными, что чуть было вконец не подкосили мою Нини, которая подвела итог этому времени всего лишь одной фразой: «Меня радует, что твой Попо уже покинул этот мир и не видит, в кого ты превратилась, Майя». Я чуть было не ответила ей, мол, если бы Попо был с нами, я бы точно не стала такой, какая есть сейчас, однако всё же вовремя закрыла рот; ведь было бы несправедливо обвинять его в моём нынешнем поведении.

Однажды, уже в ноябре 2006 года, спустя четырнадцать месяцев после смерти моего Попо, в четыре часа утра, позвонили из окружной больницы и уведомили семью Видаль о том, что младшую, Майю Видаль, привезли на машине скорой помощи в приёмное отделение и в данный момент девушка находится в операционной. Единственной, кто остался тогда дома, была моя бабушка, и ей удалось связаться с Майком О’Келли, которого моя Нини попросила разыскать моего отца, после чего сама вылетела пулей и помчалась в больницу. Ночью я тайно выскользнула из дома, чтобы поприсутствовать на вечеринке, устраиваемой на закрытой фабрике, где меня уже ждали Сара с Дебби. Я не смогла воспользоваться «фольксвагеном», поскольку моя Нини в очередной раз на нём куда-то врезалась, и машина находилась в ремонте, вот почему я взяла свой старый велосипед, бывший на ту пору уже ржавым и с практически отказывающими тормозами.

«Кровопийцы» знали охранника на входе, отвратительного на вид типа с куриными мозгами, позволившего нашей троице попасть на вечеринку, даже не поинтересовавшись, сколько нам лет. Завод трясся от рёва музыки и разгула толпы, в которой были и отдельные марионетки: кто танцевал либо прыгал, а кто просто влип в пол, будучи в какой-то прострации, лишь кивая головой в ритм звучащей музыки. Напиться до умопомрачения, докурить остатки, которые не удалось ввести внутрь, переспать, нарушая все запреты, с кем-то, находящимся рядом, – вот о чём шла речь. Запах, дым и жар здесь были столь насыщенными, что мы время от времени вынужденно высовывались на улицу просто подышать свежим воздухом. По прибытии в заведение я для начала разогрелась неким коктейлем собственного изобретения, смешав в одно и джин, и водку, и виски, и текилу с «Кока-Колой», а также трубкой, заполнив ту сразу и марихуаной, и кокаином. Не обошлось и без добавления туда же и нескольких капель ЛСД, и тот, естественно, ударил, словно динамит. В скором времени я потеряла из виду своих подруг, постепенно растворившихся в массе здешних безумцев. Я танцевала одна, не переставая пить, и позволила кое-кому из ребят себя пощупать.… Я не помню ни эти подробности, ни случившегося несколько позже. Два дня спустя, когда прекратилось действие успокоительных средств, которые мне давали в больнице, я узнала, что в меня врезалась машина, как только я, доверху накаченная непонятно чем, на своём велосипеде, бывшем на ту пору как без фар, так и без тормозов, отделилась от толпы. Я пролетела по воздуху несколько метров и упала в какие-то кусты, растущие на обочине дороги. Пытаясь от меня увернуться, водитель автомобиля сам врезался в находившийся тут же столб, отчего получил сотрясение мозга.

Двенадцать дней я провела в больнице со сломанной рукой, вывихнутой челюстью и вся пылая жаром, ведь я приземлилась прямо на куст ядовитого плюща. После чего были ещё двадцать дней домашнего ареста с различными спицами и металлическими гайками в костях под присмотром бабушки и Белоснежки, который, подменяя, давал ей передышку в несколько часов. Моя Нини полагала, что несчастный случай обернулся для моего Попо отчаянным обстоятельством, и он меня защитил. «Доказательство же в том, что ты жива до сих пор и не сломала ногу, ведь иначе ты бы не смогла и дальше играть в футбол», – сказал он мне. В глубине души я полагаю, что моя бабушка была даже благодарна несчастному случаю, ведь она избавилась от обязанности рассказать моему отцу то, что узнала обо мне; эту задачу взяла на себя полиция.

В эти недели моя Нини не ходила на работу и расположилась возле меня, рьяно исполняя обязанности тюремщика. Когда, наконец-то, Сара с Дебби пришли меня навестить – они не осмеливались совать свой нос в наши дела после произошедшего —, она выставила девочек из дома, крича на них, точно торговка зеленью, однако ж сжалилась над Риком Ларедо, явившимся с букетиком увядших тюльпанов и своим разбитым сердцем. Я отказалась принять цветы, а ей ещё и пришлось часа два выслушивать на кухне про невзгоды молодого человека. «Этот юноша оставил тебе записку, Майя: он написал, что никогда не мучал и не станет мучить животных и хочет, чтобы ты смилостивилась и предоставила ему ещё один шанс», – сказала она чуть позже. Моя бабушка явно питает слабость к страдающим от любви людям. «Если этот молодой человек вернётся, Нини, скажи ему, что будь он хоть вегетарианцем и посвяти себя спасению тунцов, я не хочу его больше видеть», – ответила я.

Успокоительные средства и страх, что меня найдут, вконец сломили мою волю, отчего я призналась своей Нини во многом, что она хотела узнать, мучая меня бесконечными допросами. Хотя, надо сказать, что сама всё уже знала, поскольку вся моя жизнь была как на ладони и была она таковой, по большей части, благодаря обучению Нормана, этого проныры.

– Я не думаю, что у тебя такой уж скверный характер, Майя, и ты вовсе не глупая, пусть даже и сама что только ни делаешь, стараясь казаться таковой, – вздохнула моя Нини. – Да сколько раз мы с тобой говорили об опасности наркотиков? И как ты могла шантажировать этих людей, ещё и угрожая пистолетом!

– Да они же порочные, развращённые и вообще педофилы, Нини. И заслуживают, чтобы над ними издевались по полной. Ладно, не то чтобы и вправду мы над ними издеваемся, ну, собственно, как раз ты меня и понимаешь.

– А ты сама-то кто такая, чтобы вершить правосудие собственными руками? Бэтмен, что ли? Тебя, и это скорее всего, вообще убьют!

– Да ничего со мной не случится, Нини….

– Вот как ты можешь говорить, что с тобой ничего не случится! Ты только посмотри, что произошло! И что же мне с тобой делать, Майя? – И она заплакала.

– Прости меня, Нини. Не плачь, пожалуйста! Я клянусь тебе, что усвоила урок. Несчастный случай вынудил меня смотреть на всё ясным взглядом.

– Да не верю я тебе, чертовка. Поклянись мне, что всё будет хорошо, памятью Попо!

Моё раскаяние было неподдельным, испугалась я тогда по-настоящему, хотя моя реакция так ни к чему и не привела, поскольку как только доктор выписал меня, папа отвёз меня в академию штата Орегон, где было немало не поддающихся контролю подростков. Я не последовала за ним добровольно, отчего отцу пришлось обратиться за помощью к полицейскому, другу Сьюзен, этакому мастодонту с видом моаи, статуи на острове Пасхе, чтобы силой меня увезти, и тот, разумеется, помог отцу в столь отвратительном деле. Моя Нини куда-то спряталась, лишь бы только не видеть, как меня тащат, словно животное на бойню, которое также по ходу воет, мол, никто её не любит, все от неё отказались, и почему только не убили сразу, ещё раньше, чем это сделала бы она сама.

В этой академии штата Орегон меня продержали пленницей до начала июня 2008 года вместе с остальными пятьюдесятью шестью молодыми ребятами – бунтарями, наркоманами, несостоявшимися самоубийцами, страдающими анорексией, биполярным расстройством, исключёнными из школы и другими, которых просто нельзя было отнести к какой-либо категории. Я намеревалась разбивать в пух и прах любые попытки подчинить меня правилам заведения и одновременно планировала отомстить своему отцу, поскольку именно он отвёз меня в прибежище для съехавших с катушек. Также досталось бы и моей Нини, ведь она позволила ему совершить подобное, да и что говорить, всем на свете вообще, что так от меня отвернулись. Честно говоря, я отправилась туда по решению женщины-судьи, рассматривавшей это дело о несчастном случае. Майк О’Келли знал её и заступился за меня так красноречиво, что своими словами растрогал эту даму; будь иначе, я, в конце-то концов, непременно оказалась бы в исправительном учреждении, пусть и не в федеральной тюрьме Сан-Квентин, о которой кричала мой бабушка, вспылив в очередной раз. Это слишком большое преувеличение. Однажды она отвела меня посмотреть фильм ужасов, в котором показали казнь убийцы в Сан-Квентине. «Чтобы ты увидела, что именно случается с нарушающими закон, Майя. Это только начинают с кражи цветных карандашей в школе, а вот заканчивают неизбежно на электрическом стуле», – уже уходя с сеанса, предупредила она меня. С тех пор её слова стали нашей семейной шуткой, хотя на этот раз она повторила мне их совершенно серьёзно.

Приняв во внимание мой возраст и отсутствие приводов в полицию, судья, азиатка, по своему телосложению напоминавшая увесистую боксёрскую грушу, предоставила на выбор либо программу реабилитации, либо тюрьму для несовершеннолетних, как того требовал водитель сбившего меня автомобиля. Поняв, что страховка моего отца не покроет данный случай, как, вообще-то, ожидалось, мужчина хотел наказать меня по всей строгости закона. Решение было отнюдь не моим, его принял отец, причём вовсе не спрашивая меня на этот счёт. К счастью, расходы легли на систему образования Калифорнии; будь это иначе, моей семье пришлось бы продать дом, чтобы оплатить мой курс реабилитации, стоивший шестьдесят тысяч долларов в год; надо сказать, родители некоторых воспитанников интерната прибывали навещать своих детей на частных самолётах.

Мой отец с облегчением подчинился вердикту суда, потому что родная дочь, точно пылающий уголь, жгла руки, и он всеми способами хотел избавиться от меня. Он силком отвёз меня в штат Орегон, предварительно впихнув в меня три таблетки валиума, впрочем, они нисколько не помогли – требовалась минимум двойная доза, чтобы лекарство подействовало на того, кто вёл себя вполне адекватно даже после выпитого коктейля на основе викодина вперемешку с мексиканскими грибами. Папа вместе с другом Сьюзен рывками вытащили меня из дома и, держа на весу, подняли в самолёт, а затем запихнули во взятую напрокат машину и повезли в терапевтическое учреждение из самого аэропорта по бесконечной дороге через лес. Я, в свою очередь, ожидала смирительной рубашки и применения электрошока, хотя сама академия оказалась всего лишь симпатичного вида комплексом деревянных построек, расположенных в парке. И даже отдалённо это заведение не походило на приют отчуждённых от общества.

Директор приняла нас в своём офисе вместе с неким молодым человеком, бородатым типом, на деле являвшимся одним из психологов. Они казались братом и сестрой: оба с волосами-паклями, собранными в конский хвост, в выцветших джинсах, серых свитерах и сапогах, составляющих в своей совокупности униформу сотрудников академии, которая отличала работников заведения от их же подопечных, носивших несколько чудаковатую одежду. Там обращались со мной как с другом, а не как с визжащей маленькой девочкой с всклокоченными волосами, которую притащили сюда силком двое мужчин. «Можешь звать меня Анджи, а это – Стив. Мы поможем тебе, Майя. Ты увидишь, что в программе нет ничего сложного», – оживлённо воскликнула эта сеньора. Вскоре меня немного вырвало на её ковёр. Папа предупредил, что со мной будет не так-то легко, хотя на письменном столе лежали мои документы из полиции и, возможно, за свою практику эта женщина видела случаи намного хуже. «Уже темнеет и обратный путь не близок, сеньор Видаль. Лучше вам попрощаться с дочерью. Не волнуйтесь, Майя остаётся в хороших руках», – сказала она. Отец побежал к двери, спеша покинуть заведение, однако я тут же набросилась на него сверху и повисла на куртке, взывая, чтобы меня здесь не оставляли, пожалуйста, папа, пожалуйста. Анджи и Стив аккуратно держали меня, не применяя силу, а отец с истуканоподобным другом Сьюзен, тем временем, развернувшись, быстро удалились.

В конце концов, побеждённая усталостью, я прекратила биться в истерике и опустилась на пол, свернувшись клубком, точно собака. Так я пролежала продолжительное время, пока они убирали следы рвоты, а когда я перестала икать и пускать сопли, то дали мне стакан воды. «Я не намерена оставаться в этом доме умалишённых! И как только смогу, я сбегу!», – крикнула я им ещё оставшимся во мне голосом, но уже не сопротивлялась, когда мне помогли встать и повели на экскурсию по зданию. Снаружи стояла холодная ночь, тогда как внутри было тепло и уютно – длинные крытые коридоры, обширные пространства, высокие потолки с декоративными балками, окна с рифлёными стёклами, запах дерева, простота. Не было ни железных балок, ни висячих замков. Мне показали крытый бассейн, спортивный зал, многофункциональное помещение с креслами, бильярдный стол и большой камин с пылающими в нём толстыми брёвнами. Подопечные отделения сидели все вместе в столовой за деревянными столами, с расставленными на них букетиками цветов, – деталь, которую нельзя было не заметить, поскольку местный климат не позволял выращивать цветы на улице. За стойкой буфета стояли две кряжистые улыбающиеся мексиканки в белых передниках. Окружающая атмосфера была знакомой, расслабляющей и шумной. Восхитительный запах бобов и жаркого бил мне в нос, но есть я отказалась; я никак не собиралась смешиваться с этим сбродом.

Анджи взяла стакан молока и блюдце с печеньем, а затем отвела меня в спальню, отличающуюся простотой комнату, где стояли четыре кровати, мебель светлого дерева и висели картины с изображением птиц и цветов. Единственным, явным признаком того, что здесь спали, были расставленные по ночным столикам семейные фотографии. Я лишь содрогнулась, только подумав, что в чистоте такой степени жить, пожалуй, даже ненормально. Мой чемодан с рюкзаком лежали на одной из кроватей в открытом виде и с заранее тщательно проверенными вещами. Я было думала сказать Анджи, что не стала бы ни с кем спать, хотя тут же вспомнила, что на рассвете следующего дня я отсюда уйду, и устраивать скандал ради одной ночи вообще-то не стоит.

Я сняла брюки с обувью и легла, даже не умывшись и всё ещё ощущая на себе пристальный взгляд директора. «У меня нет никаких следов от уколов, да и мои запястья все целы», – бросила я вызов женщине, показывая ей свои руки. «Я этому рада, Майя. Выспись хорошенько», – вполне естественно ответила Анджи и оставила на ночном столике молоко с печеньем, после чего, не закрыв за собой дверь, удалилась.

Я жадно съела эту лёгкую закуску, сильно желая, разумеется, чего-то более существенного, однако вскоре почувствовала такую усталость, что буквально через считанные минуты уже спала как убитая. И проснулась с первым лучом солнца на рассвете, проникающим сквозь оконные ставни, голодная и растерянная. Увидев на остальных кроватях силуэты спящих девушек, я тут же вспомнила, где нахожусь. Чуть погодя я спешно оделась, взяла рюкзак с полупальто и вышла оттуда на цыпочках. Я пересекла холл, направляясь к широкой двери, тогда показавшейся мне ведущей на улицу, после чего очутилась в одном из крытых коридоров, соединяющих два здания между собой.

Хлынувший в лицо поток холодного воздуха тут же меня остановил. Небо было слегка оранжевым, а на земле лежал тонкий слой снега; в воздухе же пахло сосной и костром. На расстоянии в несколько метров за мной наблюдала семья оленей, взвешивая грозящую им опасность, выпуская пар из ноздрей и подрагивая хвостами. Два новорождённых, ещё пятнистых, оленёнка неустойчиво держались на тонких ногах, пока мать смотрела за ними, то и дело к чему-то внимательно прислушиваясь. Мы с оленихой смотрели друг другу в глаза, казалось, вечное мгновение, застыв и вместе с тем ожидая реакции другого, пока чей-то голос позади, от которого олени рысью пустились прочь, не напугал нас всех. «Они приходят сюда попить воды. Как и еноты, лисы и медведи».

Это был бородатый человек, который встретил меня здесь ещё вчера, закутанный в лыжную куртку, в сапогах и подбитой мехом кожаной кепке. «Мы виделись вчера, но вот не знаю, помнишь ли ты об этом. Я Стив, один из советников. До завтрака ещё часа два, но у меня есть кофе», – и он ушёл, не оглядываясь назад. Практически неосознанно пошла за этим человеком и я, в комнату отдыха, где стоял бильярдный стол, и, заняв оборонительную позицию, ждала, пока тот разжигал дрова в камине с помощью газеты, а после подал нам пару чашек кофе с молоком, которые налил из термоса. «Прошлой ночью выпал первый снег в сезоне», – заметил Стив, раздувая огонь с помощью взмахов шапки.

Тётя Бланка была вынуждена срочно ехать в Кастро, поскольку её отец страдал от угрожающей здоровью тахикардии, вызванной конкурсом детского питания, проводимом на пляже. Бланка говорит, что Мильялобо живёт до сих пор лишь потому, что одно только слово «кладбище» наводит на него скуку. Даже показываемое в телевизоре может оказаться роковым для человека с больным сердцем: девушки в тончайших стрингах вертят задницами прямо перед толпой мужчин, которые дошли до той степени энтузиазма, что уже стали кидаться бутылками и нападать на прессу. В «Таверне Мёртвеньких» мужчины лезли ближе к экрану, а женщины, скрестив руки, сидели и плевали на пол. Что только ни говорили о подобных конкурсах моя Нини вместе со своими подружками-феминистками! Выиграла тёмнокожая девушка с крашеными светлыми волосами, а происходило всё на пляже Пичилему, и сейчас мы выясним, где же такой находится. «И только по вине этой уличной женщины мой отец чуть не отправился в мир иной», – таковым было замечание Бланки, когда она возвратилась из Кастро.

Я ответственна за создание детской команды по футболу, это, собственно, и не трудно, поскольку в нашей стране дети умеют пинать мяч, едва научившись ходить. Я уже набрала участников в основную команду, запасную, а также женскую, что вызвало в обществе целую волну сплетен, хотя никто не был против, а иначе сразу имел бы дело с тётей Бланкой. Мы стремимся к тому, чтобы наша набранная команда участвовала в школьном чемпионате, приуроченном к отмечаемому в сентябре национальному празднику. Впереди у нас ещё несколько месяцев тренировок, но мы не можем их проводить из-за отсутствия обуви, и, поскольку ни одна семья не готова тратиться на бутсы, мы с Бланкой нанесли визит вежливости Лионелю Шнейку, уже оправившемуся от сердечного приступа.