Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Вместе с Мануэлем я объехала другие острова и деревни, чтобы побеседовать с живущими там представителями древних племён, и уже имею общее представление об архипелаге, хотя и на юг я бы тоже отправилась. Город Кастро – это сердце Исла-Гранде с более чем сорока тысячами жителей и оживлённой торговлей. Оживлённая – несколько преувеличенное определение, но, после того, как я прожила здесь шесть недель, Кастро уже начинает напоминать Нью-Йорк. Город выдаётся в море, с деревянными домами на сваях по всему берегу, окрашенными в смелые цвета, чтобы радовать душу длительными зимами, когда небо и вода становятся серыми. Там у Мануэля есть свой счёт в банке, зубной врач и парикмахер, там он ходит за покупками в магазин, заказывает и получает книги в книжной лавке.

Когда море неспокойно и нам не удаётся вернуться домой, мы остаёмся в трактире одной австрийской дамы, огромная задница и округлая грудь которой заставляют Мануэля краснеть, и наедаемся свининой и яблочным штруделем. Здесь живёт мало австрийцев, а вот немцев более чем достаточно. Иммиграционная политика этой страны была крайне расистской: никаких азиатов, негров или индейцев, только белые европейцы. Ещё в XIX веке некий президент страны привёз сюда немцев из Шварцвальда и выделил им земли на юге (принадлежавшие не ему, а индейцам мапуче), движимый идеей улучшения расы; он хотел, чтобы немцы привили чилийцам пунктуальность, любовь к труду и дисциплину. Я не знаю, сработал ли план, как ожидалось, но в любом случае немцы своими усилиями подняли некоторые южные провинции и заселили их своими голубоглазыми потомками. Семья Бланки Шнейк восходит своими корнями к этим иммигрантам.

Мы совершили специальную поездку, чтобы Мануэль познакомил меня с отцом Лусиано Лионом, огромным стариком, несколько раз сидевшим в тюрьме во времена военной диктатуры 1973—1989 годов за то, что защищал гонимых. Ватикан, устав наказывать бунтаря, отправил его на пенсию в отдалённую деревню Чилоэ, но старый воин и здесь негодует. Когда Лусиано исполнилось восемьдесят лет, со всех островов к нему приплыли почитатели, а из Сантьяго приехало двадцать автобусов с прихожанами; праздник продлился два дня на площадке перед церковью с жареными ягнятами и цыплятами, пирожками и вином, льющимся рекой. Это было чудо умножения хлебов, потому что люди всё прибывали, а еда всё не кончалась. Пьяницы из Сантьяго заночевали на кладбище, не обращая внимания на неупокоенные души.

Небольшой дом священника охранялся гордым петухом с радужными перьями, кукарекающим на крыше и внушительным неостриженным ягнёнком, что, точно мёртвый, лежал на пороге. Мы были вынуждены входить через кухонную дверь. Этот баран с соответствующим именем Мафусаил столько лет избегал участи стать рагу, что едва мог передвигаться от старости.

– Что ты здесь делаешь так далеко от своего дома, девочка? – было приветствием отца Лиона.

– Спасаюсь от власти, – ответила я ему вполне серьёзно, на что он рассмеялся.

– Я провёл шестнадцать лет, делая то же самое, и, если честно, я скучаю по прежним временам.

Он дружит с Мануэлем Ариасом с 1975 года, когда оба были высланы на Чилоэ. «Депортация, или высылка, как это называется в Чили, очень строгое наказание, хотя и менее строгое, нежели ссылка, потому что заключённый, по крайней мере, находится в своей стране», – пояснил он мне.

– Нас отправили подальше от семьи, в негостеприимное место, где мы были одни, без денег и работы, преследуемые полицией. Нам с Мануэлем повезло, потому что мы попали на Чилоэ, где люди нас встретили приветливо. Ты не поверишь, девочка, но господин Лионель Шнейк, который ненавидел левых больше, чем самого дьявола, дал нам жильё.

В этом доме Мануэль познакомился с Бланкой, дочерью его доброго хозяина. Бланке было немногим более двадцати лет, она была помолвлена, а слава о красоте девушки передавалась из уст в уста, привлекая толпы поклонников, не робеющих даже перед женихом.

Мануэль пробыл год на Чилоэ, зарабатывая на жизнь плотницким ремеслом и ловя рыбу, а между делом читал об увлекательной истории и мифологии архипелага, никуда не переезжая из Кастро, где он должен был ежедневно являться в полицию и расписываться в книге высланных. Несмотря на обстоятельства, он проникся Чилоэ: ему хотелось объехать это место полностью, изучить его и рассказать о нём. Вот почему после долгого скитания по миру он вернулся сюда, чтобы закончить здесь свои дни. По завершении сроков высылки, Мануэль смог отправиться в Австралию, одну из стран, принявших чилийских беженцев, где его ждала жена. Я была удивлена, что у Мануэля есть семья, поскольку он никогда о ней не упоминал. Оказывается, он был дважды женат, не имел детей, давно развёлся с обеими жёнами, и ни одна из них не живёт в Чили.

– За что тебя выслали, Мануэль? – спросила я его.

– Военные закрыли факультет социальных наук, где я был профессором, посчитав тот притоном коммунизма. Они арестовали многих профессоров и студентов, а некоторых даже убили.

– Ты был арестован?

– Да.

– А моя Нини? Ты знаешь, арестовывали ли её?

– Нет, её нет.

Как это возможно, что я так мало знаю о Чили? Я не осмеливаюсь спрашивать Мануэля, чтобы не прослыть невежей, но я начала копаться в интернете. Благодаря бесплатным билетам, которые доставал мой отец, будучи пилотом, мои бабушка и дедушка путешествовали со мной каждые выходные и каждый отпуск. Мой Попо составил список мест, которые мы должны узнать помимо Европы, прежде чем умрём. Так мы посетили Галапагосские острова, Амазонку, Кападокию и Мачу-Пикчу, но мы никогда не ездили в Чили, что могло бы показаться логичным. Отсутствие интереса моей Нини к посещению своей страны необъяснимо, потому как та яростно защищает свои чилийские обычаи и всё ещё волнуется, вывешивая с балкона трёхцветный флаг в сентябре. Я думаю, что она культивирует поэтическую идею Чили и боится столкнуться с реальностью или же здесь есть что-то ещё, что она не хочет вспоминать.

Мои бабушка и дедушка были опытными и практичными путешественниками. В фотоальбомах мы втроём появляемся в экзотических местах и всегда в одной и той же одежде, потому что мы уменьшили багаж до самого необходимого и вечно держали чемоданы наготове, по одному на каждого, что и позволяло нам тронуться с места буквально через полчаса, в зависимости от возможности или прихоти. Однажды мы с моим Попо читали о гориллах в журнале «Нэшнл Географик» о том, почему они вегетарианцы, кроткие и ценящие единство семьи, а моя Нини, проходившая через комнату с вазой в руке, с лёгкостью тогда заметила, что нам стоит поехать и посмотреть на них. «Хорошая идея», – ответил мой Попо, взял телефон и позвонил моему отцу. Тот раздобыл билеты, и на следующий день мы отправились в Уганду с нашими набитыми чемоданами.

Моего Попо приглашали на семинары и конференции, и если он мог, брал нас с собой, потому что моя Нини боялась, что случится беда, и нас разлучат. Чили – это выступ между горами Анд и глубинами Тихого океана, с сотнями вулканов, некоторые из них с ещё тёплой лавой, они могут проснуться в любое время и утопить территорию в море. Это объясняет, почему моя чилийская бабушка всегда ожидает худшего, готова к чрезвычайным ситуациям и идёт по жизни со здоровым фатализмом, поддерживаемая несколькими католическими святыми по её же выбору и согласно смутным советам гороскопа.

Я часто пропускала занятия, потому что путешествовала с бабушкой и дедушкой и потому что меня утомляла школа; только мои хорошие оценки и гибкость итальянского метода обучения помешали исключению из неё. Средств у меня было в избытке: я притворялась, что страдаю то от аппендицита, то от мигрени, то от ларингита, а если это не давало результата, симулировала судороги. Моего дедушку было легко обмануть, но моя Нини лечила меня радикальными методами – холодным душем или столовой ложкой масла из печени трески, если только ей не было нужно, чтобы я пропускала школу. Это случалось, например, когда она брала меня с собой протестовать против войны, клеить плакаты в защиту лабораторных животных или приковывать себя цепями к дереву, чтобы помешать лесозаготовительным компаниям. Её решительность привить мне общественное сознание всегда была героической.

Не раз мой Попо приходил выручать нас из полицейского участка. Полиция Беркли снисходительна, она давно привыкла к уличным демонстрациям по любым благородным причинам, фанатикам с благими намерениями, способным месяцами разбивать лагерь на публичной площади, к студентам, решившим захватить университет ради Палестины, или к правам нудистов. Не были для неё в новинку и рассеянные гении, игнорирующие светофоры, и нищие, которые в прошлой жизни были в почёте, и наркоманы в поисках рая. И, наконец, полиция спокойно воспринимала любого добродетельного, нетерпимого и воинственного гражданина, находящегося в этом городе с населением в сто тысяч жителей, где почти всё разрешено, если это делается с добрыми намерениями. Моя Нини и Майк О`Келли часто забывают о хороших манерах в пылу защиты справедливости, но если их задерживают, эти двое никогда не попадают в камеру, а сержант Вальчек лично отправляется купить им по чашечке капучино.

Мне было десять лет, когда мой отец снова женился. Он никогда не знакомил нас ни с одной из своих возлюбленных, и так отстаивал преимущества свободы, что мы не ожидали, что он когда-нибудь от неё откажется. Однажды он объявил, что пригласит на ужин подругу, и моя Нини, годами тайно искавшая ему невесту, думала произвести на неё хорошее впечатление, в то время как я готовилась на неё напасть. Это вызвало безумную активность в доме: моя Нини наняла профессиональных уборщиков, наполнивших воздух запахом отбеливателя и гардений, и призадумалась над марокканским рецептом курицы с корицей – на вкус это блюдо скорее напоминало десерт. Мой Попо записал подборку своих любимых произведений, чтобы создать музыкальное сопровождение, показавшееся лично мне музыкой зубных врачей.

Мой отец, которого мы не видели на протяжении двух недель, появился в назначенный вечер вместе со Сьюзен, веснушчатой и плохо одетой блондинкой, удивившей нас, потому что мы думали, что ему нравятся гламурные девушки наподобие Марты Оттер (пока та полностью не окунулась в материнство и домашнюю жизнь в Оденсе). За считанные минуты Сьюзен покорила моих бабушку и дедушку своей простотой, но это был не мой случай: я встретила её настолько неприветливо, что моя Нини увлекла меня из комнаты на кухню под предлогом подачи на стол курицы и пригрозила мне пощёчиной, если я не изменю своё поведение. После еды мой Попо совершил невозможное: он пригласил Сьюзен в астрономическую башню, куда не брал никого, кроме меня. Там они вдвоём провели длительное время, глядя на небо, в то время как бабушка с отцом обвиняли меня в наглости.

Несколько месяцев спустя мой отец и Сьюзен поженились, устроив неформальную церемонию на пляже. Это вышло из моды ещё десять лет назад, но так пожелала невеста. Мой Попо предпочёл бы что-то более удобное, но моя Нини чувствовала себя как рыба в воде. Свадебную церемонию провёл друг Сьюзен, получивший по почте лицензию Всемирной Церкви. Меня вынудили на ней присутствовать, но я отказалась дарить кольца и одеваться феей, как того требовала моя бабушка. Мой отец надел белый костюм в стиле Мао, который не соответствовал ни его характеру, ни политическим предпочтениям, а Сьюзен – пышную рубашку и пояс из полевых цветов, тоже, надо сказать, старомодные. Присутствующие, стоя на песке, с туфлями в руках, выдержали полчаса тумана и вкрадчивых советов официанта. Затем был приём в яхт-клубе на том же пляже, и участники застолья танцевали и пили до полуночи, в то время как я закрылась в «фольксвагене» своих бабушки и дедушки и высунула нос, когда добрый О’Келли приехал с кусочком торта для меня в своём инвалидном кресле-коляске с электроприводом.

Мои бабушка и дедушка требовали, чтобы молодожёны жили с нами, ведь у нас было много места, но мой отец снимал в том же районе домик, который уместился бы в кухне его матери, потому что не мог оплачивать что-то лучшее. Пилоты много работают, мало зарабатывают и всегда уставшие; это не завидная профессия. Переселившись, мой отец решил, что я должна жить с ними, и мои истерики как не смягчили его, так не смутили и Сьюзен, которую, как мне показалось на первый взгляд, легко запугать. Она была беспристрастной девушкой, в ровном настроении, всегда готовой помочь, однако без агрессивного сострадания моей Нини, которая обычно оскорбляет самих благодетелей.

Теперь я понимаю, что у Сьюзен была неблагодарная задача взять на себя заботу о соплячке, воспитанной стариками, избалованной и ненормальной, переваривающей лишь белые продукты питания – рис, кукурузные хлопья, хлеб в нарезке, бананы, и вдобавок проводить бессонные ночи. Вместо того, чтобы заставлять меня есть традиционными способами, она готовила мне грудку индейки с кремом Шантильи, цветную капусту с кокосовым мороженым и другие смелые сочетания до тех пор, пока я постепенно не перешла от белого к бежевому – хумус, некоторые виды зерновых, кофе с молоком, – а далее к цветам с большей индивидуальностью, таким как некоторые оттенки зелёного, оранжевого и ярко-красного, до тех пор, пока не дошла до свёклы. Сьюзен не могла иметь детей, и пыталась восполнить этот недостаток, зарабатывая мою любовь, но я сопротивлялась ей с упорством барана. Я оставила свои вещи в доме моих бабушки и дедушки и приходила к отцу только чтобы поспать, с ручной сумкой, будильником и настольной книгой. Я проводила бессонные ночи, дрожа от страха, укрывшись одеялом с головой.

Моим единственным жилищем был ветхий размалёванный дом, куда я ежедневно приходила после школы, чтобы делать уроки и играть, молясь о том, как бы Сьюзен забыла забрать меня после своей работы в Сан-Франциско, но этого никогда не происходило: у моей мачехи было патологическое чувство ответственности. Так прошёл первый месяц, после чего она принесла собаку, чтобы та жила с нами. Мачеха работала в отделе полиции Сан-Франциско, обучая собак выслеживать бомбы. Эта специальность стала высоко цениться с 2001 года, когда началась паранойя по поводу терроризма, но время, когда Сьюзен вышла замуж за моего отца, как нельзя лучше подходило для шуток в среде её грубых коллег, потому что с незапамятных времён никто не закладывал ни одну бомбу в Калифорнии.

Каждое животное работало лишь с одним человеком на протяжении всей жизни, и они дополняли друг друга так хорошо, что даже угадывали мысли. Сьюзен выбрала самого живого щенка из помёта и самого подходящего человека в напарники собаке, того, кто мог бы расти среди животных. Хотя я поклялась испортить нервы своей мачехе, я сдалась перед Алви, лабрадором лет шести, бывшего куда умнее и симпатичнее самого лучшего представителя человечества. Сьюзен научила меня всему, что я знаю о животных, и, в нарушение базовых правил дрессировки, разрешила мне спать с Алви. Это помогло мне преодолеть бессонницу.

Молчаливое присутствие моей мачехи стало таким естественным и необходимым в семье, что трудно было вспомнить, какой была жизнь до неё. Когда мой отец путешествовал, иными словами, проводил вне дома бoльшую часть времени, Сьюзен разрешала мне ночевать в волшебном доме моих бабушки и дедушки, где моя комната оставалась нетронутой. Сьюзен очень нравился мой Попо, она ходила с ним смотреть чёрно-белые шведские фильмы пятидесятых годов без субтитров – нужно было угадывать диалоги – и слушать джаз в сочных клубах дыма. С моей непослушной Нини она вела себя так же, как и во время тренировок собак на поиск бомбы: ласка и жёсткость, наказание и награда. Лаской мачеха давала понять, что любит её и всегда в её распоряжении, жёсткостью не позволяла входить в свой дом через окно, чтобы проверить туалет или тайком дать конфету внучке; Сьюзен наказывала, исчезая на несколько дней, тогда как моя Нини закидывала её подарками, предостережениями и чилийскими блюдами, а также хвалила, приглашая с собой в лес на прогулку, если всё шло хорошо. Подобную систему она применяла и к нам: ко мне и своему мужу.

Моя добрая мачеха не вмешивалась в наши отношения с бабушкой и дедушкой, хотя её, должно быть, шокировала беспорядочная манера, в которой они меня воспитывали. Что они слишком сильно меня баловали – правда, но не это было причиной моих проблем, как подозревали психологи, с которыми я столкнулась, будучи подростком. Моя Нини воспитывала меня по-чилийски: еда и ласка в изобилии, чёткие правила и шлепки, но немного. Однажды я пригрозила ей заявить в полицию за жестокое обращение с детьми, и она так ударила меня половником, что у меня осталась вмятина на голове. Её действия загубили мою инициативу на корню.

Я помогала готовить куранто, типичное блюдо Чилоэ, сытное и благородное, являющееся неотъемлемой частью общественной церемонии. Приготовления начались рано, потому что лодки с экотуристами прибывали до полудня. Женщины нарезали помидоры, лук, чеснок и кинзу для приправы и, путём нудной процедуры, лепили картофельные лепёшки и чапалеле – некую массу из картофеля, муки, свиного жира и шкварок, ужасную, на мой взгляд, в то время как мужчины копали большую яму, на дно которой положили много камней, а сверху разожгли костёр. Момент, когда дрова заканчивались, а камни прогорали, совпадал с прибытием лодок. Гиды показали туристам деревню и дали возможность купить ткани, ожерелья из ракушек, варенье из мирта, золотой ликёр, резные изделия из дерева, крем из слизи улитки, помогающий бороться с застарелыми пятнами, веточки лаванды, в общем, то немногое, что там есть, и сразу же собрали их вокруг дымящейся ямы на пляже. Повара куранто разместили глиняные горшки на камнях, чтобы получить бульон, который, как хорошо известно, является афродизиаком. Затем они выложили слоями чапалели и картофельные лепёшки, а также свинину, баранину, цыплёнка, морские раковины, рыбу, овощи и другие деликатесы, которые я тогда не заметила, и накрыли всё это влажной белой тканью, огромными листьями гуннеры красильной, мешком, торчащим из отверстия, точно юбка, и, наконец, песком. Приготовление заняло чуть больше часа, и, пока ингредиенты готовились в тёплом тайнике, в своих собственных соках и ароматах, посетители развлекались, фотографируя дым, попивая писко и слушая Мануэля Ариаса.

Туристы бывают разных категорий: пожилые чилийцы, европейцы в отпуске, разного вида аргентинцы и путешественники неясного происхождения. Иногда приезжает группа азиатов или американцев с картами, гидами и книгами о флоре и фауне, изучающих всё с пугающей серьёзностью. Все, за исключением туристов, предпочитающих курить марихуану в кустах, ценят возможность услышать опубликованного писателя, способного прояснить тайны архипелага на английском или испанском языках в зависимости от обстоятельств. Мануэль не всегда навязчив; он может увлекать своей темой не очень продолжительное время. Он говорит посетителям об истории, легендах и обычаях Чилоэ и предупреждает их, что островитяне очень осторожны, необходимо узнавать жителей постепенно, с уважением, так, как будто нужно постепенно и с уважением привыкать к дикой природе, к беспощадным зимам, к капризам моря. Медленно. Очень медленно. Чилоэ не для торопливых людей.

Люди едут на Чилоэ с идеей повернуть время вспять, и разочаровываются городами Исла-Гранде, но на нашем островке они находят то, что ищут. Конечно, мы не ставим целью никого обмануть, однако, в день куранто случайно рядом с пляжем появляются волы и ягнята, большое количество сетей и лодок сушится на песке, люди надевают свои самые неказистые шапки и плащи и никому не приходит в голову пользоваться своим мобильным телефон на публике.

Эксперты точно знали, когда кулинарные сокровища в яме достигнут готовности, и вытащили песок лопатами, аккуратно поднимая мешок, листы гуннеры и белые ткани: одновременно в небо устремилось облако пара с изысканными ароматами куранто. Возникла ожидаемая тишина, а затем раздался гром аплодисментов. Женщины достали кушанье и подали его на картонных тарелках с новыми порциями писко, национальным напитком Чили, способным свалить с ног казака. Уже под конец мероприятия мы вынуждены были поддержать нескольких туристов на пути к лодкам.

Моему Попо понравилась бы такая жизнь, эта территория, это изобилие морепродуктов, эта неспешность времени. Я никогда не слышала, чтобы он говорил о Чилоэ, или включал бы его в свой список мест для посещения перед смертью. Мой Попо – как я по нему скучаю! Это был большой медведь, сильный, медленный и милый, тёплый, словно печь, пахнущий табаком и одеколоном, с мрачным голосом и земным смехом, с огромными руками, чтобы держать меня. Он брал меня на футбольные матчи и в оперу, отвечал на мои бесконечные вопросы, стриг мне волосы и аплодировал моим бесконечным эпическим поэмам, навеянным фильмами Куросавы, которые мы вместе смотрели, мы ходили в башню, чтобы с помощью телескопа исследовать тёмный небосвод в поисках его гладкой планеты, зелёной звезды, которую мы никогда не сможем найти. «Обещай мне, что ты всегда будешь любить себя так, как люблю тебя я, Майя», – повторял он мне, и я дала обещание, не зная, что означает данная странная фраза. Он любил меня безусловно, он принимал меня такой, какая я есть, с моими ограничениями, маниями и недостатками, он аплодировал мне, хотя я этого и не заслуживала, в отличие от моей Нини, которая считала, что усилия детей не должны поощряться, потому что они к этому привыкают, а потом в жизни наступают ужасные времена, когда их никто не хвалит. Мой Попо прощал мне всё, он утешал меня, он смеялся, когда я смеялась, он был моим лучшим другом, моим единомышленником и доверенным лицом, а я была его единственной внучкой и дочерью, которой у него не было. «Скажи мне, что я любовь всей твоей жизни, Попо», – просила я его, чтобы насолить моей Нини. «Ты любовь всей нашей жизни, Майя», – отвечал он мне дипломатично, но я была любима, я в этом уверена; моя бабушка не могла со мной соперничать. Мой Попо был не способен выбрать себе одежду, за него это делала моя Нини, но когда мне исполнилось тринадцать лет, он повёл меня купить первый бюстгальтер, потому что заметил, как я заворачиваюсь в шарф и хожу сгорбившись, лишь бы спрятать свою грудь. Застенчивость мешала мне поговорить об этом с моей Нини или со Сьюзен, напротив, мне показалось нормальным примерять бюстгальтеры перед моим Попо.

Дом в Беркли был моим миром: вечера с моими бабушкой и дедушкой проходили за просмотрами телесериалов, мы устраивали летние воскресные завтраки на террасе, и были моменты, когда приезжал мой отец, и мы ужинали вместе, а тем временем со старых виниловых дисков звучали песни Марии Каллас. Мне вспоминается и письменный стол, и книги, и доносившиеся из кухни ароматы. С этой небольшой семьёй первая часть моей жизни прошла без проблем, достойных упоминания, однако ж в шестнадцать лет катастрофические силы природы, как их называет моя Нини, взбудоражили мою кровь и затмили разум.

На левом запястье я вытатуировала год смерти моего Попо: 2005. В феврале мы узнали, что он болен, в августе мы с ним простились, в сентябре мне исполнилось шестнадцать, и моя семья распалась.

В тот незабвенный день, когда мой Попо был уже при смерти, я осталась в школе на очередной прогон пьесы, и не какой-нибудь, а небезызвестной «В ожидании Годо», – наша преподавательница была женщиной честолюбивой. По окончании мероприятия я пошла к своим бабушке и дедушке. Когда я вернулась к ним домой, была уже ночь. Я зашла внутрь, окликая их и включая свет, удивляясь тишине и холоду, поскольку это время считалось самым гостеприимным в доме, когда везде было тепло, звучала музыка, а по воздуху разливался аромат от горшков моей Нини. В этот час мой Попо что-то читал в кресле в своём кабинете, а моя Нини готовила еду, слушая новости по радио, но нынешним вечером я ничего подобного не обнаружила. Мои бабушка с дедушкой находились в гостиной, сидя близко друг к другу на диване, который моя Нини выстлала коврами, следуя данным в журнале советам. Они сгорбились, и я впервые заметила их возраст; ведь до этого момента оба оставались нетронутыми суровым временем. Я была с ними день за днём, год за годом, и не замечала изменений; мои бабушка и дедушка казались постоянными и вечными, точно горы. Не знаю, видела ли я их лишь глазами своей души или, возможно, за время моего тогдашнего отсутствия они и постарели. Я не заметила, как мой дедушка похудел за последние несколько месяцев; одежда стала ему слишком велика, а моя Нини уже не выглядела такой крошечной, как раньше.

«Что случилось, народ?» – и моё сердце подпрыгнуло в пустом пространстве, потому что прежде чем им удалось мне ответить, я и сама догадалась. Нидия Видаль, эта непобедимая воительница, была сломлена, её глаза опухли от слёз. Мой Попо жестом велел мне сесть с ними, обнял меня, прижимая к своей груди, и сказал, что вот уже некоторое время плохо себя чувствует, у него болит живот. Да, он проходил много обследований, и доктор только что подтвердил диагноз. «Что с тобой не так, Попо?» – это вырвалось у меня как крик. «Что-то с поджелудочной железой», – сказал он, и по тяжёлому вздоху бабушки я поняла, что у него рак.

Сьюзен, как обычно, пришла на ужин около девяти и увидела, что мы, дрожа, все вместе тесно сидим на диване. Мачеха включила отопление, заказала пиццу по телефону, позвонила моему отцу в Лондон и сообщила ему плохие новости, а затем села с нами, молча взяв руку свёкра в свою.

Моя Нини бросила всё, чтобы заботиться о муже: библиотеку, истории, акции протеста на улице и «Преступный Клуб». Она даже позволила остыть своей духовке, которую согревала на протяжении всего моего детства. Рак, этот хитрый враг, атаковал моего Попо без каких-либо тревожных признаков, пока положение не усугубилось. Моя Нини отвезла мужа в университетскую больницу Джорджтауна в Вашингтоне, где работают лучшие специалисты, но никаких результатов это не принесло. Они сказали бабушке, что пациента оперировать бесполезно, вдобавок тот отказался накачивать свой организм химическими препаратами, чтобы продлить себе жизнь ещё на несколько месяцев. Я изучала информацию о его болезни в интернете и книгах, которые взяла в библиотеке, и таким способом узнала, что из 43-х тысяч ежегодных случаев в Соединённых Штатах около 37-ми тысяч являются неизлечимыми; лишь пять процентов пациентов добиваются результата, и всё, на что они могут надеяться, это прожить ещё пять лет; в конечном счёте, только чудо и спасло бы моего дедушку.

За неделю, что мои бабушка с дедушкой провели в Вашингтоне, мой Попо настолько стал плох, что мы едва узнали его, когда мы все – я, отец и Сьюзен – поехали встречать их в аэропорт. Он потерял ещё больше в весе, тащил ноги, горбился, его глаза были жёлтыми, а кожа – тусклой и синеватой. Неуверенными шагами инвалида он подошёл к фургону Сьюзен, потея от прилагаемых усилий, дома у него не было сил даже подняться по лестнице, поэтому мы постелили ему прямо в кабинете на первом этаже, где он и спал, пока не оказался на больничной койке. Моя Нини ложилась с ним, свернувшись калачиком, точно кошка.

Моя бабушка молилась Богу, чтобы защитить своего мужа, с той же страстью, с которой она переживала политические и социальные потери, сначала обращаясь с просьбами, молитвами и обещаниями, а затем переходила к проклятиям и угрозам стать атеисткой. «Какая польза от борьбы со смертью, Нидия, когда та рано или поздно всегда победит?» – поддразнивал её мой Попо. Поскольку традиционная наука не могла помочь её мужу, бабушка прибегла к альтернативным методам лечения, таким как травы, кристаллы, иглоукалывание, шаманизм, аурические массажи, и даже к маленькой девочке из Тихуаны со стигматами, способной, как говорили, творить чудеса. Её муж мирился с этими странностями, будучи в хорошем настроении, как он и делал с тех пор, как познакомился с Нини. Сначала мой папа и Сьюзен пытались защитить стариков от многих шарлатанов, которые каким-то образом почувствовали возможность влиять на мою Нини, но, в конце концов, согласились, что подобные отчаянные меры отчасти занимали бабушкино время.

В последние недели я не ходила в школу. Я переехала в большой волшебный дом с намерением помочь моей Нини, но оказалась более подавленной, нежели сам пациент, отчего ей пришлось заботиться о нас обоих.

Сьюзен первая осмелилась упомянуть о хосписе. «Это для умирающих людей, а Пол не умрёт!» – воскликнула моя Нини, но постепенно ей всё же пришлось сдаться. К нам пришла Кэролайн, девушка-волонтёр с вежливыми манерами и большим опытом, объяснила нам, что может случиться и как их организация может помочь нам без каких-либо затрат, начиная с поддержания у пациента уютной атмосферы и заканчивая предоставлением нам духовного или психологического утешения вплоть до борьбы с врачебной бюрократией и похорон.

Мой Попо настоял на том, чтобы умереть дома. Все последующие этапы происходили в том порядке и в те сроки, что и предсказала Кэролайн, однако они застали меня врасплох; как и Нини, я ожидала божественного вмешательства, которое бы изменило ход нашей беды. Смерть случается с кем-то другим, а не с теми, кого мы любим, и тем более с моим Попо, который был центром моей жизни, силой гравитации, которая крепко удерживала мир; без него я бы не справилась, меня сбил бы с пути малейший ветерок. «Ты поклялся мне, что никогда не умрёшь, Попо!». «Нет, Майя, я говорил тебе, что всегда буду с тобой, и я намерен выполнить своё обещание».

Работавшие в хосписе добровольцы установили больничную койку перед широким окном в гостиной, поэтому ночью мой дедушка мог представлять себе звёзды и луну, бросающую свой свет на него сверху вниз, поскольку он не мог их видеть сквозь ветви сосен. Ему вставили в грудь катетер для введения лекарств – так отпадала необходимость каждый раз делать укол, и научили нас, как двигать Попо, мыть и менять простыни, не поднимая его с постели. Кэролайн часто навещала его, общалась с доктором, медсестрой и ходила в аптеку; не раз она брала на себя покупку продуктов в универмаге, особенно когда ни у кого в семье не оставалось на это сил.

Майк О’Келли тоже посещал нас. Он приезжал в своём инвалидном кресле-коляске с электроприводом, которым управлял, точно гоночным автомобилем, часто в сопровождении пары выкупленных членов его банды, им он приказывал вынести мусор, очистить пылесос, подмести внутренний дворик и выполнить другие домашние дела, пока сам Майк пил чай с моей Нини на кухне. Эти двое были в ссоре в течение нескольких месяцев после стычки на демонстрации по поводу абортов, которые О’Келли, исполнительный католик, резко отвергал, однако болезнь моего дедушки всё же их примирила. Хотя иногда они оба находятся в противоположных идеологических крайностях, но не могут долго сердиться, потому что слишком сильно любят друг друга и имеют много общего.