Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Снаружи была обжигающая жара, и наполовину расплавленный асфальт обжигал мне ноги через тапочки, но меня уже ничего не волновало. Моей единственной одержимостью было достать себе какое-то средство для успокоения тоски и страха. Мне некуда было идти, и не к кому обратиться за помощью. Я вспомнила, что обещала позвонить брату Брэндона Лимана, но это могло подождать. Ещё я вспомнила о сокровищах, которые находились в здании, где я прожила эти месяцы: горы великолепных порошков, драгоценных кристаллов, чудесных таблеток, которые я разделяла, взвешивала, подсчитывала и аккуратно складывала в пластиковые пакетики; там даже самый несчастный мог иметь свой кусочек рая, пусть и краткий. Как я могла чего-то не достать в пещерах гаражей, на кладбищах первого и второго этажа, как я могла не найти кого-нибудь, чтобы он дал мне чего-нибудь, ради всего святого. Хотя с той скудной ясностью, которая у меня ещё оставалась, я вспомнила, что приближение к этому району было для меня равносильно самоубийству. «Думай, Майя, думай, – повторяла я вслух, как нередко делала за последние месяцы. В этом чёртовом городе повсюду наркотики, нужно лишь найти их», – плакала я, прогуливаясь перед придорожной гостиницей, как голодный койот, пока нужда не прояснила мой разум и я не смогла думать.

Выгнанная из заведения, где меня оставил Фредди, я дошла до заправки, попросила ключ от общественной уборной и немного умылась, после чего я доехала автостопом с водителем, высадившим меня в нескольких кварталах от спортзала.

В кармане брюк у меня были ключи от шкафчиков. Я осталась у двери, ожидая возможности войти не привлекая внимания, и, увидев, как три человека приближаются ко мне, разговаривая между собой, я незаметно присоединилась к группе. Я пересекла холл с ресепшеном, и, подойдя к лестнице, столкнулась с одним из служащих, который сомневался, здороваться ли со мной, удивлённый цветом моих волос. Я не разговаривала ни с кем в спортзале – полагаю, у меня была репутация высокомерной или глупой, но другие члены этого заведения знали меня в лицо, а несколько служащих даже по имени. Я поднялась в раздевалку и с таким отчаянием вывалила содержимое своих шкафчиков на пол, что одна женщина спросила меня, не потеряла ли я что-нибудь. Я отпустила ряд проклятий, потому что не нашла ничего, чтобы помогло мне мысленно улететь, пока она неотрывно наблюдала за мной в зеркало. «Что Вы смотрите, сеньора?» – прокричала я ей, и тогда увидела себя в том же самом зеркале, в котором видела меня она, и не узнала этого лунатика женского рода с цветными глазами, пятнами на коже и каким-то чёрным животным на голове.

В любом случае я заперла всё в шкафчиках, выбросила в мусор свою грязную одежду и сотовый телефон, который мне дал Брэндон Лиман и чей номер знали убийцы. Чуть погодя я приняла душ и быстро вымыла волосы, думая, что смогу продать и другую фирменную сумку, которая все ещё находилась в моём распоряжении, чего было бы достаточно, чтобы колоться ещё несколько дней. Я надела чёрную одежду, положила сменную в пластиковую сумку и даже не попыталась накраситься, потому что дрожала с ног до головы, а руки едва меня слушались. Женщина продолжала там находиться, завёрнутая в полотенце и по-прежнему с феном в руке, хотя её волосы были сухие, – она шпионила за мной, выясняя, стоит ли ей звонить в службу безопасности. Я попыталась улыбнуться и спросила, не хочет ли она купить мою сумку, я сказала ей, что это настоящий Луи Виттон, и что она почти новая, что у меня украли кошелёк, и мне нужны были деньги, на которые я бы вернулась в Калифорнию. Гримаса презрения пронзила её лицо, но женщина, побеждённая жадностью, всё же подошла, чтобы рассмотреть сумку, и предложила мне сто долларов. Я показала ей неприличный жест пальцем и поспешно вышла.

Я не ушла далеко. С лестницы открывался полный вид на зону ресепшена, и через стеклянную дверь, я различила машину Джо Мартина и Китайца. Возможно, они останавливались там каждый день, зная, что рано или поздно я приду в клуб, или же некий доносчик предупредил их о моём приходе, в случае чего один из них должен был искать меня внутри здания.

Мне удалось победить панику, которая на мгновение сковала меня, и я вернулась в салон спа, занимающий крыло здания, со своим Буддой, подношениями в виде лепестков, музыкой птиц, ароматом ванили и кувшинами с водой с кусочками огурца. Массажисты обоих полов отличались бирюзовой одеждой, остальной персонал составляли почти одинаковые девушки в розовых платьях. Поскольку я знала привычки спа-салона, бывшего единственной роскошью, которую мне позволял Брэндон Лиман, я смогла незаметно проскользнуть по коридору и войти в одну из кабинок. Я закрыла дверь и включила свет, показывая, что занято. Когда горел этот красный свет, никто не беспокоил. На столе находился водонагреватель с листьями эвкалипта, плоские камни для массажа и несколько банок с косметикой. Я отвергла кремы и в три глотка выпила бутылку лосьона, но если там и содержался алкоголь, его количество было минимальным и не помогло мне.

В кабинке я была в безопасности, по крайней мере, на час, что составляет стандартное время процедуры, но очень скоро я не на шутку стала беспокоиться в этом замкнутом пространстве без окна, с одним лишь выходом и этим резким запахом стоматологии, выворачивающим мне кишки. Я не могла там оставаться. Надев поверх одежды лежавший на кушетке халат, а на голову повязав полотенце в виде тюрбана, я вылила на лицо жирный слой белого крема и высунулась в коридор. Моё сердце подпрыгнуло: Джо Мартин разговаривал с одной из служащих в розовом халате.

Желание броситься бежать было непреодолимым, но я заставила себя идти по коридору как можно спокойнее. Я стала искать выход для персонала, который должен был быть поблизости. Я прошла перед несколькими закрытыми кабинками, пока не обнаружила самую широкую дверь, которую чуть погодя толкнула и оказалась на служебной лестнице. Атмосфера там очень отличалась от дружелюбной вселенной спа: кафельный пол, неокрашенные цементные стены, суровый свет, неповторимый запах сигарет и женские голоса на лестничной площадке нижнего этажа. Целую вечность я прождала, приклеившись к стене, не имея возможности ни пойти вперёд, ни вернуться обратно, но, в конце концов, женщины закончили курить и ушли. Я смыла крем, оставила полотенце и халат в углу и спустилась в подвал здания, который мы, члены клуба, никогда не видели. Я открыла дверь наугад и оказалась в большой комнате, пересечённой водопроводными и воздушными трубами, где громыхали стиральные и сушильные машины. Выход вёл не на улицу, как я ожидала, а в бассейн. Я вернулась назад и сжалась в углу, скрытом горой использованных полотенец, в этих невыносимом шуме и жаре прачечной; я не могла сдвинуться до тех пор, пока Джо Мартин не сдался и не ушёл.

Проходили минуты в этой оглушительной подводной лодке, и страх попасть в руки Джо Мартину сменился крайней необходимостью улететь. Я не ела в течение нескольких дней, у меня было обезвоживание, вихрь в голове и спазмы в желудке. У меня затекли руки и ноги, я видела головокружительные спирали из цветных точек, словно в кошмаре, вызванном ЛСД. Я потеряла ощущение времени, возможно, прошёл час или несколько, я не знаю, спала ли я или на мгновения теряла сознание. Предполагаю, что в это время входили и выходили служащие постирать одежду, но они меня не обнаружили. Наконец я выползла из своего укрытия и с огромным усилием встала вообще и пошла на свинцовых ногах, держась за стены и испытывая головокружение.

Снаружи всё ещё был день, возможно, что уже шесть или семь часов вечера, и бассейн был полон народу. Это, пожалуй, самое загруженное время в клубе, когда в массовом порядке сюда прибывали офисные работники. Это также был час, когда Джо Мартин и Китаец вынуждены были готовиться к своей ночной деятельности, и наиболее вероятно, что они всё же ушли. Я упала на один из откидных стульев, вдыхая клубы хлора, исходящие от воды, не отваживаясь нырнуть, потому что я должна была быть готовой к побегу в случае необходимости. Я заказала фруктовый коктейль у официанта, ругаясь сквозь зубы, потому что они подавали только полезные, безалкогольные напитки, и записала его на свой счёт. Я сделала два глотка этой густой жидкости, но она показалась мне отвратительной, отчего пришлось её тут же оставить. Тратить время и дальше было бесполезно, и я решила рискнуть пройти перед стойкой регистрации, в надежде, что доносчик, предупредивший этих злодеев, не вернётся. Мне повезло, и я беспрепятственно вышла.

Чтобы достичь улицы, нужно было пересечь парковку, которая в этот час была полна машин. Издалека я увидела члена клуба, сорокалетнего мужчину в хорошей форме, клавшего свою сумку в багажник, и я, краснея от унижения, подошла к нему и спросила, располагает ли он временем, чтобы пригласить меня чего-нибудь выпить. Не знаю, откуда во мне взялась смелость. Удивлённый таким прямым натиском, мужчина немного замялся, изучая меня; если он и видел меня раньше, то не узнал, и я не соответствовала его представлениям о шлюхах. Он рассмотрел меня с головы до ног, пожал плечами, сел в машину и уехал.

За своё короткое существование я совершила много безрассудств, но до этого момента я никогда не унижалась подобным образом. Случившееся с Феджевиком было похищением и изнасилованием, это произошло из-за моего легкомыслия, а не из-за наглости. Тогда это было совершенно другое и имело название, которое я отказывалась произносить. Вскоре я заметила ещё одного мужчину, пятидесяти или шестидесяти лет, с животом, в коротких штанах, с белыми ногами в голубых венах, шедшего к своему автомобилю, и чуть погодя сама последовала за ним. На этот раз мне повезло больше… или меньше, я не знаю. Если бы он тоже отказал мне, возможно, моя жизнь не была бы так несчастна.

Когда я думаю о Лас-Вегасе, меня тошнит. Мануэль напоминает мне, что всё это произошло со мной всего несколько месяцев назад и ещё свежо в моей памяти. Он уверяет, что время лечит, и однажды я буду с иронией рассказывать об этом эпизоде своей жизни. Так говорит он, но это не его дело, потому что он никогда не говорит о своём прошлом. Я думала, что приняла свои ошибки, и даже в какой-то степени ими гордилась, потому как всё это сделало меня сильнее, но теперь, когда я узнала Даниэля, я хотела бы иметь менее интересное прошлое, чтобы предстать перед ним с достоинством. Та девушка, которая перехватила страдающего варикозом пузатого мужчину на парковке клуба, была мной; та девушка, которая хотела выпить глоток алкоголя, тоже была мной, но сейчас я совершенно другая. Здесь, на Чилоэ, у меня есть второй шанс, у меня есть ещё тысячи возможностей, но иногда я не могу унять голос обвиняющей меня совести.

Тот старик в брюках был первым из нескольких мужчин, поддерживавших меня на плаву в течение двух недель, до того момента, когда я больше не смогла продолжать. Продаваться таким способом было хуже, чем голодать, и хуже, чем испытание ломкой. Никогда – ни пьяная, ни под кайфом, я не могла избежать чувства глубокой деградации, мой дедушка всегда наблюдал за мной, страдая за меня. Мужчины пользовались моей застенчивостью и нехваткой опыта. По сравнению с другими женщинами, которые делали то же самое, я была молода и хороша собой, могла лучше управлять своим телом, но отдавалась за несколько глотков, щепотку белого порошка или горсть драже жёлтого цвета. Самые приличные разрешали мне торопливо выпить в баре или предлагали кокаин, перед тем как отвезти меня в номер гостиницы; другие ограничивались покупкой обычной бутылки и делали это в машине. Некоторые люди давали мне десять или двадцать долларов, другие вышвыривали на улицу просто без ничего, я не знала, что нужно брать оплату вперёд, а когда это усвоила, я уже не была готова идти по этому пути дальше.

Наконец, с одним клиентом я попробовала героин, впрыснув вещество прямо в вену, и я прокляла Брэндона Лимана за то, что не позволил мне разделить с ним его рай. Невозможно описать тот момент, когда жидкое блаженство входит в кровь. Я попыталась продать то немногое, что у меня было, но это никого не интересовало. Я заработала всего лишь шестьдесят долларов за фирменную сумку после долгих уговоров вьетнамца у дверей парикмахерской. Та стоила в двадцать раз больше, но я отдала её за половину стоимости, такова была моя нужда.

Я не забыла номер телефона Адама Лимана и обещание позвонить человеку, которое я дала Брэндону, если с ним что-то случится, но я этого не сделала, поскольку думала поехать в Бьюти и присвоить себе деньги из этих сумок. Но этот план требовал стратегии и здравого ума, которые у меня отсутствовали напрочь.

Говорят, что по после нескольких месяцев жизни на улице человек становится маргиналом, потому что приобретает вид бомжа, теряет личность и социальность. В моём случае всё было гораздо быстрее: хватило и трёх недель, чтобы я опустилась на самое дно. С ужасающей быстротой я погрузилась в это жалкое, жестокое, мерзкое измерение, существовавшее параллельно с нормальной жизнью города, в мир преступников и их жертв, безумцев и наркоманов, в мир без солидарности или сострадания, где выживают те, кто растаптывает других. Я всегда была под кайфом или искала средства для этого, грязная, вонючая и растрёпанная, с каждым разом всё более сумасшедшая и больная. Я едва могла выдержать пару спазмов в животе, постоянно кашляла и сморкалась, мне трудно было открыть веки, склеенные гноем, а временами я теряла сознание. После нескольких уколов я получила заражение, на руках у меня были язвы и синяки. Я проводила ночи, ходя из стороны в сторону, – это было гораздо безопаснее, нежели спать, а днём я искала каморки, чтобы спрятаться и отдохнуть.

Я узнала, что самое безопасное – это быть на виду, выпрашивать милостыню с бумажным стаканчиком на улице у входа в церковь, это вызывало чувство жалости у прохожих. Некоторые останавливались, чтобы бросить мне монетки, но никто не разговаривал со мной; бедность сегодня – это как проказа в прошлом: отвратительна и вызывает страх.

Я избегала приближаться к тем местам, где прогуливалась раньше, таким как Бульвар Стрип, потому что они также были вотчиной Джо Мартина и Китайца. Нищие и наркоманы метят свою территорию, как животные, и ограничиваются радиусом в несколько кварталов, но отчаяние заставляло меня исследовать разные места, без соблюдения расовых границ, где чёрные с чёрными, латиноамериканцы с латиноамериканцами, азиаты с азиатами, белые с белыми. Я никогда не оставалась в одном и том же месте более нескольких часов. Я была не в состоянии выполнить самые элементарные действия, такие как поесть или помыться, но мне удавалось доставать алкоголь и наркотики. Я всегда была начеку, я была преследуемой лисой – двигалась быстро, ни с кем не разговаривала, на каждом углу у меня были враги.

Я начала слышать голоса, и иногда удивлялась тому, что отвечаю им, хотя и знала, что они не настоящие, потому что видела такие симптомы у нескольких жителей в здании Брэндона Лимана. Фредди называл их «невидимками» и шутил над ними, но когда ему стало плохо, эти существа ожили, как насекомые, и, тоже будучи невидимыми, мучили его. Если я мельком видела чёрную машину, похожую на машину моих преследователей, или кого-то знакомого, я ускользала в противоположном направлении, но всё же не теряла надежды увидеть Фредди снова. Я думала о нём со смесью благодарности и обиды, не понимая, почему он исчез, почему не оказался в состоянии найти меня, хотя и знал каждый уголок города.

Наркотики подавляли голод и многочисленные боли в теле, но не успокаивали судороги. У меня болели кости, и чесалась кожа от грязи, а на ногах и спине у меня появилась странная сыпь, кровоточащая от того, что я сильно её расцарапала. Внезапно я вспоминала, что не ела два или три дня, и тогда плелась в приют для женщин или примыкала к очереди из бедных в Сан-Висенте-де-Поль, где всегда можно получить горячее блюдо. Труднее всего было найти место, чтобы переночевать. По ночам температура держалась около двадцати градусов, но поскольку я чувствовала себя очень слабой, мне было очень холодно до тех пор, пока в Армии Спасения мне не дали куртку. В эту благородную организацию действительно стоило обратиться – ведь так пропадала необходимость носиться с кошельками и с украденной тележкой из супермаркета, как многие обездоленные люди, поскольку, когда от моей одежды слишком дурно пахло, либо та становилась мне слишком велика, я просто меняла вещи в Армии Спасении. Я похудела на несколько размеров; прежде сильные, ключицы, кости бёдер и ног теперь очень уж выдавались и вызывали жалость у окружающих. У меня не было возможности взвеситься аж до декабря, когда я поняла, что за два месяца потеряла тринадцать килограммов.

Общественные сортиры были притонами правонарушителей и извращенцев, но всё же приходилось зажимать нос и ими пользоваться, поскольку туалеты в магазине либо в гостинице были вне моего доступа, оттуда меня выгоняли толчками. Также меня не пускали и в туалеты на заправочных станциях, потому что сотрудники отказывались давать мне ключ от них. Вот как достаточно быстро я всё глубже погружалась в ад вместе с прочими жалкими существами, выживающими на улице, прося милостыню и воруя горстками крэк, какой-то метамфетамин или ЛСД, по глотку чего-то крепкого, грубого, жёсткого. Чем дешевле был алкоголь, тем сильнее он и действовал, что мне и было нужно. Октябрь и ноябрь прошли для меня без изменений; я не могла ясно вспомнить, каким образом тогда выживала, однако ж хорошо помню краткие моменты эйфории, а затем – недостойную охоту за следующей дозой.

Я никогда не сидела за столом, если были деньги, покупала тако, буррито или гамбургеры, которые тотчас возвращала уличным кошкам, поскольку меня бесконечно рвало. Мой желудок весь горел, рот разрывался, на губах и в носу появились язвы, уже не было ни чистоты, ни чего-то приятного – только разбитые стёкла, тараканы и помойные вёдра. И ни одного лица в толпе, которое бы улыбнулось, ни руки, что оказала бы мне помощь. Весь мир был населён наркоторговцами, наркоманами, сутенёрами, ворами, преступниками, проститутками и сумасшедшими. У меня болело всё тело. Я ненавидела это долбанное тело, ненавидела эту долбанную жизнь и ненавидела отсутствие долбанной воли, чтобы самой спастись от этого, ненавидела свою долбанную душу и свою долбанную судьбу.

В Лас-Вегасе я проводила целые дни ни с кем не здороваясь и не реагируя на слово или жест другого человека. Одиночество, этот ледяной коготь в груди, подавляло меня настолько, что мне и в голову не пришло простое решение взять телефонную трубку и позвонить к себе домой в Беркли. Его, телефона, было бы вполне достаточно; хотя на то время я совершенно потеряла надежду.

В самом начале, когда ещё могла быстро ходить, я обегала кафе и рестораны со столиками под открытым небом, где, в основном, сидели курильщики. Если на столе кто-то оставлял пачку сигарет, я немедленно подлетала и забирала её, поскольку могла обменять ту на крэк для себя. Я использовала столько токсичных веществ, сколько умела достать на улице, за исключением табака, хотя мне нравился этот запах, сильно напоминавший о моём Попо. Также я крала фрукты с временных, на колёсах, рынков или плитки шоколада из киосков при заправочных станциях. И, тем не менее, я как не смогла освоить печальное ремесло проститутки, так мне и не удалось стать хорошей воровкой. Фредди в этом деле был мастером – он сам говорил, что начал воровать ещё с пелёнок, и несколько раз показывал мне, как стоит это делать, с целью научить меня своим уловкам. И объяснил, что женщины крайне не внимательно ведут себя со своими сумками, вешают их на спинки стульев, оставляют на магазинных прилавках, пока сами что-то выбирают либо примеряют, бросают на пол, будучи в парикмахерской, вешают себе на плечо, когда едут в автобусах. Иными словами, сами везде ходят так, словно просят, чтобы кто-нибудь освободил их от проблемы. Фредди обладал невидимыми руками, поистине волшебными пальцами и скрытной грацией самки гепарда. «Смотри внимательно, Лаура, не отрывай от меня глаз», – бросал он мне вызов. Мы входили в некий торговый центр, и Фредди сразу же начинал изучать людей в поисках своей будущей жертвы. Прогуливаясь с мобильным телефоном у уха, притворяясь, что поглощён громкой беседой, он приближался к рассеянной на вид женщине, вытаскивал бумажник из её сумки прежде, чем я могла заметить, после чего спокойно удалялся, одновременно всё так же продолжая говорить по телефону. С тем же изяществом Фредди мог взломать замок любой машины или войти в отделы магазина и выйти через пять минут в другую дверь с парой флакончиков духов или часами.

Я пыталась применить воровские умения моего приятеля, но мне не хватало естественности в поведении, подводили нервы, да и мой несчастный вид вызывал лишь подозрения. В магазинах за мной уже наблюдали, а люди на улицах сторонились: я пахла сточной водой, мои волосы постоянно были сальными, а в выражении лица читалось сплошное отчаяние.

К середине октября климат изменился, по ночам стало холоднее, и некоторое время спустя я заболела, каждый раз мочилась с острой и обжигающей болью, исчезавшей лишь после принятия наркотиков. Это был цистит. Болезнь я сразу вспомнила, поскольку страдала ею в шестнадцать лет, и знала, что подобный недуг быстро лечится антибиотиками, но вот антибиотик без рецепта врача в Соединённых Штатах достать куда труднее, нежели килограмм кокаина либо автоматическую винтовку. Я с трудом ходила, держа спину прямо, но так и не осмелилась обратиться в службу экстренной помощи при больнице, потому что меня бы стали расспрашивать и непременно в присутствии дежурных полицейских.

Я была вынуждена найти безопасное место, чтобы где-то ночевать, и решила обратиться в центр помощи бездомным, на деле оказавшимся плохо проветриваемым сараем с тесными рядами походных раскладушек, где уже находились около двадцати женщин и множеством детей. Меня удивило, что мало кто из здешних женщин смирялись с нищетой, как поступала я; лишь одна-две, точно сумасшедшие, говорили сами с собой или лезли драться, остальные на вид казались ещё вполне ничего. Женщины с детьми были более решительными, активными, чистоплотными и даже весёлыми – они возились со своими малышами, готовили бутылочки, стирали одежду. Я видела одну из них читающей книгу доктора Сьюза, детского писателя, девочке примерно четырёх лет, которая уже многое знала оттуда на память и повторяла вместе с матерью. Не все люди на улице – сплошь шизофреники или хулиганы, как считало большинство, многие были просто бедными, пожилыми или безработными, и всё же большинство – женщины с детьми, брошенные либо сбежавшие, уставшие терпеть различного рода насилие.

На стене сарая висела афиша с одной фразой, которая навсегда врезалась мне в память: «Жизнь без достоинства не стоит ничего». Достоинство? И тут я с пугающей ясностью внезапно поняла, что сама превратилась в наркоманку и алкоголичку. Полагаю, во мне остались лишь засыпанные пеплом тлеющие угли достоинства, достаточные, чтобы прочувствовать смятение, такое же жестокое, как удар в грудь. Стоя перед афишей, я расплакалась и, должно быть, столь сильно расстроилась, что в скором времени ко мне подошла одна из консультантов, проводила меня в свой небольшой офис, дала стакан холодного чая и любезно спросила о том, как меня зовут, что именно я принимаю, как часто, когда подобное было в последний раз, оказаны ли мне необходимые меры помощи и можем ли мы о случившемся кого-то предупредить.

Я знала на память телефон своей бабушки, этого мне уже не забыть, но звонок ей означал как смертельную боль и стыд для неё, так и принудительную реабилитацию и воздержание для меня. Я даже думать об этом не могла. «У тебя есть семья?» – настойчиво спросила меня консультант. Я вся вспыхнула от гнева, как это случалось у меня по любому поводу, и ответила женщине руганью. Она, не теряя спокойного расположения духа, позволила мне выговориться, а затем позволила мне и остаться на ночь в сарае, нарушив правила этим действием, поскольку одним из условий нахождения здесь было полное воздержание от алкоголя и наркотиков.

Для детей в достаточном количестве имелись фруктовый сок, молоко и лепёшки, также в любое время предоставлялись в пользование кофе, чай, санузел, телефон и стиральные машины, правда, последнее для меня бесполезно, поскольку у меня имелась лишь та одежда, что была на мне. Я потеряла пластиковый пакет со своими жалкими пожитками. Здесь я, никуда не торопясь, приняла душ, впервые за несколько недель, смакуя всей кожей ощущение от горячей воды, мыла, пены в волосах, восхитительного запаха шампуня. По окончании мне пришлось надеть ту же самую дурно пахнущую одежду. Я растянулась на раскладушке, призывая шёпотом свою Нини и своего Попо, умоляя тех прийти и, как прежде, взять меня на руки, сказать мне, что всё будет хорошо, чтобы я ни о чём не волновалась. Они бдели надо мной, гладили свою девочку, гладили своё солнце, успокаивая и убаюкивая кусочек моего сердца. Сон – моя вечная проблема, не покидающая меня с самого рождения, но я всё же смогла отдохнуть, несмотря на разреженный воздух и храп спящих женщин. Кое-кто даже кричал во сне.

Рядом с моей раскладушкой расположилась мать с двумя детьми – грудным малышом и чудесной девчушкой двух или трёх лет. Это была белокожая молодая женщина, веснушчатая, в теле, которая, по всей видимости, осталась без крыши над головой сравнительно недавно, поскольку, казалось, у неё до сих пор была некая цель, а, может, и план. Когда мы шли мимо душа, она мне улыбнулась, а девочка поначалу уставилась на меня своими круглыми голубыми глазами и чуть погодя спросила, есть ли у меня собака. «А у меня раньше был щенок, и звали его Тони», – сказала она. Когда женщина меняла пелёнки своему младенцу, я увидела пятидолларовую купюру в одном из отделений её сумочки и уже не могла отвлечься ни на что другое. На рассвете, когда в спальне, наконец-то, воцарилась тишина, а сама женщина, обнимая детей, мирно спала, я прокралась к её раскладушке, порылась в сумочке и ловко и быстро выкрала купюру. Затем я вернулась к своей кровати, поджав хвост, как собака.

Из всех совершённых за свою жизнь ошибок и грехов, этот я не смогла себе простить больше всего. Я украла у нуждающегося более, чем я, у матери, заработавшей эту сумму, чтобы купить еды своим детям. Этому нет прощения. Без порядочности ты безоружен, теряешь человечность и душу.

В восемь утра, выпив чашку кофе с булочкой, та же консультант, которая встретила меня по прибытии первый раз, дала мне бумагу с адресом реабилитационного центра. «Поговори с Мишель, это моя сестра, и она тебе поможет», – сказала мне женщина. Я пулей вылетела оттуда, даже её не поблагодарив, и выкинула бумагу в ближайшую урну, что попалась по дороге. На благословенные пять долларов я достала для себя дозу чего-то недорогого, однако ж действенного. И мне не нужно было сочувствие никакой Мишель.

В этот же самый день я где-то посеяла фотографию моего Попо, которую мне дала моя Нини ещё в академии штата Орегон и которую я всегда носила с собой. Данный факт меня несколько напугал, ведь он означал, что мой дедушка видел, как я украла злополучные пять долларов, как расстроилась, как затем шла, куда глаза глядят, и уже никто меня не оберегал. Страх, тревога, моё желание куда-нибудь спрятаться, сбежать, просить милостыню – всё вобрал в себя единственный кошмар вместе с похожими друг на друга днями и ночами.

Порой меня одолевало воспоминание о сцене на улице из того времени, оно возникало перед глазами в мгновение ока, и меня трясло. Иной раз я просыпалась вся в поту со столь живыми мелькавшими в моей голове, образами, словно они и вправду были чем-то реальным. Во сне я видела себя обнажённой и куда-то бегущей, безголосой и кричащей одновременно, в лабиринте узких переулков, вьющихся, точно змеи, зданий с дверьми и заколоченными окнами, вокруг ни души, не у кого попросить помощи, тело моё пылало, ступни кровоточили, рот заполнила желчь, я была в полном одиночестве. В Лас-Вегасе я считала, что приговорена к безнадёжному одиночеству, начавшемуся в моей жизни ещё со смерти деда. Каким образом в то время я могла себе вообразить, что однажды я окажусь здесь, на Чилоэ, на этом острове, без связи с внешним миром, от всех спрятанная, среди чужаков и очень далеко от знакомой, привычной мне, обстановки, однако ж при этом нисколько не мучаясь от одиночества.

Когда я только-только познакомилась с Даниэлем, то хотела произвести на него хорошее впечатление, избавиться от прошлого и начать всё с чистого листа, выдумать лучшую версию себя же самой, хотя, ощутив близость настоящей любви, я поняла, что задуманное мною как невозможно, так и неуместно. Человек, которым я являюсь, есть результат моего накопленного к этому времени жизненного опыта, полученного и после грубых ошибок. Доверительный разговор – хорошее дело, я уверилась в истине, утверждаемой Майком О’Келли: демоны теряют свою силу, стоит лишь их достать из глубин, где они самые и прячутся, а затем при дневном свете посмотреть на них в упор. Теперь, надо сказать, я, право, не знаю, нужно ли мне так поступать. Полагаю, я испугала Даниэля, поэтому он не ответил мне с той же страстью, которую чувствовала я, конечно, он мне не настолько доверял, и это естественно. Похожая на мою история могла бы заставить вздрогнуть и самого храброго. Верно и то, что он сам вызывал у меня доверие. Мне было легко рассказывать Даниэлю даже самые унизительные эпизоды, поскольку он слушал меня, не осуждая, – думаю, это часть обучения. Разве это не всё, что делают психиатры? Слушают и помалкивают. Он никогда не спрашивал меня о том, что именно произошло, юношу больше интересовало, что я чувствовала в тот момент, и я описывала жжение, что ощущала всей своей кожей, учащённое сердцебиение, и тяжесть, давящую на меня, как камень. Он просил, чтобы я не отвергала эти ощущения, а приняла их, не анализируя, потому что, если у меня хватит храбрости это сделать, все ощущения откроются, как коробки, и уйдут, и мой дух освободится.

– Ты много страдала, Майя, и не только из-за того, что пережила в подростковом возрасте, но и из-за отсутствующего детства, – сказал он мне.

– Отсутствующего? Ни о каком отсутствии и речи нет, я тебя уверяю. Ты себе и представить не можешь, как и сколько меня баловали бабушка с дедушкой.