Текст книги "Дневник Майи (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

В свои шестнадцать лет у меня, помимо катастрофы с Риком Ларедо, были ещё кое-какие попытки отношений с парнями, оставившие меня обманутой и озлобленной. Распространённая в интернете порнография, к которой в Беркли Хай доступ имели буквально все, ничему не учила молодых людей, остававшихся слишком неловкими; они гордились распущенностью, словно сами её изобрели, модным тогда выражением было «выгодная дружба», хотя лично мне стало совершенно ясно, что выгода всегда лишь на их стороне. В академии штата Орегон, где царила атмосфера, насыщенная юношескими гормонами, – мы даже говорили, что тестостерон так и течёт по стенам, – все мы подчинялись близкому телесному сосуществованию с налётом насильственного целомудрия. Это взрывное сочетание и давало терапевтам неиссякаемый материал на проводимых ими в заведении групповых занятиях. Меня никак не напрягало «соглашение» относительно вопросов секса, что для других оказалось куда хуже воздержания от наркотиков, поскольку кроме психолога Стива, не поддававшегося различного рода соблазнениям, остальные представители сильного пола были весьма жалки. В Лас-Вегасе я не спорила с ограничениями, наложенными на меня Лиманом, потому что всё ещё ярко и живо помнила ту свою роковую ночь с Феджевиком. И не хотела, чтобы кто-либо прикасался ко мне вообще.

Брэндон Лиман заверил меня в том, что способен удовлетворить любой каприз своих клиентов, будь то ребёнок нескольких лет от роду, опытный соблазнитель или добытая для экстремиста автоматическая винтовка, хотя в данных словах было больше хвастовства, нежели фактов: я никогда не видела ничего подобного. Что действительно происходило на моих глазах, так это незаконный оборот наркотиков и перепродажа краденых вещей, надо сказать, дела не стоящие ровным счётом ничего в сравнении с другими, проворачивающимися в городе совершенно безнаказанно.

По квартире бродили проститутки различного класса в поисках наркотиков – некоторые, судя по внешнему виду, брали дорого за свои услуги, иные находились на последней стадии нищеты, были и платившие наличными, другие записывали в кредит, а временами, в отсутствии главаря, плату натурой взимали и Джо Мартин с Китайцем. Доход Брэндона Лимана рос и за счёт кражи машин подсаженных на крэк бандой несовершеннолетних, впоследствии он переделывал автомобили в тайном гараже. Там Лиман ставил новые номера и продавал в других штатах, что также позволяло и ему менять своё средство передвижения раз в две-три недели, а, значит, и избегать возможности быть вычисленным по этой примете. Всё содействовало лишь увеличению его волшебной пачки банкнот.

– С твоей несущей золотые яйца курицей у тебя уже мог бы быть пентхаус вместо нынешнего свинарника, самолёт, яхта, да всё, что бы только ни захотел… – упрекнула его я, когда из свинцовой крыши хлынул поток вонючей воды, и нам пришлось пользоваться находящимся в спортзале душем.

– Хочешь яхту в Неваде? – удивившись, спросил он меня.

– Нет же! Всё, что я прошу, это приличная ванная комната! Почему бы нам не переехать в другое здание?

– Меня и это вполне устраивает.

– Тогда ради Бога, вызови сантехника. И заодно мог бы кого-нибудь нанять, чтобы здесь убрались.

И он громко рассмеялся. Мысль о том, что нелегальный эмигрант наводит порядок в банде преступников и наркоманов, показалась Лиману поистине уморительной. На самом деле, Фредди был ответственен за уборку, которая являлась одновременно и предлогом для предоставления ему жилья. Хотя мальчик ограничивался тем, что лишь выкидывал мусор да избавлялся от различного рода улик, сжигая последние в бочке с бензином. Пусть у меня и нет ни малейшей тяги к работе по дому, порой и мне приходилось одевать резиновые перчатки и прибегать к помощи моющих средств, ведь если я хотела жить там и дальше, у меня просто не было иного выбора. Однако оказалось совершенно невозможным бороться с разрушением и грязью, оставлявшими неумолимое зловоние буквально на всём. Таковая обстановка волновала только меня, остальные вообще ничего не замечали. Для Брэндона Лимана нынешняя квартира была лишь временным жильём, он собирался изменить образ жизни, как только освободится от тайного бизнеса, который наладил вместе со своим братом.

Мой шеф (Лиману нравилось, чтобы я его так называла) по его же собственному объяснению много чем был обязан своему брату. Его семья жила в Грузии. Мать бросила их ещё детьми, отец умер в тюрьме, возможно, что и был там убит, хотя по официальной версии совершил суицид, и тогда старший брат взял на себя ответственность за Брэндона. Адам никогда не работал честно, но и не имел при этом никаких проблем с законом, в отличие от младшего брата, который уже в тринадцать лет состоял на учёте как малолетний преступник. «Тогда нам пришлось расстаться, чтобы я никак не навредил Адаму своими проблемами», – признался мне Брэндон. По взаимной договорённости молодые люди решили, что штат Невада стал бы для них идеальным местом с более чем ста восьмьюдесятью казино, открытых и днём, и ночью, где наличные деньги ходят из рук в руки с головокружительной скоростью, а также с идеальным количеством коррумпированных полицейских.

Адам вручил своему брату пачку удостоверений личности и паспортов на разные имена, которая вообще-то могла оказаться крайне полезной, а также денег на раскрутку дальнейшего бизнеса. Ни один из них не пользовался кредитными картами. В редкие моменты нашего с ним непринуждённого разговора Брэндон Лиман рассказал мне, что никогда не был женат, старший брат – был его единственный друг, а нежные чувства он питает только к племяннику, сыну Адама. Шеф показал мне семейную фотографию, на которой были запечатлены его брат, человек кряжистый и лихой, сильно отличающийся от него самого, пышка-невеста и племянник, милый бутуз по имени Хэнк. Несколько раз мы вместе ходили выбирать электронные игрушки, которые чуть погодя отправили Хэнку, очень дорогие и, надо сказать, малоподходящие для двухлетнего малыша.

Наркотики считались лишь развлечением для туристов, приезжающих в Лас-Вегас на выходные, чтобы развеять скуку и испытать удачу в различных казино. Они же были и единственным утешением проституток, бродяг, нищих, воров-карманников, главарей банды и прочих несчастных субъектов, кучковавшихся в занимаемом Лиманом здании и готовых за дозу продать свои последние человеческие качества. Иногда они приходят без гроша и начинают умолять до тех пор, пока он не даст им хоть сколько-нибудь из милости или чтобы просто поддержать их на плаву. Иные уже идут вместе со смертью, и таковых вообще не стоило спасать, ведь несчастных рвёт кровью, их бьют судороги, и они попросту теряют сознание. Подобных субъектов Лиман просто выбрасывал на улицу. Хотя некоторые были поистине незабываемые личности, как, например, молодой человек из Индианы, выживший после взрыва в Афганистане и, в конце концов, оказавшийся в Лас-Вегасе, даже не помнивший своего имени. «Ты теряешь ноги, за что тебе дают медаль, но когда теряешь разум, тебе не дают ровным счётом ничего», – повторял он эти слова, точно молитву, между затяжками крэком. Была среди них и Маргарет, молодая девушка, моя ровесница – правда, с телом у неё был полный финиш, – которая украла у меня одну из фирменных сумок. Фредди вовремя это заметил, поэтому мы и смогли изъять вещь до того, как она была бы продана, ведь Брэндон Лиман когда-то заплатил за сумку немалые деньги. Однажды Маргарет и вовсе галлюцинировала на полу и, не найдя никого, кто мог бы ей помочь, перерезала вены куском стекла. Фредди нашёл её в коридоре уже в луже крови и как-то вытащил бедняжку на улицу, оставил где-то на расстоянии квартала и по телефону попросил о помощи. Когда девушку забрала скорая, та ещё была жива, но мы так и не узнали, что с ней произошло дальше, и не виделись впредь.

И как я могла забыть Фредди? Ведь я обязана ему жизнью. Я питала сестринскую нежность к этому мальчику, не способному спокойно посидеть, и такому исхудалому, низкорослому, со стеклянными глазами, текущими соплями, непробиваемому снаружи и нежному изнутри, который до сих пор был способен рассмеяться и свернуться калачиком у меня под боком, чтобы посмотреть телевизор. Я давала Фредди витамины и кальций, чтобы он рос, купила две кастрюли и книгу рецептов, чтобы серьёзно заняться приготовлением пищи, но мои блюда, в большинстве случаев даже нетронутые, отправлялись в мусорное ведро. Фредди едва кусал что-нибудь пару раз и терял аппетит. Время от времени мальчик заболевал и не мог никуда встать со своего матраса, а порой куда-то исчезал на несколько дней, не давая никаких объяснений. Брэндон Лиман снабжал его наркотиками, сигаретами да и всем, что он только ни просил. «Разве ты не видишь, что убиваешь ребёнка?» – взывала я к нему. «Я уже мёртв, Лаура, не переживай», – прерывал нас, будучи в хорошем настроении, Фредди. Он потреблял столько отравы, сколько, казалось, её существовало – да и сколько ещё всяких отбросов, отходов он мог проглотить, выкурить, понюхать или вколоть в себя! Он и в самом деле был наполовину мёртвым, однако в его крови по-прежнему играла музыка, отчего Фредди мог отбить ритм на банке из-под пива или спонтанно читать рэп, целые рифмованные истории. Его мечтой было стать известным и сделать карьеру настоящей звезды, как это сделал Майкл Джексон. «Мы вместе поедем в Калифорнию, Фредди. Там ты начнёшь совершенно другую жизнь. Майк О’Келли тебе поможет, он реабилитировал многих молодых людей, а вот нескольких даже ещё более пропащих, нежели ты, если бы ты их увидел сейчас, то вряд ли бы поверил. Поможет тебе и моя бабушка, на эти дела у неё чутьё. Ты будешь жить с нами, как тебе идея?»

Как-то вечером в одном из обширных залов гостиницы «Дворец Цезаря», украшенном статуями и римскими фонтанами, где я поджидала клиента, ещё до встречи с ним я увиделась с офицером Араной. Я попыталась было улизнуть, но он меня заметил раньше и, улыбаясь, подошёл, протянув руку. Полицейский спросил, как поживает мой дядя. «Мой дядя?» – повторила я, несколько опешив, и быстро вспомнила, что когда мы виделись с ним в первый раз, ещё в «Макдоналдсе», Брэндон Лиман представил меня своей племянницей из штата Аризона. Встревоженная, поскольку в моей сумке лежал товар, я, лепеча, пустилась в объяснения, о которых он меня не просил.

– Я здесь только на лето, скоро я буду поступать в университет.

– В какой? – спросил меня Арана, подсаживаясь рядом.

– Пока не знаю…

– Ты, кажется, девушка серьёзная, твой дядя, должно быть, гордится тобой. Прости, вот не помню твоего имени…

– Лаура. Лаура Баррон.

– Я рад, что ты будешь учиться, Лаура. На работе мне приходилось видеть трагические случаи, когда молодые люди, наделённые немалым потенциалом, уже совершенно потеряны для общества. Хочешь что-нибудь выпить? – И не успела я отказаться, как офицер попросил для меня фруктового коктейля у официантки в римской тунике. – Извини, я не могу составить тебе компанию, взяв пиво, как того, собственно, и хотел, поскольку я сейчас на работе.

– В этой гостинице?

– Она – часть территории, за которой я слежу.

Он рассказал мне, что во «Дворце Цезаря» пять башен, три тысячи триста сорок восемь комнат, некоторые чуть ли не под сто квадратных метров, девять роскошных ресторанов, павильон с самыми изысканными магазинами мира, театр, практически копия римского Колизея на четыре тысячи девяносто шесть мест, в котором выступают различные знаменитости. Видела ли я Цирк Дю Солей? Нет ещё? Я должна была попросить дядю сводить меня туда, ведь это лучшее зрелище во всём Лас-Вегасе. В скором времени к нам подошёл исполняющий роль римской весталки человек с зеленоватой жидкостью в стакане, увенчанном ананасом. Я уже считала минуты, поскольку снаружи меня ждали Джо Мартин с Китайцем, то и дело поглядывая на часы, а в зале среди колонн и зеркал прогуливался мой клиент, даже не подозревая, что ему нужна была девушка, ныне дружелюбно разговаривающая с полицейским в форме. А что известно Аране о деятельности Брэндона Лимана?

Я выпила фруктовый сок, оказавшийся чересчур сладким, и наскоро распрощалась с офицером, что ему, должно быть, показалось странным. К этому полицейскому, надо сказать, я прониклась симпатией: он смотрел в глаза с дружелюбным выражением, крепко пожал руку и вообще вёл себя нисколько не напрягаясь. Взглянув на него лучше, я посчитала, что Арана оказался весьма привлекательным, несмотря на несколько явно лишних килограммов. Зато белоснежные зубы красиво выделялись на загорелой коже, а когда он улыбался, глаза превращались в забавные щёлочки.

Самый близкий человек для Мануэля – несомненно, Бланка Шнейк, хотя данный факт особого значения не имеет, поскольку ему никто не нужен, и даже Бланка, ведь он может прожить свои оставшиеся дни, вообще не разговаривая. Усилия по поддержанию дружбы прикладывает только она сама. Именно Бланка приглашает Мануэля пообедать или и вовсе неожиданно приходит к другу с хорошей закуской и бутылкой вина. Она настаивает на поездках в Кастро, чтобы повидать своего отца, Мильялобо, обижающегося на их нерегулярные посещения. Она же заботится об одежде, здоровье и домашнем комфорте Мануэля, как настоящая экономка. Это всё я, вторгшаяся в их жизнь и пришедшая нарушить их личное пространство; ведь до моего приезда они ещё могли побыть наедине, теперь же в центре внимания всегда я. Эти чилийцы – люди терпеливые, никто из них не выказал своего возмущения моим присутствием.

Вот уже несколько дней мы едим в доме Бланки, и мы часто так поступаем, поскольку обедать здесь гораздо удобнее, нежели у нас. Бланка стелет на стол свою лучшую скатерть, украшает накрахмаленными льняными салфетками, свечами и корзинкой хлеба с розмариновым вкусом, который я им принесла, – простой и вместе с тем изысканный стол, как и всё убранство этого дома. Мануэль не способен оценить эти детали, лично меня оставляющие с открытым ртом, поскольку до знакомства с этой женщиной я полагала, что различного рода украшения интерьера бывают лишь в гостиницах да в журналах. Дом моих бабушки с дедушкой напоминал блошиный рынок, где было настоящее обилие мебели и ужасных предметов, сваленных в общую кучу и разделённых либо на те, которые пригодятся в хозяйстве, и те, что лень выбрасывать. В компании Бланки, которая может создать настоящее произведение искусства из трёх голубых гортензий в стеклянном, полном лимонов, кувшине, мой вкус постепенно утончается. Пока они готовили суп из морепродуктов, я вышла в сад нарвать листьев салата и базилика ещё при дневном свете, ведь теперь темнеет гораздо раньше. На нескольких квадратных метрах участка Бланка выращивает фруктовые деревья и несколько видов овощей, за которыми ухаживала лично. Её всегда видели работающей в саду в соломенной шляпе и перчатках. Когда наступит весна, я попрошу её помочь мне обработать земельный участок Мануэля, на котором теперь нет ничего за исключением сорняков и камней.

Поедая сладкое, мы говорим о волшебстве – книга Мануэля захватила меня полностью – и о сверхъестественных явлениях, в которых я была бы настоящим авторитетом, уделяй я в своё время больше внимания собственной бабушке. Я рассказала им, что росла вместе с дедом, рационалистом-астрономом и агностиком, и с бабушкой, увлекающейся картами Таро, начинающим астрологом, чтецом ауры и энергетики человека, толкователем снов, коллекционером амулетов, кристаллов и священных камней – я сказала именно так, чтобы не упоминать, какая она была другом окружающих её дyхов.

– Моя Нини никогда не скучает, она развлекается тем, что выражает различного рода протесты правительству и разговаривает с мёртвыми, – заметила я им.

– С какими мёртвыми? – спросил меня Мануэль.

– С моим Попо и другими, например, со святым Антонием Падуанским, кто находит потерянные вещи и женихов для незамужних.

– Твоей бабушке не хватает личной жизни, – ответил он мне.

– Да что ты, дружище! Она же твоих лет.

– А не ты ли говорила, что и мне нужна любовь? Ведь если тебе кажется, что и в моём возрасте можно влюбиться, подобное более справедливо и для Нидии, которая младше меня на несколько лет.

– Ты интересуешься моей Нини! – воскликнула я, думая, что мы вполне могли бы жить все втроём; на какое-то мгновение я даже забыла, что его идеальной невестой была Бланка.

– Это поспешный вывод, Майя.

– Ты должен отвлечь её от Майка О’Келли, – сообщила я ему. – Он ирландец-инвалид, хотя в меру и красив, и знаменит.

– В таком случае он может предложить ей гораздо больше, нежели я. – И он рассмеялся.

– А ты, тётя Бланка, веришь во всё это? – спросила я её.

– Я женщина очень практичная, Майя. Если речь идёт об исцелении бородавки, я иду к дерматологу и, кроме того, на всякий пожарный, повязываю волос на мизинце и мочусь где-то за дубом.

– Мануэль говорил мне, что ты колдунья.

– Точно. Мы, я и ещё другие колдуньи, собираемся по ночам в полнолунье. Хочешь прийти посмотреть? Встреча выпадает на следующую среду. Мы могли бы съездить все вместе в Кастро, где провести пару дней с моим папой, а потом захватить и тебя на наш шабаш.

– На шабаш? У меня нет метлы, – сказала я ей.

– На твоём месте я бы согласился, Майя, – вмешался в разговор Мануэль. – Такая возможность тебе дважды не представится. Вот меня Бланка никогда ещё не приглашала.

– Это женские посиделки, Мануэль. Ты бы просто задохнулся в эстрогене.

– Меня просто дразнят…, – сказала я.

– Я, американочка, говорю вполне серьёзно. Но всё совсем не так, как ты себе представляешь, ничего похожего на колдовство, описанное в книге Мануэля, никаких сделанных из кожи мертвецов пончо и тем более имбунче. Наша группа довольно замкнутая, можно сказать, закрытая, как и должно быть, чтобы в полной мере ощутить уверенность и доверие друг к другу. В неё уже не принимают приглашённых извне, хотя относительно тебя мы сделаем исключение.

– И зачем?

– Мне кажется, что ты довольно одинока и нуждаешься в подругах.

Спустя несколько дней я уже сопровождала Бланку в Кастро. Мы приехали домой к Мильялобо в священный час распития чая, который чилийцы скопировали у англичан. У Бланки и её отца это неизменный ритуал, несколько похожий на комедийную сцену: первым делом они неистово приветствуют друг друга, словно люди не виделись на прошлой неделе либо все эти дни не разговаривали по телефону; она сразу же бросает Мильялобо вызов в духе «с каждым днём ты толстеешь и толстеешь, и до каких пор ты собираешься пить и курить, папа, так ты в любой момент просто протянешь ноги». Он же отвечает замечаниями насчёт женщин, которые распускают свои седые волосы и ходят, как румынские пролетарии. Отец переходит на актуальные среди народа шутки и слухи, а дочь, тем временем, просит очередную сумму в долг. Далее он кричит самим небесам, что его разоряют и таким способом скоро обчистят до нитки и придётся объявлять себя на мели, что приводит к пятиминутному разговору, оканчивающемуся соглашением, подтверждённым далеко не одним поцелуем. К тому времени я иду за своей четвёртой чашкой чая.

Под вечер Мильялобо одолжил нам свой автомобиль, и Бланка отвезла меня на встречу со своими подругами. Мы миновали собор о двух башнях, покрытых в несколько слоёв металлическими листами, и площадь, скамейки на которой были сплошь заняты парочками влюблённых. Далее мы оставили далеко позади себя старую часть города, а затем и относительно новые кварталы с уродливыми по своему виду бетонными домами и зашагали вглубь по одинокой изогнутой тропинке. Спустя некоторое время Бланка остановилась во внутреннем дворике, где уже было немало припаркованных машин, и мы прошли к дому по едва различимому следу, освещая себе путь карманным фонариком. Внутри находилась группа из десяти молодых женщин, одетых в стиле ремесленников, как ходит и моя Нини, а именно: тунику, длинную юбку либо широкие хлопчатобумажные брюки с пончо, поскольку на улице было холодно. Все меня подождали и приняли со свойственной чилийцам искренней любовью, которая поначалу, когда я только-только приехала в страну, несколько меня шокировала – теперь я даже ждала чего-то подобного.

Дом был обставлен довольно скромно, на диване разлеглась старая собака, а на полу были разбросаны игрушки. Гостеприимная хозяйка объяснила мне, что по вечерам, обещающим полнолуние, дети уходят спать в дом бабушки, а муж пользуется этим временем, чтобы поиграть в покер с друзьями.

Через кухню мы вышли на большой задний двор, освещённый свечами из парафина. Там находился огород, заставленный ящиками с растущими в них овощами, курятник, качели, вместительная походная палатка и то, что с первого взгляда напоминало горку земли, покрытую латаным брезентом, однако из центра непонятного сооружения шла тонкая струйка дыма. «Это небольшая пещера», – сказала мне хозяйка дома. Пещера была круглой формы, какую имеют иглу или кива, его разновидность, когда на поверхности торчит лишь крыша, а всё остальное находится под землёй. Сооружение построили спутники этих женщин, которые время от времени тоже участвуют в собраниях, однако сейчас они разместились в палатке, поскольку небольшая пещера считалась женским святилищем. Подражая остальным, я разделась – одни обнажились полностью, другие были в трусах. Бланка зажгла пучок шалфея, чтобы «очиститься» ароматным дымом во время того, как мы проползали на четвереньках по узкому тоннелю.

Изнутри небольшая пещера представляла собой круглый погреб диаметром примерно четыре метра, а высотой где-то метр семьдесят, да и то в самой высокой его точке. В центре горел костёр, сложенный из дров и камней, дым выходил в единственное отверстие в крыше, расположенное прямо над ярким пламенем, а вдоль стены тянулась покрытая шерстяными одеялами закруглённая с обеих сторон полка, на которой мы и расселись. Жара была сильной, однако ж терпимой, в воздухе пахло чем-то органическим, грибами или закваской, от огня исходил лишь слабый свет. У нас было немного еды – абрикосы, миндаль, инжир – и два кувшина холодного чая.

Эта группа женщин напоминала видение из «Тысячи и одной ночи», гарем одалисок. В полумраке небольшой пещеры они выглядели красавицами, истинными мадоннами эпохи Возрождения, с их тяжёлыми волосами, свободно чувствующими себя в своём теле, томящимися и покинутыми. В Чили людей делят на социальные классы наподобие каст в Индии или рас в Соединённых Штатах, у меня же не настолько намётанный глаз, чтобы замечать в них отличия. Хотя эти женщины, выглядящие европейками, должно быть, принадлежали к несколько иному классу, нежели уже известные мне чилотки, в большинстве своём толстые, низкорослые, с чертами лица, характерными для коренных жителей, замученных работой и горем. Одна из присутствующих находилась на седьмом или восьмом месяце беременности, судя по размеру живота, другая же, напротив, недавно родила, отчего была с опухшими грудями и сосками с пурпурными кружочками. Бланка распустила пучок, и её волосы, вьющиеся в беспорядке, точно пена, достигли плеч женщины. Её зрелое тело лучилось естественным светом той, что всегда была красива, хотя уже не имела груди, на месте которой красовался пиратский шрам.

Бланка позвонила в колокольчик, и на пару минут здесь воцарилась тишина, чтобы сосредоточиться, а затем одна из присутствовавших вызвала дух Пачамамы, матери-земли, в чьей утробе мы и собрались. Следующие четыре часа прошли молча, медленно, женщины передавали из рук в руки большую морскую раковину, чтобы говорить по очереди, пили чай, грызли фрукты и орехи. Они рассказывали друг другу о том, что на данный момент произошло в жизни каждой, а также о случившихся в прошлом бедах и боли, и каждую слушали с уважением, не спрашивая и не оценивая. Большинство собравшихся приехали сюда из других городов страны, одни – на работу, другие – сопровождая мужа. Две женщины считались «целительницами», поскольку посвятили себя лечению различными средствами: травами, ароматическими эссенциями, рефлексологией, магнитами, светом, гомеопатией, движением энергии и иными формами нетрадиционной медицины, столь популярной в Чили. Здесь прибегают к продающимся в аптеке средствам только в тех случаях, когда ничто другое уже не помогает. Все делились своими историями без лишней стыдливости – одна чувствовала себя опустошённой, поскольку застала мужа занимающимся любовью с её лучшей подругой, другая всё не решалась оставить мужчину, оскорбляющего её и жестоко с нею обращающегося эмоционально и физически. Собравшиеся говорили о своих мечтах, болезнях, страхах и надеждах, смеялись, кто-то даже плакал, и все аплодировали Бланке, потому что последние анализы женщины подтвердили, что её рак по-прежнему в стадии ремиссии. Молодая девушка, недавно похоронившая мать, попросила спеть душе умершей, и другая серебряным голосом начала песню, которую хором подхватили остальные.

Уже после полуночи Бланка предложила закончить нынешнюю встречу, отдав честь нашим предкам, и тогда каждая назвала имя – недавно скончавшейся матери, бабушки, крёстной – и описала наследство, что оставила после себя эта женщина. Одна – свой художественный талант, другая – рецепты народной медицины, для третьей это была любовь к науке, и так все по очереди называли своё. Я была самой последней, и когда настала моя очередь, то я назвала своего Попо, но у меня не было голоса, чтобы им рассказать, кем он был. Затем наступило время медитации в тишине с закрытыми глазами, когда все думали о предке, к которому мысленно взывали, благодаря человека за его таланты и вновь с ним прощаясь. В таком состоянии мы и пребывали, когда мне вспомнилась фраза моего Попо, которую он повторял мне постоянно: «Обещай мне, что ты всегда будешь любить себя так, как люблю тебя я». Она возникла в моей голове столь ясно, словно дедушка сказал это вслух. Я расплакалась, и пролила море слёз, что я не могла выплакать, когда он умер.

Уже под конец мероприятия по рукам собравшихся пошла большая деревянная чаша, и так каждой была предоставлена возможность положить внутрь камешек. Затем Бланка их посчитала, и камешков было столько же, сколько женщин в пещере. С помощью этого голосования я была единогласно принята; оно являлось единственным обрядом присоединения к группе. Все меня поздравили, после чего мы отметили данное событие, просто выпив чаю.

Я, полная гордости за себя, вернулась на остров сообщить Мануэлю Ариасу, чтобы отныне и впредь в полнолуния он больше на меня не рассчитывал.

Та ночь с добрыми колдуньями в Кастро заставила меня поразмышлять о собственном прошлогоднем опыте. Моя жизнь сильно отличается от той, что ведут здешние женщины, и я даже не знаю, смогу ли я когда-либо рассказать им в интимной атмосфере пещеры о том, что произошло со мной в прошлом, поведать о гневе, в плену которого я была раньше, о том, что значит крайняя нужда в алкоголе и наркотиках, и почему же я не могла оставаться тихой и спокойной девочкой. В академии штата Орегон мне поставили диагноз «дефицит внимания», одно из тех определений, что похожи на пожизненное заключение, хотя ничего подобного со мной не было, пока мой Попо был жив, да и теперь я его на себе не чувствую. Я могу описать симптомы зависимости, но не могу вызвать её жестокую интенсивность. И где в это время была моя душа? В Лас-Вегасе на ту пору остались деревья, солнце, парки, улыбка Фредди, этого короля рэпа, мороженое, комедии по телевизору, загорелая молодёжь и лимонад возле бассейна в спортивном зале. Там же были музыка и свет всю ночь напролёт на бульваре Стрип, а ещё приятные моменты, включая и свадьбу друзей Лимана и торт, что мы купили Фредди на его день рождения. Хотя я помню лишь эфемерное блаженство от сделанных себе уколов и нескончаемый ад в поисках очередной дозы. Тогдашний мир постепенно стирался из моей памяти, хотя с тех пор прошло всего лишь несколько месяцев.

Церемония, проводимая женщинами в чреве Пачамамы, определённо увязывалась в моей голове с этим поистине фантастическим Чилоэ, а также, причём каким-то странным образом, и с моим собственным телом.

В прошлом году рушилось само моё существование, я считала, что жизнь кончена, а тело безвозвратно запятнано. Теперь же я самодостаточна и с уважением отношусь к собственному телу, чего не было раньше, когда я жила, то и дело осматривая себя в зеркале с целью выявить малейший недостаток. Я нравлюсь себе такой, какая есть, и ничего не хочу менять. На этом благословенном острове ничто не подпитывает мои дурные воспоминания, хотя я и прилагаю усилия, записывая их в дневник, чтобы со мной не произошло уже случившееся с Мануэлем, который запер свои воспоминания в пещере, и стоит ими пренебречь, как они нападают на него по ночам, точно бешеные собаки.

Сегодня я поставила на письменный стол Мануэля пять цветов из сада Бланки Шнейк – пожалуй, последние цветы в этом сезоне, которые он так и не сумел оценить, мне же небольшой букетик подарил тихое счастье. Естественно приходить в восторг от цветного, когда в твоей жизни было всё серым. Этот минималистичный букетик идеален: стеклянная ваза, пять цветков, насекомое, свет из окна. И ничего больше. И вполне справедливо, что вспоминать темноту прошлого теперь мне многого стоит. До чего же долго длился мой подростковый возраст! Он был настоящим путешествием по подземелью.

Моя внешность для Брэндона Лимана была важной частью его бизнеса: нужно было выглядеть невинно, просто и свежо, как девушки, работавшие в казино. Подобный образ внушал доверие окружающим и не слишком отличал меня от них. Ему нравились мои светлые волосы, настолько короткие, что я выглядела почти как мужчина. Ещё шеф заставлял меня носить элегантные мужские часы на широком кожаном ремне, скрывающем мою татуировку на запястье, которую я, несмотря на всё его желание, отказывалась выводить с помощью лазера. В магазинах Брэндон просил меня пройтись в выбранной им для меня одежде, а сам при этом крайне развлекался моими натужными позами начинающей модели. Я так и не поправилась, хотя и поглощала исключительно полуфабрикаты быстрого приготовления и, пожалуй, ничего другого и вдобавок теперь куда меньше занималась физическими упражнениями. Я уже не бегала, чем раньше занималась регулярно, поскольку мне было неприятно, что Джо Мартин и Китаец постоянно ходили за мной по пятам.

Раза два Брэндон Лиман приглашал меня в номер гостиницы на бульваре Стрип, заказывал нам шампанское и желал, чтобы я медленно раздевалась перед ним. В то время как он уже плавал со своей белокожей женщиной, не выпуская из рук стакан с бурбоном и совершенно меня не касаясь. Поначалу я всё делала застенчиво, однако вскоре поняла, что это всё равно, что раздеваться в одиночестве перед зеркалом, весь эротизм моего шефа ограничивался лишь иглой и стаканом. Лиман всё повторял, как мне повезло работать с ним, ведь других девушек не на шутку эксплуатировали в массажных салонах и борделях: бедняжки не видели дневного света, и вдобавок их сильно избивали. Знала ли я, сколько сотен тысяч сексуальных рабынь находится в Соединённых Штатах? Кто-то приехал сюда с Балкан и Азии, хотя большинство были американками, похищенными прямо с улицы, со станций метро и из аэропортов, либо сбежавшими из дома ещё в подростковом возрасте. Несчастных держали взаперти и накачивали наркотиками, им приходилось обслуживать тридцать, а то и более мужчин за день, и при отказе к девушкам применяли электрический ток. Эти женщины были невидимы, на один раз и не стоили ничего. Были и заведения, специализирующиеся на садизме, где предоставлялось право мучить девушек как только клиентам заблагорассудится: пороть, насиловать и даже убивать, если они заплатят соответствующую цену. Мафия считала проституцию очень доходным делом, хотя для женщин это являлось настоящей мясорубкой, где последние долго не задерживались и неизменно плохо кончали. «Это для бездушных людей, Лаура, а я человек мягкосердечный, – говорил он мне. – Веди себя хорошо, не обманывай меня. Мне было бы искренне жаль, если бы ты оказалась в этой среде».